Экзегетические школы в христианстве и развитие «Шестодневов»
По мере развития жанра, между увеличивающимися в своем числе Шестодневами установились значительные различия. Причины тому были вполне объективные. Поскольку отношение к мирским наукам в средневековье было разное, постольку возникали и разные трактовки Книги Бытия. В зависимости от философско-мировоззренческих ориентаций толкователей обычно выделяют три основных богословских школы: александрийскую, антиохийскую и каппадокийскую, представители которых значительно отличались друг от друга в толковании Священного Писания. Каждая из этих школ представлена целым рядом Шестодневов.
В период зарождения и существования ранних богословских школ (II- IV вв.) можно наблюдать у их представителей различные подходы к космологической проблематике. Библейская космология по-разному рассматривалась в Антиохийской богословской школе, к которой примыкали и Сирийские школы, и Александрийской богословской школе.[1] Главное отличие заключалось в следующем: антиохийцы (прежде всего, св. Иоанн Златоуст) принимали буквальный смысл книги Бытия и буквальное понимание дней творения, в этом они были схожи с сирийцами (св. Ефрем Сирин), но отличались от них тем, что отвергали александрийскую теорию об общем мгновенном творении; сирийцы также принимали буквальный смысл книги Бытия и буквальное понимание дней творения (в 24 часа), но принимали общее творение, разрабатывавшееся александрийцами, отвергая их аллегоризм в понимании дней творения, настаивая на буквальном прочтении книги Бытия.[2]
Огромное влияние на трактовку библейских бытийных книг оказала иудео-александрийская школа, последователи которой, начиная с представителя Пятикнижия Аристовула (ок. 150 г. до н.э.) и крупнейшего представителя этого направления Филона Александрийского, придерживались аллегорического (иносказательного) толкования Ветхого Завета. Филону принадлежит труд, который по жанру вполне можно сблизить с Шестодневом. Сочинение это озаглавлено «О творении мира по Моисею». В этом трактате Филон хотя и старается понимать повествование Моисея в буквальном смысле, но не может избежать присущего этому Александрийскому экзегету аллегоризма. Поэтому «в формы библейского повествования Филон старается втиснуть излюбленные им идеи греческих философов, вследствие чего библейское повествование много теряет в своей простоте и непосредственности, а философские идеи оказываются чисто внешним образом привязанными к нему»[3]. Итак, аллегоризм для него был средством утверждения равной истинности Библии и философии Платона. Библейским текстам он стремился находить соответствия в положениях греческих мыслителей. Впоследствии к этой методе в той или иной мере будут обращаться многие толкователи шести дней творения, выбирая между прямыми совпадениями, переносным смыслом или произвольными аналогиями.
Христианская александрийская школа развивала иудео-александрийские традиции, восприняв разработанный ранее принцип аллегорического толкования Св. Писания. Можно еще отметить, что изъяснение творения мира кратко дается и в первой гомилии «Проповедей на Книгу Бытия» Оригена, но это изъяснение, помимо краткости, страдает еще и присущим всей экзегезе Оригена недостатком – чрезмерной превыспренностью толкования и его произвольностью[4]. Таким образом, видно, что св. Василий был первым в истории древнецерковной письменности автором, обратившимся к цельному и систематическому толкованию начальных стихов первой книги Ветхого Завета. Впрочем, основная и фундаментальная идея этого толкования была очевидной и непререкаемой для всей традиции раннехристианского богословия, поскольку «уже в первые три века с совершенной ясностью и определенностью проповедовалась в Церкви та истина, что мир произошел не сам собою, а Творец его есть Бог, Который создал ег оне как художник из готовой материи, а как истинный Творец, сильный производить все одною силою Своего хотения и всемогущества, силою, свойственною Ему одному как Богу»[5]. Естественно, что и св. Василий полагает данную идею в основу всех своих рассуждений о творении мира.
Ориген в остальных своих толкованиях о шестидневном творении (4-я книга «О началах», «Рассуждения против Цельса») отрицал наличие в Книге Бытия буквального смысла. Последователь Оригена Кирилл Александрийский (ум. 444) в своих толкованиях на Бытие не допускал ни вечного, ни внезапного творения, благо аллегоризм давал основания для выражения такой неопределенности. Аллегоризм для Оригена, как и для Филона, служил способом внедрения в христианство античного наследия. В этом стремлении Оригену никто не был более близок, чем каппадокийцы. Ранние александрийцы не оставили после себя Шестодневов в подлинном смысле слова. Они лишь только начинали разрабатывать жанр.[6]
Антиохийцы – представители грекоязычного ответвления Сирийской богословской школы, которые стояли на позициях буквалистского толкования Библии. Так Ефрем Сирин (ок. 320-379), отталкиваясь от Книги Бытия, обосновывает свою космологию. Он считал землю плоским кругом, отвергал аллегоризм александрийцев вместе с их тезисом о непосредственном творении и выдвигал версию стихийного творения мира. Другими словами, Вселенная мыслилась как образующаяся из первоначального вещества. В этом он делает шаг навстречу каппадокийцам, предполагавшим первоначальное творение стихий, а затем мира.
Свойственный антиохийцам буквализм оставлял мало возможностей для соединения догматов с научным знанием. Феодоp Мопсуэстийский, например, строго держался буквы Писания и не допускал рассуждений о том, о чем не сказано в текстах Библии. Он представлял мир в виде рассеченного надвое цилиндра, основание которого уподоблялось плоскому прямоугольнику земли, а округлая поверхность - сводчатому краю неба. На Пятом Вселенском соборе 553 г. он был осужден за несторианский дуализм, выражавшийся в отрицании печати божественного в творении. Принцип буквализма до крайности довел Иоанн Златоуст (397-407), посвятивший 12 бесед толкованию Моисеевой космологии[7]. Он полагал, что земля покоится на водах. Такая тенденция лежала в основе антиинтеллектуализма, резко отрицательного отношения к наукам и знаниям.
Итог антиохийской космогонии подведен в творчестве Севериана Габальского (ум. ок. 408), перу которого принадлежат «Шесть речей о мироздании»[8]. Земля в его Шестодневе представлена плоским прямоугольником, перекрытым сводом неба, который сдерживает небесные воды. Вслед за Иоанном Златоустом Севериан был одним из самых решительных сторонников буквалистского толкования Библии. На этом исходном принципе и построен его Шестоднев. Однако в отличие от своего предшественника он отнюдь не отказывался от натурфилософского толкования ветхозаветных положений. Поэтому предпринятое им соединение философии со Св. Писанием гораздо ближе к позиции Ефрема Сирина приспособившего учение о первоматерии к библейскому креационизму, чем к Иоанну Златоусту, с которым одно время был близок Севериан, и которого не всегда обоснованно считают учителем Севериана.
Общим для всех антиохийцев было резко отрицательное отношение к идее шарообразности земли и небесных сфер. Практически все антиохийцы, кроме Иоанна Златоуста, делили небо на верхнее и нижнее (твердь), поддерживающее небесные воды. В такой космогонической схеме свод опирался на землю, что исключало идею вpащения земли и создавало затруднения для объяснения движения светил, смены дня и ночи. Начиная с Ефрема Сирина, в космогоническую схему вводятся гоpы, которые скрывают светила.
Эта идея, несмотря на весь ее анахронизм и примитивность, восходит к Анаксимену, который представлял землю в виде приподнятого с северной стороны диска. Следствием буквализма антиохийцев было также помещение ими рая на земле[9], а райские реки, впадающие в море, согласно предполагаемой космосхеме возвращались подземными ходами к своим истокам. Делались попытки локализации места жительства апокалипсических народов Гога и Магога. Все перечисленные сюжеты обросли легендами, запечатленными в многочисленных апокрифах.
Школа антиохийцев не была однородной. Единственной, объединяющей всех антиохийцев чертой был буквалистический принцип толкования Св. Писания. Он вел к тому, что библейские тексты не могли толковать произвольно, а это в свою очередь нашло отражение в совпадении космогонических схем разных авторов, привыкавших к антиохийской школе. Однако те же авторы – антиохийцы – довольно значительно расходились в оценке роли разума и философии, а также в отношении к откровению[10]. Севериана Габальского и отчасти Ефpема Сирина можно отнести к тому крылу сирийско-антиохийской школы, представители которого склонялись к компромиссу между философией и догмой. Другими словами, антиохийское направление так же, как и александрийское, объединяло непримиримых антифилософов[11] с теологами спекулятивно-философской (в разной степени, конечно) ориентации.
Теперь рассмотрим каппадокийскую традицию философского богословствования. От прочих направлений каппадокийцы отличались большим включением знания античности в богословские штудии, хотя претензии дpевнегpеческой мысли на истину в последней инстанции полностью отбрасывались. Вместе с тем каппадокийцы в лице Василия Кесарийского (Великого), его брата Гpигоpия Нисского и Гpигоpия Назианзина (Богослова) более всех других церковных идеологов хpистианизиpовали античную философию, точнее, тот пласт ее, который не пpотивоpечил основополагающим принципам христианства. Получив классическое образование, каппадокийцы привнесли в христианство целые блоки классической культуры, правда, «очистив» античное наследие от чуждого новой вере. Несмотря на значительную реабилитацию каппадокийцами античности, философия в их школе все-таки не получила самостоятельного значения. В их интеpпpетации христианства заключена известная двойственность. С одной стороны, обращение к античности вызывалось потребностью к систематизации и стремлением в четкой логической форме противостоять нападкам на христианство. В такой своей pоли философия по отношению к богословию выступала во вспомогательной pоли «внешнего знания». С другой – философски обосновывались отдельные содержательные стороны христианского учения. И в том, и в другом случае экзегеза стала единственно доступным для христианского идеолога способом философствования. Она была той допустимой формой, которая позволяла объединить догматические, учительно-обличительные и богословско-философские интересы в единое целое. Все эти особенности мы наблюдаем в содержании Шестоднева Василия Великого - выдающегося памятника каппадокийской философско-богословской экзегезы.
[1] Как указывает проф. Сагарда, «александрийцы были приверженцы Платоновской философии. Они старались принципы этой философии применить к раскрытию христианского вероучения и думали спекулятивно-философским путем дать твердое научное основание истинам веры...Антиохийцы, со времен Павла Самосатского и Ария, с особенною любовью обратились к изучению аристотелевской философии и, воспитанные в ней, стремились познать истины веры путем строго-рассудочного мышления...Они рассматривали Божественное Откровение, как нечто положительно данное». - Сагарда А.И. Лекции по патрологии, читанные студентам С.-Петербургской Духовной Академии в 1911-1912 уч. году. [Литография]. С.-Петербург, 1912. С. 6-7. (Библиотека МДА).
[2] Каппадокийские отцы занимают здесь промежуточное положение: они учили об общем творении и о действующих в творении вложенных потенциях, но принимали и дни творения, не считая их аллегорией, в отличие от александрийцев, понимая их, правда, не как временные промежутки, а как фазисы становления вселенной, в отличие от сирийцев и антиохийцев. См. исследование А. Павловича «Библейская космогония по учению отцов и учителей Церкви». //Странник. 1898. №№.5, 8, 9.
[3]Иваницкий В. Ф. Филон Александрийский: Жизнь и обзор литературной деятельности. Киев, 1911. С. 248.
[4]См.: Сидоров А. И. Экзегетические труды Оригена: Гомилии на Ветхий Завет / / Альфа и Омега. 2004. № 2 (40). С. 108-110.
[5]Епископ Сильвестр (Малеванский). Опыт православного догматического богословия (с историческим изложением догматов): В 5 т. Киев, 1898. Т. 3. С. 30.
[6]Другое дело их последователь - Анастасий Синаит. Этот выдающийся христианский писатель, живший в VII в., оставил после себя 11 книг «Назидательных размышлений о Шестодневе». Правда, Синаита вряд ли можно в полном смысле назвать александрийцем. Автор много заимствует у каппадокийцев и антиохийцев, оставляя решающее слово за аллегорическим толкованием. Особо следует отметить то, что он практически игнорирует естественнонаучный и философский смысл библейской космогонии, столь свойственный представителям этих школ. В оценке античности Ориген стоит гораздо ближе к каппадокийцам, чем его собрат по школе Синаит. Общим остается только метод толкования Библии.
[7]См.: Тамже. Т. 6. Ч. 2. См.: Полное собpание твоpений Иоанна Златоуста. T. 4. Кн. 1. СПб., 1898; Гоpский В. Св. Иоанн Златоуст как толкователь Св. Писания // Пpавославное обозpение. 1889. Сент. Окт.
[8]См.: Там же. Т. 6. Ч. 2.
[9]Ефpем Сиpин помещал земной pай на остpове сpеди моpя, Pавенский аноним - в Индии.
[10]Об антиохийском богословии см.: Гуpьев П. Федоp, епископ Мопсуетский. М., 1890; Глубоковский Н.Н. Св. Апостол Павел и павлинизм антиохийской богословской школы // Тpуды Пятого съезда Pоссийской академической оpганизации за гpаницей. Ч. 1. София, 1932; Дьяконов А.П. Тип высшей богословской школы в дpевней цеpкви 3-8 вв. // Хpистианские чтения. 1913. 4-5; Пикулевская Н.В. Культуpа сиpийцев в сpедние века. М., 1979. С. 57-71.
[11]Из антифилософской антиохийской традиции вырос Козьма Индикоплов (рубеж V-VI – сер. VI вв.), который в своей Космографии воспроизводил антиохийскую схему мироздания, однако связывал ее с символико-мистической трактовкой куба, четырехугольника и других элементов космогонической схемы. Он занял сознательную непримиримую позицию в отношении к античности, исключая всякий компромисс с философией. Мир и Бог для него резко дуальны. Соответственно и рай помещался на небо. Последователь Феодора Мопсуэстийского Козьма был осужден за приверженность несторианству. Наряду с Северианом Габальским Козьма пользовался чрезвычайной популярностью в том числе и на Руси.
Customer Feedback (0)