Этические воззрения Оригена

Исходным пунктом мировоззрения Оригена является учение о противоположности между духом и материей. Мир – место низложения духа, по своем падении принявшего чуждую своей сущности оболочку тела. Жизнь человека в этом миру есть томление материализовавшегося духа в чужеземном плену по своему отечеству. В своем стремлении к чисто-духовной жизни человек прежде всего должен отрешиться от чувственно-материальной стороны бытия. Отсюда – необходимость мироотречения, аскетическое самоумервщление и катартический характер этики Оригена. Но аскетизм и необходимость, так сказать, дематериализации духа только условия восхождения души на те идеальные высоты, с которых она некогда ниспала. Самое восхождение совершается по ступеням веры-гнозиса. Началом восхождения служит вера. Есть вера большинства, вера детей, любящих добро из-за страха наказания, а не ради самого добра: эта вера спасает, но не соединяет с Богом и есть вера мистическая, венец гнозиса, вера меньшинства, составляющего особый чин людей, как бы церковь в церкви. За верой первого порядка следует знание (episteme), за знанием – мудрость (sofia), и, наконец, непосредственное созерцание истины (theoria). Это созерцание и есть вера в высшем смысле слова, ибо веровать значит непосредственно созерцать Логоса. Здесь Ориген является пред нами пока верным учеником своего учителя, Климента. Идеал истинного христианина предносится его уму в общем в образе мудреца-аскета, проводящего жизнь в богопознании и созерцании истины.[1]

Согласно этическому учению Оригена суть духовной жизни состоит в том, чтобы вернуться, при помощи благодати Божией, к своей исконной природе, восстановить ее в себе. Она предполагает преуспеяние, духовное возрастание и возмужание, так как всякий наподобие Исаака заботливо выращивает «на поле своей души» все добродетели, должен иметь волю постоянно устремляющуюся к лучшему, а ум его должен быть всегда занят созерцание Божественного. Поскольку же природа человеческая слаба, то для укрепления ее требуется помощь Божья; всегда взыскуя эту помощь, «борец Божий» попирает «мудрость плоти», и, став духовным, подчиняет тело владычеству души. Светочем, озаряющим эту стезю подвижничества, является Господь, Которого Ориген называет «Первосвященником по чину Мельхиседекову, никогда не выходящим из святилища». Он свят во всем: во всех своих словах и деяниях. Поэтому подвижник, следующий за Христом и подражающий Ему, всегда должен пребывать в Слове Его и исполнять заповеди Его – тогда и сам подвизающийся ради Христа никогда не будет отходить от святилища. Оно же воплощается в деяниях, жизни и нравах христианина.[2]

Этика и аскетика Оригена выстроены по «вертикальной сотериологической оси», так как «снисхождение», то есть воплощение Сына Божия ради спасения людей требует и от человека «восхождения»; без такого соработничества спасение человека невозможно. По мере продвижения все сильнее становится сопротивление со стороны враждебных темных сил. Тема «духовной брани» занимает важнейшее место в аскетике Оригена, сквозным лейтмотивом принизывая всю ее. Чем более приумножается «народ Божий», тем более сильная рать демонов восстает против него. Хотя Иисус Христос одолел всю армию бесовских сил, которые производят в нас грех, но Бог попускает им опять выходить против нас, чтобы и мы могли одерживать победы над ними. В каждом человеке есть какие-нибудь духи, побуждающие его к различного рода грехам. Святые, вступившие в битву с ними, ослабляют бесовскую рать и многих демонов повергают наземь. По учению Оригена, не будь такой духовной брани, не было бы и великой награды для святых на небесах. Поэтому «вся человеческая жизнь на земле есть время искушения»; ибо никогда мы не избавляемся от них.[3] Жизнь каждого христианина, верного Господу и Его заветам, представляет собой непрерывную духовную брань и постоянный подвиг. Все человечество является ареной борьбы двух царей. Посему перед каждым человеком стоит выбор: либо вести жизнь праведную и добродетельную, став «жребием для Господа», либо совершать злые деяния и предаваться грехам, ста «жребием для отпущения». Выбор первого предполагает постепенное обретение «образа небесного». Для этого необходимо постоянное бдение и трезвение, чтобы ловить «супротивные силы и лукавых бесов», которые посредством дурных помыслов и извращенного ума опустошают нашу душу, лишая ее добродетели и веры.[4]

В сочинениях Ориген уже намечена стратегия «духовной брани», которая впоследствии детально будет разработана отцами-пустынниками, заложены основы глубинного психологического анализа ее причин и следствий. Оригена можно назвать также одним из красноречивых певцов целомудрия. В нравственно-аскетической шкале ценностей Оригена девственное состояние занимает более высокое место, чем супружество. Необходимым требованием для всякого христианина, проводящего целомудренную жизнь, является чистота сердечная, безупречность нравов, постоянное преуспеяние в добрых делах, и вообще, ему необходимо быть бдительным в ведении, вере и деяниях. Можно отметить, что учение Оригена о девстве, как и вообще вся его аскетика, во многих своих принципиальных чертах является сродным духовно-нравственному учению св. Мефодия. Вероятно, следует предполагать здесь прямое влияние Оригена на св. Мефодия, который был критиков оригенизма в ряде сущностных вопросах понимания христианского вероучения. «Нравственное учение и экклезиология Оригена… оказали большое влияние на этические установки и на учение о Церкви автора «Пира десяти дев». Наконец, Мефодиева мистика, лежащая в основе его аскетических воззрений, во многих своих деталях напоминает мистику Оригена».[5] Вообще, характерной чертой этики и аскетики Оригена является преимущественная опора на Священное Писание; философские элементы, хотя и присутствуют в его нравственном богословии, но занимают небольшой удельный вес, находясь на втором плане. Его нравственно-аскетическое учение имеет некий философский колорит, который преимущественно объясняется его высокой культурой мышления и мастерским владением богатым арсеналом знаний, накопленный эллинскими любомудрами.[6]

Систему Оригена, которую Болотов называет «самым полным образцом христианского гнозиса», постигла печальная судьба.[7] Никто из последователей Оригена не усвоил ее в целом, а останавливался на той или другой стороне ее, часто утрируя ее до крайности. Император Юстиниан издал в 543-м году указ, в котором обвинял Оригена в еретичестве, утверждая, что в его учении больше языческого, манихейского, арианского, чем христианского. Вследствие этого обвинения состоялось на местном Константинопольском соборе (543 год) осуждение Оригена как еретика, память его была предана анафеме и сочинения объявлены подлежащими истреблению. Некоторые тезисы оригенизма были осуждены на Пятом Вселенском соборе (553): о предсуществовании душ, о пресыщенности как причине грехопадения, о несуществовании собственного бытия материального мира, об универсальном спасении как неизбежном следствии, вытекающем из общей системы. Предали анафеме Оригена также VI и VII Вселенские Соборы. Отвержение этих мнений касается не столько интуиции и гипотез самого Оригена, сколько их систематизации, осуществленной Евагрием. После Оригена высочайшая духовность христианского Востока вновь обращается к теме универсального спасения, понятого уже не как доктрина, но как надежда и молитва.[8] Ориген оказал немалые услуги Церкви в области богословской науки. Этим объясняется его продолжительное влияние на Востоке. Великие отцы, можно сказать, воспитались на Оригене. К его сочинениям они относились с уважением. Даже противники его пользовались заимствованными у него аргументами и положениями, и большей частью зависели от него. И в последующее время, несмотря на старание Юстиниана, Оригена не забывали.[9]