Свт. Григорій Неокесарійскій (†ок. 266 г.)
Къ Ѳеопомпу о возможности и невозможности страданій для Бога.
1. Однажды, когда я намѣренъ былъ возвратиться въ то мѣсто, гдѣ обыкновенно проводилъ время, нѣкій мужъ, имя котораго было Ѳеопомпъ, спросилъ меня, безстрастенъ ли Богъ? Я же немного помедлилъ, и, сжавши губы [1], отвѣтилъ: «какъ мы можемъ говорить, о Ѳеопомпъ, что Богъ подлежитъ страданію»? И когда онъ пытался съ моимъ отвѣтомъ связать другой вопросъ, я, болѣе и болѣе ускоряя шагъ, поспѣшилъ, чтобы достигнуть того мѣста, гдѣ обычно друзья собирались съ друзьями, и лишь только я сѣлъ подлѣ тѣхъ, которые тамъ были, я протянулъ къ нимъ руку и приготовился спросить у нихъ о томъ, чтó сказано было мною въ предшествующій день. Но пришелъ Ѳеопомпъ и, занявши мѣсто подлѣ меня, началъ говорить такъ: «необразованные и незнакомые съ наукой должны, о Григорій, старательно поучаться у ученыхъ и у знающихъ все. А такъ какъ я рѣшилъ снова усердно заняться этимъ предложеннымъ мною вопросомъ, то я прошу тебя дать врачество для этихъ мыслей, которыя взаимно борются между собою и которыя, постоянно пребывая во мнѣ, разстраиваютъ мой умъ. Прошу тебя укрѣпить меня тѣми ясными доказательствами, которыя у тебя по этому вопросу готовы въ изобиліи».
2. Когда послѣ этого прошло нѣкоторое время въ глубокомъ молчаніи, я снова началъ говорить такъ: «великое и превосходное расположеніе оказалъ намъ возлюбленный нашъ Ѳеопомпъ, желая возобновить тотъ вопросъ, которымъ, какъ я думаю, по необходимости долженъ заниматься каждый [именно]: «возможно-ли страданіе для Бога»? На этотъ вопросъ я далъ скорый отвѣтъ: «какъ возможно, о Ѳеопомпъ, не исповѣдывать, что Богъ безстрастенъ»? Далѣе, когда присутствующіе начали между собою много пустословить по этому поводу, то и я спросилъ Ѳеопомпа, въ какомъ смыслѣ онъ понялъ то, что было сказано мною.
Онъ же отвѣтилъ такъ: «если Богъ по природѣ безстрастенъ, то изъ этого слѣдуетъ, что Онъ никогда не можетъ страдать, даже если бы хотѣлъ, такъ какъ въ такомъ случаѣ Его природа совершала бы то, что противно Его волѣ». На это я далъ такой отвѣтъ: «не богохульствуй, о Ѳеопомпъ, и не подчиняй Бога силѣ необходимости, противополагая волѣ Его природу. Ибо, если Богъ не дѣлаетъ того, что Онъ хочетъ, то отсюда, дѣйствительно, слѣдуетъ, что Его постигаетъ величайшее страданіе, такъ какъ [въ такомъ случаѣ] должно сказать, что воля Божія подчинена природѣ. Этого совершенно не должно быть. Мы полагаемъ, что такъ думаютъ тѣ, которые въ значительной степени восприняли въ себя духа дерзости, и что они подчиняютъ Бога силѣ необходимости. Но мы должны, о Ѳеопомпъ, представлять такъ, что всемогущая природа Божія никогда не можетъ воспрепятствовать Ему дѣлать то, что Онъ хочетъ, такъ какъ намъ надлежитъ говорить, что Богъ превыше всего и ничему не подчиненъ. Неужели отъ тебя укрылось, о любезнѣйшій, что одинъ только Богъ свободенъ, надъ всѣмъ возвышенъ, все можетъ и не подчиненъ никакой необходимости? Посему нечестиво отнимать свободу у всемогущаго Бога».
3. Отвѣчая на это, Ѳеопомпъ присовокупилъ: «пусть будетъ такъ, какъ ты сказалъ, именно, что Богъ свободенъ. Ибо мы не дерзаемъ отнимать у Бога свободу: но этотъ отвѣтъ не разрѣшаетъ моего вопроса, славный учитель Григорій. Ибо я спросилъ тебя: безстрастенъ ли Богъ? Ты въ своемъ отвѣтѣ призналъ, что Богъ безстрастенъ. Тогда, возражая, я снова спросилъ тебя: безстрастное по своей природѣ не заключаетъ ли въ себѣ препятствія къ тому, чтобы претерпѣвать человѣческія страданія, поелику природа его блаженна и нетлѣнна. Итакъ, я спрашиваю: не заключаетъ ли Богъ въ самомъ Себѣ препятствія къ тому, чтобы претерпѣвать страданія, такъ какъ Онъ всегда тотъ же, если примемъ во вниманіе безстрастіе Его природы? Слѣдовательно, я хотѣлъ бы присущимъ тебѣ благочестіемъ быть приведеннымъ къ ясному пониманію этого предмета и у любви твоей ревностно поучиться, — ибо я нахожусь въ сомнѣніи, — можетъ ли безстрастный Богъ претерпѣвать что-либо несогласное съ Его природой, поелику, какъ мы сказали, Онъ безстрастенъ? Даже болѣе того: мою мысль поразило то, что нѣкоторые говорятъ не совсѣмъ безразсудно, именно, что будто бы, такъ какъ природа Бога противодѣйствуетъ Его волѣ, то и самый вопросъ безполезенъ. Ибо если безстрастіе Божіе не допускаетъ человѣческихъ страданій, то почему я не могъ бы смѣло отвѣтить тебѣ, сказавъ, что природа Бога противится Его волѣ? Отсюда, какъ я прежде сказалъ, безстрастная природа Божія могущественнѣе Его воли, хотя бы послѣдняя была Богъ».
4. Далѣе, такъ какъ многіе изъ тѣхъ, которые пришли, ожидали, что я отвѣчу на такъ поставленный мнѣ вопросъ, то я тотчасъ охотно далъ ему слѣдующій отвѣтъ: «возлюбленный Ѳеопомпъ, справедливость требуетъ, чтобы мы говорили и понимали, что человѣкъ, природа котораго состоитъ изъ души и тѣла, не можетъ дѣлать чего-либо такого, что было бы противно его волѣ, такъ какъ организація его природы и строеніе его тѣла связаны закономъ Творца. Вслѣдствіе этого принужденія необходимости, которая сильнѣе человѣка, человѣческая воля не можетъ свободно совершать всего того, къ чему она стремится, поелику какъ природа, такъ и воля — каждая влечетъ человѣка въ свою сторону. Поэтому человѣкъ во всѣхъ отношеніяхъ ниже своего Творца. Ибо все, что подлежитъ рожденію и тлѣнію, [въ этомъ самомъ] имѣетъ препятствіе къ тому, чтобы все мочь. Посему намъ слѣдуетъ знать, что природа Божія неизреченна и неизъяснима, не имѣетъ подобія ни съ чѣмъ, не подчинена никакому закону, никакой необходимости, никакой привычкѣ, косности, страху, возрастанію, болѣзни, но все можетъ совершать силою, которая все препобѣждаетъ и никѣмъ не преодолѣвается. Но никогда, о Ѳеопомпъ, не слѣдуетъ такъ представлять Бога, какъ будто бы Онъ вошелъ въ противорѣчіе съ Своей волей, потому именно, что Онъ подтвергъ Себя самого страданію, хотя по природѣ Своей безстрастенъ. Ибо волю Божества мы не отдѣляемъ отъ той блаженнѣйшей сущности, которая неизмѣнна, оставаясь одною и тою же, въ единомъ образѣ, единомъ бытіи, въ единой неизмѣняемой волѣ, которая научается отъ себя самой, сама себѣ повелѣваетъ и сама отъ себя самой и въ себѣ самой и чрезъ самое себя все можетъ дѣлать. И дѣйствительно, Его безстрастная природа ни въ чемъ не препятствуетъ Его волѣ, совершать то, что хочетъ, такъ какъ во всякое время она одна и та же. Ибо я сказалъ, что Онъ единъ и что тотъ именно въ собственномъ смыслѣ Богъ, кому никакая сила не можетъ воспрепятствовать дѣлать то, что хочетъ, такъ какъ Его сущность не состоитъ изъ разныхъ взаимно себѣ противорѣчащихъ сущностей. Мы говоримъ, что природа и существо человѣка состоятъ изъ различныхъ природъ, именно, изъ души и тѣла. Далѣе, такъ какъ воля одной не согласна съ волей другой, то отсюда слѣдуетъ, что людьми не осуществляется всегда то, что они хотѣли бы совершить, потому что природа одной части, противодѣйствуя природѣ другой, препятствуетъ послѣдней дѣлать то, что она хочетъ. Тотъ же, Кто одинъ только неограниченъ, благъ и славенъ, Кто Своею благостію все опредѣляетъ, Кому подчинено все, что есть и было, Кто превосходитъ все, у Кого нетлѣнный разумъ, Кто чуждъ и выше всякаго зла, какъ я сказалъ раньше: Онъ одинъ только простъ и несложенъ, не смѣшанъ со зломъ вслѣдствіе единства Своей сущности, единая благая воля, недѣлимая, никогда не поругаемая, не волнуемая, не ослабляемая, не изслѣдимая, никогда не побѣждаемая или подавляемая; Онъ выше всякихъ страданій; Онъ самъ Себя опредѣляетъ во всемъ, что намѣревается дѣлать, такъ какъ Его природа не допускаетъ никакого препятствія, поелику Онъ чуждъ всякаго возмущенія и съ Нимъ ничто не состязается или возстаетъ противъ Него; Онъ свободенъ и Своею волею господствуетъ надъ всѣмъ, и силою Своею, превосходящею все. Онъ можетъ все совершать. Не думай, о другъ, что Тому, Кто всѣмъ обладаетъ, Кого никто не можетъ подвергнуть страданіямъ и Кому никто не можетъ противостоять, — можно воспрепятствовать совершить то, что Онъ хочетъ».
5. Въ отвѣтъ на это Ѳеопомпъ сказалъ мнѣ: «и я также, учитель Григорій, хорошо знаю, что Богъ обладаетъ могущественнѣйшей волей, совершенной свободой и господствомъ надъ всѣмъ, и что никто не долженъ спорить о томъ, что ты утверждаешь. Но то, относительно чего я остаюсь въ недоумѣніи, состоитъ въ слѣдующемъ, именно: не заключаетъ ли природа Божества въ самой себѣ препятствія къ тому, чтобы страдать; и существо, которое безстрастно, не возбраняетъ ли своей волѣ претерпѣвать страданія, что, конечно, было бы чуждо ему самому и для него неприлично? Это такъ (очевидно) изъ ясныхъ доказательствъ, которыхъ тобою приведено больше, чѣмъ достаточно. А если бы кто выступилъ противъ этихъ объясненій, на того должно было бы смотрѣть не только какъ на невѣжественнаго, но и какъ безразсуднаго, нечестиваго и въ высшей степени дурного. Ибо надлежитъ предоставить Богу господство и власть надъ всѣмъ; а такъ какъ я предпочитаю избрать благое и отвернуть злое, то, поелику безстрастная природа Бога всегда одна и та же, я рѣшилъ изслѣдовать и узнать, имѣлъ ли Богъ когда-нибудь намѣреніе претерпѣвать человѣческія страданія».
6. На это я отвѣтилъ: «хочешь ли ты, о Ѳеопомпъ, дѣйствительно и искренно отступить отъ воззрѣній Исократа и совершенно оставить ихъ, чтобы обратиться къ здравымъ мнѣніямъ истины, которыя я изложилъ тебѣ въ ясныхъ доказательствахъ? Слушай, поэтому, внимательно слушай, о Ѳеопомпъ, и старательно вникни своею мыслію, надлежащимъ образомъ слагая въ своемъ сердцѣ то, что я скажу тебѣ. Страданіе тогда дѣйствительно было бы страданіемъ, если бы Богъ имѣлъ намѣреніе [сдѣлать], что-нибудь неполезное и для Него непристойное. Но когда божественнная воля подвиглась для уврачеванія дурныхъ помышленій людей, тогда мы не можемъ сказать, что Богъ страдаетъ оттого, что Своимъ униженіемъ и высочайшимъ благоволеніемъ послужилъ людямъ. Посему, такъ какъ сердце людей отвратилось отъ истинной религіи и, на подобіе животныхъ, оказало матеріи больше чести, чѣмъ Богу, и, что было непосредственнымъ слѣдствіемъ этого, жадно устремилось на гнусныя удовольствія, — то Богъ восхотѣлъ отвлечь людей отъ этого. Но въ Богѣ не почитаются страданіями тѣ страданія, которыя, по собственному хотѣнію, Онъ претерпѣлъ для общаго блага человѣческаго рода, когда Его блаженнѣйшая и безстрастная природа вовсе не противодѣйствовала [этому]. Ибо Онъ въ своемъ страданіи показываетъ безстрастіе. Вѣдь если кто страдаетъ, тотъ страдаетъ лишь въ въ томъ случаѣ, когда страданіе насильственно оказываетъ свое дѣйствіе на того, кто страдаетъ, помимо его воли. Но о томъ, кто, при безстрастіи своей природы, добровольно становится причастнымъ страданіямъ, чтобы совершенно побѣдить ихъ, мы не говоримъ, что онъ подвергается страданіямъ, хотя бы своей волей онъ участвовалъ въ страданіяхъ. Ибо посмотри, какъ врачи, когда хотятъ излѣчить тѣхъ, которые мучатся ужасными болѣзнями, съ радостью переносятъ трудъ, чтобы помочь больнымъ, предвкушая радость отъ надежды на будущее выздоровленіе. Слава и извѣстность, которыя врачъ пріобрѣтаетъ лѣченіемъ страждущихъ, смягчаютъ отвращеніе и устраняютъ тягость труда. Врачъ на время забываетъ о своемъ достоинствѣ и смиряетъ свою волю, почему, принимая видъ раба, дѣлается невольникомъ больныхъ и свое достоинство низводитъ до подобія рабства. Однако этого униженія мы не называемъ униженіемъ для врача, ради выздоровленія, которое проистекаетъ отсюда, и мы не думаемъ, что онъ лишился достоинства, когда видимъ, что онъ добровольно исполняетъ обязанности слуги. Ибо, совершивши то, что медицинское искусство призывало его исполнить, онъ тогда радостно снова принимаетъ прежнее достоинство, и здоровье больныхъ, котораго онъ желалъ, доставляетъ ему больше радости, чѣмъ почетъ, которымъ онъ раньше пользовался. Впрочемъ, онъ ничего не потерялъ за то время, когда, преклонивши голову, исполнилъ обязанности слуги и оказалъ милость лѣченіемъ больныхъ тѣлъ. Ибо онъ зналъ, что ему нужно на извѣстное время принять на себя нѣкоторое униженіе, чтобы снова дать здоровье больнымъ, вслѣдствіе чего онъ получитъ славу, гораздо большую, чѣмъ униженіе. Итакъ, почему мы не могли бы сказать о Томъ, Кто одинъ только благъ и Кто выше суетной славы, чуждъ уничиженія, безстрастенъ въ страданіяхъ и превыше всего, — что Онъ въ Своемъ безстрастіи поднялъ Свой скипетръ надъ страданіями, такъ какъ Своимъ страданіемъ заставилъ ихъ страдать. Ибо перенесеніе [Имъ] страданій было бестрастнымъ, такъ какъ Своимъ страданіемъ Онъ причинилъ имъ страданіе и въ Своемъ страданіи показалъ Свое безстрастіе. Ибо чтó страданія производятъ по отношенію къ подверженнымъ страданіямъ, то же самъ Безстрастный производитъ Своимъ страданіемъ по отношенію къ страданіямъ, вслѣдствіе чего, при Своемъ безстрастіи, явился страданіемъ страданій. Итакъ, когда мы утверждаемъ, что страданія побѣждены въ ихъ дѣятельности, вслѣдствіе того, что Безстрастный былъ причастенъ имъ, — то какъ иначе мы можемъ назвать это, если не такъ, что Онъ былъ страданіемъ страданій? Ибо, если адамантъ, когда по немъ ударили желѣзомъ, не страдаетъ отъ удара, а, напротивъ, остается невоспріимчивымъ къ страданіямъ, какимъ и былъ, такъ что пораженія отъ удара возвращаетъ на ударяющаго, вслѣдствіе того, что адамантъ по своей природѣ является нечувствительнымъ къ страданіямъ и не подвергается страданію, то почему мы не можемъ сказать, что Безстрастный былъ страданіемъ для страданій? Ибо какъ не изобразить страданіемъ страданій Того, Кто не терпитъ вреда и страхомъ не устрашается, хотя бы Онъ добровольно и вошелъ съ ними въ общеніе? Или какъ не безстрастенъ Тотъ, Кто, при своемъ страданіи, не потерпѣлъ вреда отъ страданій? Какъ не безсмертенъ Тотъ, Кто, проходя чрезъ смерть, не былъ устрашенъ смертью? Пришествіе Бога на смерть явилось смертью для смерти, такъ какъ Онъ не былъ удержанъ ею; подобнымъ же образомъ безстрастіе Бога было страданіемъ страданій, когда Онъ снизошелъ до страданій. Ибо если предметы міра сего, когда смѣшиваются съ противоположными имъ предметами, поистинѣ обнаруживаютъ свою силу и невоспріимчивую къ страданіямъ природу, то насколько болѣе мы должны разумѣть, что страданіе Бога было страданіемъ для страданій. Ибо какъ желѣзо, ударяя адамантъ, принимаетъ на себя ударъ и само получаетъ поврежденіе отъ удара, вслѣдствіе твердости адаманта, такъ и о Богѣ, Который силенъ по своей волѣ и безстрастенъ по своему существу, когда Онъ принялъ на Себя страданія, какъ не сказать, что Онъ пребылъ въ своемъ безстрастіи даже въ то время, когда подвергался пыткѣ желѣзомъ и огнемъ, поелику природа Божества сильнѣе всего, даже когда она въ страданіяхъ? Ибо истиннымъ доказательствомъ божественнаго безстрастія и безсмертія дóлжно признать то, что, находясь подъ дѣйствіемъ страданій, Онъ Самъ явился причиною страданій, поелику этимъ доказательствомъ обнаруживается, какова была причина того, что совершилось. Ибо мы не знали бы, что Безстрастный [дѣйствительно] безстрастенъ, если бы Онъ не вошелъ въ общеніе съ страданіями и не устоялъ противъ силы страданій. Ибо подъ видомъ страданій Безстрастный проникъ въ страданія, чтобы своимъ страданіемъ показать, что Онъ — страданіе для страданій. Натиска безстрастія не могли выдержать страданія, и мы не должны удивляться, о ученый Ѳеопомпъ, что безстрастіе Божества явилось поруганіемъ для страданій, когда мы видимъ, что глаза, напряженно устремленные на солнце, чтобы изслѣдовать лучи, претерпѣваютъ страданіе отъ лучей.
7. Чтó мы стремимся показать этимъ, такъ именно то, что тотъ Богъ, который настолько выше тлѣнія и страданія, смерти и какого бы то ни было поврежденія, что всѣ должны признать Его недоступнымъ для страданій, поистинѣ былъ уничижителемъ страданія, такъ какъ страданія не въ состояніи были противостоять Ему. Онъ дѣйствительно безстрастенъ и въ собственномъ смыслѣ посрамилъ смерть, такъ какъ Своею смертію Онъ утвердилъ Свое безсмертіе и Своимъ страданіемъ показалъ свое безстрастіе. Когда атлетамъ, одерживающимъ побѣду въ состязаніи, даруется вѣнецъ, и когда тѣмъ, которые признаны достойными тріумфа, предоставляются награды за побѣду, то послѣднія можно давать только тѣмъ атлетамъ, которые, будучи испытанными въ состязаніи и борьбѣ, заслужили вѣнецъ побѣды. Совершенно подобнымъ образомъ надлежитъ говорить и о безстрастіи. Безстрастіе не стоѝтъ выше страданій, если оно прежде не показало своей силы. Итакъ, страданіе въ Богѣ не является, какъ нѣкоторые желаютъ, униженіемъ или слабостью, такъ какъ возвышенная природа Божія показала свою неизмѣняемость, когда подвергалась испытанію въ страданіяхъ. Ибо о Томъ, Кто былъ во вратахъ смерти, и Кто, будучи безсмертнымъ, какъ Богъ, своимъ безстрастіемъ побѣдилъ смерть, должно провозвѣщатъ, что Онъ — Богъ, такъ какъ Онъ не подлежитъ никакой власти, не удерживается никакою силою, не склоняется предъ тлѣніемъ, не волнуется скорбію, не объемлется смертію. Онъ есть Богъ, надъ всѣмъ владычествующій; это — истинное господство, это — власть, никому не подчиненная, такъ какъ, поправъ смерть, Онъ ничего не потерпѣлъ отъ смерти.
8. Тѣ же, которые хотятъ хулить эту надъ всѣмъ возвышенную мудрость и эту въ своемъ величіи сокрытую отъ всѣхъ волю; которые отвергаютъ превосходство могущества того Бога, смертью Котораго безстрастіе распространено на всѣхъ; которые осмѣиваютъ пришествіе Бога на смерть и не разумѣютъ, что превосходящее сіяніе Его пришествія дóлжно воспринимать окомъ своего ума, и объявляютъ вздорной басней непостижимое и недомыслимое пришествіе Бога на смерть, безъ истлѣнія, — эти пусть, если имъ угодно, пребываютъ въ своемъ ложномъ познаніи, какъ во мракѣ, будучи предопредѣленными для смерти и тлѣнія. Ибо (мы не понимаемъ), какъ можно бы назвать злодѣемъ царя или князя, который вошелъ въ темницу, чтобы произнести приговоръ относительно злодѣевъ, содержащихся тамъ, по дѣламъ ихъ, и вслѣдствіе этого перенесъ дурной запахъ и брань, если, конечно, онъ добровольно пришелъ къ дурнымъ людямъ, которые заключены въ темницѣ? Необходимо, чтобы такъ мы думали и о Богѣ. Ибо на Него, вслѣдствіе Его безстрастія, смерть не можетъ нападать, и поелику Онъ безсмертенъ, то безъ страха можетъ попрать смерть; силою же Божества Онъ остался чуждымъ страданій и побѣдилъ силы смерти, по человѣческому выраженію истинно сдѣлался причастникомъ смерти. Итакъ, когда мы слышимъ, что Богъ пострадалъ, мы должны разумѣть это относительно пришествія Его на смерть, поелику Онъ нисколько не воспринялъ въ Себя страданій смерти, — безстрастною и безсмертною Своею силою Онъ явился на смерть и отъ смерти уходитъ какъ Богъ, Который все можетъ. Пришествіе Бога на смерть ясно показало Его божественную силу и безстрастіе Его по существу, такъ какъ Онъ не былъ удержанъ смертью. Ибо кто изъ смертныхъ могъ когда-либо презрѣть смерть? Или кто изъ людей когда-либо избѣжалъ силы владычества смерти? Но если это невозможно, какъ это и на самомъ дѣлѣ есть, то необходимо, чтобы мы предоставили власть надъ смертію единому только Богу. Итакъ, Богъ входитъ во врата смерти и смерти не претерпѣваетъ. Тѣ же, которые за преступленіе заповѣди, осуждены на смерть, — они во вѣкъ пребудутъ въ смерти. Итакъ, на какое основаніе опираются тѣ, которые смѣются надъ мудрымъ пришествіемъ Бога на смерть, какъ надъ недостойною Бога вещью и крайнимъ униженіемъ, и тѣхъ, которые такъ проповѣдуютъ, считаютъ дѣтьми и безразсудными?
9. Въ виду безстрастія Бога, Который чрезъ смерть и уничиженіе явился побѣдителемъ, не воображай, о, возлюбленный мой Ѳеопомпъ, будто невозможно было, чтобы Богъ пришелъ на смерть и претерпѣвалъ то, что относится къ смерти, безъ обмана. Ибо если древніе мудрецы могли разсказывать о нѣкоемъ животномъ, что оно, хотя и слабое по своимъ силамъ, однако, препобѣждало силу огня, такъ какъ брошенное въ огонь, который все сжигаетъ, имъ охваченное и въ немъ движущееся, не терпитъ отъ огня никакого вреда, такъ что мы можемъ сказать, что оно выше огня, который все сжигаетъ, потому что оно отражаетъ силу огня, и, вслѣдствіе большого количества холода, которымъ обладаетъ, охлаждаетъ жаръ пламени, ничего не претерпѣвая отъ дѣйствія огня, который все повреждаетъ; если, говорю, саламандра, смертное животное, подверженное тлѣнію, вслѣдствіе большого количества холода, который содержитъ въ себѣ, дѣлаетъ недѣйствительнымъ жаръ пламени, — то какъ не сказать, что Богъ, Который выше смерти и тлѣнія, въ Своемъ пришествіи на смерть обладалъ нетлѣніемъ? Итакъ, если животное, подверженное тлѣнію, будучи брошено въ огонь, переноситъ огонь; если вещи, взаимно противоположныя, по силѣ, присущей ихъ природѣ, могутъ противостоять разрушенію, когда соединяются съ иными вредными для нихъ вещами, — то какъ мы можемъ удивляться, что существо, высшее матеріи и во всѣхъ отношеніяхъ безстрастное, своимъ причастіемъ смерти показало безстрастіе своей природы и вмѣстѣ съ тѣмъ своею смертью посмѣялось надъ страданіями и смертью. Въ этомъ состоитъ неизмѣняемость и безстрастіе Божіе. Ибо какой вредъ претерпѣло то блаженнѣйшее существо, пришествіемъ въ этотъ злой міръ и воспріятіемъ, для [спасенія] душъ, подобія смертныхъ людей, не лишаясь ничего изъ своей божественной силы, но оставаясь такимъ же, какимъ было? Какимъ образомъ блаженнѣйшее существо могло бы не оставаться всегда тѣмъ же, когда его сущность не можетъ потерпѣть никакого вреда и его воля — противорѣчія или насилія? Но Кто тѣмъ, что мы перечислили, никогда не умаляется, Тотъ какъ не можетъ быть названъ безстрастнымъ, особенно, если, всегда оставаясь тѣмъ же и своею волею самъ собою управляя, Онъ щедро раздаетъ свои дары? На малое время онъ принялъ образъ человѣка, такъ какъ, по своему мудрѣйшему плану, Онъ совершилъ то, что хотѣлъ, и своею всемогущею волею осуществилъ то, что имѣлъ намѣреніе совершить, всегда сохраняя свое божественное могущество, оставаясь тѣмъ, чѣмъ былъ, ничего не терпя въ страданіяхъ, такъ какъ Его безстрастная природа и въ Его страданіяхъ пребыла такою же, какою была. Посему, если бы, съ соизволенія блаженнѣйшаго существа, отдѣлилась субстанція Имъ (воспринятая), то [чрезъ это] не умалится Его собственная субстанція, такъ какъ Его божественная природа показала, что она неизмѣняема, поелику удары, разсѣченія, болѣзнь и скорбь никогда не могутъ причинить вреда Богу. Ибо, что побѣждается страданіемъ и измѣняется отъ тлѣнія, объ этомъ дóлжно сказать, что оно страдаетъ; а что совершается превосходящею божественною мудростью и дивнымъ домостроительствомъ божественнаго провидѣнія, на то не дóлжно смотрѣть, какъ на страданія Бога, потому что, вслѣдствіе безстрастія Бога, въ этомъ не обрѣтается ничего, что производило бы страданіе. Сколько бы мечъ ни разсѣкалъ пламени огня, онъ своимъ ударомъ не произведетъ раздѣленія, хотя тѣло проходитъ чрезъ тѣло. Итакъ, если непостижимо разсѣченіе нѣкоторыхъ тѣлъ, подверженныхъ тлѣнію, потому что огонь всегда остается одною и тою же субстанціей и никогда не терпитъ раздѣленія, такъ какъ за ударомъ желѣза непосредственно слѣдуетъ соединеніе, — ибо тонкость огня не позволяетъ раздѣленію оставаться въ немъ, даже когда разсѣкается желѣзомъ, такъ какъ желѣзо со всѣхъ сторонъ опоясывается силою [огня], и съ какой бы стороны послѣдній ни пронзался желѣзомъ, пламя крѣпко держится самого себя и никогда не раздѣляется; если, далѣе, раздѣленіе осязаемаго тѣла, именно огня, неизслѣдимо и непостижимо, — насколько болѣе дóлжно сказать о существѣ блаженнѣйшемъ, чуждомъ тлѣнія, превосходящемъ могущія страдать тѣла, существа и природы, которое превыше всякаго представленія, что оно и въ своихъ страданіяхъ всегда пребываетъ однимъ и тѣмъ же, особенно когда его безстрастная природа, при смѣшеніи со страданіями, ни въ какомъ отношеніи не поражается ими. Оставаясь непостижимымъ и непобѣжденнымъ, оно (блаженнѣйшее существо) своимъ безстрастіемъ посмѣялось надъ страданіями, такъ что, подвергая себя испытанію желѣзомъ, оно всячески показываетъ тогда свою силу, пребывая незатронутымъ имъ. Чистота Божества, предвѣдѣніе, неосязаемая тонкость не только не раздѣляются тѣлами, которыя приближаются къ нимъ, чтобы раздѣлить ихъ, такъ какъ они выше и превосходнѣе какихъ бы то ни было тѣлъ; но мы утверждаемъ, что [напротивъ] раздѣляются тѣла, которыя хотятъ поразить и раздѣлить Божество, которое не раздѣляется, и тонкость природы и чистоту Его сущности. Но Оно (Божество) само проходитъ чрезъ всѣ тѣла и въ нихъ производитъ раздѣленіе, такъ какъ для Бога легко раздѣлить всѣ тѣла.
10. Итакъ, закончивши это, намъ надлежитъ сдѣлать такое заключеніе, именно, что въ страданіи обнаружилось безстрастіе Божества и всяческими способами доказана сила Его мудрости, даже тогда, когда Оно подвергло себя страданіямъ. Не думай, возлюбленнѣйшій Ѳеопомпъ, что блаженнѣйшему существу невозможно пройти чрезъ всѣ тѣла, которыя причиняютъ страданія, когда мы видимъ, что свѣтлые лучи солнца проходятъ чрезъ чистое стекло, и что вообще тѣла, имѣющія различную природу, никакимъ образомъ не встрѣчаютъ препятствій къ тому, чтобы утонченнымъ образомъ одни проходили чрезъ другія. Но если матерія одного существа не препятствуетъ матеріи другого проходить чрезъ нее, вслѣдствіе своей тонкости, то какъ намъ не согласиться, что божественная сущность, которая возвышеннѣе и превосходнѣе всего, безпрепятственно проходитъ, въ силу своей тонкости, чрезъ всѣ тѣла, какія ей встрѣчаются, такъ что Божество никакимъ образомъ не претерпѣваетъ отъ страданій? Ибо извѣстно, что природа блаженнѣйшаго и нетлѣннаго существа всегда остается одною и тою же. Въ томъ сравненіи, которое я привелъ, [взятомъ] отъ солнечныхъ лучей, самый свѣтъ остается тѣмъ же, ни въ какомъ отношеніи не уменьшеннымъ, хотя онъ отъ своего сіянія удѣляетъ нуждающимся. Насколько же болѣе Богъ, существо блаженнѣйшее, возвышенное надъ всѣмъ, богатый милосердіемъ, при раздаяніи Своихъ благъ нуждающимся, пребываетъ тѣмъ же и ничего не лишается, такъ что не дóлжно, какъ говорятъ нѣкоторые въ своихъ нелѣпыхъ басняхъ, неизслѣдимое и неизъяснимое снисхожденіе Бога къ людямъ называть страданіемъ Безстрастнаго. Они, конечно, предварительно не подумали, что неизслѣдимаго Бога не можетъ удержать ни Его природа, ни какое либо иное существо отъ того, чтобы Онъ слѣдовалъ Своей волѣ. Мы утверждаемъ, что только Тотъ [дѣйствительно] является высочайшимъ, свободнымъ, Кто не претерпѣваетъ противодѣйствія отъ закона своей природы, Кто не можетъ быть побужденъ силою къ возстанію противъ [иного, высшаго] могущества, Кто не удерживается въ царствѣ богатства. Кто не страшится величія Своего Божества и отъ смерти не содрогается. А если кто боится огня, содрогается желѣза, устрашается преисподней, бездны, не хочетъ быть отданнымъ дикимъ звѣрямъ, — какимъ образомъ этого, который такъ удаляется отъ пагубныхъ для людей бѣдствій, мы можемъ назвать Богомъ? — Если же блаженнѣйшій и нетлѣнный Богъ пришелъ въ огонь, не боясь огня, такъ какъ Онъ всегда пребываетъ однимъ и тѣмъ же, и презрѣлъ огонь вслѣдствіе того, что огонь не всегда тотъ же, — ибо какъ мы можемъ объ огнѣ, сила котораго терпитъ убыль, сказать, что онъ всегда одинъ и тотъ же? — Но объ этомъ Богѣ, презирающемъ желѣзо, пренебрегающемъ огнемъ, не боящемся смерти, — какъ мы можемъ не сказать, что Онъ безстрастенъ, когда Онъ въ Своихъ страданіяхъ остается тѣмъ же, добровольно принимая на Себя человѣческія страданія, но не претерпѣвая болѣзненныхъ ощущеній, проистекающихъ изъ человѣческихъ страданій? Ибо тотъ есть Богъ, Кто всегда остается однимъ и тѣмъ же. Кто же терпитъ вредъ отъ страданій, поражается болѣзненными ощущеніями, силою необходимости удерживается отъ того, чтобы совершать благое, тотъ не Богъ, хотя бы онъ и назывался Богомъ. А кто не подлежитъ смерти, кто своимъ страданіемъ доказалъ свое безстрастіе, тотъ можетъ придти и совершить то, что пристойно совершать Богу — помощнику и можетъ измѣниться въ мой [человѣческій] образъ, однако пребывая въ своей неизмѣняемости, и быть всѣмъ, будучи внѣ всего. Та воля безстрастна, которая силою необходимости не удерживается отъ того, чтобы придти къ тѣмъ людямъ, которые жаждутъ божественнаго промышленія. Но тотъ, кто, созерцая величіе своего божества въ своемъ прекрасномъ блаженствѣ, избралъ себѣ молчаніе, и который одинъ только пребываетъ въ счастьи своего естества, презирая все прочее, потому что онъ предпочелъ бездѣятельность, которую онъ избралъ для себя, — какимъ образомъ такое совершеннѣйшее существо не окажется значительно ниже тѣхъ смертныхъ, которые не пощадили своей жизни, чтобы помочь своимъ отечественнымъ городамъ или друзьямъ, которые своею волею стали выше мученій, и вслѣдствіе своей выдающейся доблести причиненныя имъ мученія не считали мученіями? Первый же тотъ, которому было имя Теосъ [2], — онъ предпочелъ смерть, чтобы (сограждане) не служили Лакедемонянамъ. Эпаминондъ также былъ умерщвленъ, чтобы Аѳиняне не были доведены до рабства. Левкиппъ [3] былъ убитъ, чтобы Атуляне [4] не поплатились рабствомъ; Ѳеодоръ [5] отрѣзалъ себѣ языкъ, чтобы не предать друзей; Физонъ [6] былъ распятъ, чтобы не лишиться довѣрія, которымъ онъ пользовался; Анаксархъ [7] былъ разсѣченъ, чтобы своею ложью не смущалъ Никоклеса; Діогресъ [8] былъ изгнанъ Аѳинянами, Сократъ умерщвленъ, Филоксену [9] приказано было ломать камни, а Каллимаха [10] и Кинегира [11] мы должны не только хвалить, но и удивляться имъ, ибо, когда пронзенное стрѣлами тѣло было, какъ говорятъ, бездыханнымъ, онъ былъ страхомъ для враговъ, помощникомъ же и защитникомъ для своихъ согражданъ. Хиронъ [12], не щадя себя, съ радостью отдалъ свою голову врагамъ. Какъ не удивляться также Аммонію [13], который, не обращая вниманія на боль отъ раны, побѣжалъ въ свой городъ, чтобы извѣстить объ одержанной надъ непріятелями побѣдѣ и который, лишь только прибылъ въ городъ, сказавъ собравшимся гражданамъ: «радуйтесь, мы побѣдили», тотчасъ испустилъ духъ? Опять также Евротъ [14], когда лежалъ въ постели больной, услышавъ, что война, бывшая въ то время, усиливается и македоняне стоятъ, угрожая согражданамъ, побуждаемый любовью къ своимъ соотечественникамъ, приказалъ слугамъ отнести его въ сраженіе, гдѣ онъ могъ бы умереть съ согражданами. Аристодемъ же, который уклонился отъ войны и бѣжалъ въ Спарту, почитался всѣми презрѣннымъ и отверженнымъ.
11. Итакъ, обрати вниманіе, возлюбленнѣйшій, какое и сколь великое презрѣніе къ смерти показали смертные, ради отечества и друзей обнаруживая мудрость и силу. Нѣкогда ради друзей они не щадили женъ, презирали жизнь, и, ради своихъ отечественныхъ городовъ, безъ колебанія предпочитали потерять жизнь. Они неудержимо возрастали въ своей свободѣ и въ служеніи добродѣтели, съ радостью не только допустили быть разсѣченными тираннами, но даже не уклонились отъ того, чтобы быть прибитыми гвоздями къ дереву, смертію пріобрѣтая себѣ свободу.
12. Богъ же, Который не имѣетъ нужды въ славѣ и Который выше страданій, Самъ добровольно пришелъ на смерть, но такъ, что страхъ или трепетъ не овладѣвали Имъ. Но неужели мы скажемъ, что вслѣдствіе того, что Богъ живетъ во славѣ, Онъ не воспринялъ на Себя поношенія, проистекающаго изъ страданій, и такимъ образомъ, желая почтить Его, станемъ отрицать, что Имъ подается помощь людямъ? Какое униженіе могъ претерпѣть въ страданіи безсмертный Богъ, Который своею смертію посрамилъ смерть? Богъ не знаетъ и страданія стыда, вслѣдствіе чего Онъ могъ бы стыдиться страдать, поелику гордость всегда чужда Ему. Какимъ образомъ Богъ могъ претерпѣть стыдъ, безсиліе или поношеніе, пришествіемъ на смерть, чтобы отвратить смерть отъ людей? Ибо кто ищетъ суетной славы и боится лишиться ея, тотъ никогда не захочетъ перенести страданіе смерти. Почему бы Богъ могъ бояться, чтобы у него не отняли славы и не лишили ея на вѣки? Для Бога же предпочтительнѣе страданіе отъ желѣза или огня, чѣмъ страданіе отъ [желанія] суетной славы. Ибо этого послѣдняго страданія Богъ не могъ бы исцѣлить, если бы оно было у Него самого. Но если Богъ не жаждетъ славы, потому что Онъ выше всякихъ страданій, То Онъ можетъ придти на смерть, такъ какъ, поелику Онъ — жизнь, Онъ можетъ претерпѣть смерть и смертныхъ избавить отъ смерти, такъ какъ Онъ самъ — безстрастный Богъ, даже когда Онъ находится въ страданіяхъ. Ибо когда кто-либо претерпѣлъ страданіе, будучи безстрастнымъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ отразилъ его отъ себя, какъ такой не поспѣшилъ бы съ радостію вступить въ брань со смертію, чтобы упразднить смерть? Ибо живущій, если онъ боится отъ смерти претерпѣть смерть, не есть дѣйствительно живущій; а тотъ живущій, который не подверженъ смерти, самъ вызываетъ ее, чтобы своею смертью показать, что онъ есть жизнь. Такъ именно мы видимъ, что лучи свѣта, когда смѣшиваются съ мракомъ, не становятся причастными ему и не претерпѣваютъ потемнѣнія, хотя и пребываютъ во мракѣ. Ибо примѣсь мрака не только не потемняетъ свѣта, но скорѣе свѣтъ своимъ сіяніемъ освѣщаетъ мракъ. И дѣйствительно, подобно тому, какъ слабый мужъ побѣждается болѣе значительнымъ, превосходнѣйшимъ и сильнѣйшимъ или, какъ, съ удаленіемъ свѣта, мракъ остается въ своей темнотѣ, такъ и Богъ Своимъ добровольнымъ пришествіемъ на смерть не навлекъ на Себя ничего заслуживающаго поношенія, когда, напротивъ, показалъ Свое превосходство надъ всѣмъ, сокрушивши власть смерти и лишивши смерть господства надъ всѣмъ, какимъ она [прежде] услаждалась. Естество же Бога въ смерти пребыло нетлѣннымъ и силою безстрастія сокрушило страданія, наподобіе свѣта, который смѣшивается съ тьмою. Ибо страданія тогда должны считаться поистинѣ сильными, когда они, выдерживая борьбу съ противоположными имъ вещами, сами остаются тѣмъ, чѣмъ были. Но это смѣшеніе должно происходить не въ воображеніи или въ мысли, но въ дѣйствительности. Итакъ, если существа взаимно противоположныя, которыя, по присущей имъ силѣ, могутъ оставаться нетлѣнными и не чувствительными къ страданіямъ, даже когда они смѣшиваются съ другими существами, какъ, напримѣръ, саламандра, которая можетъ презирать пламя, и какъ адамантъ, когда по нему ударяютъ желѣзомъ, — ибо все это, какъ мы сказали, не въ воображеніи только или въ мысли остается не воспріимчивымъ къ страданіямъ, — такъ вотъ, если саламандра, подвергаясь дѣйствію огня, остается невредимой, не претерпѣвая никакого ущерба отъ своего соприкосновенія съ огнемъ; если, говорю, матеріальныя существа, повидимому, не испытываютъ никакого измѣненія въ своей субстанціи, даже когда смѣшиваются съ другими существами, производящими поврежденіе, но, напротивъ, остаются цѣлыми и невредимыми, и не лишаются ничего изъ своей сущности, — то какое препятствіе или какое затрудненіе мы найдемъ въ томъ, что нетлѣнная сущность Бога останется безстрастною, даже когда входитъ въ соприкосновеніе съ вещами, причиняющими страданіе?
13. Не вѣрь, о Ѳеопомпъ, тому, что нѣкоторые, какъ извѣстно, искусно утверждаютъ, именно, что блаженнѣйшій и нетлѣнный тотъ, кто ни самъ не проявляетъ дѣятельности, ни другому не предоставляетъ дѣйствовать. Ибо кто таковъ, тотъ страдаетъ безсиліемъ. Ибо кто осмѣлится назвать того, кто не открываетъ пути къ добродѣтели, не дѣлаетъ людей знающими, не научаетъ другихъ мудрости, не разумѣетъ праваго, не заботится о опасеніи душъ, воздерживается отъ совершенія добродѣтели, — кто, говорю, осмѣлится назвать такого блаженнѣйшимъ и высшимъ благомъ? Какимъ образомъ можетъ статься, что блаженнѣйшій и нетлѣнный Богъ не захотѣлъ вырвать корень злыхъ помышленій, или, по присущей Ему благости, изгладить, какъ бы пожаромъ, изъ душъ смертоносныя влеченія? Ибо блаженнѣйшій и нетлѣнный тотъ, кто умерщвляетъ страданія, дѣлаетъ людей мудрыми, сообщаетъ божественное вѣдѣніе и являетъ добродѣтель. Мы же говоримъ, что для Бога было бы величайшимъ страданіемъ — нерадѣть о людяхъ, не хотѣть совершать благое и не имѣть попеченія о человѣческомъ родѣ. Но того кто преслѣдуетъ пагубныя дѣйствія страданій въ самомъ корнѣ, именно въ человѣческой мысли, и своимъ предусмотрительнымъ попеченіемъ обращаетъ людей, имѣющихъ задатки добродѣтели, изъ испорченныхъ въ добрыхъ, — какъ не назвать такого безстрастнымъ, когда онъ отгоняетъ отъ людей страданія и причиняетъ смерть страданіямъ?
14. Посему ты, о Ѳеопомпъ, въ сердцѣ своемъ, какъ на судилищѣ, произнеси рѣшеніе, идя по стопамъ мудрости; обрати вниманіе и непредубѣжденною мыслью и трезвымъ умомъ разсуди, слѣдуетъ ли намъ говорить, что у существа блаженнѣйшаго и нетлѣннаго возникаетъ страданіе тогда, когда оно оказываетъ намъ помощь, милосердіе и свое благоволеніе, или тогда, когда оно показываетъ себя жестокимъ, суровымъ, лишеннымъ милосердія и какого бы то ни было сожалѣнія. Мы же признаемъ безстрастнымъ въ особенности того Бога, Который является виновникомъ благихъ дѣлъ и Который изъ глупыхъ дѣлаетъ мудрыми. Ибо несправедливо назвать блаженнѣйшимъ и нетлѣннымъ того, кто никогда не заботится о человѣкѣ. Вѣдь человѣка мудраго и разумнаго мы узнаемъ только по дѣламъ, которыя совершаются его искусствомъ, и никто не называется художникомъ или знатокомъ прежде, чѣмъ увидятъ, что онъ измѣняетъ видъ ничтожной и безформенной матеріи и посредствомъ искусства, которымъ владѣетъ, создаетъ изъ нихъ художественное произведеніе. Ибо произведеніе, когда оно дѣлается доступнымъ для чувствъ, дѣлаетъ явною сокрытую въ немъ мысль художника. Посему, насколько яснѣе мы должны представлять и называть блаженнѣйшимъ существо высшее, когда его блаженнѣйшая природа, которая всегда присуща ему, открыта намъ; а когда мы видимъ дѣла этого блаженнѣйшаго существа, то изъ нихъ мы научаемся о немъ еще бóльшему. Но тѣ, которые усвоили себѣ тотъ взглядъ и представленіе, что блаженнѣйшее существо пребываетъ только въ своихъ обителяхъ, замкнуто въ самомъ себѣ, созерцаетъ самого себя, ко всему относится съ одинаковымъ презрѣніемъ, покой предпочитаетъ попеченію обо всемъ и въ себѣ самомъ находитъ удовлетвореніе, и которые говорятъ, что въ немъ возникаютъ страданія, когда оно проявляетъ заботу обо всемъ, — я не знаю, что сказать о нихъ? Какимъ образомъ можетъ называться блаженнѣйшимъ и нетлѣннымъ то существо, котораго человѣческій умъ никакимъ образомъ не въ состояніи и изслѣдовать? Но если это такъ, то перестань думать, что это — истинная природа Божія, такъ какъ доселѣ ты не знаешь Бога, когда говоришь, что Онъ отъ вѣчности по необходимости остается совершенно бездѣятельнымъ. Ибо какимъ образомъ можетъ быть блаженнѣйшимъ и нетлѣннымъ тотъ, кто тобою не познанъ? Неужели мудро распредѣлилъ свои блага тотъ, кто не доступенъ твоему изслѣдованію? Я же, напротивъ, утверждаю, что блаженнѣйшій и щедрый раздаятель благъ тотъ, кто является помощникомъ людей и подателемъ силы тѣмъ, которые лишились надежды. Ибо подобно тому, какъ мы не можемъ словомъ своимъ порицать низости злыхъ, если мы прежде не увидимъ ихъ злыхъ дѣлъ, — вѣдь не можемъ же мы точно представлять завершенія дѣлъ, пока они сокрыты въ мысли и не обнаружились, — такъ равнымъ образомъ блаженнѣйшее и нетлѣнное существо мы называемъ блаженнѣйшимъ тогда лишь, когда оно совершаетъ дѣла, свойственныя его благости, [называемъ блаженнѣйшимъ], ради ясно обнаружившихся благихъ дѣлъ, какія отъ него проистекаютъ. Созерцаніе видимаго открываетъ сокровенное. Ибо благоразуміе мудраго и благоразумнаго мужа въ своихъ отличительныхъ качествахъ познается не прежде, чѣмъ ее сдѣлаютъ очевидною дѣла добродѣтели, съ радостью законченныя. Но какъ мы можемъ сообщить людямъ о величіи разума блаженнѣйшаго существа, пока оно не представило ни одного случая къ тому, чтобы, постигая его, мы были въ состояніи говорить о немъ? Ибо если кто не вызываетъ въ насъ душевнаго движенія своими благими дѣлами, или если кто не привлекаетъ насъ къ себѣ [своею] славою, — какъ мы можемъ приписывать тому благость, пока его благость и щедроты его совершенно сокрыты?
15. Если же ты имѣешь такое мнѣніе о Богѣ, то это твое дѣло, а не Божье, такъ какъ Онъ — блаженнѣйшій и щедрый въ Своихъ дарахъ. Его ты не можешь постигнуть, такъ какъ Онъ не явилъ тебѣ Своей нетлѣнной природы, которая превыше всего, если только Онъ пребываетъ въ томъ высшемъ наслажденіи, которое прилично Богу, о которомъ ты утверждалъ, что оно, по твоему сужденію, исключительно прилично Богу, и Богъ къ нему постоянно возвращается и въ него погружается, такъ что и Самъ ничего не дѣлаетъ и другимъ ничего не позволяетъ дѣлать. Ибо всякій, кто таковъ, слабъ. Скажи намъ, о мудрый Ѳеопомпъ, какому страданію или какому безсилію подвергъ Себя блаженнѣйшій и нетлѣнный Богъ, принося людямъ помощь, которую они могутъ чувствовать, въ особенности тѣмъ, которые по невѣдѣнію лишаются ея благъ и силою страданій увлекаются въ бездну, откуда сами собою не могутъ достигнуть добродѣтели Если на время позволено будетъ сказать смѣло, то нельзя признать блаженнѣйшимъ и нетлѣннымъ того, кто не призываетъ людей, въ нѣкоторомъ смыслѣ упавшихъ съ корабля и погрузившихся, поелику они не вѣдаютъ Его благости, или не влечетъ ихъ къ себѣ, когда они, пребывая въ океанѣ міра, не смогли достигнуть добродѣтели и сдѣлались чуждыми Богу (ср. Кол. 1, 21; Ефес. 4, 18). Ибо что за блаженнѣйшій Богъ, богатый въ своихъ дарахъ, превосходящій щедростью Своей благости, Которому не присущи ни радости, ни заботы, ни милости, ни иное какое-либо изъ тѣхъ качествъ, которыя приличны добродѣтели и которыя составляютъ средства обнаруженія для Бога, щедраго въ своей помощи.
16. Поэтому, если ты, увлеченный воображеніемъ, хочешь сочинить и нарисовать себѣ Бога, Который любитъ самого Себя, пребываетъ въ Своихъ богатствахъ, наслаждается Своею славою и не хочетъ никому оказывать содѣйствія, людьми пренебрегаетъ и отвергаетъ ихъ, лишаетъ помощи блаженнѣйшаго существа, — то какова жестокость по отношенію къ тѣмъ людямъ, которые, не зная добродѣтели, погибаютъ массами! И это — существо блаженнѣйшее, щедрое въ своихъ дарахъ! Но оставимъ то, что можно говорить при такомъ положеніи дѣлъ, и пойдемъ къ мудрецамъ, чтобы у нихъ поучиться познанію истинной философіи, такъ какъ они тѣхъ, которые падали и заблуждались въ этомъ мірѣ, призывали и дѣлали близкими къ себѣ. Если бы философы молчали, когда люди погибали толпами, то погибъ бы молчаливый Критій изъ-за своей любви къ власти; погибъ бы въ своей говорливости Алкивіадъ, вслѣдствіе расточительности. Персы и мидяне отличались доблестью въ Сузахъ, прежде чѣмъ они опоясались оружіемъ, чтобы идти въ Македонію. Итакъ, что молчишь [15] ты, о блаженный (т. е. Боже), при гибели всѣхъ этихъ, когда мудрецы не хотѣли молчать [16], чтобы помочь имъ? Это — природа добродѣтели, о Ѳеопомпъ, это — плодъ философіи, именно, чтобы тѣ только почитались блаженными и великодушными, у которыхъ забота не только о себѣ, но также и о ближнихъ, въ особенности о тѣхъ, которые подвержены страданіямъ души. Даже самъ Діогенъ циникъ, когда однажды аѳинянинъ смѣялся надъ нимъ въ такихъ словахъ: почему ты, когда хвалишь Лакедемонянъ и порицаешь Аѳинянъ, не отправляешься въ Спарту? — говорятъ, отвѣтилъ такъ: «врачи обыкновенно посѣщаютъ больныхъ, а не здоровыхъ». Посему, если человѣческая философія и сама умѣетъ лѣчить болѣзни души, и тѣмъ, которые стремятся къ добродѣтели, не позволяетъ отталкивать или презирать даже только одну душу какого бы то ни было человѣка, но побуждаетъ спѣшить, чтобы заботливо возвратить людей [на надлежащій путь] и спасти тѣхъ, которые отпали отъ добродѣтели, — какъ намъ не сказать, что тотъ Богъ, который есть учитель всякой философіи, Который есть по истинѣ блаженнѣйшій и щедрый, пришелъ по Своей волѣ сюда, гдѣ множество страданій избрало себѣ мѣстопребываніе, къ тѣмъ, которые порабощены страданіямъ? Неужели мы скажемъ, что это не страданіе души, если кто не совершаетъ дѣлъ, которыя приличны добродѣтели? Самъ Исократъ, когда немного раньше писалъ къ жителямъ Абдеры, сказалъ, что болѣзнь души есть любовь къ деньгамъ. И далѣе присовокупилъ: «жалка жизнь людей, такъ какъ всюду проникла, подобно зимнему вѣтру, любовь къ деньгамъ, которой никто не можетъ противостоять». О, если бы всѣ врачи собрались противъ этой болѣзни, излѣчили сумасбродство этого безумія и бѣдствіе мученій, не говоря уже о томъ, чтобы не провозглашали этой болѣзни счастьемъ! Я думаю, что изъ всѣхъ болѣзней души самымъ тяжкимъ безуміемъ является то, которое создаетъ похотливыя желанія и пустыя помышленія, — если оно медиками посредствомъ какой либо силы очищается, душа чувствуетъ себя хорошо. О, если бы возможно было отсѣчь горькій корень похоти, такъ, чтобы не было больше никакого остатка отъ нея, и если бы ты увидѣлъ, что люди, одновременно больные тѣлами и душами, очищаются и просвѣтляются! Поелику же въ этомъ мірѣ на родъ человѣческій обрушились безчисленныя бѣдствія, то [Богъ] можетъ быть названъ блаженнѣйшимъ и щедрымъ въ своихъ дарахъ [только] тогда, когда окажется, что, при безстрастіи Своей природы, по приличной Богу благости, Онъ раздѣляетъ всѣмъ людямъ Свои дары. Ибо самъ Платонъ сказалъ: «зависть находится внѣ предѣловъ божественнаго существа».
17. Посему пришелъ, о блаженный, пришелъ Іисусъ, Который есть Царь надъ всѣмъ, чтобы исцѣлить тяжкія болѣзни людей, какъ существо блаженнѣйшее и щедрое въ своихъ благахъ. Но самъ Онъ, оставаясь тѣмъ, чѣмъ былъ, Своимъ безстрастіемъ разсѣялъ страданія, какъ свѣтъ изгоняетъ тьму. Итакъ, Онъ пришелъ, поспѣшая пришелъ, чтобы сдѣлать [людей] блаженными и исполненными благъ, обратить изъ смертныхъ въ безсмертные, возсоздать и утвердить въ блаженствѣ. Ему, славному Царю, слава во вѣки. Аминь.
Примѣчанія:
[1] Т. е. въ пренебрежительномъ тонѣ.
[2] Правильное опредѣленіе того, какихъ лицъ и какіе факты разумѣетъ авторъ въ дальнѣйшемъ перечисленіи, затрудняется тѣмъ, что греческія собственныя имена въ сирійскихъ произведеніяхъ часто передаются въ измѣненной или совершенно искаженной формѣ (V. Ryssel, Gregorius Thaumaturgus. Sein Leben und seine Schriften, S. 124). Кромѣ того, въ данномъ случаѣ, повидимому, и самимъ авторомъ допущены ошибки, если съ Ryssel’омъ и Martin’омъ признать, что вѣроятнѣйшимъ источникомъ его свѣдѣній былъ Valerius Maximus съ его произведеніемъ De dictis factisque mirabilibus въ 9 книгахъ. Но вообще дóлжно сказать, что этотъ источникъ не установленъ. Подъ Теосомъ Риссель (S. 88) разумѣетъ Кодра, послѣдняго аѳинскаго царя, который пожертвовалъ своею жизнью, такъ какъ оракулъ предсказалъ, что Аѳиняне побѣдятъ только въ томъ случаѣ, если царь ихъ будетъ убитъ врагами. Кодръ переодѣтымъ отправился въ лагерь непріятелей, завелъ ссору съ воинами и былъ ими убитъ.
[3] Bäthgen (въ Götting. gelehrt. Anzeigen 1880, S. 1400) предлагаетъ исправить на Ликискъ; во всякомъ случаѣ, сказанное не можетъ относиться къ философу Левкиппу.
[4] Можетъ быть: этоляне (Ryssel, S. 88).
[5] Valerius Maximus, lib. III, 3, 4 разсказываетъ это объ Анаксархѣ.
[6] Можетъ быть Фитонъ, о которомъ Diodorus Siculus (XIV, 112) сообщаетъ, что онъ былъ умерщвленъ Діонисіемъ.
[7] Анаксархъ, ученикъ Демокрита, былъ убитъ Никокреономъ. О немъ и его судьбѣ сообщаетъ Valerius Maximus lib. III, 3, 4 и Цицеронъ, Tuscul. II, 22, 52 и De natura deorum III, 33.
[8] Софистъ Діагоръ, ученикъ Демокрита, жившій во второй половинѣ V вѣка до Р. Хр., открытымъ отрицаніемъ существованія боговъ вызвалъ противъ себя недовольство аѳинскаго народа и въ 413 г. долженъ былъ бѣжать изъ Аѳинъ. V. Ryssel, S. 89, Anm.
[9] Филоксенъ (ум. въ 380 г. до Р. Хр.) жилъ при дворѣ Діонисія старшаго и навлекъ на себя его гнѣвъ тѣмъ, что не хотѣлъ хвалить его плохихъ стиховъ. Diodorus Sicul. XIV, 46. XV, 6. Ryssel, ibid.
[10] Каллимахъ былъ убитъ въ мараѳонскомъ сраженіи.
[11] Кинегиръ удерживалъ захваченное убѣгавшимъ непріятелемъ судно сначала правою рукою, потомъ, когда она была отсѣчена, лѣвою и, наконецъ, зубами. Herodot. VII, 114. Ryssel, S. 90, Anm.
[12] О Хиронѣ ничего неизвѣстно.
[13] У В. Рисселя: Евменій. Разумѣется аѳинянинъ, послѣ мараѳонской битвы принесшій въ Аѳины вѣсть о побѣдѣ.
[14] Евротъ (у Рисселя: Евритъ) и Аристодемъ принадлежали къ знаменитому отряду (изъ 300 чел.) Леонида и вслѣдствіе болѣзни были отпущены; однако Евритъ велѣлъ нести себя въ битву, когда узналъ, что Персы обошли героевъ, и умеръ въ сраженіи. Аристодемъ не возвратился въ отрядъ. Herod. VII, 229. Ryssel, S. 90, Anm.
[15] Можетъ быть: что пребываешь въ покоѣ?
[16] Или: быть бездѣятельными.
Источникъ: Творенія святаго Григорія Чудотворца, епископа Неокесарійскаго. / пер. проф. Николая Сагарды. – Петроградъ: Типографія М. Меркушева, 1916. – С. 80-100.
Customer Feedback (0)