Свт. Маркъ Ефесскій († 1442 г.)
Отвѣтъ царю Іоанну Палеологу на его недоумѣнія, касательно нравственной немощи человѣка [1].
«Богъ-де сотворилъ человѣка медленнымъ на добро, и, между тѣмъ, далъ ему столько затрудненій отъ неразумной части души и тѣлесной немощи, что изъ-за нихъ онъ почти по необходимости постоянно грѣшитъ. Посему надлежало-де Ему или даровать человѣку великую какую нибудь ангельскую силу, или и сей большую, къ дѣланію добра, или уже не требовать дѣятельности, для которой предварительно не далъ силы, и не наказывать его, согрѣшающаго такимъ образомъ, казнію вѣчною и конца неимѣющею. И объ этомъ самъ Богъ свидѣтельствуетъ въ божественныхъ Писаніяхъ, говоря: прилѣжитъ помышленіе человѣку прилѣжно на злая отъ юности его (Быт. 8, 21), никто не чистъ отъ скверны (Іов. 14, 4) и никто не имѣетъ чистаго сердца (Прит. 20, 9)».
На это мы отвѣтимъ, какъ подастъ намъ Богъ, и начнемъ отсюда. Богъ есть Сущій и Благій. Эти два имени, изъ всѣхъ прилагаемыхъ къ Нему, суть главнѣйшія и содержательнѣйшія. И ими Онъ называетъ Самъ Себя: однимъ въ Ветхомъ Завѣтѣ, говоря Моисею на горѣ (Исх. 3, 14), а другимъ — въ Новомъ, чрезъ единороднаго Сына своего, пришедшаго въ міръ сей и открывающаго намъ знаніе объ Отцѣ (Іоан. 5, 20), сколько возможно намъ. Но слыша, что Богъ есть Сущій, мы тотчасъ приходимъ къ мысли о блаженной сущности Его, по которой Онъ есть собственно превыше всякаго вѣдѣнія, весь въ самомъ Себѣ, заключая въ Себѣ бытіе, какъ нѣкое море неизслѣдимое и безпредѣльное [2]. А слыша, что Онъ благъ, разумѣемъ нѣкоторую дѣятельность, относящуюся къ другому (существу), такъ какъ благость — блага для кого нибудь и сохраняетъ то, въ отношеніи къ чему носитъ имя. Итакъ оба сіи Божественныя имена, — одно, указывающее на сущность Божію [3], другое — на дѣйствіе Божіе, раздѣляются — первое на три ипостаси [4], которыя называются Отецъ, Сынъ и Святый Духъ, а второе на многія и различныя силы и дѣйствія. По одному раздѣленію Богъ есть и называется тріипостаснымъ, а по другому — всемогущимъ.
Что на это скажутъ намъ спорщики и обвинители богослововъ? Будутъ порицать раздѣленіе, какъ поправку сложенія? Такъ пусть и на ипостаси не раздѣляютъ Бога, какъ Сущаго, ни какъ Благаго, на дѣйствія, чтобы пребыло у нихъ совершенно іудейское пониманіе, достойное ихъ безумія. Но, скажемъ съ богословами [5], нераздѣльно раздѣляется и раздѣльно соединяется, и если тамъ нѣтъ сложенія, то ни здѣсь, а если здѣсь, то и тамъ. Но это уже уклоненіе отъ предмета; возвратимся на прежнее. По одному изъ раздѣленій представляются намъ три достопокланяемыя ипостаси — Отца, и Сына, и Святаго Духа; Отца — вѣчно раждающей и производящей изъ Себя Сущности, а изъ Тѣхъ — одного Раждаемаго, другого Исходящаго инымъ образомъ, неизреченнымъ и недовѣдомымъ, — различающихся, то есть, отношеніями другъ къ другу. По другому различенію есть различныя по отношенію къ вещамъ существующимъ промыслительныя силы, и дѣйствія, и благостыни, по которымъ Богъ называется и Творцемъ, и Промыслителемъ, и Судіею, и Праведнымъ, и Крѣпкимъ, и Премудрымъ, и Царемъ, и Господомъ, и другими именованіями богословскими. Итакъ Богъ, какъ Сущій, отъ вѣчности имѣетъ Сына Слово и Духа Святаго, такъ что пребываетъ Троицею совершенною, Единицею по естеству и существу. А какъ Благій, въ началѣ (Быт. 1, 1), въ какомъ восхотѣлъ, привелъ въ бытіе міръ сей, состоящій изъ вещей видимыхъ и невидимыхъ. Ибо таковы разумныя (λογιϰαι) силы: хотѣніемъ соразмѣряются и приводятся къ дѣйствію, а не по необходимости слѣдуютъ за сущностію [6]. Итакъ, поелику отъ Одного отъ вѣчности произошла по сущности Двоица, а по хотѣнію множество во времени, то тамъ — всякое тожество и равенство, а во множествѣ тотчасъ является разнообразіе (ετερον), и мнѣ кажется, что это же и еллины [7] говорятъ, выражаясь, что все состоитъ изъ тожества и разнообразія. И тамъ — по всему единочестіе, единомысліе и согласіе, потому что оная Сущность совершенно непричастна умаленію или преизбытку. А здѣсь есть и первое, и второе, и третіе, и такъ далѣе, по сущности, по достоинству и всему другому; ибо множества неустроеннаго и человѣкъ не захотѣлъ бы стерпѣть, не говоря уже о Богѣ. Да и какъ бы міръ существовалъ или назывался такъ [8], еслибы состоялъ не изъ неподобныхъ и противоположныхъ вещей, а изъ подобныхъ? Ибо, какъ гармонія вещества, смѣшаннаго изъ многихъ, есть соединеніе и сочетаніе отдѣльно существующихъ и дѣйствующихъ вещей, такимъ же образомъ и міръ сей, дѣло сложное и разнородное, конечно долженъ заключать различныя и противоборствующія части, разумно сочетаваемыя искусствомъ Зиждителя и настрояемыя къ одной стройной и чудной гармоніи. Такъ въ мірѣ первыя силы суть словесныя, умныя и безтѣлесныя, умы простые и жизни (ζωαὶ οὖσαι). Вторыя послѣ нихъ уже не жизни, но животныя словесныя, мыслящія и вмѣстѣ чувственныя, обложенныя тѣлесною дебелостію. Третьи, опять, различныя природы животныхъ безсловесныхъ, получившія силу чувствованія и перехожденія съ мѣста на мѣсто, но не силу словесную, и послѣ нихъ — природы животнорастеній и растеній, и кои совершенно бездушны и неподвижны, и изъ нихъ по соразмѣрности каждая имѣетъ преимущество предъ другою и заключаетъ силу особенную отъ прочихъ.
Итакъ, когда все сіе такъ сотворено зиждительнымъ Словомъ, и устроено, и получило бытіе по единой благости (ибо чтó же внесло бы что нибудь отъ себя, когда никоимъ образомъ нигдѣ не существовало?), — еслибы что не теряя собственнаго бытія, привходило въ бытіе другой вещи и не имѣло силы улучшать подвергщееся его вліянію, а причиняло ущербъ лучшему и даже не захотѣло бы быть таковому: то не казалось ли бы, что оно безумствуетъ недовольно своею участію и не вѣдаетъ разумнаго смысла творенія, въ которомъ необходимо быть первому и второму многообразію и различію? Ибо, если бы растеніе захотѣло и чувствовать, черепаха скорбѣла, что она не рыба и рыба, — что она не человѣкъ, а этотъ, что онъ не ангелъ то чтó бы вышло, какъ не разстройство и путаница и уже не міръ [9] бы существовалъ, а смѣсь всякихъ вещей. Итакъ, въ чемъ же долгъ всякаго существа? Держаться своей природы, прилично (ϰοσμίως) выполнять цѣль своего бытія и привносить отъ себя, чтó слѣдуетъ, къ составу всего. А если захочетъ чего иного, то, можетъ быть нанесетъ вредъ и цѣлому, повреждая часть его, а себя во всякомъ случаѣ губитъ, отторгаемый и умерщвляемый. «Ты кто», говоритъ апостолъ (Рим. 9, 20), «что споришь съ Богомъ? Кто далъ Ему напередъ, чтó бы Онъ долженъ былъ воздать (Рим. 11, 35)? Издѣліе скажетъ ли сдѣлавшему его, зачѣмъ ты меня такъ сдѣлалъ? Не властенъ ли горшечникъ надъ глиною, чтобы изъ той же смѣси сдѣлать одинъ сосудъ для почетнаго употребленія, а другой для низкаго (Рим. 9, 20-21)?»
Впрочемъ, для безсловесныхъ и бездушныхъ вещей одной природы ихъ достаточно для ихъ сохраненія; а для существъ словесныхъ и разумныхъ, получившихъ не только бытіе просто, но и всегдашнее бытіе, дана иная нѣкая власть и сила, по которой они могутъ не только себя устроять и дѣйствовать, и уподобляться Зиждительной и Вседержавной природѣ, да и стоять во главѣ подчиненныхъ природъ. И самая сила оная называется свободною волею (αὐτεξουσιότης — самоопредѣляемостію). Это — достоинство Владычней природы, сообщенное ей съ самаго перваго начала ея. И потому, говоримъ и вѣруемъ, по образу Божію сотворены и ангелы [10] и человѣки. Какъ необходимо дышать совершеннымъ животнымъ, такъ это необходимо совершеннымъ существамъ, разумѣю — имѣющимъ умъ и слово, и всегда пребывающимъ и въ извѣстномъ смыслѣ владычествующимъ. Или мы одни только изъ всего существующаго не будемъ благодарить Бога и охуждать свою природу за то, что знаемъ должное? И потому, что различаемъ противное Ему, будемъ дѣлать противное? Въ такомъ случаѣ, какихъ не заслуживаемъ казней и осужденія? Подобно: если бы кто, поставленный царемъ надъ всѣмъ міромъ, поправши порфиру и вѣнецъ, захотѣлъ жить съ блудницами и скоморохами, готовилъ себѣ низложеніе, и за то обвиняль даровавшаго ему начальство. И это бывало въ мірѣ! Донынѣ славятся Сарданапалъ и Неронъ, одинъ прявшій съ женщинами волну и въ сластолюбіи жившій, а другой соперничавшій съ трагиками и и актерами, и дышавшій только зрѣлищами. Но смотри, какъ постыдно бывающее противъ намѣренія природы. Подобенъ тому царю и человѣкъ, приложившійся скотамъ несмысленнымъ, какъ говоритъ пророкъ (Псал. 48, 20), и уподобившійся имъ.
Оставайся при своей начальственной природѣ, о человѣкъ! Ты долженъ властвовать, особенно надъ страстями своими, потомъ надъ подчиненными тебѣ безсловесными и всѣмъ міромъ. Посему, не дѣлай побужденія къ старательности предлогомъ къ лѣности. Ибо всякое начальствованіе требуетъ тщательности и бдительности, такъ какъ имѣетъ супротивниковъ. Ты долженъ всегда трезвиться и бодрствовать (1 Сол. 5, 6), ничего не дѣлать противъ разума, ничего по страсти, ничего по влеченію чувственности. Но можно мнѣ, говорить, и противное дѣлать, и спать, и лѣниться, и роскошествовать, и предаваться удовольствіямъ. А въ болотѣ валяться и грязью залѣплять очи, скажи, нельзя развѣ? Но этого не выбралъ бы ты; потому что это свойственно свиньямъ. Итакъ, гдѣ чувственность предлагаетъ гнусное, не бѣги къ тому стремглавъ; а гдѣ разумъ не видитъ подобнаго, туда стремись такъ, или и быстрѣе сего. Разумъ считаетъ это хорошимъ? Берись за то всѣми средствами. Чувственность считаетъ это хорошимъ? Если — необходимо, бери всѣми средствами; а если нѣтъ, проходи мимо. Страсть представляетъ это хорошимъ? Избѣгай того всѣми средствами и со всякимъ стараніемъ. Ибо, сдѣлавши то, ты лишишься начальства, будешь раскаяваться, очутишься въ рабствѣ, просто сказать — уже не человѣкомъ будешь, а животнымъ.
Но, говоритъ, меня мучатъ страсти. О какомъ это тиранствѣ говоришь мнѣ? Если о приманчивости и, такъ сказать, щекотаніи (страстей), то я не усматриваю совмѣстности названій: потому что обольщеніе и тиранія не сходятся между собою и по всему различаются, и всякому легко отринуть приманку. А если о тираніи обычая и предразсудка, окрѣпшей продолжительностію времени, то я и самъ признаю это тиранствомъ, и притомъ жесточайшимъ всѣхъ: потому что исключительно изъ-за обычая не только пріятное и обольщающее чувственность, но и неимѣющее ничего привлекательнаго становится тиранскимъ и неудобопрезираемымъ. Такъ, вотъ, нѣкоторые сбриваютъ волосы на передней части головы, другіе дѣлаютъ иное, подобное сему, безъ всякой нужды. Но ты самъ себѣ устроилъ эту тиранію! Потому что ты самъ себя обвиняешь въ томъ, что, тогда какъ могъ привыкать къ хорошему, увлекся діаволомъ. Тутъ уже потребны труды и иная тиранія, чтобы худое перемѣнить на противное, бросить (злую) привычку и опять привыкать къ хорошему. Посему и считается и говорится, что добродѣтель сурова, затруднительна и сопряжена съ безчисленными усиліями [11]. Поелику, иначе, кто жь не знаетъ, что добродѣтель намъ естественна и всего болѣе удобна? Вѣдь знаешь, чтó добраго сдѣлать для ближняго? — то, чего и себѣ желаешь отъ него въ подобныхъ обстоятельствахъ (Матѳ. 7, 12; Лук. 6, 31). Знаешь, какого зла не дѣлать ему? — такого, какого и самъ ты не хочешь потерпѣть отъ него. Не и естество ли согласуется съ этимъ? Знаешь, какъ ты долженъ любить Бога и бояться Его? — чего и самъ требуешь отъ своихъ рабовъ, чтобъ не сказать — сорабовъ [12]. А въ этихъ двухъ заповѣдяхъ весь законъ заключается, говоритъ (Рим. 13, 9). Самое лучшее — мѣра во всемъ [13]; а мѣру опредѣляетъ разумъ, и законъ научаетъ ей. Потому повинуйся разуму и закону. Не говоритъ ли этого и естество? Не видишь ли, что всякое естество сохраняется соразмѣрностію, разрушается несоразмѣрностію? А чтó есть добродѣтель, какъ не соразмѣрность [14]?
Но тѣло, говоритъ, и худшая часть, и къ низу влекущая тяжесть! — И вотъ отсюда идетъ несчетное множество проклятій и обвиненій. Достойно удивленія въ говорящихъ это, что въ дѣйствіяхъ своихъ они точные рабы тѣла и безчисленными способами услуживаютъ ему, а когда нужно отвѣчать за содѣланное, тогда сваливаютъ вину на тѣло. Человѣкъ! поставленъ ты господствовать надъ тѣломъ, а не служить ему; а когда, опустивши всѣ поводья, сдѣлаешься некрѣпкимъ и неустроеннымъ, то заведетъ тебя куда не хочешь. Кто, скажи мнѣ, оставивши сѣдока, будетъ обвинять коня? Но, говоришь, хотѣлъ бы освободиться отъ тѣла и жить подобно ангеламъ. Опять говоришь мнѣ несмысленныя слова. А если бы сказалъ быкъ: желательно бы быть человѣкомъ; не показался ли бы онъ имѣющимъ большее право? Но, говоришь, не сказалъ бы; потому что и для меня лучше быть быкомъ, чѣмъ имѣть такую природу. Я уже сказалъ тебѣ и прежде, что никто не даетъ тебѣ бытія въ замѣнъ, ни преступать предѣловъ бытія, — тебѣ, и несуществовавшему никоимъ образомъ прежде бытія, — ни все сущее передѣлывать по своему. А впрочемъ, дѣлайся быкомъ, на сколько хочешь, оставаясь и человѣкомъ. Подражай терпѣнію быка и выносливости въ трудахъ. Выю твою подклони подъ иго закона (Сир. 51, 34), неси благое бремя (Матѳ. 11, 30), познай стяжавшаго, повелѣваетъ тебѣ Исаія (1, 3); подражай, если хочешь, и ангельской природѣ, сколько можно, — непрестанной оной и невозвратной любви ихъ къ Богу, прямому (не развлекаемому) устремленію взора къ сіянію Божества, всегдашнему славословію и свободѣ отъ всякаго пятна. А если бы захотѣлъ имѣть и природу, одинаковую съ ними, то это — страсть клеветника на Зиждителя, страсть діавола. Онъ, возжелавъ того, чтó выше его природы, ниспалъ и съ того, чтó имѣлъ по природѣ: ибо, тогда какъ былъ ангеломъ и имѣлъ превосходнѣйшую [15] изъ сотворенныхъ природу, захотѣлъ и Богомъ сдѣлаться. И ты, можетъ быть, сдѣлавшись ангеломъ, не удовлетворился бы этимъ, разъ высказавши недовольство тѣмъ, что имѣешь. Видишь, какъ превращеніе доступно и оной природѣ, какъ и она можетъ ниспасть? Ибо, чтó свѣтлѣе и чище ангела? чтó тверже неба? Однакожь онъ и тьмою сдѣлался и ниспалъ, и отъ тѣснѣйшей близости къ добру дошелъ до крайней злобы. По какой причинѣ? Отъ одного только нерадѣнія, которое и тебя вынуждаетъ говорить такъ и заставляетъ жаловаться на свою природу. Какъ ты неблагодаренъ, что, тогда какъ онъ, разъ павши, никакъ уже не можетъ возставить себя, а лучше сказать — не хочетъ, а ты, часто падая, столько же можешь вставать и опять успѣвать въ добрѣ. А если и ты остаешься въ состояніи паденія, то, какъ повинный тому же самому, вмѣстѣ съ нимъ навлечешь и одинаковый судъ.
Но, какъ я сказалъ, онъ, ни тѣломъ облеченный, ни искусителя имѣя, отъ себя только, и собственнаго, такъ сказать, безумія и пресыщенія благами, возмечталъ стать превыше своей природы и отступилъ отъ Бога, палъ же паденіемъ ужаснымъ, сдѣлавшись виновникомъ зла чрезъ удаленіе отъ добра и для насъ проводникомъ къ злу. Ибо скоро, позавидовавъ первосозданнымъ отъ Бога, растворилъ оную чашу и вложилъ гибельный совѣтъ, сказавши: будете яко бози, вѣдяще доброе и лукавое (Быт. 3, 5). Видишь, какую ставитъ имъ сѣть, и какъ пытается поймать? — тѣмъ, чѣмъ и самъ палъ. А они, надмившись надеждами превыше своей природы, ни усматривая совѣтника заслуживающимъ довѣрія, ни понуждаемые какъ нибудь тѣломъ, подобно намъ, ибо еще не подлежали страстямъ тѣлеснымъ, отдали блага, бывшія въ рукахъ у нихъ за блага обѣщаемыя, и попрали заповѣдь Творца, прельстившись добровольно и суетно пріятностію вида растенія (Быт. 3, 6). Видишь, что не необходимость какая либо, а одно нерадѣніе и произвольное сладострастіе есть начало зла? Посему, такъ какъ противное врачуется противнымъ [16], они осуждаются на труды и, какъ говоритъ Платонъ, вмѣстѣ съ удовольствіемъ испытываютъ скорбь, какбы прилаженную къ самой вершинѣ его [17], и, изгнанные изъ обители наслажденія (Быт. 3, 23), воспріемлютъ борьбу и войну съ страстями тѣла и тѣмъ, что худо возлюбили изъ начала, чтобы истрезвлялись въ подвижничествѣ и борьбѣ съ ними и взирали къ Могущему спасти (Ефес. 6, 12). Для того и смертію наказываются и ограничиваются постановленными предѣлами жизни: потому что вслѣдъ за тѣмъ жизнь для нихъ сдѣлалась испытаніемъ, по Іову (7, 1), и поприщемъ подвиговъ и состязаній, а всякое поприще необходимо оканчивается и настаетъ время вѣнцовъ и провозглашенія [18]. Или ты, проводя время во снѣ, хотѣлъ бы увѣнчаться, — лѣнясь и зѣвая, быть провозглашеннымъ, или чтобъ для мужественныхъ закрылось поприще подвиговъ изъ-за твоего разслабленія? Нѣтъ, говоритъ; но хотѣлъ бы, чтобъ и тѣ получили почести, и я не былъ горько наказанъ, и за малый и временный грѣхъ не мучился безконечно.
Дошло у насъ слово до занимающаго многихъ вопроса, для многихъ изъ людей нерадивыхъ непріятнаго, о вѣчномъ и безконечномъ наказаніи, и объ немъ далѣе необходимо намъ сказать, хотя многократно и многими изъ святыхъ объ этомъ было говорено и разсуждаемо хорошо. Но и намъ нужно сказать немного, если ужь коснулись его. Итакъ съ перваго приступа нападаю на нихъ, чтобъ легко одолѣтъ ихъ и въ прочемъ. Богъ самъ сказалъ, что мученіе вѣчно и жизнь вѣчна (Матѳ. 25, 46), что червь грѣшниковъ не скончается и огнь не угаснетъ (Марк. 9, 44). А услышавъ Бога, ничего болѣе не изслѣдуй; ибо зналъ Творецъ, что устроить! А лучше: самъ себя гоня къ наказанію, ни въ чемъ не обвиняй Его и не требуй, чтобы Онъ былъ относительно тебя человѣколюбивѣе тебя. Ибо, еслибъ ты не вѣдалъ, то извиненіе имѣло бы основаніе. А если ты, дѣтоводствуемый (Гал. 3, 24-25) пророками, вразумляемый апостолами, самимь Господомъ научаемый о всемъ будущемъ, пребываешь въ злѣ, то что бы ты дѣлалъ, скажи мнѣ, еслибы не такъ было на самомъ дѣлѣ? Ибо, если тогда, какъ угрожаетъ наказаніе, и такое наказаніе, ничто не отвращаетъ тебя отъ стремленія къ худому, какъ бы ты пересталъ дѣлать зло, ожидая легчайшаго наказанія? Посему и уготовалъ Богъ наказаніе и грозитъ имъ издали по несказанному человѣколюбію и благости, чтобы мы, сдерживаемые страхомъ, не легко такъ набрасывались на грѣхи. Кромѣ того помышляй, что Богъ не человѣколюбивъ только, но и праведенъ, поелику имѣетъ много и именъ, и силъ, какъ сказано нами [19], и имѣетъ всегда свободою направляемыя силы и проводимыя къ дѣйствію. Посему благость и человѣколюбіе соединилъ съ настоящею жизнію, многоразлично направляетъ насъ къ добру и отвращаетъ отъ зла: далъ законъ въ помощь, приставилъ ангеловъ хранителей, прежде того всѣялъ въ насъ совѣсть — домашняго, такъ сказать, цѣнителя дѣлъ, посылалъ пророковъ, знаменія и чудеса творилъ чрезъ нихъ по временамъ, и наконецъ отдалъ за насъ единороднаго Сына своего. Какое величіе благости! Онъ, пришедши въ міръ сей, на земли явился и съ людьми жилъ (Вар. 3, 38), не ангельское какое естество воспринявъ, но сѣмя Авраамово (Евр. 2, 16), по апостолу, и это наше смѣшеніе (ϕύραμα); и закаливши его огнемъ Божества, какъ кропленіемъ желѣзо [20], сдѣлалъ неприступнымъ для пагубныхъ враговъ, и, возшедши на небеса, сѣлъ (на престолѣ) съ Отцемъ превыше всякаго начальства и власти (Ефес. 1, 20-21. Сн. Марк. 16, 19). Кто достойно оцѣнитъ величіе таковаго дара (Іоан. 4, 10)? и для насъ всѣхъ, ставши Главою нашею (Ефес. 1, 22; Кол. 1, 18), и содѣлавши вѣрующихъ въ него членами своими (1 Кор. 6, 15), послалъ благодать и силу Духа Святаго, и чрезъ крещеніе даровалъ возрожденіе, и такимъ образомъ содѣлалъ сынами Божіими и сонаслѣдниками царства Его (Рим. 8, 17).
Если, теперь, послѣ толикихъ благодѣяній оказавшись неблагодарными, мы отвергнемъ вѣру въ Него, презримъ Его, и кровь завѣта Его, которою освящены, не будемъ почитать за святыню и оскорбимъ Духа благодати (Евр. 10, 29): то что остается, какъ не явиться правдѣ Его и настать времени суда, на которомъ всякій получитъ по достоинству жизни своей? Потому что правосудіе состоитъ не въ томъ только, чтобы добрымъ воздавать похвалы и почести, но и злымъ — надлежащее осужденіе. А если думаешь, что для сихъ наказаніе ограничено и имѣетъ конецъ, то не сочтешь ли, что и для тѣхъ блаженство временно? Но безсмысленно думать, будто святые когда нибудь лишатся благъ, изъ-за которыхъ подвизались, и отлучатся отъ Бога, ради котораго презрѣли весь міръ. Противное слѣдуетъ противнымъ; и если симъ слѣдуетъ вѣчная жизнь, то безъ сомнѣнія тѣмъ вѣчное мученіе, и такимъ образомъ соблюдается правда. Но взгляни и съ другой стороны. Грѣшникъ предпочелъ любви Божіей какое нибудь удовольствіе и страсть, или человѣческое ублаженіе и славу, или вообще что нибудь временное. Ясно, что онъ предпочелъ это не какъ временное и скоро преходящее, но съ намѣреніемъ владѣть тѣмъ всегда, еслибы могъ, и всегда презирать Бога. Потому лишаясь, онъ болѣзнуетъ о нихъ и сильно стремится къ тому во всякое время, а Богъ для него — суетное и ничего незначущее имя. Итакъ, и по его собственному суду справедливо ему навсегда быть отлученнымъ отъ Бога, котораго разсудилъ онъ пренебрегать постоянно, и лишиться того, что предпочелъ, такъ какъ ему не принадлежитъ свойство пребывать вѣчно. А отлученіе отъ Бога есть постоянная и окончательная мука. Она, сообразно видамъ преступленій, есть и тьма глубокая и внѣшняя (Матѳ. 8, 12; 22, 13) для возлюбившихъ сердцемъ тьму невѣдѣнія и невосхотѣвшихъ устремлять взоры къ лучамъ Божественнаго свѣта (Іоан. 3, 19), и червь (Марк. 9, 44) ядоносный [21] для высоко цѣнившихъ плотское удовольствіе и погрязшихъ въ тинѣ страстей, и тартаръ (2 Петр. 2, 4) для охладѣвшихъ относительно любви къ Богу и ближнему, и огонь неугасающій (Марк. 9, 45) для разгоряченныхъ гнѣвомъ, безумныхъ нравомъ и звѣроподобныхъ, и скрежетъ зубовъ (Матѳ. 8, 12) для говорящихъ постыдное и клеветливое, и произносящихъ устами все, что ни случится. Ибо, если Богъ будетъ все во всемъ (1 Кор. 15, 28), то для отпавшихъ отъ Бога остается одно только зло. А зло, лишенное удовольствія, есть мученіе для души, какъ болѣзнь для тѣла.
Но и такъ еще посмотри! Вѣчная оная жизнь и блаженство праведныхъ начинается (ϕύεται) въ здѣшней жизни и разцвѣтаетъ здѣсь, а дозрѣваетъ и получаетъ законченность въ той (будущей), подобно тому, какъ зародышъ, физически насажденный въ утробѣ, когда выйдетъ на свѣтъ, тогда же становится совершеннымъ дитятею и человѣкомъ. Посему здѣсь добровольно нерасположившимъ себя для добродѣтели и не образованнымъ для оной жизни невозможно тамъ получить совершенства, поелику невозможно и тѣло такое получить опять. Значитъ, необходимо имъ, сдѣлавшись тамъ какбы выкидышами какими, не надѣяться на возстановленіе, поелику нѣтъ другаго пересозданія [22]. А вотъ и еще доказательство. Гражданскіе законы составляютъ отображеніе Божественной правды и справедливости не потому только, что изгоняютъ лукавыхъ людей, но что и имъ самимъ опредѣляютъ слѣдующее имъ по достоинству. И они опредѣляютъ всегдашнія (вѣчныя) наказанія не за количество преступленій, а за качество; такъ, напримѣръ, наказаніемъ за убійство у нихъ бываетъ смерть или вѣчная ссылка — не за частыя убійства или убійства совершаемыя постоянно, но если кто убьетъ одинъ разъ только. Такъ и отъ Бога опредѣлено вѣчное наказаніе дерзнувшимъ хотя въ краткое время на грѣхъ къ смерти (1 Іоан. 5, 16).
Но такое множество, говоритъ, по всей вселенной погибаетъ нечтущихъ Бога, имѣющихъ о Немъ извращенное понятіе, и въ каждодневныхъ грѣхахъ проводящихъ жизнь! Скажи мнѣ, какое множество разумѣешь? Для тебя и для меня это кажется множествомъ, а предъ Богомъ, не слышишь ли, всѣ народы, какъ капля изъ ведра, и какъ пылинка, считаются (Ис. 40, 15)? Не берешь ли во вниманіе превосходства и величія Божественной силы? Не слышишь ли пророка, говорящаго: Содержащій кругъ земли и живущихъ на ней, какъ саранчу (Ис. 40, 22)? Сколькихъ, скажи мнѣ, гусеницъ съ растеній ты беззаботно истребилъ? И человѣка, сохранившаго образъ Божій неповрежденнымъ и усвоившаго себя Богу посредствомъ добродѣтели, недостоинъ и весь міръ (сн. Евр. 11, 38), а сравнительно съ отступившимъ отъ Бога и погрузившимся въ жизнь скотскую, лучше предъ Богомъ червь, сохраняющій свойства своей природы. Мужа кровей и льстива гнушается Господь (Псал. 5, 7). Не видишь на мертвецѣ, какъ всѣ отвращаемся отъ него и предаемъ землѣ, чтобы не наполнилъ всего червями, гноемъ, зловоніемъ и гнилью? Такова предъ Богомъ и душа умерщвленная грѣхомъ и добровольно себя отлучившая отъ жизни Божественной. Только воздерживается Богъ и долготерпитъ, выжидая покаянія каждаго желающаго и обращенія (2 Петр. 3, 6), и потому, что назначилъ другое время, въ которое будетъ праведно судить вселенную (Дѣян. 17, 31), и воздастъ каждому по дѣламъ его (Рим. 2, 6). Посему говоритъ Давидъ: Богъ судія праведный и крѣпкій (Псал. 7, 12). А если праведенъ и вмѣстѣ крѣпокъ, и имѣетъ силу, согласную съ хотѣніемъ, то почему не наказываетъ согрѣшающихъ? Потому что долготерпѣливъ, говоритъ (Псал. 7, 12), и не каждый день наводитъ гнѣвъ; а если не обратитесь, то Онъ изостритъ свой мечь, напряжетъ лукъ (Псал. 7, 13), и не ослабитъ дотолѣ, доколѣ настанетъ время суда. Это знаютъ и преданія (λόγοι) еллиновъ, и отъ нихъ можно слышать, что есть нѣкоторыя судилища подъ землею, рѣки оледеняющія (коциты) и рѣки пламенѣющія (пирифлегеѳонты), и что люди нечестивые наказываются [23]. Такъ и неимѣющими закона правда Божія возглашается и утверждается ученіе о наказаніи. А ты, взвѣшивающій множество, не слышишь ли Писанія, говорящаго: лучше одинъ, творящій волю Божію, нежели тысячи беззаконниковъ? [24] Предпочтемъ ли всѣхъ хананеевъ одному Аврааму, или содомлянъ одному Лоту, или мадіанитянъ Моисею, пришельцамъ и странникамъ? Не захотѣлъ ли бы ты имѣть въ карманѣ одинъ драгоцѣнный камень лучше, нежели тысячи булыжнику на землѣ, и въ домѣ немногихъ рабовъ благонадежныхъ, чѣмъ многихъ ненадежныхъ и порочныхъ, и въ саду немного деревъ плодоносныхъ, нежели много терновнику, колючекъ и шиповнику? Много песку въ морѣ, а мало жемчужинъ; много желѣза въ землѣ, а золота немного; много растеній производитъ земля, но благопотребныхъ намъ немного: потому что хорошее всегда рѣдко, а чего много, то дешево и въ пренебреженіи. Посему говоритъ: немного спасающихся (Лук. 13, 23-25), и: тѣсны врата и узокъ путь, ведущіе въ жизнь, и немногіе идутъ ими (Матѳ. 7, 14); и: много званныхъ, а мало избранныхъ (Матѳ. 20, 16).
Такъ, говоритъ; но я хотѣлъ бы узнать именно то, какимъ образомъ бываетъ много злыхъ, тогда какъ добродѣтель намъ свойственна по природѣ, и отъ чего всѣ мы такъ легко склонны грѣшить? На это опять дадимъ отвѣтъ, по возможности, чтобы рѣчь у насъ была полною и во всѣхъ отношеніяхъ отчетливою. Касательно того, что нужно дѣлать, имѣются три признака: разумъ, чувство и страсть, какъ сказали мы. И когда разумъ здравый одобряетъ дѣло, не увлекаясъ ни чувствомъ какимъ, ни страстію, то необходимо избирать по естеству нами предпочитаемое, а это есть добро, и избѣгать того, чего по естеству отвращаемся, а это есть зло, и такимъ образомъ дѣла бываютъ согласны съ разумомъ и безъ сомнѣнія добры. А когда страсть присуждаетъ дѣлать, поработивши разумъ и заставивши его повиноваться — вмѣсто того, чтобы начальствовать, то, наоборотъ, необходимо избѣгается избираемое по природѣ, то есть добро, и мы гоняемся за тѣмъ, чего нужно избѣгать, то есть — за зломъ. Остается чувство, занимающее какбы средину между обоими: обсуждая дѣло вмѣстѣ съ разумомъ, и оно избираетъ добро и избѣгаетъ зла, а если, опять, вмѣстѣ съ страстію, то избираетъ зло, а отъ добра отвращается. Поелику же и оно само безъ разума можетъ обсуживать, чтó ни представляется хорошимъ и пріятнымъ, то сіе легко мы принимаемъ, хотя бы разумъ и неодобрялъ, и оно становится началомъ и первымъ изобрѣтателемъ зла. Ибо неумѣренное пользованіе этимъ, то есть хорошимъ и цѣннымъ для чувства, составляетъ зло, и человѣкъ, отсюда постепенно увлекаясь къ страстямъ, привыкши рабствовать чувству и презрѣвши власть разума, вмѣсто человѣка и существа разумнаго бываетъ скотомъ или животнымъ. И поелику чувство у всѣхъ людей питается съ младенчества, а разумъ не такъ, но съ трудомъ совершенствуется временемъ, закономъ устанавливается и привычкою усиливается, укрѣпляется обученіемъ и упражненіемъ; то оно, предупредивши его и обольщая своими красотами и удовольствіями, которымъ придало неумѣренность, и такимъ образомъ плѣнивши человѣка и удаливши отъ разума, предаетъ страстямъ, какъ другимъ владыкамъ и жестокимъ тиранамъ. Притомъ чувство свободно принадлежитъ всѣмъ, не разумнымъ только существамъ, а и безсловеснымъ, а разумъ у многихъ претыкается о многое: и худой законъ развращаетъ его, и обычай несообразный, и закоснѣлость въ привычкѣ. Далѣе, общеніе съ худыми людьми, самое неупражненіе и невоспитанность немало вредятъ разумности души. Оттого у многихъ чувство преобладаетъ и, пренебрегая разумомъ, который всегда придаетъ дѣламъ мѣру, — доводитъ человѣка до всякой неумѣренности. И вотъ отчего естество наше подъ грѣхомъ, подчинилось страстямъ и находится въ жалкомъ рабствѣ. Не такъ поступилъ великій Авраамъ, боголюбезный и праведный; но подчинилъ онъ египтянку Саррѣ, чувство — мудрости, принимая предосторожность противъ вреда отъ нея, хотя и имѣлъ уже дитя отъ нея. И наконецъ, когда она не хотѣла покаряться, повелѣлъ ей выйти изъ дома вмѣстѣ съ первороднымъ ея чадомъ [25]. Не такъ ли страждемъ и мы каждодневно, начавши съ юности? Не это ли потерпѣло и естество наше, начиная съ самаго перваго прираженія? Приглянулась Адаму красота растенія, прельстился онъ въ умѣ, и отсюда сдѣлалъ преслушаніе и привлекъ смерть. И мы заглядываемся на разнообразныя яства и изысканныя приготовленія, питающія роскошь и сластолюбіе, а кромѣ того на дорогія душистыя вина и все прочее, чтó служитъ къ изнѣженному питанію. Отсюда неумѣренность, чревонеистовство и пьянство; отсюда — похотливость и всякое нестроеніе. И опять, разѣваемъ рты на цвѣтныя и красивыя одежды, тонкія платья, носимыя высшими сановниками, на разныхъ животныхъ, на помѣстья и все прочее, чѣмъ опредѣляется богатство, а лучше сказать — чѣмъ оно не ограничивается. Отсюда — несправедливость и хищеніе, отсюда — войны, частыя убійства и тысячи золъ. Поэтому-то и злыхъ людей много; потому именно, что рабствуютъ чувству, и чрезъ него — страстямъ.
А ты, царь превосходнѣйшій и боголюбезнѣйшій, покаряясь разуму въ теченіе всей жизни, имъ руководствуйся, имъ и себя направляй, и находящихся подъ твоею властію! Ибо разуму надлежитъ владычествовать надъ всѣми, а надъ владѣющимъ другими тѣмъ болѣе, чѣмъ и труднѣе соблюдать многихъ, нежели себя только, и быть для другихъ примѣромъ добродѣтели. «Ибо, что пользы», говоритъ [26], «имѣть золотой языкъ, порфиру, золотыя одежды и вѣнецъ, усыпанный камнями, когда душа въ плѣну у страстей? Что пользы изъ внѣшней свободы, когда господственнѣйшее въ насъ [27] находится въ постыдномъ и бѣдственномъ рабствѣ? Ибо, какъ если огонь проникнетъ въ глубь чего-либо и пожретъ все внутри его, то нѣтъ пользы съ того, что сохраняется внѣшній видъ тѣла, какъ будто оно не потерпѣло ничего такого: такъ, когда душа въ насъ растлѣвается внутренними страстями, нѣтъ пользы отъ внѣшняго начальствованія, ни отъ царскаго престола, когда умъ насильно низложенъ страстями съ престола царскаго, склоняется и дрожитъ предъ возмущеніями ихъ». Вотъ что говоритъ прекрасный языкъ оный! А отъ себя, царь, я прилагаю вотъ что.
Знай, что Богъ потребуетъ отъ тебя бóльшаго отчета и смысла, чѣмъ отъ всякаго другаго человѣка, по слѣдующимъ двумъ причинамъ: первое, что имѣешь бóльшую предъ прочими силу поступать сознательно; ибо не всѣ, чтó хотятъ, то и въ силахъ выполнить; а второе, что ты долженъ себя поставить для подвластныхъ образцемъ и примѣромъ всего хорошаго. Ибо всѣ смотрятъ на царя, и съ нимъ сообразуютъ себя; ничто изъ дѣяній его не можетъ утаиться, и ничто, сдѣлавшееся явнымъ, остаться безъ подражанія — хоть и не таково (чтобъ подражать ему). И потому, какъ имѣющій дать отчетъ не за себя только, а и за всѣхъ подвластныхъ, слѣдуй заповѣдямъ Божіимъ и священнымъ законамъ; къ нимъ приводи и пріучай и другихъ, чтобы, теперь царствуя по волѣ Христа, съ Нимъ царствовать и въ будущемъ вѣкѣ, сподобляясь свѣтлой воистину и вѣчной славы со святыми Его.
Перевелъ Архимандритъ Арсеній.
Примѣчанія:
[1] Сочиненіе это на греческомъ языкѣ помѣщено въ Zeitschrift für historische Theologie, 1845.
[2] Сличи сказанное Григоріемъ Богословомъ въ 23-мъ словѣ (Твор. св. отцевъ III, 238).
[3] Маркъ Евгеникъ повторяетъ мысль Григорія Богослова и Іоанна Дамаскина, что изъ всѣхъ именъ, усвояемыхъ Богу, кажется, самое собственное есть — Сущій. См. Макарія Догм. богословіе, томъ 1, § 9 и прим. 166 (Изд. 1862. СПб.).
[4] Какъ имя, общее тремъ ипостасямъ.
[5] Разумѣетъ Василія Великаго и Григорія Богослова.
[6] Нѣкоторые (даже Оригенъ) думали, что міръ есть необходимое слѣдствіе бытія Божія; эта мысль особенно защищалась неоплатониками.
[7] Напр. Платонъ въ «Тимеѣ».
[8] Т. е. ϰόσμος. Потому что ϰόσμος значитъ собственно порядокъ, чинъ, затѣмъ благоустроенное цѣлое. По свидѣтельству Плутарха, Пиѳагоръ первый употребилъ слово ϰόσμος въ значеніи міра: πρῶτος ὡνόμασε τὴν τῶν ὄλων περιοχὴν ϰοσμον ἐϰ τῆς ἐν αὐτῷ τάξεως. Cremers Biblisch-Theolog. Wörterbuch (Gotha. 1866), стр. 322.
[9] См. предыдущее примѣчаніе.
[10] Дамаскинъ: «Богъ... создалъ ихъ по образу своему». Точное изл. правосл. вѣры кн. 2, гл. 3. И прежде Дамаскина учили такъ Діонисій Ареопагитъ (въ кн. о Бож. именахъ, гл. 4), Кириллъ Александрійскій и другіе. См. Макарія Догм. богословіе, т. 1, стр. 393.
[11] Ссылка на Гезіода: Дѣла и дни, ст. 291-293.
[12] Златоустъ въ 10-й бесѣдѣ къ антіохійскому народу говоритъ, что всѣ сотворенныя существа для человѣка соработны (σύνδουλα), по отношенію къ Богу.
[13] Изреченіе одного изъ греческихъ мудрецовъ, Клеовула, уроженца города Линда, на о. Родосѣ.
[14] Примѣненіе Аристотелевскаго опредѣленія добродѣтели въ «Етикѣ» 2, 6-9. И св. Григорій Нисскій (въ 5-й бесѣдѣ на Екклесіастъ): «дѣло не можетъ, быть добродѣтелію, если не имѣетъ надлежащей мѣры или превосходитъ ее; такъ напр. въ мужествѣ недостатокъ есть страшливость, излишекъ — дерзость». Извѣстно изреченіе Горація: est modus in rebus.
[15] Григорій Богословъ въ Пѣсноп. тайноводственныхъ (Тв. св. отц. IV, 228) называетъ его «первѣйшимъ изъ небесныхъ свѣтовъ»; а Григорій Нисскій и Дамаскинъ — «надземнаго чина начальникомъ, которому Богъ поручилъ охраненіе земли». Дамаск., Точн. изл. прав. вѣры 11, 4.
[16] Изреченіе врача Иппократа: τὰ ἐναντία τῶν ἐναντίων ἐστὶν ἰήματα.
[17] Эти слова находятся въ разговорѣ Платона «Федонъ».
[18] Т. е., провозглашенія побѣдителемъ.
[19] Сказано въ началѣ словами: «Богъ есть и Сущій, и Благій. Эти два имени»... и проч.
[20] Взято сравненіе изъ пріема кузнецовъ, которые, разгорячивши желѣзо, кропятъ его водою, чтобъ оно твердѣло больше. Это сравненіе встрѣчается у Климента Александрійскаго въ «Увѣщаніи къ язычникамъ» гл. XI.
[21] Василій Великій: «ядоносный и плотоядный червь, пожирающій съ жадностію, никогда ненасыщаемый...» Бесѣда на 33 псаломъ (Твор. св. отцевъ V, 302).
[22] Сн. Іоан. 3, 36. Филаретъ Черниговскій: «нельзя не согласиться, что закоренѣлые грѣшники останутся на всегда съ тѣми стремленіями къ чувственной и разсѣянной жизни, которыя они питали въ себѣ цѣлую жизнь и воспитали до крайности»… Догмат. богословіе § 337.
[23] Подобно и Климентъ александрійскій въ 14-й гл. 5-й кн. Строматъ: «не зналъ ли Платонъ и объ рѣкахъ огненныхъ, и о пропасти земной, которую варвары (т. е. евреи) называютъ геенною, а онъ поэтически назвалъ тартаромъ; — кромѣ того о Коцитѣ и Ахеронѣ, и Пирифлегетонѣ, и подобныхъ сему мѣстахъ наказаній людямъ?» О тартарѣ и прочемъ говорится въ разговорѣ Платона «Федонъ», недалеко отъ конца.
[24] Буквально такого мѣста нѣтъ въ Священномъ Писаніи; но мысль заключается напримѣръ въ Прем. 3, 14-19; 4, 1-7.
[25] Маркъ Евгеникъ заимствуетъ это сравненіе изъ Климента александрійскаго, который въ свою очередь, заимствовалъ изъ Филона. См Строматъ кн. 1, гл. 5.
[26] Св. Іоаннъ Златоустъ, котораго далѣе называетъ ἡ ϰαλὴ γλῶττα.
[27] То есть — разумъ.
Источникъ: Марка Евгеника, архіепископа Ефесскаго († 1450 г.), Отвѣтъ царю Іоанну Палеологу на его недоумѣнія, касательно нравственной немощи человѣка. // «Странникъ», духовный учено-литературный журналъ, издаваемый прот. Василіемъ Гречулевичемъ. — СПб., 1872. — Томъ III. — С. 32-50.
Customer Feedback (0)