Пастырская помощь душевнобольным

Священник должен быть не только чист, но и весьма благоразумен и опытен во многом, знать все житейское не менее обращающихся в мире и быть свободным от всего более монахов, живущих в горах... должен быть многосторонним; говорю — многосторонним, но не лукавым, не льстецом, не лицемером, но исполненным великой свободы и смелости.

Святитель Иоанн Златоуст

Истинного пастыря укажет любовь; ибо из любви предал Себя на распятие Великий Пастырь.

Преподобный Иоанн Лествичник

Предисловие

Предлагаемая работа составлена по материалам разных источников и написана из опыта пастырской работы с психологическими проблемами прихожан и других людей, приходящих за душевной поддержкой и духовной помощью. Записанные мысли, наблюдения, выводы представляют различные варианты решений некоторых пастырских и общехристианских вопросов современного душепопечения. Надеюсь, что она поможет как священникам, так и православным врачам-психотерапевтам найти точки соприкосновения, соединительные мостики между православно-аскетическим и психотерапевтическим подходами в помощи нуждающимся в этом людям.

Сложно предугадать все возможные возражения и замечания в адрес как общего подхода к проблеме пастырской психотерапии, так и отдельных суждений, высказанных в книге. Однако о наиболее типичных, имевших место при обсуждении материала в процессе его подготовки к изданию, следует упомянуть.

В предлагаемой работе анализ душевных болезней, особенностей греховных проявлений характера и других психологических проблем проводится интегрированно. В процессе многолетней работы с людьми, имеющими эти проблемы, у автора книги возникло убеждение относительно необходимости не смешивать психические проблемы с религиозными, т.е. душевные патологии с духовными вопросами, при этом не отрицая их тесной взаимосвязи. Смешение этих проблем, или же полная подмена одного другим, делают невозможным их правильное и исчерпывающее решение.

Не стоит убеждать читателя, обратившего внимание на заголовок моей книги и решившегося приобрести ее, в том, что без душевной гармонии и цельности нельзя построить полноценную духовную жизнь. Душевное здоровье, в общеупотребительном значении этого слова, — фундамент внутреннего христианского роста. Основная концепция книги строится на утверждении необходимости для современного пастыря, в особенности несущего послушание духовного окормления людей, иметь начальное знакомство и уметь использовать в своей работе знания из области психологии, психотерапии, психопатологии. Совокупность знаний из этих областей являются частью семинарской дисциплины, именуемой Пастырским Богословием. [1]

Развитие и все большее усложнение современной жизни требует расширения и обогащения имеющихся в этой области знаний новыми данными, подобно тому, как требуют постоянного подновления такие богословские дисциплины как литургика (в связи с необходимостью составления служб новопрославленным святым, новых богослужебных последований, к примеру, возникший недавно «Чин освящение колесницы» — автомобиля), сектоведение (в связи с возникновением новых сект и ересей), агиография (в связи с необходимостью богословского осмысления жизнеописаний новых угодников Божиих) и др.

В процессе подготовки материала к изданию, со стороны некоторых православных пастырей неоднократно приходилось слышать мнение, что психологический подход «недуховен» и для Православия неприемлем. В этом утверждении есть доля правды, ибо «психологический» буквально означает «душевный». Христианство раскрывает человеку мир духовный и те законы взаимодействия с миром душевным, от исполнения которых зависит возможность обретения полноценной жизни во Христе. Изучением душевного мира человека, поиском средств и механизмов в душевном для обретения духовного занимается аскетика — святоотеческое учение о борьбе со страстями и сохранении себя в добродетелях. Эта область, по определению святителя Феофана, является внутренней областью человеческой души. Изучение внешней области души человека занимается психология, в которой можно выделить два направления: святоотеческое и светское.

Схимонах Илларион в своей книге «На горах Кавказа», посвященной Иисусовой молитве, говорит об одном из основных положений православной аскетики:

«Как известно, нет ничего столь полезного для человека, как познать самого себя. Познавший себя, познал Бога».

И далее, отвечая на вопрос ученика, он говорит о значении и месте психологической науки в деле духовного становления человека:

«Хотя это и подлежит ученым людям, и они действительно изложили подробное исследование о душе человеческой в особой науке, названной ими «Психология», то есть слово о душе; с греческого «психе» означает «душа», а «логос» — слово. Полное познание о душе, ее свойствах и качествах, облегчает производство и содействует достижению умно-сердечной Иисусовой молитвы, которая, по учению святых отец, есть источник всех благ духовных... Можно сказать, что хорошо всякому знать душу и просто для личного интереса».

«Познавая свою высокую природу, мы научаемся уважать себя, возвышаться над всем чувственным, устремлять свой дух горе, болезновать о своем несовершенстве, нечистоте, деятельно очищать в себе образ Божий, помраченный страстями, и таким образом обретать в себе Бога». [2]

Психология как наука занята изучением психического, т.е. душевного мира человека, изучением различных механизмов взаимодействия тех или иных душевных проявлений. Отслеженные сегодня в психологии законы греховных проявлений человеческой природы подтверждают языком современной науки то, что было сказано святыми отцами из глубокого и многолетнего опыта самопознания.

Психологическими знаниями можно воспользоваться и в пастырском делании, но непременно преломив их через призму православной антропологии, т.е. учитывая реальность существования духовного уровня, находящегося в тесном взаимодействии с душевным, но вне досягаемости светской психологии и психотерапии.

К сожалению, многие психиатры, воспитанные в отечественных институтах клинической психиатрии в те времена, когда духовный уровень как реальность, изначально присущая человеческой природе, отрицался, до сих пор считают ненаучным не только религиозную потребность человека, его жажду веры Бога и осознания единства с Ним, но и большинство из фундаментальных открытий современной психологической науки. Нетрудно предположить, что таковые могут посчитать предлагаемый материал «не выдерживающими научной критики». Возможно, такое положение вещей возникло как следствие того, что советская психиатрия никогда не понимала человека, и, прежде всего потому, что не имела и не имеет ввиду его духовное начало. Лишив человека души, она продолжала называться «психо...». Область психологии, а с ней и психиатрии в нашей стране долгое время была в плену изучения процессов мышления, рефлексов и инстинктов, а не души.

Гораздо сложнее говорить о поднимаемых в книге вопросах с некоторыми православными психиатрами, которые после своего обращения в Православие, с неофитской пылкостью вовсе отвергли свой профессиональный опыт, сведя свои консультации к обвинению больного в «забытых грехах» и направлению его на исповедь или «отчитку». К сожалению, именно к таким горе-неофитам современные пастыри, будучи уверенными в их «церковности», направляют на лечение своих духовных чад, с проблемами которых не могут справиться.

Поскольку работа предназначена в основном для священников и воцерковленных людей, знакомых с основами христианской антропологии, в ней предлагается взгляд на проблему с менее знакомой им психотерапевтической точки зрения. Предполагается, что рассмотрение различных состояний человека не просто в качестве столь привычных для верующего человека понятий «страсть», «грех», но и в плане психической патологии, может подтолкнуть человека к более активной борьбе за свое душевное (в самом широком смысле) здоровье.

В конце работы приводится список использованной мною литературы, работая с которой, вдумчивый священник может расширить границы своих знаний в вышеперечисленных областях, учитывая необходимость соотнесения прочитанного с основными положениями святоотеческой антропологии.

Благодарности

Автор благодарит:

— протоиерея Артемия Владимирова за аннотацию и ценные замечания, которые были учтены в процессе работы над книгой;

— священника Анатолия Гармаева за советы, взятые за основу в общей концепции взгляда на душевные патологии;

— иеромонаха Макария (Рябчуна) за техническое обеспечение выхода книги;

— врача-психотерапевта Александра Гавриловича Чернявского за общую редакцию текста и ценные коррективы, внесенные в главу «Шизофрения»;

— психоаналитика Татьяну Борисовну Крамаренко за предложенные направления освещения вопросов пастырского душепопечения и консультативную помощь;

— послушника Романа (Махмудова) за помощь и подготовку материалов в написании некоторых глав;

— Анатолия Смирнова и Александру Гаврилюк, оказавшим неоценимую услугу в подготовке и корректуре текста работы.

— Особая благодарность главному редактору «Московского Психотерапевтического Журнала» Федору Ефимовичу Василюку, опубликовавшему избранные главы из первоначального варианта книги в № 4 (1997 г.) и № 1 (1998 г.);

— Леониду Марковичу Кролю, предоставившему разрешение на цитирование книг по психотерапии, издаваемых фирмой «Класс»;

— Гороховой Анине Михайловне и Слепухиной Вере Григорьевне за оказанную ими материальную помощь в издании.

Пастырское

душепопечение и

современная

психотерапия:

пути интеграции

Основная проблема пастырства – борьба за душу человека, а основная борьба на этом направлении, по словам старца Силуана, — это «борьба за смирение».

По мнению множества древних и современных духовников, большинство психических заболеваний, в особенности невротического плана, происходят от неумения управлять своими желаниями и страстями. Современная психотерапия на основе научных исследований подтверждает эти слова, сказанные из глубокого опыта знания человеческой души.

Действительно, современный мир переполнен людьми с теми или иными отклонениями психического здоровья.

Традиционно роль целителей болезней человеческой души Православие отводило старцам, духовникам. А лучшими местами для самопознания и проработки внутренних затруднений, мешающих полноценной духовной и душевной жизни, издревле считались монастыри.

«Наука из наук — монашество доставляет (выразимся языком ученых мира сего) самые подробные, основательные, глубокие и высокие познания в Экспериментальной Психологии и Богословии, то есть деятельное, живое познание человека и Бога, насколько это познание доступно человеку», — пишет Святитель Игнатий Брянчанинов. [3]

Монастыри были на Руси также и первыми обителями врачевания, вплоть до XVIII века.

«Пришедшие из Греции первые иноки принесли с собой не только врачебные знания, но и представление о врачевании как о подвижническом долге монахов. Раненые, больные различными недугами со всей Руси приходили в монастыри, и многие получали там исцеление. Для тяжело больных при монастырях были специальные помещения — больницы, где монахи ухаживали за больными.

И хотя отношения между светской и монастырской медицинами были неоднозначны, все же это была единая система медицинских знаний и медицинской помощи, которая, «несмотря на отдельные случаи антагонизма, была объединена единой христианской религией, единым идеалом — служением ближнему». [4]

Несмотря на то, что первоначально господствовало религиозно-мистическое понимание всех психопатологических проявлений, психические болезни рассматривались как результат воздействия дьявола на душу человека или результат первородного греха; уже в те далекие времена наблюдается дифференцированный подход опытных духовников к психическим больным.

«Их пастырский опыт позволял разграничивать патологические состояния людей, возникшие под воздействием демонских искушений, и переживания, явившиеся результатом природных болезненных процессов в психофизическом организме человека. Так, преподобный Иоанн Лествичник (VII) описывает признаки, по которым советует отличать «духовное прельщение» от душевных расстройств, развившихся «от естества». Основатель русского монашества преподобный Антоний Печерский (†1073) три года ухаживал за монахом, больным кататонией (психомоторным заторможением), рассматривая его состояние как болезнь, хотя и считал, что она возникла в результате прелести и воздействия злого духа». [5]

Старчество обладало богатым потенциалом знаний не только о спасении души, но и о ее лечении. Старцы интуитивно, при содействии благодати Божией, прозревали человеческую душу и благодатным воздействием своего слова исцеляли, восстанавливали ее в душевно цельное состояние. Вот где берет начало логотерапия, лечение словом, произнесенным с любовью, пониманием, состраданием!

Издалека к старцам приходили люди самых разных сословий за советом, помощью, утешением. Об этой стороне христианской антропологии пишет один из любимейших христианских писателей — Святитель Феофан Затворник, переводчик «Добротолюбия», автор многих писем о христианской жизни, исполненных практических советов и особой отеческой задушевности, опирающийся в своем нравственном Богословии на христианскую психологию. [6]

Не отрицая медицину и не препятствуя ее развитию, Церковь, со своей стороны, воспитывала христианское отношение к болезни, которое наделяло людей силами для перенесения страданий.

Однако, исходя из Евангельского принципа, она предлагала искать прежде всего Царства Небесного, а все остальное, по слову Спасителя мира, прилагалось само собой. Любой человек мог обратиться к Таинствам Исповеди, Причастия и Соборования, каждый мог прибегнуть к молитвам и молебнам о здравии как своем собственном, так и любого другого человека. В исключительных случаях, когда в ходе болезни явным образом проявлялось влияние сил демонических, использовались так называемые заклинательные молитвы.

Особое отношение проявлялось к людям, которые страдали душевными болезнями. В монастырях оказывалась действенная, практическая помощь тем, кого сейчас именуют душевнобольными. Зная о прямой зависимости душевного и телесного здоровья человека от нравственных принципов устроения душевной жизни, основанных на Евангельских заповедях, старцы и духовники могли оказать действенную психотерапевтическую помощь приходящим к ним за советом и благословением людям, которых в современной медицинской терминологии принято называть «невротиками», «социопатами», «акцентуированными личностями» и т.д. Совершенно естественно, что душевным попечением занимались те, кто главной своей заботой считали здоровье души и располагали уникальными знаниями о самой душе, о том, как посредством грехов и страстных проявлений, она лишается психического равновесия и даже физического здоровья, о том, как этим грехам противостоять.

Замечательная традиция подлинного духовно-душевного врачевания проявлялась как священническая и монашеская помощь нуждающимся, страдающим, больным людям, или просто тем, кто не справился, психически надломился в борьбе с непростыми жизненными обстоятельствами.

В начале нашего века традиция старческого и пастырского душепопечения была жестоко оборвана. Сегодня, несмотря на возрождение монастырей, открытие новых храмов, православные христиане испытывают острую потребность в опытном духовничестве и душевном врачевании. Опытном, в смысле видения человеческой души на самой ее глубине, с благоговейным, трепетным, нешаблонным и недирективным отношением к ее индивидуальности и неповторимости.

* * *

Каждый воцерковляющийся человек со временем подходит к такому пределу, такой черте, переступив которую понимает, что его душа серьезно больна. Высвечивается эта болезненность благодаря действию страшных сопротивлений, встречающихся в греховной природе человека на его пути ко Христу. Эта болезнь – болезнь собственно греховной природы каждого человека, естественна для всех.

Но, кроме этого проявления болезненности, в Церковь приходит множество людей, душевное состояние которых можно охарактеризовать как душевную болезнь и с медицинской точки зрения.

«В наше время, – считает протоиерей Владимир Воробьев, – очень много душевнобольных людей. И в особенности их много в Церкви». [7]

В сознании большинства из них, именно Церковь должна стать чем-то вроде постоянно действующего реабилитационного общественного института для душевнобольных людей. Люди ожидают от служителей Церкви психотерапевтической помощи, обращаются к священникам с вопросами, которые находятся в компетенции психиатра или психотерапевта. Главный врач одного из самых больших психдиспансеров Ивановской области в беседе с одним священником воскликнул: «Слава Богу, что открылось так много храмов, а то бы мы захлебнулись в потоке больных!».

В виду дороговизны лечения психических болезней и неврозов, в виду того, что в нашей стране не так уж много квалифицированных психотерапевтов, и среди них довольно небольшой процент составляют верующие врачи, перед современным пастырем стоит сегодня сложнейшая задача «быть не только пастырем, но и психиатром тоже». [8]

Безусловно, душевными болезнями должны заниматься профессионалы. Однако оказание начальной психотерапевтической помощи возможно и непосредственно священником, владеющим навыками и знаниями как из области святоотеческого душепопечения, так и из этой области. Тем более это важно, если больной закрыт для неверующего врача, не доверяет ему, считая, что «неверующий не может иметь правильных представлений о том, что происходит в моей православной душе».

В старческом окормлении присутствовал элемент благодатного, сверхъестественного воздействия и понимания человеческих проблем с духовной, т.е. наивысшей точки зрения. Большинство же современных священников благодатным ведением и видением человека, увы, не обладают. Пастырю имеющему здравое, а значит смиренное воззрение на себя, не помешал бы определенный уровень профессиональных знаний.

«Допустимо ли, – пишет архимандрит Киприан (Керн), – с точки зрения Православия говорить о психиатрии? Можно ли совместить этот предмет с основными принципами нашей, унаследованной от святоотеческого и церковного предания, этики и аскетики? Психиатрия ни в коем случае не претендует на те области, которые подведомственны аскетике. Эта последняя занята борьбой со страстями и грехом, тогда как пастырская психиатрия стремится проникнуть в те сферы душевной жизни, которые никак не могут быть квалифицированы как грех и зло. Аскетика дает мудрые, от отцов и учителей Церкви унаследованные, советы излечения грехов и пороков относительно гордости, уныния, сребролюбия, тщеславия, чревоугодия, блуда и т.п. Психиатрия ищет более специфические причины тех духовных состояний человека, которые коренятся в сокровенных тайниках души, в подсознании, в унаследованных или благоприобретенных противоречиях человеческого существа.

С точки зрения Православия и церковного предания, нет основания видеть какие-либо препятствия для применения психиатрических или психоаналитических данных в деятельности пастыря. [9] Психиатрия нисколько принципиально не противоречит пастырству, не должна ему мешать или каким бы то ни было образом умалять значение пастырского душепопечения. В пастырствовании могут и должны быть применяемы все средства, чтобы помочь душам в их затруднениях на пути спасения. Пастырской психиатрии, как уже сказано, не должно быть усвояемо значение, равное аскетике, так как их области, хотя и являются смежными, но одна другую не исключающими, потому что психиатрия не вмешивается в область, подведомственную чистому богословию. Она ищет в тех сферах, где аскетика не имеет прямого применения. Психиатрия в руках пастыря является вспомогательным средством для обнаружения не греха, а патологических явлений, связанных с заболеваниями психиатрическими, т. е. душевными, а не духовными». [10]

Äîïóñòèìî ëè èñïîëüçîâàíèå

â ïàñòûðñêîé äåÿòåëüíîñòè

«ìèðñêîãî çíàíèÿ»?

Православный человек в недоуменных случаях обращается к святоотеческому опыту. Святые отцы не отвергали опыт ученых мужей мира сего, но умело применяли позаимствованные из различных источников знания в пастырской деятельности. Например, Святители Василий Великий и Григорий Богослов умело использовали философские достижения античной культуры в своих трудах. Святитель Иоанн Златоуст применял ораторские принципы, почерпнутые в лучших светских школах Византии, в своих бессмертных проповедях. Авва Дорофей, бесценными Поучениями которого вполне можно руководствоваться как учебником по православной психологии,

«подобно мудрой пчеле, облетая цветы, собирал полезное из сочинений светских философов, и предлагал это в своих сочинениях для общего назидания. Может быть, в этом случае преподобный следовал примеру св. Василия Великого, наставления которого он изучал и старался исполнять на самом деле. Из поучений преподобного Дорофея и его вопросам святым старцам ясно видно, что он хорошо знал произведения языческих писателей, но несравненно более писания св. отцов и учителей Церкви: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустаго, Климента Александрийского и многих знаменитых подвижников первых веков христианства, а сожительство с великими старцами и труды подвижничества обогатили его опытным знанием, о чем свидетельствуют его поучения». [11]

Об избирательности использования знаний из светских источников, ссылаясь на святых отцов, упоминает епископ Варнава (Беляев).

«Не на всем по порядку надобно останавливаться умом,— говорит Свят. Василий Великий,— ибо пчелы не на все цветы равно садятся, и с тех, на какие сядут, не все стараются унести, но, взяв, что пригодно на их дело, прочее оставляют нетронутым. И мы, если целомудренны, собрав из сих произведений, что нам свойственно и сродно истиною, остальное будем проходить мимо... Поэтому в самом начале нужно рассмотреть каждую из наук и приспособить ее к цели».

Для самого ученейшего из ученых, Василия Великого, как рассказывает о нем его ближайший друг Свят. Григорий Богослов, «науки словесные были посторонним делом, и он заимствовал из них то одно, что могло споспешествовать нашему любомудрию».

Изучал и медицину, тем более, говорит Свят. Григорий Богослов, что изучение этой науки «соделали для него необходимым и собственные телесные недуги, и хождение за больными». Но опять-таки и здесь сумел извлечь то, что относилось и к «любомудрию». «Каждую науку изучил он до такого совершенства, как бы не учился ничему другому. Так изучил он все, как другой не изучает одного предмета».

Свят. Василий Великий писал в зрелом возрасте, уже будучи епископом, своему бывшему учителю, профессору Ливанию, что он бросил уже занятия изящной классической литературой и сменил их на более достойные. «Я теперь,—пишет Василий,— беседую с Моисеем, с Илиею и с подобными им блаженными мужами, которые пересказывают мне свои мысли на грубом языке: и что у них занял, то и говорю. Все это верно по мыслям, но не обделано по слогу, как видно и из сего письма. Ибо если я и выучился чему у вас, то забылось это со временем». Таким образом, занятия Священным Писанием были для Василия Великого и для бесчисленного сонма всех иных подвижников славнейшим делом, пред которым ничто вся наука». [12]

Слова святителя Феофана Затворника могут разрешить сомнения людей, имеющих светское образования, изучающих светские науки, и, возможно, на каком-то этапе смутившихся их «ненужностью» или «неполезностью» в деле спасения:

«Как должен держать себя христианин в отношении к внешней мудрости, или к научному образованию? Из предметов сей мудрости избирай нужнейшее по твоему состоянию, то особенно, к чему чувствуешь себя привязанным, равно как и то, в чем преимущественно належит нужда братиям твоим, христианам. А в образе исследования старайся начала каждой изучаемой тобой науки осветить светом небесной мудрости, или даже внесть их туда из сей области. Других же начал, неприязненных ей, не только не должно принимать, но надо гнать их и преследовать. Вообще нисколько непротивно расширять круг своих познаний о вещах по наблюдениям и соображениям ума. Должно только чтобы это делалось, когда уже обладается мудрость истинная. Ибо сия, как вечная, небесная и Божественная, должна быть начальственною, а та, как гожая только на время, должна быть подчиненною. По сей же причине никогда, ни словом, ни мыслию не должно придавать последней некоторого безусловного значения, не ставить ее вверху, и не позволять гордиться ни ей, ни самому ради нея». [13]

Автору книги нередко приходилось беседовать со священниками, обладающими определенными психологическими способностями, которые иногда проявлялись как дар, иногда — как итог многолетнего пастырского опыта. Однако слова «психология», «психотерапия» вызывали у них резко негативное отношение. Исходя из высказанных выше святоотеческих положений, для подобного предубеждения нет никаких оснований. Священник не только может, но и должен воспользоваться в своей пастырской работе психологическими и психотерапевтическими знаниями, если ранее примененные подходы не дали действенного результата. В психологии и психотерапии мы можем найти множество отслеженных медиками человеческих проблем и затруднений, варианты их разрешения, экологичность и приемлемость которых должна быть несомненно соотнесена с вечным предназначением человека, раскрываемым в учении Евангелия и святых отцов.

Сегодня, как нам думается, возникла не только возможность, но и необходимость в объединении усилий и знаний священника, с одной стороны, и врача-психиатра — с другой, в объединении святоотеческого понимания человека и болезней его души с психиатрическим знанием симптоматики, возможностей психотерапии и психофармакологии, знаниями экзистенциального анализа, гештальт-терапии, Роджерианского подхода, метода Милтона Эриксона, НЛП, семейного консультирования, групповой терапии и других психотерапевтических подходов.

Основание для возникновения и развития Пастырской Психологии как научно-богословского направления положил Святитель Феофан Затворник, которого по праву можно считать Небесным Покровителем этой дисциплины. В предисловии к своей книге «Начертание христианского нравоучения» он пишет:

«Самым пригодным пособием для начертания нравоучения христианского могла бы служить христианская Психология. За неимением ея приходилось довольствоваться своими о душевных явлениях понятиями, при указаниях отцев-подвижников». [14]

В этой работе собрано все, что оказалось полезным по исследуемому вопросу из светских источников, в сопоставлении со святоотеческим учением о человеке, с учетом реальной нужды современного церковного общества в решении целого ряда психологических проблем.

Хочется надеяться, что предлагаемые начальные психотерапевтические знания и навыки окажутся вполне полезны тем, что помогут подвести заблудившегося в лабиринтах душевной болезни (о значении этого термина – ниже) человека к своему цельному “Я”, укрепить в начале узкого пути восхождения к Богу.

Ãðàíèöû íîðìû

è ïàòîëîãèè â àñêåòèêå

è ïñèõîëîãè÷åñêîé íàóêå

В православной аскетике понимание душевной болезни значительно шире, чем в классических направлениях психологии. Говоря о «душевной болезни», аскетика имеет в виду не только ярко выраженные психопатологии, акцентуации характера, пограничные состояния, разные формы психопатий и неврозов, но и безнравственные состояния ума и сердца человека, волевую неспособность стояния в добре. Церковь в своих молитвословиях довольно часто обращается ко Христу, Богоматери, святым с просьбой об исцелении от «душевных немощей», «болезней души» и т.п., подразумевая весь вышеперечисленный спектр отклонений, уводящих нас от полноты душевного и духовного здоровья, обретаемого в серьезной работе над собой. Исцелением же в православном понимании является восстановление целостности трех разобщенных частей человеческого существа: духа, души и тела.

В большинстве случаев в душевной болезни имеют место как интеллектуальные, моральные, соматические факторы, так и внешние демонические силы, имеющие доступ к человеку посредством эмоциональной и страстной природы человека. Пастырю необходимо, хотя бы приблизительно, выявить соотношение первого и второго, чтобы определить меру церковно-благодатного и психотерапевтического воздействия при попечении о душевнобольном человеке.

До наступления этапа серьезного духовного становления личности желательно обратить внимание на состояние ее душевного здоровья. Жизнь духовная вряд ли может быть выстроена на хрупком основании душевной болезни. И здесь очень важно, по мнению митрополита Антония Сурожского, различение духовного и душевного в человеке.

«Когда речь идет о духовности и о душевности, эти области часто путают. Если спрашиваешь людей об их духовной жизни, очень часто в ответ они описывают свое душевное состояние, как будто духовная жизнь может быть выражена физическими и психологическими проявлениями. Однако, если обратиться к Священному Писанию, мы увидим, что с самого начала истории человечества совершенно ясно определены две области: дух и плоть. А между ними находится область человеческой душевности, человеческая душа, очень напоминающая сумерки между тьмой и светом.

Эта область человеческой личности наиболее трудна для понимания и выражения в терминах духовной жизни. Словами определить границы душевной, духовной и телесной области очень трудно: у нас есть вполне определенный опыт того, что происходит в нашем теле, в нашем уме, сознании, в наших эмоциях, но только немногим ведома область духа. Вы, наверное, помните место послания Апостола Павла, где он говорит, что духовный знает все, судит обо всем, а о нем судить никто не может. У нас бывают мгновения непосредственного духовного опыта, но большей частью этот опыт подобен молнии среди ночной тьмы. Свое тело и душу мы рассматриваем как нечто естественное и привычное. Но все, что происходит в области духа, там, где человек встречается не только с Богом, но и с сатаной, отражается на нашем телесном и душевном составе.

Аскетическая традиция считает область телесности гораздо более надежным путем к пониманию того, что происходит в духовной области, чем душевность. Духовный опыт достигает нашего тела и, подобно тому, как Божество Христа исполняет тело Его воплощения, так благодать Божия преображает наше тело. Этим объясняется, почему в житиях святых описываются подвиги — ради стремления довести до нашего сознания, настолько глубоко человек был укоренен в Боге, насколько глубоко жил благодатью Божией. Мы видим невообразимое воздержание святых, их невероятные бдения; они принуждали свое тело к тому, что совершенно недостижимо для нас. Эти описания не имеют целью поразить нас физическими достижениями святых; это просто способ косвенно указать, что святые настолько полно жили в Боге, что не нуждались почти ни в чем земном.

Аскетическая традиция предостерегает нас от опасности, заключенной в душевности. Душевность — область воображения, фантазии, ложных толкований; именно она нуждается, чтобы ее очистил, просветил Бог, заполнил Собой. Наше дело — открыть Ему доступ путем собственной трезвости, путем неустанной борьбы с воображением. И, тем не менее, мы должны жить с той душой, той душевностью, какая у нас есть, мы не можем познать ни Бога, ни благодать, ни многие взаимоотношения иначе, как на этом уровне». [15]

Православные психологи М.Медведев и Т.Калашникова также считают, что

«духовная реальность, ее природа и ценности не могут быть просто спроецированы в психологическую плоскость. Ошибка психологизма заключается в подмене этих понятий и отражает тенденцию к обесцениванию высшей правды.

Духовное проявляется в душевной жизни голосом совести. Совесть — универсальная форма нравственного сознания, это реальность, закон, с которым каждый встречается внутри себя. По свидетельству святых отцов, — это средство для безошибочного выбора добра, защита, не допускающая человека погрузиться в бездну греха». [16]

К сожалению, в современном мире «духовность» — одно из наиболее размытых понятий. Каждый вкладывает в него то, что считает таковым в силу своего воспитания, образования, семейных традиций. И поэтому весьма радует, что среди психологов в значительной мере наметилась тенденция к традиционному пониманию этого термина.

«Христианская Церковь говорит нам, что духовность человека подлинна, если человек правильно понял самого себя, свое предназначение в мире, — пишет психолог Е. Н. Проценко. — Вопрос в том, когда возможно такое правильное понимание? Ответ, заключающийся в святоотеческой литературе, таков: лишь тогда, когда человек пытается осмыслить себя в общении с другими людьми, с окружающим миром, а также с Тем, Кто находится за пределами этого мира — с Богом. Христианство показало, сколь беспредельна готовность Бога помогать людям в этом. Ведь дух человека, основа его ориентации в мире, согласно христианскому миропониманию, питается духом Истины и Любви, Святым Духом — Духом Самого Бога.

Церковь учит, что в неосознанном виде стремление «впитывать» этот Дух, «стяжать Его дары» заложено в каждом человеке. Такое стремление — это искра Божия, которая способна воспламенить своего носителя, сделав его светочем для других. Но эта искра может и пригаснуть, покрывшись непроницаемым слоем холодного пепла, ибо человек от рождения несет в себе и противоположную возможность: бежать от Бога, преступать Его волю. Церковь связывает это стремление с первородным грехом. А поэтому, будет ли скрытый в человеке Божественный огонь поддерживаться и раздуваться, во многом зависит от сознательного выбора того, кто несет в себе этот огонь. Выбор между двумя противоположными стремлениями не прост более всего потому, что его трудно осознать — ведь для этого надо осознать свою духовную неполноту («нищету духа»), увидеть себя таким, каков я есть, надо разглядеть и почувствовать толщину этого пепельного слоя, скрывающего Божественную искру.

Таким образом духовность — это наполненность Духом Божиим, единение с Ним, стремление к тому, чтобы, распознавая в себе жажду Духа, утолять эту жажду именно с помощью Духа, а не с помощью иных заполнителей». [17]

Ïñèõîáîëåçíü â ìåäèöèíñêîì

è ïàñòûðñêîì àñïåêòàõ

В Священном Писании Ветхого Завета существует заповедь относительно необходимости обращения к врачу:

«Почитай врача честию по надобности в нем, ибо Господь создал его, и от Вышнего врачевание... Господь создал... врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими. Сын мой! В болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь, и исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце... И дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен... Кто согрешает пред Сотворившим его, да впадет в руки врача!» (Сирах, 38, 1–15).

Эти слова с уверенностью можно отнести и к врачу-психотерапевту, ибо врачевание словом относится к древнейшим областям медицины: «нож», «трава», «слово», соответственно: хирургия, фитотерапия, логотерапия.

Итак, рассмотрим особенности нарушений психической жизни человека в медицинском и пастырском аспектах.

«Психоболезнь надо учитывать как трудность противоречивого характера, как душевную немощь и «слабое место» человека, само по себе вполне простительное и требующее лишь осторожности, помощи и снисхождения, – пишет врач-психиатр, кандидат медицинских наук А. Д. Василевская. – Психоболезнь надо не только учитывать, но еще и лечить, для чего бывает нужен врач-специалист, к которому, особенно если пастырь лично знает его духовно-душевные качества, не зазорно вовремя отправить (конечно, в форме рекомендации) своего подопечного. Установить и выявить жесткое различение между беснованием или какой-либо иной духовной болезнью и психопатологией очень трудно, но всегда существует это различие».

Существует область, как указывает архимандрит Киприан (Керн),

«более интимная и более тщательно скрываемая кающимся, чем грех. Есть нечто такое в душе человеческой, что не является грехом, и что сам кающийся не подозревает, что скрыто от взоров совести и, даже больше того, самой совести не подведомственное. [18] Существуют некие тайники души, в которых сам грешник не разбирается и о которых, может быть, и не догадывается. Существуют такие состояния души, которые требуют совсем иной оценки, которые не могут быть определяемы категориями нравственного богословия и которые не входят в понятие добра и зла, добродетели и греха. Это все – те «глубины души», которые принадлежат к области психопатологической, а не аскетической».

И далее он пишет:

«Если мы согласились с тем, что пастырская психиатрия не должна вмешиваться в область аскетики, то не следует ли вообще исключить всякое право вмешательства медицинской науки при наличии тех или иных сложных душевных явлений? Другими словами, не должен ли пастырь считать, что этих сложных явлений с точки зрения Церкви вообще и не существует? Не является какое бы то ни было сложное душевное явление, те «загадки души» или «глубины души» просто-напросто состоянием греховным? Не следует ли вообще, что творится в душе человеческой, отнести к области аскетики? Не являются ли все упомянутые неврастении, фобии, маниакальные состояния и пр. только грехом?

Ум, стремящийся все упростить и исключить все проблемы, конечно, так и поступает. Ответ в таком случае напрашивается сам собою: все это только грех, святые отцы-аскеты никаких психоанализов не знали, лечили не какие-то «глубины души», а самый грех; боролись со злом, а не с «загадками души».

При такой постановке вопроса самое слово «психиатрия», а тем более «пастырская психиатрия» является посягательством на завещанное отцами-аскетами православное понимание греха и борьбы с ним. Вопрос сводится в таком случае к одной только упрощенной этической оценке вместо того, что человек таит в себе.

В самом деле, не проще ли это рассматривать как одно только последствие первородного греха, как признак нашей общей греховности и склонности ко греху?

Безусловно, душевные аномалии (фобии, мании, неврастении, истерии и под.) восходят к одной общей причине — к первородному греху. Но спросим себя, ограничивается ли дело одними только душевными аномалиями и болезнями? Все эти патологические случаи суть факты, а не одна только игра болезненного воображения и так называемой мнительности. Можно ли в таком случае, с точки зрения православной аскетики и верности церковному преданию, лечить эти болезни? Допускает ли тогда православная аскетика медицину? Не есть ли вся лекарская премудрость от лукавого?

Ответ напрашивается сам собою. Вряд ли кому из людей здравомыслящих придет в голову запретить с точки зрения православности пользоваться советами врачей. Пусть первородный грех повлек за собою смертность, т.е. болезненность. Следует ли из этого, что мать должна равнодушно давать своему ребенку страдать и, может быть, умереть от коклюша или дифтерии? Обязана ли жена или сестра милосердия оставлять сыпнотифозного или раненого человека стать жертвою эпидемии или заражения крови? Можно идти дальше и создавать себе «проблемы совести» из необходимости вырвать зуб или удалить воспаленный отросток слепой кишки.

Если «болезни вообще» могут, должны быть лечимы, и в этом нет греха, то болезни особые, недуги душевные не должны были бы быть исключением из этого правила. В противном случае Православие должно противиться всякой психиатрии, а не только пастырской, а церковная власть должна стремиться к закрытию больниц для душевнобольных».

О важности совмещения в подходе к проблеме человека религиозного и психотерапевтического подходов свидетельствует не только архимандрит Киприан, но и классики различных психотерапевтических школ. Австрийский психоаналитик Виктор Франкл считает:

«Медицинское служение не претендует на то, чтобы быть замещением того лечения душ, которое практикуется священником. Каково же соотношение между психотерапией и религией? На мой взгляд, ответ очень простой: цель психотерапии — лечить душу, сделать ее здоровой; цель религии — нечто существенно отличающееся — спасать душу. Но замечателен побочный эффект религии — психогигиенический. Религия дает человеку духовный якорь спасения с таким чувством уверенности, которое он не может найти нигде больше».

Психология и психотерапия как научные дисциплины в последнее время достигли многого в диагностике и описании психических заболеваний, их классификации и методологии лечения. Но необогащенные христианским знанием о душе, Боге, вечном предназначении человека, она во многих случаях довольно упрощенно трактует сложнейшие экзистенциальные проблемы. В современном обществе, оторванном от религиозных питающих корней, к сожалению, психотерапевт во многом заменил священника. Это случается вследствие того, что на реализации потребности в душевном комфорте, душевном здоровье может стать конечной целью внутренних исканий человека, психологически объяснив неразрешимые с точки зрения психологии проблемы: больную Совесть, духовную жажду Горнего, поиск встречи и общения с Небесным Отцом.

Однако, митрополит Антоний Сурожский считает, что при правильном подходе, психотерапия, психоанализ могут в определенной мере подвести его к решению проблем духовных:

«На Западе очень распространена психотерапия, к ней прибегают там, где, мне кажется, можно было бы и не прибегать. Есть, конечно, положения, моменты, когда человек душевно болен, и тогда к нему надо применять или лекарственное лечение, или психоанализ. Но очень часто люди (на Западе — и. Е.) прибегают к психотерапии вместо того, чтобы обратиться к священнику, — или потому, что они неверующие, или потому, что священник не подготовлен и не способен разбираться в проблемах их души, или потому, что они хотят переложить ответственность за свою внутреннюю борьбу на другого человека и как бы освободиться от нее. Они хотят быть освобожденными от проблемы без того, чтобы взять за нее полную ответственность и подвижнически бороться. В связи с этим для человека верующего возникает вопрос о том, какая связь может быть между исповедью и покаянной жизнью, с одной стороны, и психотерапией, в частности, психоанализом — с другой.

Мне кажется, тут надо рассматривать вещи совершенно различно. Психоанализ может помочь человеку разобраться в себе самом, заглянуть ему в тайники своей души, но психоанализ не обязательно приведет к покаянию. Риск психоанализа в том, что человек, разобравшись в своей греховности, увидев себя, какой он есть, во всяком случае, более совершенно, чем без психоанализа, считает, что теперь ему надо лечиться, но не каяться, что это все душевная болезнь, неустройство психическое, но не нравственное, не духовное. С другой стороны, если человек верующий, который не может найти в себе корень зла, начинает лечиться у психиатра и перед ним раскрывает мрачные глубины своей души, он может их осознать не только как душевное расстройство, у которого всегда есть какие-нибудь причины, но и как расстройство, за которое он в значительной мере ответственен. В таком случае он может после этого обратиться к священнику, к духовному наставнику уже на новых началах. То, чего он раньше не понимал, теперь стало понятным, и можно обратиться к Богу с покаянием.

И это в какой-то мере случается как бы совершенно естественно в некоторых обстоятельствах. Мы все, наверное, слышали, как, бывает, старик или старушка жалуются на то, что ночью дурные сны, воспоминания не дают им спокойно спать.

Я помню одну такую старушку, пришедшую ко мне. Она говорила, что всю ночь ей вспоминаются какие-то моменты ее жизни и всегда — дурные, темные, горькие моменты, что она не может из-за этого спать. Она обращалась к врачу, который ей дал какие-то снотворные пилюли, и все равно ничего не получается, потому что то, что было воспоминанием, делается теперь кошмаром... Я ей сказал: “Вам, как всем стареющим людям, дано заново пережить свою жизнь, но пережить ее на новых началах. Когда Вы были молоды, то принимали решения, совершали поступки, которые были как бы соизмеримы в сей житейской неопытности. Теперь Вы набрались большего житейского опыта, и Бог Вас ставит перед лицом всех тех греховных ошибок, дурных поступков, ложных пожеланий, которые были в Вашей жизни в прошлом. Вопрос, который Вам ставит Господь, делая это, как бы воскрешая прошлое, настойчиво возвращая Вас к нему, заключается вот в чем: «Какая ты стала теперь, с твоим опытом? Если тебя поставить в ту же обстановку после стольких прожитых лет, как бы ты решила этот вопрос? Что бы сказала?..» И если ты можешь сказать: никогда я этого слова не произнесла бы, никогда я так не поступила бы — знай, что тот человек, которым ты была в молодости, умер, и что теперь ты свободна от своего прошлого, хотя бы в этом отношении. И ты увидишь, если ты о чем-нибудь можешь до конца сказать, что теперь это для тебя стало абсолютной невозможностью, оно не будет к тебе возвращаться ни в твоих снах, ни наяву. Если же ты не можешь так сказать, знай, что это не твое прошлое, — это еще твое греховное настоящее, неизжитая греховная неправда”.

И это то же самое, что совершается в психоанализе, только тут это воспоминание всплывает естественно, а там врач тебе помогает постепенно к нему вернуться. Но последний шаг для верующего— это покаяние: покаяние перед Богом в одиночку и покаяние на исповеди». [19]

Çàäà÷è ïàñòûðÿ è

çàäà÷è ïñèõîòåðàïåâòà

Православный человек, осознав то, что он заболел психически, может воспользоваться возможностью исцеления от душевных болезней и затруднений, не гнушаясь обращению к психологической или психотерапевтической помощи, в той же мере, в какой не гнушается каждый из нас прибегать к другим медицинским средствам лечения своих заболеваний.

С прискорбием приходится признать, что на Западе, а не в России, имевшей многовековые традиции церковного душепопечения, в психологической науке был сделан первый сдвиг в преодолении грубо-материалистического взгляда на природу человека. Многие современные психологические и психотерапевтические школы за рубежом учитывают реальность духовного в структуре человека, относясь к этой области человеческой природы с осознанием ее как неприкосновенной со стороны психолога. Они считают, что работа с этим уровнем является прерогативой не психологии, а религии. Известный американский психолог Норман Пил, констатируя тот факт, что многие религиозные учреждения считают в своей работе необходимой помощь психиатров, пишет:

«Психиатры представляют науку, которая анализирует, сопоставляет факты и симптомы, ставит диагноз на основе определенных законов и правил, предлагает курс лечения.

Христианство связано с системой этических ценностей. Но христианство можно рассматривать как науку. Это особая философская, метафизическая система, свод богословских понятий, ибо содержит в себе развернутую систему принципов и методов, помогающих лучше познать человеческую натуру. Эти законы отличаются точностью, ясностью, и много раз демонстрировали свою действенность. При выполнении соответствующих условий (где особую роль играют вера, убежденность, систематичность подхода) христианство дает такие впечатляющие результаты, что вполне может считаться точной наукой.

Если к нам обращается человек с жалобами на душевное состояние, сначала с ним беседует психиатр. Он подробно и доброжелательно расспрашивает его обо всем, что имеет хотя бы малейшее отношение к данной проблеме, потом объясняет ему, почему он думает и действует так, а не иначе.

Это существенный момент в нашей практике. Для успешного лечения необходимо выяснить, почему пациент всю жизнь, к примеру, страдал от чувства вины, или постоянно испытывает страхи, или питает к окружающим стойкую неприязнь. Необходимо разобраться, почему человек проявляет скрытность, застенчивость, почему он совершает какие-то нелепые поступки или делает неуместные заявления. Все это не происходит просто так. У явлений такого рода — конкретная подоплека. У наших мыслей, настроений, поступков всегда существуют достаточно определенные причины, которые, однако, зачастую имеют скрытый характер. Тем важнее вывести их на поверхность, пробиться через видимость к сущности. Самопознание — необходимая ступень на пути к духовному совершенствованию.

После беседы с психиатром пациента ожидает разговор со священником, который советует ему, как вести себя в данной ситуации. Священник, анализируя факты, выявленные психиатром, предлагает терапию, в основе которой вера, молитвы, любовь к окружающим. Как правило, совместными усилиями священник и психиатр указывают пациенту путь к новой, счастливой жизни. Священник вовсе не пытается подменить психиатра, а психиатр — священника. Каждый выполняет свои специфические функции, но оба работают в тесном взаимодействии. Эта терапия исходит из заветов нашего Заступника и Спасителя Иисуса Христа. Мы убеждены в высокой практической ценности учения Христа, мы и впрямь все можем в укрепляющем нас Христе». [20]

Профессор Д. Е. Мелехов также считает, что опытным пастырям в случаях оказания помощи душевнобольному человеку желательно поступать благоразумным рассуждением в каждом конкретном случае. Одним они могут сказать: «Тебе нужно идти к врачу», а другим: «Тебе у врачей делать нечего». Чаще всего наиболее правильным подходом является сочетание пастырского и врачебного содействий.

Считаем необходимым указать на знания, необходимые современному психологу, психиатру, психотерапевту, которым все чаще приходится встречаться с пациентами, имеющими религиозные убеждения.

Классик психиатрии С. С. Корсаков в 1901 году писал, что каждому психически здоровому человеку присуще религиозное чувство. Религиозная потребность — это искание и неутолимая жажда Абсолютного, Вечного и Безусловного, искание Высшего Смысла.

«Нельзя сводить религию к неврозу или «коллективному бессознательному», — полемизируя с К. Г. Юнгом, подчеркивал известный психиатр, основатель Третьей Венской школы психотерапии Виктор Франкл, — «Духовное измерение не может быть игнорируемо, именно оно делает нас людьми». [21]

Однако, возможно, что в процессе знакомства и общения врач встретится с причудливым сочетанием религиозных терминов и идей, порожденных шизофреническим бредом, лишенных последовательности в описании своих состояний и проблем. Профессор Д. Е. Мелехов считает, что

«религиозные переживания в общей структуре личности могут занимать очень разное (прямо до противоположности) положение: они могут быть в случаях патологии непосредственным отражением симптомов болезни (галлюцинаций, бредовых идей, физически ощущаемого воздействия на мысли и физические проявления человека). Они могут быть и проявлением здоровой личности, и тогда, даже при наличии болезни, они помогают больному сопротивляться ей, приспособиться к ней и компенсировать дефекты, внесенные болезнью в личность больного.

Вот почему для врача недопустимо при исследовании больного «сходу» трактовать всякое религиозное переживание как патологию или заблуждение, и тут же, в процессе исследования, демонстрировать свое элементарное, догматически материалистическое отношение к религиозным исканиям и сомнениям своего пациента. Более терпимо снисходительно-скептическое отношение на уровне либерального западноевропейского мировоззрения, но и оно не вызовет доверия больного и необходимого контакта с врачом. Врач должен с большим вниманием и уважением к личности больного объективно проследить развитие не только личных качеств и болезненных симптомов, но и религиозных переживаний, их логические, философские и эмоциональные истоки, ознакомиться с религиозным опытом больного в прошлом и настоящем, и помочь ему разобраться, разграничить, что в этом опыте непосредственно продиктовано болезнью, природными психофизическими особенностями и патологическими процессами, а что является ценным духовным опытом здоровых сторон личности, которые могут помочь в борьбе с болезнью и послужить базой психотерапевтической работы врача».

К сожалению, у большинства из современных людей, [22] при произнесении слова «психиатрия», в сознании возникает предубеждение, не лишенное оснований.

«...Психиатрия руководствуется позитивистским мировоззрением. Ее методы разлагают живую душу на мертвые составляющие, затем механическими манипуляциями пытаются добиться сверхъестественного результата: оздоровить душу человека, возродить ее единство. Глубинные механизмы душевной жизни очень примитивизированы, духовная природа личности, специфика бытия человека остается за пределами наблюдения, либо разоблачается в качестве иллюзии.

С другой стороны, традиция лекарственной психиатрии «решает» душевные конфликты радикальным способом: психотропные средства примитивизируют психику, разрушают духовность. Душевный конфликт, который может являться результатом или попыткой решения важнейших экзистенциальных проблем, заглушается путем разрушения той сферы психики, на которой он возникает. Лекарственные средства в психотерапии большей частью используются на грани преступной безответственности и ведут к разложению облика личности. В лучшем случае психотропные средства подавляют симптомы болезни. Но невозможно вылечить душевное расстройство, сковывая его проявления. И только в редких случаях, объясняемых надпозитивистской мудростью психиатра, лекарственное лечение помогает человеку сэкономить душевные и физические силы, направить их на решение экзистенциального конфликта — источника болезни.

Атмосфера современных психолечебниц не способствует оздоровлению, но усугубляет душевное расстройство. Общепринятые отношения к больному культивируют насилие и закрепляют патологию. Современный психиатр относится к больному как к сгустку материи, в котором необходимо заглушить одни функции и развить другие. Критерии здоровья и болезни совершенно произвольны. Методы и средства лечения по большей части оказываются паллиативами — средствами, временно облегчающими проявления болезни, но не излечивающими ее. В науке лечения души сложилось совершенно бездушное, антидуховное отношение к человеку. Прежде всего, потому что мировая психиатрия не видит в больном вечную человеческую душу, которая в той или иной степени ответственна за бегство от реальности, а значит, в принципе вменяема. Психиатрия не апеллирует к единственному источнику душевного здоровья — представительству души в вечности. Поэтому она не ощущает и не приводит в действие неисчерпаемые запасы духовных сил человека». [23]

Доктор психологических наук Т. А. Флоренская отмечает, что

«история отечественной науки свидетельствует о том, что бездуховная психология оказывается и бездушной — «наукой без души». Став естественнонаучной дисциплиной, психология «разобрала» душу на части, умертвив ее: так умирает душа, оторвавшаяся от духа, так утрачивает себя, свое изначальное призвание бездуховная психология».

Однако, значительное число современных психотерапевтических школ, в особенности, гуманистического и экзистенциального направлений, не приемлет такой грубо-материалистический взгляд на человека, как существо только биологическое и психическое. Все ярче проявляется значение духовной сферы человека как сердцевины его жизни.

«Психология начинает интенсивно осваивать наследие (мировое и отечественное) религиозной философии, духовного опыта исповедников веры, подвижников духа, расширять опыт работы с субъективным миром человека, его сознанием, а главное — строить новый взгляд, новое видение человеческой реальности в ее субъективной проекции. Появление второго полюса психологической предметности — духовности — открывает перед психологией перспективу стать подлинным лидером, а во многом и законодателем в системе наук о человеке». [24]

Основатель логотерапии Виктор Франкл, в те времена, когда фрейдовский психоанализ занимал одно из господствующих мест в психологической науке, напомнил психологам и психотерапевтам, что конечное разрешение психологических проблем человека невозможно вне осознания его отношений с Господом:

«Религиозный человек отличается, по-видимому, от нерелигиозного переживанием своего существования не просто как задачи, но как миссии. Это означает, что он осознает как Личность Того, от Кого исходит эта задача, ему известен Источник его миссии. Тысячи лет этот Источник назывался Богом».

Такого же мнения придерживается Президент Ассоциации гуманистической психологии, профессор Сэйбуркского университета Джеймс Бьюдженталь, автор замечательных книг по психотерапии, отражающих реальный опыт встреч с людьми. В «Науке быть живым» он пишет о возможностях, приоткрываемых процессом самопознания и внутренней работы по расчистке пути к духовному плану человеческого бытия:

«Все мы ищем Бога, все. Атеисты и агностики не меньше, чем богомольцы. Мы можем отказаться от этого поиска не больше, чем остановить поток нашего сознания.

Наши мысли неизбежно сталкивают то, что есть, с тем, чего мы желаем, и вскоре мы уже представляем себе, какими мы могли бы быть и, таким образом, вступаем на путь поисков Бога.

Я верю в то, что поиск Бога совпадает с глубочайшими стремлениями человека к его собственному бытию». [25]

Выдающийся американский психолог и психотерапевт Ролло Мей (1909–1994), классик экзистенциально-гуманистической психологии считает, что прежде чем начать работу с человеком, психотерапевт должен составить для себя портрет его личности, состоящий из четырех слагаемых: свобода, индивидуальность, социальная интегрированность и глубина религиозности.

«Духовность личности является признаком больших возможностей. Это повод для ликования, ибо искра Божия потревожила темноту внутри нашей земной оболочки... Портрет личности будет неполным, если не учитывать ее внутреннюю духовную напряженность. Системы психотерапии, исходящие из чисто натуралистических принципов, обречены на неуспех. Мы можем сделать вывод, что здоровая личность должна творчески адаптироваться к пониманию предельности и что залогом здоровья является осознанное чувство духовности.

Задача консультанта — научить клиента достойно принять и сделать устойчивым то духовное напряжение, которое присуще природе человека». [26]

Наконец, Роберт Дилтс, один из ведущих ученых направления НЛП, наиболее эффективного направления современной психотерапии, считает, что «ответить на вопросы, касающиеся миссии (человека, его в этом мире) никак (невозможно), не затрагивая тему Бога». [27]

Психотерапевты этого направления в своей работе с проблемами пациентов используют таблицу логических уровней, работа над которыми приводит человека к более глубокому пониманию себя и своего места в этом мире.

                               

Духовное

               

Твой Господь

                 

¯­

                               

Кто?

               

Идентичность

               

Твоя душа

                 

¯­

                               

Почему?

               

Убеждения и ценности

               

Твое сердце

                 

¯­

                               

Каким

образом?

               

Способности

               

Твой ум

                 

¯­

                               

Что?

               

Поведение/

Поступки

               

Твои силы

                 

¯­

                               

Где?

Когда?

               

Внешнее

окружение

                               

Границы и сдерживающие факторы

Несложно увидеть: психотерапевты этого направления предполагают, что для решения психологических проблем и избавления от болезненных симптомов человек должен в конечном итоге прийти к вопросу осознания своего места в этом мире, смысла своей жизненной миссии, своих отношений с Богом. [28]

Возможно, вышеуказанные авторы не принадлежали к Православной Церкви. Однако в данном случае для нас важен не столько факт их конфессиональной принадлежности, сколько опровержение мифа о психологии и психотерапии как науках атеистических или богоборческих устами авторитетнейших представителей этих дисциплин.

Христианин, дерзающий искать ответы на вопросы душевных затруднений в психологической науке, может задать себе вполне уместный вопрос: как христианская психология должна относиться к знаниям о человеке, добытым нехристианской психологией? Что в этом знании истинно, что — ложно?

Православный автор, кандидат психологических наук Ф. Е. Василюк отвечает на этот вопрос:

«В меру действительной научности исследования эти знания часто могут быть верным знанием о падшем состоянии человека. Ложь же этого знания в том, что естественнонаучная психология считает это знание всеобъемлющим, выявляющим подлинную природу человека, и психотехническое воплощение этого знания приводит к постепенным, но радикальным преобразованиям человеческого осознания и всей культуры, в которой добытый психологический образ падшего человека объявляется естественным, нормальным, законным. Культура и душа извращаются, выворачиваются наизнанку, человек с усилием перевоспитывает себя в сторону бесстыдства (ибо стыдно стесняться), горделивости (ибо стыдно быть скромным, смиренным), похотливости (своя потребность, хотение возводится в ранг категорического императива: поступай так, чтобы никто не подумал, что максима твоего поступка есть что-то, кроме твоего эгоцентрического желания). Словом, современная психологическая культура нередко устраивается так, что вожделения инфантильного сознания мира начинают возводиться в ранг ценностей, а вытесняемыми, неофициальными становятся подлинные христианские ценности. В этом смысле наблюдаемая культура, пропитанная «достижениями» современной психологии (психоанализа прежде всего), есть не просто атеистическая, а явно антихристианская культура, и адаптация души к этой «культуре» предполагает извращение глубинных аксиологических оснований, когда не просто в душе идет «нормальная» борьба со злом, с внутренним чувством правильного различения и понимания, что зло есть зло, а противоестественная борьба с добром в себе, когда зло возводится в ранг нормы.

Таким образом христианская оценка нехристианской психологии должна быть этико-антропологической оценкой. Подчеркнем при этом, что души христианина и нехристианина не разделены непроходимой пропастью прежде всего потому, что, с одной стороны, христианская душа всегда полна нехристианских включений, а с другой — потому, что «всякая душа от рождения христианка». Здесь нужно не впадать в крайность как отождествления, так и разделения, а тем более конфронтации, замечать как разное, так и сходное.

Во Христе крестившаяся душа в Таинстве крещения получает соединение с Духом Святым, получает имя, получает личного Ангела-Хранителя, вводится в Церковь, получает отпущение грехов, дар непосредственного ощущения Божьего присутствия, возможность соединения с Богом в Таинстве Причастия,— словом, получает многообразные дары, которые не просто приплюсовываются к ней, а вводят ее в иную жизнь и входят в сам ее состав. Но все эти дары не сохраняются в душе автоматически без ее свободного, произвольного поддержания их, и она, не удерживаясь в этой новой жизни, вновь нередко попадает в привычную жизнь. И вот в этой жизни ее психология так похожа на психологию некрещеной души, что христианский психолог, кем бы он ни был, — священником ли, воспитателем, психотерапевтом, писателем... должен, конечно, знать эту реальную «естественную» и «противоестественную» стороны жизни души». [29]

* * *

К сожалению, предложение обратиться к психотерапевту по поводу своих проблем со стороны близких, а тем более со стороны священника, у православного человека чаще всего вызывает недоверие, отторжение, и воспринимается чуть ли не как подталкивание к измене Православной вере. Более того, приходится встречаться с православными изданиями, в которых православный врач-психиатр на вопрос «Можно ли лечиться у неверующего, неправославного врача-психиатра?» отвечает «...Врач-атеист (или, каких сейчас немало, оккультист) принесет больше вреда, а пользы не будет». [30] Безусловно, для обращающегося непременно важно знать, не является ли врач оккультистом, последователем Р. Хаббарда или членом какой-либо религиозной секты, вербующей адептов под видом психотерапевтической помощи. [31] Однако необходимо указать на то, что представитель профессиональной психотерапии работает прежде всего с конкретной проблемой человека и очень бережно относится к области жизненных ценностей, убеждений и религиозных верований человека. Современные психотерапевтические исследования показали, что даже под гипнозом невозможно изменить убеждения, ценности и верования человека. Природа человеческой души устроена Богом так, что критический контроль при восприятии даже в глубоком гипнотическом трансе всегда остается. Если врач даже и попытается вторгнуться в эту область, в человеке срабатывает духовный иммунитет. Дальнейшие терапевтические отношения в таком случае разрываются.

С другой стороны, попытка навязать религиозные ценности и верования под видом психотерапевтической помощи, воспользовавшись ослабленным болезнью состоянием человека («Вам поможет только исповедь и причастие!», «Пока Вы не примете крещение, я не буду Вас лечить!», «Вам нужно прежде всего сходить на отчитку!»), является нарушением врачебной этики. Человек должен сам, сознательно прийти к Богу, Церкви, таинствам. Подобное подталкивание со стороны врача может стать профанацией сути христианства. Бог является только конечной целью всех устремлений человека, но не средством к достижению физического или психического здоровья.

Однако православный врач самим фактом своего внимательного, чуткого человеческого участия в жизни больного может обратить его к Богу. После оказания помощи в решении первичных психологических проблем, в случае, если причина затруднения касается духовной сферы, психотерапевт может направить его в церковь, к опытному священнику.

И здесь перед последним стоит трудная задача: отличить ту часть проблемы, которая носит медицинский характер от той части, которая нуждается в религиозной помощи: обретению ценностного мира Православия.

«Если психиатрия претендует на врачевание человеческой души, то прежде всего, она должна признать субстанциальность и вечность души человека. Это возможно только в религиозном мировоззрении. Таким образом, психиатрия для достижения ею же поставленных целей должна стать религиозной и основываться на христианской психологии: признании небесного происхождения души, ее вечности и богоподобности. Если техника секуляризованного фрейдистского психоанализа вскрывает даже внутриутробные состояния человека, то христианский психоанализ призван обнажать не позитивистские тени душевной жизни, а ее онтологическое содержание, смысл назначения в предстоянии перед вечностью, а не перед прахом земли. Христианская психотерапия должна целостно врачевать душу, а не убирать одни состояния за счет других, не стремиться облегчить состояние за счет понижения духовного уровня и снятия самих экзистенциальных проблем.

Христианские психологи и психиатры приближаются в своих функциях к священнику: помогают человеку обрести и пройти путь спасения души, но, в отличие от священника, оздоровляя ее эмпирическими средствами. С другой стороны христианский священник, поставленный Богом и наделенный Его благодатью для спасения человеческих душ, должен становиться все более душеведом». [32]

Психиатрия — одна из сложнейших дисциплин. Недаром она изучается на последнем курсе медицинского института. Однако начальную посильную психологическую помощь пришедшему к нему за помощью человеку, священник может и должен оказать, для чего ему необходимо овладеть хотя бы минимальным набором начальных знаниями в этой области.

«Священник не может быть профессиональным психиатром, но он должен (по крайней мере) достаточно интересоваться тем, что происходит с людьми вокруг него, чтобы иметь какие-то познания о том, как проявляется душевная болезнь. Когда душевнобольной человек оказывается верующим, его душевное состояние отбрасывает тень на все, в том числе на его жизнь в Церкви. И очень важно, чтобы священник был в состоянии различить, где болезнь, а где подлинный мистический опыт», — считает митрополит Антоний Сурожский. [33]

Доктор психологических наук Б. С. Братусь справедливо отмечает, что в современной церковной среде нередко можно встретить отвержение психологии — науки о человеке — как пустого и опасного мудрования, считая, что единственными пособиями в понимании человеческих проблем могут быть лишь духовное постижение и молитва.

«Разлад этот принимает иногда самые крайние формы, когда, например, игнорируются любые механизмы и основы психических болезней, все сводится лишь к нарушению заповедей и, скажем, (реальный случай), девушке, тяжело больной шизофренией, находящейся в остром состоянии, священник советует вместо необходимого лечения рожать детей и ходить в церковь. Понять такую позицию вчера еще было можно. Церковь так пострадала от высокомерия, кощунственной грубости и безапелляционности людей, столько лет говоривших от имени науки, вообще от научного знания. Но вчера — не сегодня. Сегодня такая позиция является не только устаревшей, но и даже вредной. Она раскалывает процесс познания и толкает к неведению, неучету важных сторон естества человека. Но мир Божий един и ни одна сторона его не отменяет другую и, значит, знание одного не отменяет, а подразумевает знание другого». [34]

Только гордыней и безрассудной самонадеянностью можно объяснить отрицание священником необходимости врачебной помощи в психопатологических проблемах своих пасомых.

В виду вышесказанного необходимо указать на случаи, в которых пастырь, определив непосредственную духовную причину болезни, находящейся исключительно в его, священнической, компетенции, может попытаться рекомендовать своему пасомому обратиться к медицинской помощи, включающей различные области современных знаний законов психической жизни и методов психиатрического и психофармакологического воздействия на больных.

Поводами, в которых духовник, не исключая воздействия пастырского, может рекомендовать своему пасомому обратиться к медицинской помощи, по мнению профессора Д. Е. Мелехова, являются следующие:

«1. Припадки истерические, эпилептические, смешанные, негативно-вазомоторные.

2. Нарастающее падение работоспособности, утомляемость, прогрессирующее снижение памяти и интеллектуальных способностей.

3. Резкое и прогрессирующее изменение основных черт характера, немотивированное и независимое от внешних условий развитие возбудимости, холодности, злобности, жестокости, тревожности, эмоциональной неустойчивости.

4. Повторяющиеся обманы зрения, слуха, обоняния, тактильные обманы (патологические ощущения в коже), ощущения воздействия электротоком и т.д.

5. Глубокие и стойкие, или часто рецидивирующие состояния депрессии, тоски с безнадежностью, унынием, в особенности с мыслями о самоубийстве или состояния беспричинной веселости с беспорядочной повышенной активностью, неконтролируемым наплывом мыслей и переоценкой своих возможностей». [35]

Последующие пункты, указанных проф. Д. Е. Мелеховым поводов для обращения к психиатру, являются явным следствием разрушения душевной природы человека со стороны сил демонических, уже вторгшихся в человека, паразитирующих на его душе и, несомненно, нуждаются в благодатном содействии со стороны церковных Таинств, молитв, покаяния, «отчитки»:

«6. Неуправляемые, насильственные, навязчивые мысли, наплывы беспорядочных мыслей, непроизвольные остановки и обрывы в ходе логического процесса; ощущение искусственных, не своих, «сделанных», внушенных мыслей, возникающих, по мнению больного, под воздействием электротока, гипноза, радиоволн или бесоодержимости.

7. Яркие и повторяющиеся состояния «озарения», видения, голоса, не вытекающие из прежнего опыта и чуждые общей структуре личности.

8. Непреодолимая власть грубых биологических влечений, «хульных» мыслей, чуждых для основного ядра личности, уныния, отчаяния и мыслей о самоубийстве.

9. Крайняя гордость, уверенность в правильности своих ошибочных суждений, вопреки очевидной реальности и объективному мнению окружающих (бредовые идеи ревности, изобретательства, реформаторства в гражданской и церковной жизни). Или, наоборот, комплекс приниженности, самоуничижения или проявления тайной гордости и эгоцентризма».

По мнению проф. Д. Е. Мелехова, к компетенции врача-терапевта относятся соматические и биологические причины болезни, психотерапевта — психотравмирующие причины, дефекты воспитания, опытного духовника — преодоление моральных причин, запущенности страстной, желательной части души, мобилизация сил на осознание своей болезни и активное противостояние ей, пользуясь в необходимых случаях помощью врача, а главное – помощь в движении к покаянию, к исторжению из души самых корней болезни.

Особенную трудность в пастырской работе представляют люди, у которых религиозные представления, некоторый положительный опыт жизни церковной оказываются соединенными с патологическими проявлениями психики. Оказать помощь таким людям в равной степени трудно как врачу, так и священнику. Врач (особенно если он человек нецерковный), как упоминалось выше, внушает мало доверия такому больному, который по большей части закрыт для доктора, пытающегося «влезть в душу», помочь ему разобраться со своими душевными противоречиями. А священник, встретившийся на жизненном пути такового, как правило, (по его словам) «невнимательно выслушал, не понял меня, дал неправильный совет, не верит, что мне тяжело» и т.д.

В одном случае пастырю желательно объяснить больному, что он болен не только в смысле всеобщей болезни человеческого греха, но и с точки зрения медицины. В других — проявить христианское попечение.

В качестве иллюстрации первого и второго случая можно привести два случая из пастырской практики, приводимые митрополитом Антонием Сурожским:

«К одному из наших старых священников во Франции пришел человек и дал полное описание духовного состояния, которое характеризуется как «помрачение души». Этот человек считал себя одним из великих мистиков современности, и был оскорблен, когда старый опытный священник сказал: «Сходите к врачу, это у вас больная печень».

А другой случай из моей пастырской практики. Мне прислали молодую монахиню из одного монастыря. У нее было душевное расстройство, которое не могло быть исцелено простой беседой. Ее послали к психиатру, но он, будучи человеком верующим, отказался лечить ее, сказав, что это не душевное расстройство, а духовная проблема. Когда эта молодая монахиня стала описывать свое состояние, я ее остановил и сказал: «Подождите, я могу довершить, что вы собираетесь рассказать». Я взял «Подвижнические слова» преп. Исаака Сирина и прочел ей полное описание того, что она собиралась сказать мне. И я смог ей помочь, потому что Исаак Сирин, после описания этого состояния, поясняет, что надо делать в таком случае».

Пастырское душепопечение имеет свои, отличные от клинической психотерапии, особенности. Т. А. Флоренская отмечает:

«Наша задача — помочь больному в исцелении, то есть в восстановлении его целостности. Разлад в душе, болезни являются следствием греха. Здесь важно, опираясь на четкие христианские ценности, выявить, какие законы духовной жизни нарушил человек и помочь ему пройти путь покаяния. Когда человек впервые встречается со своей греховностью, он может испытать ужас, и возможны два исхода — самоубийство или покаяние. Покаяние — это отвержение некоторых частей своего наличного «Я» и принятие духовного «Я».

Пастырь «может в разной форме показать целительность следования законам духовной жизни. Он может поддержать голос духовного «Я» человека на его языке. При этом большую роль играет соотнесение трех языков — евангельского, психологического и собственно языка самого пришедшего человека». Для пастыря, «как и для верующего терапевта, необходимо также внутреннее послушание Божьему голосу в себе. Таким образом, диалог в христианской терапии — это соединение двоих в Боге, их одновременная неслиянность и нераздельность, открытость двоих для получения благодатной помощи». [36]

В вопросах психиатрии и психотерапии, думается, необходимо ориентироваться не только священникам, но и активным мирянам, которые вольно или невольно несут окружающим их людям знания о Боге, Церкви, христианстве, способствуют воцерковлению людей, готовят их к первой, серьезной встрече со священником. Сколько бед, душевных повреждений, даже духовной прелести происходит оттого, что и священники и миряне часто впадают в заблуждение, не отличая в человеке одержимость демоническими силами, от греховности и страстности, а последние, в свою очередь, от психических заболеваний, требующих совершенно иного подхода.

 Ñóùåñòâóþò ëè

«êðèòåðèè íîðìàëüíîñòè»?

Определение нормы психического здоровья относится к числу самых сложных вопросов современной психологии. Однако нередко в церковной среде можно встретить людей, которые начинают верить в свою «ненормальность», поскольку такое определение дал (или подтвердил) пастырь, духовник. [37]

В Настольной книге священнослужителя существует такое предостережение по поводу постановки диагноза «ненормальности» тому или иному человеку со стороны пастыря:

«За пределы нормы интеллектуального развития человека в равной степени выходят и слабоумие и гениальность. Точно так же отклонением от некоторой интуитивно понимаемой душевной нормы могут считаться и одержимость и блаженство. Поэтому пастырь-исповедник должен обладать собственно духовным опытом, христианской интуицией, знанием основ православной традиции душепопечительства и быть знакомым с некоторыми, пусть даже самыми общими, основами психиатрии. Но и в этом случае суждение о психическом здоровье прихожанина должно выноситься им с сугубой осторожностью и с учетом всех возможных индивидуальных особенностей каждого конкретного человека». [38]

Одним из наиболее ярко выраженных критериев нормальности можно считать, с определенной долей условности, приспособленность.

«Но приспособленность — полагает митрополит Антоний Сурожский, — понятие очень сложное. Потому что можно приспособленность видеть в том, что ты — точно такой, как все. Но можно видеть ее и в обратном, то есть в том, что у тебя достаточно личного, объективного суждения, чтобы противостоять всем — но с какой-то закономерностью: не просто лягаться вправо и влево, а произносить суждение и соответственно действовать. Между этими двумя крайностями есть масса оттенков, но так или иначе нормальность всегда определяется той или иной формой приспособленности, и это очень относительное определение, потому что оно чисто практическое. Например, на основании такого определения можно сказать, что целый ряд великих людей и святых были ненормальны; в конечном же итоге они-то и были нормальны, а мы — нет.

Но когда мы можем рассматривать человека как достаточно нормального, встает вопрос о его ответственности, об ответственности за его поступки по отношению к людям, по отношению к Богу». [39]

Известное неуважение к так называемым «критериям нормальности» высказывали еще старые авторы. Так, французский психиатр Кюльер говорил, что «в тот самый день, когда больше не будет полунормальных людей, цивилизованный мир погибнет, погибнет не от избытка мудрости, а от избытка посредственности». А по ироничному замечанию итальянского психиатра Чезаре Ломброзо, «нормальный человек — это человек, обладающий хорошим аппетитом, порядочный работник, эгоист, рутинер, терпеливый, уважающий всякую власть, животное». [40]

По замечанию Д. Е. Мелехова, многие гениальные люди оставались таковыми не благодаря, а вопреки своим психоболезням, за счет реализации своих творческих возможностей.

 «По формальным признакам почти каждому гению можно поставить психиатрический диагноз, что и делалось неоднократно. Так сонмом психиатров в 20‑е годы были вынесены диагнозы: Пушкину — психопатия, Л.Толстому — шизофрения, Тургеневу — истерия, Достоевскому — эпилепсия. Клиническая картина в данном случае вполне накладывалась на душевную жизнь писателей. Но психиатры не могли заметить главного: душа гения не вмещалась в рамки категорий психиатрии». [41]

Однако, существует качественно иное понимание нормы. Это происходит в случае различения понятий «человек» и «личность». Тогда последнее можно рассматривать как инструмент, орган, орудие человеческой сущности.

«В этом случае характеристика личности, ее «нормальность» или «аномальность» будет зависеть от того, как служит она человеку, способствует ли ее позиция, конкретная организация и направленность приобщению к родовой человеческой сущности или, напротив, разобщает с этой сущностью, запутывает и усложняет связи с ней. Таким образом, понятие нормы приобретает иную адресность и вектор: не к статистике, адаптации и т.п., а к представлению о человеческой сущности, к образу человека в культуре. Другими словами, проблема нормального развития личности ставится в зависимость от проблемы нормального развития человека. Последнее, в самом общем виде, понимается как такое развитие, которое ведет к обретению человеческой сущности, к соответствию понятию «человек».

«Когда речь идет о развитии человека, тогда как личность, согласно предложенному пониманию — специфический инструмент, орудие этого развития. И как инструмент оценивается в зависимости от того, как служит своему назначению, способствует или нет приобщению человека к его сущности. В свою очередь, личность необходимо разделять, разводить с «психическим», на чем настаивал А. Н. Леонтьев, говоря о «личностном» как об особом измерении. Поэтому человек может быть вполне психически здоровым (хорошо запоминать и мыслить, ставить сложные цели, быть деятельным, руководствоваться осознанными мотивами, достигать успехов, избегать неудач и т.п.) и одновременно — личностно ущербным, больным (не координировать, не направлять свою жизнь к достижению человеческой сущности, разобщаться с ей, удовлетворяться суррогатами и т.п.). Кстати, если говорить о тенденциях современного общества, то надо признать, что для все большего количества людей становится характерным именно этот диагноз: психически здоров, но личностно болен». [42]

Следует обратить внимание на то, что опытные православные психиатры свидетельствуют: большинство психических патологий является ничем иным, как запущенной формой тех или иных греховных страстей (гордости, тщеславия, самомнения, сребролюбия, блуда, уныния и т.д.), отбрасывающих человека за грань общепринятых понятий о благоразумии и правильной самооценке. Поэтому изучение характеристик тех или иных патологических групп может стать довольно весомым подспорьем в работе над искоренением своих страстей.

«Верующий человек, живущий здоровой духовной жизнью, – пишет профессор Д. Е. Мелехов, – постоянно контролирует себя, состояние своего сердца, слышит голос совести, по мере духовного роста осознает свои грехи, может тяжело переживать раскаяние («плач о грехах»). Но в молитве, в покаянии, в Литургии находит облегчение, освобождение и радость («печаль, которая от Бога, производит неизменное покаяние ко спасению» — ведет к духовному выздоровлению). Совсем иная «печаль мирская» — депрессия, которая не проходит от молитвы и покаяния, приводит человека в состояние тоски, отчаяния, уныния, «производит смерть», вызывает мысли о самоубийстве.

Желательно, чтобы пастырь показал пришедшему к нему болезненный характер такой депрессии, является ли она результатом чрезмерной реакции на ту или иную потерю (близких людей, дорогих вещей, состояния), на тяжелое физическое заболевание, или результатом нарушения мозговой деятельности, витальной депрессии, эндогенной, циркулярной или даже шизофренической (т. е. происходит «от природы», «от естества»). В таких случаях необходимо, кроме лекарственной терапии, постоянно и терпеливо напоминать больному, что это болезнь, и она пройдет. Аффективные психозы теперь доступны терапии.

Также необходимо привести больного к сознанию болезни при противоположных состояниях — возбуждения, переоценки своих сил, горделивых, бредовых мыслей о своем богатстве, об исключительных способностях, об изобретении мирового значения, об исключительном понимании сути вещей и явлений, и праве всех учить, обличать. В этих случаях задача длительного и упорного лечения — привести больного к самокритичной оценке своего состояния».

Считаем необходимым привести еще одно замечание, обращенное непосредственно к пастырю, духовнику. По мнению проф. Д. Е. Мелехова,

«ему необходимо учитывать индивидуальные особенности характера и темперамента людей и внимательно относиться к проявлению психических заболеваний, помня, что человек свободен только в своей духовной сфере и сознательном выборе своего пути к Богу или отвержении Его. Но в сфере душевной он детерминирован (современная наука раскрывает биохимические, эндокринные, генетические и церебральные механизмы, которые обуславливают душевный склад человека). Об этом же говорит весь подвижнический опыт, свидетельствуя, что изменить свой характер, аффекты, страсти и пристрастия можно только посредством длительной упорной работы над собой, системой аскетических приемов, влияющих как на психику, так и на соматику, как на душу, так и на тело. Всякая мысль о произвольности и легкости изменения своей природной организации признается необоснованной, продиктованной только лишь отсутствием духовного опыта.

Итак, в каждом отдельном случае душевного расстройства пастырь должен действовать с особой осторожностью, проникшись духом сострадания, внимания и внутреннего такта, без ложного оптимизма и самоуверенности».

Íåæåëàíèå ïðèçíàòü

ñåáÿ äóøåâíîáîëüíûì

 «Духовник, предполагающий или знающий о наличии душевного недуга у своего пасомого, призван помочь больному правильно отнестись к психической болезни, осознать ее и активно ей противостоять, призывая его в необходимых случаях обращаться за помощью к врачу. Знание биологических законов развития психического заболевания поможет духовнику осмыслить и истолковать состояние исповедника не только духовно-мистически, но и в совокупном личностном многообразии, учитывая сложную систему взаимоотношений телесной, психической и духовной сфер бытия». [43]

Однако, как правило, душевнобольные люди признать себя таковыми не хотят. Более того, они принципиально отказываются от врачебной помощи. Причины такого положения вещей видятся в следующем:

– искреннее непонимание своего состояния и необходимости обращения за помощью;

– духовная гордыня («меня может исцелить только Господь!»);

– ложный стыд, мешающий признать себя «ненормальным» (просто гордыня);

– недоверие к неверующим врачам (психологам, психотерапевтам);

– нежелание работать над собой, пересматривать свои взгляды, менять сложившиеся стереотипы, сложившийся невротический взгляд на мир и ценности.

 «Будучи больными, – пишет протоиерей Владимир Воробьев, – они хотят чувствовать себя здоровыми и не осознают свою болезнь. Это наиболее трудные случаи. Священник должен объяснить человеку, что болезнь душевная — это не позор. Это вовсе не какое-то вычеркнутое из жизни состояние. Это крест. Такой человек чего-то не может делать так, как делают здоровые люди. Но он может смиряться и должен смиряться. Он многого не понимает, но должен слушаться. И если такому больному удастся объяснить, что он должен смиряться, тогда все в порядке. Он обязательно реабилитируется и сможет жить в Церкви благополучно. Для него не закрыто ни Царство Божие, ни жизнь благодатная. Если же такой человек смиряться не хочет, будет в своих психических срывах навязывать священнику психически нездоровую атмосферу, тогда беда. Таких людей обязательно надо лечить. Они очень часто говорят:

— А почему вы благословляете пить таблетки? Разве от душевного заболевания можно лечить таблетками? Я вот пришла в Церковь, прошу благодати Божией, хочу, чтобы Бог исцелил мою больную душу. А почему вы посылаете к врачам? Что, благодать Божия не действует?

Благодать Божия действует, и любого, даже самого больного человека, Бог может в одно мгновение исцелить от любой болезни. Хромого может сделать целым, слепого может сделать зрячим, а психически больного может сделать здоровым. Это безусловно. Но почему же Господь не делает этого? Вот ты хромой и хромай всю жизнь. Почему? А потому, что Господь тебя смиряет таким образом, потому, что Богом положен на тебя такой крест. А, может быть, ты сам себе этот крест когда-то выбрал.

Надо смиряться. Вот тебе не дано видеть двумя глазами, а только одним. А ты будешь глухой... Точно так же с любой другой болезнью, и с психической тоже. Господь может тебя исцелить. Но сегодня или, может быть, всю жизнь, Он хочет, чтобы ты обращался за помощью к врачу. Это вовсе не значит, что тебе не надо причащаться, и что это тебе вместо Причастия.

Нужно уметь объяснить человеку, что он должен слушаться, смиряться, должен признать себя больным и согласиться на свою больную участь. Духовная жизнь только тогда возможна, когда человек согласится признать истинное положение вещей и смирится, согласится жить с тем крестом, который Господь дал ему».

Врач-психиатр Н. Д. Гурьев приводит примеры наиболее часто возникающих препятствий и помех в беседах психотерапевта с больными и соответствующих антитезисов означенным тенденциям. Можно предложить их читателю, несколько дополнив их в контексте обсуждаемой проблемы:

«1. Попытка втянуть врача в спор о предмете беседы. — Любое настояние на своей правоте с твоей стороны неуместно и несвоевременно, т.к. зная, что правильно, а что неправильно, он не попал бы в беду и не искал бы помощи.

2. Попытка обосновать желание не следовать рекомендациям врача и не доверять ему, выявив его недостаточную компетентность, не имеющую отношения к теме беседы. — Ты ведь пришел для обсуждения своих проблем, а не для выяснения интересов врача и его мнений по каким бы то ни было вопросам.

3. Провоцирование врача на «передозировку» информации быстрым осмыслением без принятия обсуждаемого. — Давай будем следовать предлагаемому мною, а не тобою плану.

4. Выяснение конечной цели бесед врача с последующим отказом от нее как от непосильной. — Для понимания цели потребны труд и время.

5. Обсуждение духовных достоинств врача, впутывание его в бесконечные разговоры о «вычитках», беснованиях, высказываниях духовно опытных старцев с целью уйти от решения той проблемы, с которой он пришел к врачу. — Сам доктор не нуждается в помощи пришедшего, а последний может либо разбираться в огромном блоке околодуховных вопросов, либо с медицинской помощью попытаться разобраться, что же происходит с ним на самом деле, в чем причина внутренних затруднений. Как правило, в этом случае обращению чаще всего предшествуют многократные посещения самых различных специалистов.

6. Прямое «заражение» врача своими качествами (грехами). — Внимание врача к себе и готовность противостоять тем грехам, которые замечены у больных, сознавая и свою личную доступность греху». [44]

Возникновение любой болезни, в том числе и психической, у верующего человека может вызвать потребность духовного осмысления, ниспосланного Богом испытания.

«В болезни человек, призвав на помощь близких и духовного отца, имеет возможность сосредоточенно подумать, проверить свою жизнь, вспомнить ошибки и падения, которые могли послужить причиной болезни. Исправляя через покаяние последствия прегрешений, верующий, таким образом, использует время болезни для духовно-нравственного очищения и усовершенствования.

Смиренное приятие болезни, терпеливое несение страданий, надежда на помощь не только врачей, а в первую очередь Того, Кто силен врачевать все болезни, характерны для истинно верующего христианина. Именно такое отношение к болезни открывает возможность духовного возрастания, смягчает труднопереносимые страдания, является источником утешения, самопознания и духовного подъема в несчастье». [45]

Если пастырь усмотрел наличие конкретного душевного заболевания у своего пасомого, что является одним из ответственнейших моментов его работы, далее он может ставить перед больным (соответственно его болезни и силам) те или иные задачи. Именно диагностика и определение отклонений в душевном состоянии больного как психического заболевания с точки зрения медицины, а не духовно-душевной патологии в традиционно-православном понимании, врачуемой покаянием и Таинствами, является первым этапом на пути исцеления, на пути, где любая ошибка пастыря может обернуться самыми трагичными последствиями.

Ïðàêòè÷åñêè íåîáõîäèìûå

â ïàñòûðñêîé ïðàêòèêå

ïñèõîëîãè÷åñêèå è

ïñèõîòåðàïåâòè÷åñêèå

çíàíèÿ

Для полее полного и глубокого понимания различного душевного устроения людей, обращающихся за помощью к священнику, ему необходимо иметь представление о многообразии человеческих характеров, темпераментов, личностных особенностей. Необходимо иметь в виду: если перечисленные свойства не совпадают с теми, которые присущи самому священнику, ни в коем случае нельзя «перевоспитывать» человека «под себя». Для Бога каждый человек дорог и драгоценен в своей уникальности и неповторимости.

В своих требованиях к каждому конкретному человеку пастырю желательно учитывать эти особенности. Требования духовника, которые могут быть обоснованными и уместными для одного типа темперамента, могут стать предметом преткновения для другого.

Иное дело, иной подход, если мы имеем дело с психопатиями. Само значение слова «психопатия», по своему морфологическому строению отражает суть вопроса («психе» – душа, «патос» – склонность [46] ). Психопатия – это дисгармоничный склад психики, стоящий между акцентуированной личностью (т.е. личностью с преимущественно выраженными чертами того или другого типа) и собственно психозом. Это такие аномалии характера, которые определяют психический облик индивидуума, накладывая на весь его душевный склад свой властный отпечаток. Наиболее ярко выраженным фактором психотической личности является его социальная дезадаптация [47] , что выражается или в неспособности устанавливать отношения с людьми, или в постоянной конфликтности этих отношений. В противовес психопатиям, акцентуации характера могут проявляться не всегда и не везде. Однако крайние проявления и первого и второго требуют со стороны больного трезвой оценки и покаяния, которое не только «снимает» с души последствия поступка, но и таинственным образом реально расторгает власть демонических сил, оказывающих давление на душу в реактивных состояниях. В отличие от секулярной, безрелигиозной, не учитывающей благодатного фактора в исцелении душевной болезни, христианская и пастырская психотерапия своей конечной целью имеет через воссоздание цельной личности движение к состоянию онтологической примиренности с Богом и жизни по установленным Им законам, являющимися номинальными рамками душевного здоровья.

Èíäèâèäóàëüíîñòü ïîäõîäà

Об индивидуальности пастырского подхода к каждому из пасомых, о необходимости близкого личного знакомства с устроением каждого духовного чада прежде начала их практического окормления советовали многие святые отцы. Вот что говорит по этому поводу преп. Иоанн Лествичник:

«Добрый воевода должен ясно знать состояние и устроение каждого из подчиненных. Может быть, некоторые из дружины его могут вместе с ним перед полком сражаться за всех сподвижников, может быть, есть способные к единоборству, которых должно возводить на путь безмолвия». [48]

В практической деятельности пастыря, в опыте реальных отношений с верующими людьми, могут встретиться жизненные ситуации, в которых шаблонность, формализм подхода в отношении конкретного пасомого, настаивание на необходимости беспрекословного исполнения данного «благословения» и «послушания» могут привести к душевному надлому. Иногда человек не может выполнить то или иное благословение или послушание не по греховности или упрямству, а по причине того, что его особенности восприятия окружающего мира и реагирования на него иные относительно восприятия священника, дающего послушание или благословение.

Известны случаи, когда священник жизнерадостного, коммуникабельного склада характера, без труда выполняющий сложные задачи в общественной сфере, дает подобное послушание замкнутому, закрытому на мир, осторожному человеку, который, как правило, с ним не справляется.

Или еще пример. Молитвенный батюшка благословляет на «отсечение своей воли» и молчальническую жизнь человека, который не способен, по особенностям своего характера, к жизни созерцательной, но более склонен к деятельному служению. Настаивание со стороны священника и искренняя неспособность к «послушанию» со стороны доверившегося ему человека, провоцируют возникновение конфликта, а затем разочарование и разрыв. Если же учитывается вышеупомянутая разность, если воспитание духовного чада, послушника происходит с учетом этих личностных особенностей, с подстройкой под его видение и способности на конкретном этапе духовного окормления, поставленные цели достигаются гораздо быстрее.

Процесс творческого изучения психиатрии, психотерапии, клинического постижения литературы и искусства лежит в основе «Терапии Творческим Самовыражением», интереснейшего метода лечения душевных проблем, разработанного М. Е. Бурно.

«Уже в самом начале врачебно-психиатрической работы я давал пациентам с душевными трудностями, читать-изучать мои любимые книги. [49] В сложных местах этих книг мы вместе разбирались, уточняли особенности, характеры друг друга, размышляя, где и как вот такой характер стоит попытаться с пользой применить, чтобы жить «по себе», в целебной творческой одухотворенности». [50]

Изучая характериологические особенности, свойственные разным людям, пастырь узнает о разности людей, непохожести их душевных проявлений и творческих потенциалов. То, что в обычной жизни считается помехой, на самом деле может принести огромную пользу. В процессе такого изучения можно с удивлением отметить для себя, к примеру, что

«патологическая душевная слабость, недостаточность, может быть одновременно высокой творческой общественной ценностью, так как без этой слабости невозможна диалектически с нею связанная сила. Остается стараться делать то свое сильное, к чему предрасположен по природе, и не делать того, что, при громадной затрате времени и сил, все равно будет получаться, во всяком случае не лучше, чем у других» (М. Е. Бурно).

Ниже приводятся примеры особенностей личностного устроения людей, выявленные в психологической науке и встречаемые в современной церковной жизни, а также варианты решения тех или иных затруднений, встречающихся в пастырской практике.

Òåìïåðàìåíò

Одной из самых древних классификаций является выделенная Гиппократом классификация по принципу темпераментов: сангвиник, флегматик, холерик и меланхолик.

Сангвиник — характеризуется высокой активностью, энергичностью, живостью движений и богатством выразительных движений, мимики. Общителен, при необходимости легко меняет одно занятие на другое. В проблемных ситуациях реагирует адекватно и конструктивно. Любит точность, основательность, объективность. Обычно хорошо обучаем. При неблагоприятных условиях и отсутствии воспитания у сангвиника могут развиться поспешность, поверхностность, легкомыслие. Наиболее характерный пример сангвиника — ребенок.

Некоторые психотерапевтические методики направлены на то, чтобы возродить, обрести в глубинах душевной жизни ощущение детской непосредственности и чистоты восприятия окружающего мира и жизни. Сангвинистическая радость — вот награда, которая следует за этим сложным процессом возвращения к себе.

Флегматик — тип темперамента, характеризующийся спокойствием и ровным настроением. Обычно он медлителен и рассудителен. В работе последователен и терпелив. Не склонен к товариществу, предпочитает одиночество. Общение сводит к выяснению «главного». Верен себе и своему кругу. Флегматика можно убедить только логическими доводами.

Холерик — активный, энергичный, быстрый, резкий, порывистый, безудержный. Обычно он склонен к быстрым сменам настроения, вспыльчивый, подвержен эмоциональным срывам, иногда агрессивен.

Меланхолик — его характеризуют низкий уровень психологической активности, замедленность движений, сдержанность речи и быстрая утомляемость. Никогда не делает больше того, что ему велено, с готовностью откладывает на завтра то, что можно сделать сегодня. Меланхолика могут отличать высокая эмоциональная активность, глубина и устойчивость эмоций при слабом его внешнем выражении. Могут развиться ранимость, замкнутость.

Для облегчения определения темперамента можно привести таблицу:

               

Сангвиник

               

Флегматик

               

Холерик

               

Меланхолик

Жизненная сила

               

+

               

+

               

+

               

—

Уравновешенность

               

+

               

+

               

—

               

—

Подвижность

               

+

               

—

               

+

               

—

Священник Анатолий Гармаев считает, что

«люди различны по своему темпераменту. Южные народы отличаются своим темпераментом от северных, детский темперамент — от взрослого. Темперамент — это человеческое свойство, он не является грехом.

Стоит только посмотреть, как радуются дети — у них все тело радуется вместе с душою. Это взрослые, будто в панцирь закованы: если душа радуется, то в теле — ни звука. Трудно узнать — радуется человек или нет, он научился владеть своим телом в своей гордости и самодостаточности. Но разве это церковное свойство? — Нет. Церкви свойственна простота. Как святые угодники Божии радовались? Они радовались всем своим существом. Это свойство уже облагороженного темперамента, в котором присутствует полнота телесной, душевной и духовной радости. Такой человек целен в своей радости, а не разделен в скудости каких-то своих установок: «Я православный, я церковный, я не могу ни улыбнуться, ни посмеяться, ни губой шевельнуть, ни рукою подвинуть. Я весь благочестивый до самых корней волос». Радость живая не противна темпераменту, а темперамент не противен благодати». [51]

О влиянии особенностей характера на религиозную жизнь человека говорит митрополит Антоний Сурожский:

«Суровый человек и святым будет суровым, а мягкий человек будет мягким святым. Но суровость без любви — одно, а суровость с любовью — другое. То есть суровость при глубокой любви может превратиться в очень большую строгость к себе, в стройность жизни или хотя бы перестанет быть мучением для других. Судя по тому, что мне приходилось читать, я не думаю, что человек просто делается иным в том смысле, что его природные свойства или дарования меняются на обратные; но все же они меняются. Скажем, мягкость может быть слабостью или состраданием, сочувствием, лаской; и вот, слабость должна уйти, а ласка, сострадание должны ее заменить. Наши свойства сами по себе большей частью нейтральны, и поляризуются в зависимости от того, в какую сторону мы смотрим, каков наш идеал, какова наша направленность». [52]

Повсеместной ошибкой новоначальных христиан, и даже пастырей, занимающихся душепопечением, видится настойчивая попытка психологической ломки себя под один-единственный (якобы православный) тип темперамента — меланхоличный. Такая установка пастыря-духовника или же самоустановка воцерковляющегося человека создает тяжелую, неправдивую атмосферу в жизни церковной. Повсеместно, в храмах, среди послушников монастырей можно наблюдать людей, сориентированных на меланхоличность как на якобы православный тип характера, сломав при этом в себе от Бога данные неповторимые особенности личности.

Важнейшей душепопечительной задачей пастыря по оздоровлению психологической напряженности приходской или монастырской жизни является снятие подобной установочности. Пастырь может помочь человеку раскрыть в себе естественные, Богом данные, человеческие свойства и проявления, при обретении навыка отличия естественно-человеческого от греховного, а также помочь ему раскрыть в себе глубокое, подлинное, уметь ориентироваться на реальное действие.

Õàðàêòåðîëîãè÷åñêèå

îñîáåííîñòè

Священнику (настоятелю, духовнику) в своей деятельности часто приходится встречаться с людьми, которые имеют так называемые акцентуации характера.

Характерологические особенности (акцентуации характера) — чрезмерная выраженность отдельных черт характера и их сочетаний, представляющая крайние варианты нормы, граничащие с психопатиями.

Акцентуации характера свойственна уязвимость личности по отношению не к любым (как при психопатиях), а лишь к определенного рода психотравмирующим воздействиям, адресованным к так называемому «месту наименьшего сопротивления» данного типа характера при сохранении устойчивости к другим. В зависимости от степени выраженности различают явные и скрытые. Акцентуации характера могут переходить из одной в другую под влиянием различных факторов, среди которых важную роль играют особенности семейного воспитания, социального окружения, профессиональной деятельности, физического здоровья. Оформляясь к подростковому возрасту, большинство акцентуаций характера, как правило, со временем сглаживаются, компенсируются. И лишь при сложных психогенных ситуациях, длительно воздействующих на «слабое звено» характера, могут не только стать почвой для острых аффективных реакций, неврозов, но и явиться условием формирования психопатических развитий.

Поскольку акцентуации характера граничат с соответствующими видами психопатических расстройств, их типология базируется на детально разработанной в психиатрии классификации психопатий, отражая, однако, и свойства характера психически здорового человека. На основании различных классификаций (Леонгард К., Ганнушкин П. Б. и др.) выделяются следующие основные типы акцентуаций:

Циклоидный — чередование фаз хорошего и плохого настроения с различным периодом;

Гипертимный — постоянно приподнятое настроение, повышенная психическая активность с жаждой деятельности и тенденцией разбрасываться, не доводя дело до конца;

Лабильный — резкая смена настроения в зависимости от ситуации;

Астенический — быстрая утомляемость, раздражительность, склонность к депрессиям и ипохондрии;

Сенситивный — повышенная впечатлительность, боязливость, обостренное чувство собственной неполноценности;

Психастенический — высокая тревожность, мнительность, нерешительность, склонность к самоанализу, постоянным сомнениям и рассуждательству;

Шизоидный — отгороженность, замкнутость, интроверсия, эмоциональная холодность, проявляющаяся в отсутствии сопереживания, трудностях в установлении эмоциональных контактов, недостаток интуиции в процессе общения;

Эпилептоидный — склонность к злобно-тоскливому настроению с накапливающейся агрессией, проявляющейся в виде приступов ярости и гнева (иногда с элементами жестокости), конфликтность, вязкость мышления, скрупулезная педантичность;

Застревающий (паранойяльный) — повышенная подозрительность и болезненная обидчивость, стойкость отрицательных аффектов, стремление к доминированию, неприятие мнения других и, как следствие, высокая конфликтность;

Демонстративный (истероидный) — выраженная тенденция к вытеснению неприятных для человека фактов и событий, к лживости, фантазированию и притворству, используемым для привлечения к себе внимания, характеризуемая авантюристичностью, тщеславием, «бегством в болезнь» при неудовлетворительной потребности в признании;

Дистимный — преобладание пониженного настроения, склонность к депрессии, сосредоточенность на мрачных и печальных сторонах жизни;

Неустойчивый — склонность легко поддаваться влиянию окружающих, постоянный поиск новых впечатлений, компаний, умение легко устанавливать контакты, носящие, однако, поверхностный характер.

Конформный — чрезмерная подчиненность и зависимость от мнения других, недостаток критичности и инициативности, склонность к консерватизму.

В отличие от «чистых» типов, значительно чаще встречаются смешанные формы акцентуации характера как результат одновременного развития нескольких типических черт и амальгамные (напластование новых черт характера на его сложившуюся структуру).

Ýêñòðàâåðñèÿ — èíòðîâåðñèÿ

Существует также типологическая модель психологической классификации по принципу соотнесения внутреннего и внешнего в человеческом сознании, предложенная К. Юнгом.

В случае, когда чья-либо сознательная ориентация определяется фактами, получаемыми из внешнего мира, человек может быть условно отнесен к экстравертной ориентации.

Экстраверсия характеризуется интересом к внешнему объекту; отзывчивостью и готовностью к принятию внешних событий и ситуаций, желанием влиять на них и находиться под их влиянием, потребностью присоединяться и быть «в», способностью терпеть суматоху и шум любого рода и даже находить в этом радость; постоянным вниманием к окружающему миру, стремлением иметь друзей и знакомых, не очень тщательно их выбирая, и, в конечном итоге, сильной привязанностью к выделенной для себя фигуре, и, следовательно, мощной тенденцией демонстрировать самого себя. Соответственно философия жизни экстраверта и его этика имеют, как правило, в высокой степени коллективную природу с сильной альтруистической чертой, и его нравственное начало, категория совести являются в значительной мере зависимыми от общественного мнения... Его религиозные убеждения могут определяться большинством голосов.

В общем, экстраверт полагается на получаемое из внешнего мира и также не склонен подчинять личные мотивы критической проверке.

У экстравертной личности нет секретов, он не хранит их долго, поскольку делится ими с другими. Если, тем не менее, случается что-то, не могущее быть упомянуто, он предпочтет это забыть. Избегается все, что может сделать тусклым парад оптимизма и позитивизма. Все, о чем он думает, к чему намерен и что делает, производит впечатление уверенности и теплоты.

Психическая жизнь экстраверта разыгрывается снаружи, непосредственно как реакция на окружающую среду. Он живет в других и через других; любое само-общение приводит его в содрогание. Опасности, гнездящиеся во внутреннем диалоге, лучше всего топятся шумом. Если у него даже и есть какой-то «комплекс», он находит убежище в социальном кружении и разрешает себе быть уверяемым (по несколько раз в день), что все в порядке. В том случае, если он не слишком хлопотун, не слишком вторгается в чужие дела, если он не сверхинициативен и не слишком поверхностен, то может с лихвой быть полезным членом сообщества.

Отличительной чертой интроверсии, в отличие от экстраверсии, которая прежде всего связывается с объектом и данными, исходящими из внешнего мира, является ориентация на внутренние личностные факторы.

Человек этого типа мог сказать: «Я знаю, что доставил бы своему отцу величайшее удовольствие, если бы поступил так-то и так-то, но как-то все не получается подумать в эту сторону». Или: «Я вижу, что погода портится, но, несмотря на это, буду действовать согласно своему плану». Этот тип не путешествует ради удовольствия, а всегда с заранее обдуманной идеей... На каждом шагу должны быть получены санкции субъекта, иначе ничего не может быть предпринято или выполнено. Он всегда должен доказывать, что все им делаемое основывается на его собственных решениях и убеждениях, и что никто никогда на него не влияет, а он не стремится кому-то понравиться или примирить чье-то лицо или мнение.

Естественно, интровертное сознание может быть достаточно хорошо осведомлено о внешних условиях, но субъективные факторы оказываются решающими в качестве движущей силы, мотива. В то время как экстраверт реагирует на то, что приходит субъекту от объекта (внешняя реальность), интроверт связан, главным образом, с впечатлениями, вызываемыми объектом у субъекта (внутренняя реальность).

Интроверт не идет вперед, не приближается, он как будто бы находится в постоянном отступлении перед объектом. Он держится в стороне от внешних событий, не вступает в них, сохраняя отчетливую неприязнь к обществу, как только оказывается среди большого количества людей. В большом собрании он чувствует себя одиноким и потерянным. Чем многолюдней коллектив, тем сильнее возрастает его сопротивление. Он ни в малейшей степени не стремится быть «с ним» и не проявляет никакого радостного энтузиазма от людской сплоченности. Он человек необщительный. Он все делает своеобычным образом, забаррикадировавшись от влияния со стороны... Он легко становится недоверчивым, своевольным, часто страдает от неполноценных чувств и по этой причине всегда завистлив. Он противостоит миру с тщательно разработанной оборонительной системой, составленной из добросовестности, щепетильности, педантичности, умеренности, бережливости, осторожности, болезненной совестливости, твердогубой честности и прямоты, вежливости и открытого недоверия... В нормальных условиях он пессимистичен и озабочен, потому что мир и люди в нем ни капельки не добры к нему, но, наоборот, стремятся его сокрушить...

Его собственный мир — это безопасная гавань, заботливо выращенный за крепкой стеной сад, закрытый для публики и спрятанный от любопытных глаз. Самой лучшей остается своя собственная компания.

Неудивительно, что интровертная установка часто рассматривается как эгоцентрическая, эгоистическая и даже патологическая. Но, по мнению Юнга, такое отношение отражает обычное пристрастие экстравертной установки, которая, по определению, убеждена в превосходстве объекта.

«Никогда не следует забывать, — пишет К. Юнг, — а экстравертное воззрение забывает это слишком легко, — что всякое восприятие и познание обусловлено не только объективно, но и субъективно. Мир существует не только объективно, но и субъективно. Мир существует не только сам по себе, и в себе, но и так, как он мне является. Да, в сущности, у нас даже совсем нет критерия, который помог бы нам судить о таком мире, который был бы неассимилируем для субъекта. Упустить из виду субъективный фактор значило бы отрицать великое сомнение в возможности абсолютного познания. Его повело бы на путь того пустого и пошлого позитивизма, который обезобразил конец прошлого и начало нынешнего века, и, вместе с тем, к той интеллектуальной нескромности, которая предшествует грубости чувств и столь же тупоумной, сколь и претенциозной насильственности. Переоценивая способность к объективному познанию, мы вытесняем значение субъективного фактора, даже прямое значение субъекта как такового».

Под «субъективным фактором» Юнг понимает «тот психологический акт или ту реакцию, которые сливаются с воздействием объекта — в новое психическое состояние». Например, раньше обычно думали, что так называемый научный метод полностью объективен, но теперь стало ясно, что наблюдение и интерпретация любых данных искажаются субъективной установкой наблюдателя, который неизбежно втягивает в само исследование и свои собственные ожидания и свое психологическое предрасположение.

Юнг указывает, что наше знание прошлого зависит от субъективных реакций тех, кто переживает и описывает происходящее вокруг них. В этом смысле субъективность представляется как реальностью, прочно основанной на традиции и опыте, так и ориентацией по отношению к объективному миру. Другими словами, интроверсия не менее «нормальна», чем экстраверсия.

Конечно, и экстраверсия и интроверсия являются относительными. Там, где экстраверт видит интроверта асоциальным, неспособным или неготовым адаптироваться к «реальному» миру, интроверт осуждает экстраверта как пустого, лишенного внутренней глубины. Суждения по поводу той или иной установки в равной степени высказываются и той и другой стороной, поскольку каждая обладает своей силой и имеет свои слабости. [53]

В отношениях с людьми священнику необходимо учитывать немаловажный фактор внутренней или внешней ориентированности людей.

В контексте церковной жизни в определенном смысле можно утверждать, что экстраверты — люди, ориентированные более на деятельное служение, интроверты — на созерцательное. Наиболее типичным примером первого и второго в контексте Евангельской истории могут быть Марфа и Мария. По толкованию святых отцов, служение и первой и второй были угодны Христу Спасителю. Однако важным и необходимым является контекст— умение вовремя перестроиться сообразно изменению ситуации. На священнике лежит ответственнейшая задача по коррекции поведения людей, для которых крайние проявления экстраверсии или интроверсии могут стать помехой на путях решения возникающих жизненных ситуаций.

Далее

[1]  См. Настольная книга священнослужителя, т. 8, изд. Московской Патриархии, стр. 304–329.

[2]  Схимонах Илларион. «На горах Кавказа», М., 1909 г., стр. 205–206.

[3]  Святитель Игнатий Брянчанинов. Том первый. Аскетические опыты., стр. 480.

[4] о. Б. Ковалевская. Психология и отношение к больному человеку, Московский Психотерапевтический Журнал, № 4, 1997 г., стр. 46–47

[5]  Настольная книга священнослужителя. Изд. Московской Патриархии, 1998, стр. 307.

[6]  П. А. Смирнов. Жизнь и учение преосвященного Феофана Вышенского затворника, стр. 191.

[7]  Прот. Владимир Воробьев. «Покаяние, исповедь, духовное руководство». «Свет Православия», 1997 г.

[8]  Там же.

[9]  В моей работе еще не раз будут упомянуты термины «психоаналитический», «психоанализ». В психологической науке он употребляется исключительно для обозначения конкретного психотерапевтического метода, основание которому положил Зигмунд Фрейд. В пастырской психологии и психотерапии уместно более широкое понимание: анализ психического состояния человека.

[10]  Архимандрит Киприан (Керн) «Православное пастырское служение».

[11]  Душеполезные поучения Аввы Дорофея... стр. 6.

[12]  Епископ Варнава (Беляев). Основы искусства святости. Т. 1, отд. I, гл. 2, § 2.

[13]  Святитель Феофан Затворник. Начертание христианского нравоучения, стр. 475. Жирным шрифтом обозначены слова, выделенные в тексте Свт. Феофаном.

[14] Святитель Феофан Затворник. Начертание христианского нравоучения, стр. 7.

[15]  Московский Психотерапевтический Журнал, № 4 за 1997 г., стр. 28–29.

[16]  Православная Церковь свидетельствует. Исцеления истинные и ложные..., Пермь, 1998 г.

[17]  Начала христианской психологии, М., 1995, стр. 206.

[18]  Подробнее об этом в главе «Психологические защиты».

[19]  Московский Психотерапевтический Журнал, № 4 за 1994 г., стр. 166–168.

[20]  Норман Пил. Энергия позитивного мышления, М., 1998 г.

[21]  Православная Церковь свидетельствует. Исцеления истинные и ложные..., Пермь, 1998 г.

[22]  Тем более православных, воспитанных на полемических брошюрах перестроечного времени, типа: «Осторожно, экстрасенсы!», «Гипноз — дьявольская сила» и т.п., в которых слово «психотерапия» с легкой руки авторов дискредитировано соседствовом со словами «зомбирование», «кодирование», «сатанинская сила».

[23]  Виктор Аксючиц. По сенью Креста, стр. 269.

[24]  Начала христианской психологии, М., «Наука», 1995 г., стр. 123.

[25]  Джеймс Бьюдженталь. Наука быть живым. М., «Класс», 1998 г.

[26]  Р. Мей. Искусство психологического консультирования. НФ «Класс», стр.34.

[27]  Р. Дилтс. Изменение убеждений с помощью НЛП, НФ «Класс», стр. 56.

[28]  Роберт Дилтс. Изменение убеждений с помощью НЛП, НФ «Класс», 1997 г., стр. 57–59.

[29]  Начала христианской психологии, М., 1995, стр. 103–104.

[30]  Д. А. Авдеев. Беседы с православным психиатром, М., 1998.

[31]  Основным признакам отличия психотерапевта от шарлатана, мага, гуру и оккультиста посвящена отдельная глава этой книги.

[32]  Виктор Аксючиц. По сенью Креста, стр. 269.

[33]  Московский Психотерапевтический Журнал, № 4 за 1997 г., стр. 28–29.

[34]  Начала христианской психологии, М., «Наука», 1995, стр. 5–6.

[35]  Маниакально-депрессивный психоз и явления близкие к нему.

[36]  Московский Психотерапевтический Журнал, № 4 за 1994 г., стр. 194–195.

[37]  Не так давно ко мне обратилась паломница, которая рассказала, как она, прочитав в учебнике по психиатрии клиническое описание симптомов шизофрении, приехала к своему духовнику разрешить свои сомнения по поводу кажущегося наличия у нее этого заболевания. После того, как духовник (неизвестно на каком основании) подтвердил ее убеждение по этому поводу, шизофренические симптомы стали прогрессировать.

[38]  Настольная книга священнослужителя. Изд. Московской Патриархии, 1998, стр. 309.

[39]  Московский Психотерапевтический Журнал, № 4 за 1994 г., стр. 162–163.

[40]  Цит. По Б. С. Братусь. Образ человека в гуманитарной, нравственной и христианской психологии. «Вопросы психологии» № 5, 1997.

[41]  В. Аксючиц. Под сенью Креста, стр. 265.

[42]  Б. С. Братусь. Образ человека в гуманитарной, нравственной и христианской психологии. «Вопросы психологии» № 5, 1997.

[43]  Настольная книга священнослужителя. Изд. Московской Патриархии, 1988, стр. 314.

[44]  Н. Д. Гурьев. «Страсти и их воплощение в соматических и нервно-психических болезнях», «Свет Православия», 1998 г.

[45]  Настольная книга священнослужителя. Изд. Московской Патриархии, 1988, стр. 307.

[46]  Другое значение — «сильное, глубокое чувство, близкое к страданию».

[47]  Неуживчивость в отношениях с людьми.

[48]  Преп. Иоанн Лествичник. Слово к пастырю, гл. 7, п. 4.

[49]  По психологии и психотерапии — и. Е.

[50]  М. Е. Бурно. Терапия Творческим Самовыражением. Московский Психотерапевтический журнал, № 1, 1999 г.

[51]  Священник Анатолий Гармаев. Пути и ошибки новоначальных (беседы в паломническом рейсе), «Свет Православия», Готовится к изданию в 1999 г.

[52]  Московский Психотерапевтический Журнал, № 4 за 1994 г., стр. 164–165.

[53]  Психология и психоанализ характера. Сборник под ред. Д. Я. Райгородского

ФОРМЫ И МЕТОДЫ ПАСТЫРСКОЙ РАБОТЫ С ЛЮДЬМИ, ИМЕЮЩИМИ ХАРАКТЕРОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ

Людей, имеющих характерологические особенности, можно условно подразделить на группы и типы, и к каждой из них требуется особый индивидуальный подход.

Ниже мы приводим основные поведенческие признаки людей, имеющих характерологические особенности и некоторые замечания по формам пастырского применения в каждом конкретном случае.

Вполне уместно предварить дальнейшую часть книги словами Евангелия: «Кто же скажет брату своему «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф. 5, 22).

Многие употребляемые в психиатрии термины в бытовой, разговорной речи несут несколько иные смысловые оттенки. Пастырь, как уже было упомянуто выше, должен остерегаться опрометчиво и сходу ставить всякого рода «клише» и «диагнозы» своим пасомым. Умноженная на обостренное восприятие подобная постановка диагнозов может создавать психологические препятствия для свободного выхода из своего болезненного состояния.

Приводимая классификация не является отражением собственно психических заболеваний в их развернутом виде. Так, из циклоидов не всегда получаются маниакально-депрессивные психотические больные, как и из шизоидов – шизофреники. Знание отслеженных в научной психиатрии психопатий поможет пастырю более тонко и корректно отнестись к своим подопечным, подсказать выход из создавшегося тупика религиозной жизни, содействовать своим советом более эффективной адаптации в семейной и трудовой жизни.

Группа циклоидов

Депрессивные

В чистом виде эта группа немногочисленна. Речь идет о лицах с постоянно пониженным настроением. Картина мира как будто покрыта для них траурным флером, жизнь кажется бессмысленной, во всем они отыскивают только мрачные стороны. Это прирожденные пессимисты. Всякое радостное событие сейчас же отравляется для них мыслью о непрочности радости, от будущего они не ждут ничего, кроме несчастья и трудностей, прошлое же доставляет только угрызения совести по поводу действительных или мнимых грехов, совершенных ими.

Они чрезвычайно чувствительны ко всяким неприятностям, иной раз очень остро реагируют на них. Кроме того, какое-то неопределенное чувство тяжести на сердце, сопровождаемое тревожным ожиданием несчастья, преследует многих из них постоянно. Другие никак не могут отделаться от уверенности в своей собственной виновности, окрашивающейся для них чрезвычайно тяжелым чувством воспоминания о самых обычных поступках юности.

Им часто кажется, что окружающие относятся к ним с презрением, смотрят на них свысока. Это заставляет их сторониться других людей, замыкаться в себе. Иной раз они настолько погружаются в свое самобичевание, самокопание, так непохожее на радостотворный плач покаяния, являющийся сердцевиной душевного делания в святоотеческом понимании, что совсем перестают интересоваться окружающей действительностью, делаются к ней равнодушными и безразличными. Вечно угрюмые, мрачные, недовольные и малоразговорчивые, они невольно отталкивают от себя даже сочувствующих им, замыкая тем самым создаваемый ими порочный круг «меня никто не любит».

 Однако за этой угрюмой оболочкой может теплиться доброта, отзывчивость и способность понимать душевные движения других людей. В тесном кругу близких, окруженные атмосферой сочувствия и любви, они приоткрываются: делаются веселыми, приветливыми, разговорчивыми, даже шутниками, для того, однако, чтобы, едва проводив своих гостей или оставив веселое общество, снова приняться за мучительное копание в своих душевных ранах.

Во внешних их проявлениях, в движениях, в мимике большей частью видны следы какого-то заторможения: опущенные черты лица, бессильно повисшие руки, медленная походка, скупые, вялые жесты – от всего этого так и веет безнадежным унынием. Какой бы ни была работа, деятельность по большей части им неприятна, и они скоро от нее утомляются. Кроме того, в сделанном они замечают преимущественно ошибки, а в том, что предстоит – столько трудностей, что в предвидении их невольно опускаются руки. К тому же большинство из них обычно неспособно к продолжительному волевому напряжению и легко впадает в отчаяние. Всякая работа под чьим-либо волевым началом воспринимается ими как нарушение их свободы, подавление личности, однако, если им будет предоставлена инициатива самостоятельных действий, они, как правило, не оправдывают доверия и показывают неспособность трудиться самостоятельно. Все это делает их крайне нерешительными и неспособными ни к какой действенной инициативе.

У некоторых из описываемых нами людей внутренняя угнетенность и заторможение до некоторой степени компенсируются направленным вовне волевым напряжением, чрезвычайно трудно, однако, им дающимся: нередко можно видеть, как в минуту усталости или ослабления воли с них спадает надетая на действительное «Я» маска, обнажая подлинное их лицо,— и место веселого балагура занимает полный безнадежного внутреннего отчаяния меланхолик.

Часто такого рода люди уже в детстве обращают на себя внимание своей задумчивостью, боязливостью, плаксивостью и капризностью. Периодом, в котором у них особенно ярко выявляются депрессивные черты, бывает возраст полового созревания. В это время у подростков, казавшихся раньше совершенно нормальными, наступает сдвиг в настроении: до того веселые, общительные, живые, они начинают ощущать тяжелый внутренний разлад, появляются мысли о бесцельности существования, тоскливое настроение и все другие перечисленные выше особенности, чтобы с тех пор, то усиливаясь, то ослабевая, сопровождать человека уже до старости. Они или постепенно смягчаются, или же, наоборот, усиливаются до того, что принимают явно психотические формы. Нередко жизненный путь этих людей преждевременно обрывается самоубийством, к которому они словно готовы в любую минуту жизни. Наконец, в ряде случаев на описанном основном фоне время от времени развиваются психотические вспышки: или маниакальные, или депрессивные.

Таких пасомых пастырь должен окружить особым участием. Ему желательно сакцентировать их внимание прежде всего на радости, которую несут Православие, Евангелие, жизнь церковная. Пастырю необходимо запретить таким больным (до определенного времени) чтение серьезной аскетической литературы. Лучшими пособиями по вопросам духовной жизни для них могут стать Жизнеописания подвижников благочестия, жития святых, книги прав. Иоанна Кронштадтского, сборники легких, радостных, афористичных высказываний, не требующие чрезмерной погруженности в область глубокого сокрушения, самоукорения. В святоотеческих же книгах они, как правило, ищут оправдание и подтверждение своему пессимизму и унынию, ложно понимаемому как состояние подлинной, «покаянной», духовной жизни, поэтому подобное чтение таит для них опасность, состоящую в подтверждении «безнадежности» и «неисправимости» собственной жизни, но уже с проекцией на религиозную систему ценностей.

Важно научить пасомого умению «переключаться» из состояния депрессии в состояние упования, надежды, молитвы. Здесь очень желательно рекомендовать чтение акафистов, побуждающих человека к сорадованию святым. Как правило, выход из депрессии в молитву затруднителен. Поэтому иногда лучше предложить человеку найти посильную физическую работу на благо прихода или монастыря, но не отягощаемую усилиями по практическому решению организационных задач, связанных с ее выполнением.

Однако самое главное — наполнить жизнь такого человека смыслом. И если духовные смыслы бытия окажутся для такого человека высокими и непосильными, то радость жизни в жертвенном служении другим людям, радость дарения себя другим без остатка, может даровать надежный выход из депрессивной тьмы. Убежденность в том, что отдавать, быть полезным другим, делать мир лучшим для других — хорошо, дает человеку новый мощный источник смысла. Это самоочевидная истина как для верующего, так и для неверующего человека.

Не меньшим потенциалом для вывода человека из депрессивной тьмы к свету ответственного отношения к себе самому и окружающим людям может служить творчество. Создание человеком нового, чего-то, отмеченного новизной или красотой и гармонией, — мощное противоядие ощущению депрессивной бессмысленности. Переживание депрессивной тоски и бессмысленности давало многим выдающимся писателям, художникам, музыкантам импульс силы для творческого поиска. Творческий подход к обучению, приготовлению пищи, игре, учебе, садоводству, даже бухгалтерии, дает жизни как бы новое дыхание, выводит человека из мрака уныния и отчаяния.

Однако для того, чтобы помочь пасомому обрести себя заново, выйти из замкнутого круга саморефлексии, пастырь должен прежде глубоко вчувствоваться в человека, понять и услышать его внутреннее состояние, его внутренний запрос, тот путь выхода из жизненного тупика, который предназначен ему Божественным промыслом.

Эгоцентрики

В монастырях и на приходах довольно часто можно встретить людей, которые твердо уверены, что кроме них нет никого, кто бы страдал так сильно и был бы более несчастен чем они. Рассказывать им о страданиях других людей совершенно бессмысленно. И если на попечении пастыря появится человек с таким настроением, то обычно сил для того, чтобы успокоить его, уговорить его не отравлять своим нытьем атмосферу приходской или монастырской жизни уходит очень много. Эгоцентрически настроенных людей можно сразу же узнать по частому использованию местоимений «я», «мой», и прилагательных, детально рисующих тяжесть их внутренних переживаний.

Во время беседы с ними, создается впечатление, что они полностью закрыты в скорлупе, состоящей из сплетенных ими страданий, конфликтов и обид. Они не могут выбраться из этой скорлупы, а внешний мир соприкасается с ними через многократно перепутанное переплетение их травматических переживаний.

Поворотным пунктом их обращения к реальности окружающего мира, является попытка разбить эту эгоцентрическую скорлупу. Если человек увидит страдания других, еще более несчастных, чем он сам, тогда можно надеяться, что наступил момент перелома его эгоцентрического настроения, и человек начал более критично смотреть на самого себя.

«Эгоцентрист стремится утилизировать мир, в том числе и горний, для себя, для своих удобств и выгоды». [1]

Эгоцентризм может не только подавлять, но и раздражать окружающих людей и определенным образом задевать их. Каждый человек индивидуален, но совокупность внутренних миров создает общество, в нашем случае — общество церковных людей. Общественные отношения требуют некоторого отрешения от личных потребностей, включенность в потребность ближних. Если человек слишком зациклен на своих переживаниях и проблемах, то он рискует оказаться в полном одиночестве, исключенным из круга общения с другими.

У каждого человека в жизни встречаются обиды, конфликты, проявления различных положительных или отрицательных чувств. Но особенность эгоцентричных людей в том, что они постоянно подчеркивают непохожесть своих страданий и переживаний, и тем самым постоянно обращают на себя внимание.

Духовник и близкие люди дают им советы: «нужно взять себя в руки» или совет «с каждым человеком такое случается», или «не нужно думать только о себе». Однако такие советы не приносят таким людям облегчения, а иногда еще больше злят и заставляют замыкаться.

В психологической науке отслежен механизм, называемый «переносом» (этому будет посвящена отдельная глава), внешние проявления которого могут обратить на себя внимание пастыря. Человек, обретающий на своем жизненном пути внимательного и чуткого духовника, совершает некоторую регрессию в «детское» состояние и поведение. С радостью принимая душевную опеку человека, взявшего на себя труд духовничества, он на какое-то время занимает позицию «беру». Поэтому в какой-то момент душепопечения пастырь должен быть готов к проявлениям сыновних чувств, сыновнего отношения к себе со стороны пасомого. Однако в некоторых случаях это отношение может начать проявляться как детский эгоцентризм и превысить все допустимые границы. Дело доходит до совершенно грубых претензий, предъявляемых к священнику.

Греховный эгоцентризм проявляется обычно в таких словах: «никто меня не понимает», «никто мне не хочет помочь», «все священники одним миром мазаны», «духовник жестокий и бесчеловечный». Причем все положительные проявления со стороны духовника или со стороны других людей в это время совершенно забываются.

Эгоцентричный человек чувствует себя в этом мире неуверенно, считая всех окружающих более здравыми и счастливыми. Он жаждет понимания и внимания со стороны людей, ожидает постоянных внимательных вопросов по отношению к его жизни, душевному состоянию и здоровью. Если в течение дня он не получает определенного количества этих вопросов, если у него нет возможности рассказать о своей несчастности определенному количеству людей, день его заканчивается полным расстройством и подавленностью.

Контакты таких людей с окружающим миром всегда болезненны. Ведь такой человек, в отличии от телесно больного, у которого больна только одна часть: рука, нога или голова, болен весь. Его душевное состояние таково, что в душе как бы отсутствует та часть, которая могла бы стать для него здоровой опорой в его бедственном положении.

Греховный эгоцентризм может стать жизненной позицией человека. Чувство болезни овладеет со временем всем его организмом. Человек будет постоянно занят только самим собой. Ему некогда заниматься никем и ничем, так как его контакты с другими людьми трудны и болезненны.

Порой такому человеку кажется, что с него сняли кожу, его все ранит, ибо каждое общение, каждая встреча должна пройти через его душу, а душа его ранена и больна.

Греховный эгоцентризм особенно сильно раздражает окружающих, ввергая их в гнетущую атмосферу. Жить полноценно, иметь в жизни цель и трудиться над ее достижением, невозможно, если постоянно ощущаешь себя больным. Ощущая себя больным, человек не в состоянии собраться, не в состоянии ничего делать. Хотя, если священник отправит его к врачу, то при объективном обследовании врач не обнаружит никаких патологических изменений, ни в теле, ни в психико-клиническом состоянии.

В чем же состоит это чувство греховного эгоцентризма, которое вынуждает человека заняться только собой, своими страданиями и отстраняет его от нормальной жизни? В том, что главное в его настрое — переживание собственного «Я». «Я болен, — говорит обычно такой человек, — зачем вы ко мне пристали, что вам от меня надо?»

Греховный эгоцентризм выражает протест против промысла Божия, против собственной жизни. В нем заключена агрессия по отношению к самому себе и ко всему миру. Эгоцентризм — это не эгоизм, при котором ведется борьба за свои права, нередко за счет других людей. При эгоцентризме отношение к самому себе двойственно: «Люблю» и «Ненавижу» одновременно. Это слишком болезненное эмоциональное сочетание появляется в виду того, что чувства у такого человека блокируются при выходе их вовне.

В общении пастыря с эгоцентриками важно понять суть их эмоционального конфликта с другими близкими для них людьми. Разрядка негативных чувств по отношению к близким, бесконечные жалобы на то, «какие они все черствые», во время бесед со священником доставляет этим людям определенное чувство облегчения.

Нередко можно встретить людей, которые страдают греховным эгоцентризмом и приходят к священнику для того, чтобы вылить обиду, горечь, злобу на других братьев или сестер. И как только обида вылита, состояние их заметно улучшается. Хотя при этом никакого осознания своей доли вины в конфликте не происходит.

В регулярном спокойно-доверительном общении со священником эгоцентрическое настроение может уменьшиться: со временем появится более объективный взгляд на самого себя.

Эгоцентризм, вопреки сложившемуся мнению, не носит черт самовлюбленности. Собственное «Я», которым человек постоянно занят и требует ото всех, чтобы и они обратили на него внимание, не оценивается как источник приятных ощущений, а вызывает беспокойство и противоречивые чувства, в которых доминируют чувства негативные. Определенная стабилизация эмоционального отношения к самому себе, наступающая после общения с мудрым и любящим священником посредством упорядочивания своих чувств и душевных состояний, влияет на положительное изменение эгоцентрика в его эмоциональном отношении к окружающим. Если человек находится в правильном отношении к самому себе, ему легче любить других людей. И в связи с этим, таким людям нередко приходится напоминать о том, что возлюбить ближнего можно только непременно возлюбив самого себя, лучшее, духовное, богодарованное в самом себе. Таким образом, греховный эгоцентризм представляет собой нарушенное отношение правильного к самому себе.

Для человека, страдающего греховным эгоцентризмом, центральным пунктом отчета в пространстве и времени является собственное «Я». И от этого пункта измеряется дистанция времени и пространства.

В действительности такое отношение к собственной персоне ставит под угрозу как общественную, так и религиозную жизнь человека. В затруднительной ситуации такой человек выбирает свое «хочу», свое «трудно», которое у него доминирует над теми или иными «нужно», «необходимо». Ощущение себя «центром Земли» тем сильнее, чем превалирует позиция «беру» над позицией «даю».

В первом случае представляется, что окружающий мир «дает», исполняет все желания человека, служит ему. Во втором, окружающий мир встает напротив, как сотрудник, от которого нельзя только «брать», но которому можно дать что-то от своего, тем самым преодолев греховный эгоцентризм. Если эгоцентричный человек начнет узнавать во внешнем мире сродных, похожих на себя других людей, то он несомненно придет в равновесие между «беру» и «даю».

Отношения эгоцентрика с окружающим миром необходимо сориентировать на понимание, любовь, сотрудничество, осознание необходимости построения отношений, уменьшение эгоцентрических греховных состояний.

Еще одним фактором, уменьшающим эгоцентрическое напряжение, могут быть поиски выхода из создавшегося тупика. У некоторых людей, страдающих греховным эгоцентризмом, создается впечатление, что они оказались в каком-то тупике. Пастырю нужно умело и чутко вложить в сердечное восприятие человека осознание того, что любой тупик — это остановка перед следующей, возможно более высокой ступенькой вверх. Но если человек согласится на тупиковость, то эта ступенька будет ступенькой вниз. Всякая творческая активность в этом состоянии, хотя бы в рамках телесного послушания, уменьшает эгоцентрическое состояние и облегчает для человека выход из состояния греховного эгоцентризма, через служение. Итак, сначала телесное, внешнее служение, затем и человеческое участие в жизни других людей.

Итак, для помощи эгоцентриков пастырю необходимо большое терпение и усердие. Только после выхода из греховной скорлупы эгоцентризма человек может обрести правильное понимание своего предназначения в этом мире, своих отношений с Богом и ближними.

Возбужденные (гипертимные)

Эта группа представляет полярную противоположность описанным выше. Одной из самых интересных ее особенностей является то обстоятельство, что представители ее в нерезко выраженных случаях практически считаются вполне здоровыми и действительно вряд ли могут быть причислены к людям, доставляющим страдания себе или обществу.

С детства они начинают проявлять себя как подвижные, неугомонные, отличающиеся недостатком чувства дистанции по отношению ко взрослым. Воспитатели и учителя постоянно на них жалуются. Они совершенно не терпят как рамок строго регламентированного дисциплинарного режима, так и состояния одиночества, в котором не имеют возможности собирать со своих сверстников столь им необходимые лавры восторженных реакций на их вызывающие поступки. Мелочный контроль, повседневная опека, наставления и нравоучения со стороны взрослых вызывают усиление борьбы за самостоятельность, нарочитые нарушения. С детства представители этой группы не умеют и не хотят рассчитывать свои материальные средства, охотно берут в долг, не думая, что им придется когда-то расплачиваться.

Если пастырю приведут такого подростка для беседы, самой большой ошибкой с его стороны будет повторение уже давно известных фраз о «послушании родителям и хорошем поведении в школе». Мудрый батюшка примет его и сумеет полюбить его таким, каков он есть. И если добрые, теплые человеческие отношения между подростком и пастырем установятся, то сам этот факт может стать решающим в некотором выравнивании и периодической легкой корректировке аномалий характера.

Такого подростка вовсе не обязательно подталкивать к исповедальному аналою. Глубокие чувства осознания, раскаяния для них труднодосягаемы. Осознания своих поступков, как доставляющих огорчение окружающим, вполне достаточно. Если у родителей хватит мудрости и такта не перегружать гипертимного подростка нравоучениями, ограничившись установлением теплых, доверительных отношений со священником, со временем они станут важным фактором, который, возможно очень нескоро окажет положительное влияние на формирование душевного мира подростка.

Что касается взрослых, то это большей частью неравномерно одаренные люди, которые изумляют окружающих гибкостью и многосторонностью своей психики, богатством мыслей, часто художественной одаренностью, душевной добротой и отзывчивостью, а главное — всегда веселым настроением. Они могут быть и в церковной среде, однако, их церковность чаще всего имеет поверхностный, неглубокий характер. Гипертимики больше хотят удивить всех теми или иными проявлениями своей церковной жизни и болезненно реагируют, если люди не оценивают их по достоинству. Они быстро откликаются на все новое, энергичны и предприимчивы. «Они оптимисты, самоуверенные, деятельные, но при этом поверхностные и легкомысленные люди. Чувство покаяния и плача о грехах им не дано от природы. Им необходимо прививать чувство угрызения совести, самоконтроля, ощущения греха и стремления к покаянию». [2]

При более близком знакомстве с ними, наряду с перечисленными положительными чертами, в духовном облике гипертимных людей обращает на себя внимание то, что обычно внешний блеск иной раз соединяется с большой поверхностностью и неустойчивостью интересов, которые не позволяют вниманию надолго задерживаться на одном и том же предмете. Общительность переходит в чрезмерную болтливость и постоянную потребность в разнообразии впечатлений. В работе им не хватает выдержки, а предприимчивость ведет к построению воздушных замков и грандиозных планов, полагающих начало широковещательным, но редко доводимым до конца начинаниям, если они требуют ежедневного кропотливого труда, чуждого внешней эффектности. Ответственность таких людей за свои слова, поступки, деловые отношения, обещания чаще всего близка к нулевой отметке.

Гипертимики очаровывают своим остроумием, приветливостью и открытым характером. Но, тем не менее, с ними не всегда легко поддерживать деловые отношения: помимо того, что их обещаниям верить нельзя, многие из них о себе чрезвычайно высокого мнения. Поэтому они с большим неудовольствием выслушивают возражения против высказываемых ими мыслей или критические замечаний по поводу развиваемых ими проектов. Однако себе они позволяют насмешки и остроты, иногда чрезвычайно меткие, но очень больно задевающие собеседника. Как правило, если они находят себе место в церковной общине, то очень быстро входят в узкий круг «приближенных к батюшке лиц». Их общение становится для священника тяготящим, навязчивым, они болезненно реагируют на любую попытку избавиться от их общества хотя бы на некоторое время. Если священник не установит вовремя строгие рамки общения, то очень скоро он рискует оказаться в самой неприглядной ситуации: пасомый грубейшим образом начинает «смирять» его, а в кругу братий и сестер распускать о батюшке самые разнообразные небылицы.

В более резко выраженных случаях мы встречаемся уже с несомненными психическими патологиями, налагающими определенный отпечаток на весь жизненный путь гипертимиков. Уже в школе они обращают на себя внимание тем, что, обладая в общем хорошими способностями, учатся обыкновенно плохо... Кроме того, они легко распускаются и выходят из повиновения, делаясь вожаками товарищей во всех коллективных шалостях. С большим трудом переносят они военную службу, часто нарушая дисциплину и подвергаясь всевозможным взысканиям. Рано пробуждающееся интенсивное половое влечение ведет за собой многочисленные блудные падения, которые непоправимо калечат их физическое здоровье и духовную цельность. С такими подростками пастырю важно найти возможность для доверительного и смелого разговора на эти темы, раскрыть и показать (живым, современным языком, а не назидательно-менторским тоном учебников нравственности XVIII-XIX веков, написанных для людей, живших в иных социально-культурных условиях) всю пагубность и неприглядность блудных грехов. [3]

По своему легкомысленному складу, гипертимики часто не чувствуют грани между дозволенным и противозаконным, как правило, оказываясь малоустойчивыми по отношению к употреблению алкоголя, а при определенных условиях не отказываются от пробы наркотиков. При всем том они необязательно опускаются на дно, но с легкостью выпутываются из самых затруднительных положений, проявляя при этом поистине изумительную ловкость и изворотливость. И в зрелые годы их жизненный путь не идет прямой линией, а все время совершает большие зигзаги от крутых подъемов до молниеносных падений.

Многие из них имеют чрезвычайно большие достижения и удачи: остроумные изобретатели, удачливые политики, ловкие аферисты, они иногда шутя взбираются на самую вершину общественной лестницы, но редко долго на ней удерживаются – для этого у них не хватает серьезности и постоянства. Это живые, блестящие умы, но поверхностные, неспособные к кропотливому труду, не имеющие для этого достаточного спокойствия и усидчивости. Желание гипертимиков встревать везде и всюду, везде командовать, крайне бесцеремонно разрушать все существующие в обществе приличия, начинает тяготить окружающих, которые со временем утрачивают к ним интерес и симпатию.

В своей практической деятельности они далеко не всегда отличаются моральной щепетильностью, а, самое главное, их бурный темперамент просто не позволяет им все время удерживаться в узких рамках общепринятых норм. Эту черту своего характера они переносят и в жизнь церковную, грубо нарушая и попирая всякие понятия о субординации по отношению к священнику. По тем или иным причинам они отвергают любые замечания. Если же дело касается послушания непосредственно им, они грубо подавляют своих подчиненных, спекулируя на априорности понятия «послушание» для верующего человека.

Среди гипертимиков можно встретить людей с «невинной» склонностью ко лжи и хвастовству, связывающейся обыкновенно с чрезмерно развитым воображением и проявляющейся в фантастических измышлениях о своем высоком положении. Они рассказывают о никогда не совершавшихся в действительности подвигах, а иной раз — просто в рассчитанных на создание сенсации выдумках о каких-нибудь небывало грандиозных событиях. Если в таковых людях существуют склонность к мистическим ощущениям — возможно выявление тенденции к «чудотворчеству», сочинительству небывалых историй о «видениях» и «чудесах», происшедших непосредственно с ними. Рассказывая об этом «взахлеб», со временем они в действительности очень скоро начинают верить в сочиненные ими истории. Даже в жизни религиозной подобные люди ищут не труда, а приятных ощущений, которые в норме не являются состоянием постоянным, они скорее – редкость.

Представителей этой группы можно встретить и среди людей, воспитывавшихся в православных семьях или под бдительной опекой православной матери. Чаще всего они полностью «расцерковляются», достигая физической зрелости, действуя в своей жизни вопреки насильственному внедрению в их сознание религиозных моделей поведения. У многих из них не сложились теплые отношения с родителями в подростковом возрасте. По этой причине отношения в собственных семьях у этих людей терпят крах – супруг (или супруга) рано или поздно отказываются видеть в них тех, за кого они себя выдают, так как не оправдывают своих высоких амбиций практически, при том, что не желают признавать этого, а тем более брать ответственность за свои поступки.

Желательно, чтобы пастырь объяснил таковым, что для полноценной жизни человек должен стремиться к раскрытию в себе постоянства и чувства долга, что жизнь от одного приятного ощущения к другому рано или поздно приведет к краху.

Несносные спорщики

Группа сравнительно «невинных» болтунов при наличии более резко выраженного самомнения и некоторой раздражительности образует естественный переход к другой, значительно более неприятной, разновидности описываемого типа, к так называемым «несносным спорщикам».

 Это люди, которые все знают лучше других. Спорщики чрезвычайно не любят слушать советов, а чьи-то возражения, которых они не терпят вообще, вызывают у некоторых из них неудержимые гневные вспышки. Классическим примером таковых в жизни церковной являются некоторые «церковные бабушки», которые являются воистину диктаторами по отношению к вновь пришедшим в храм.

Переоценивая свое значение, они склонны предъявлять совершенно неосуществимые притязания, а встречая непризнание и противодействие, легко вступают на путь упорной борьбы за свои мнимые права, вплоть до борьбы с настоятелем, в которой они, обыкновенно, не останавливаются ни перед чем. Выведенные из себя, они совершенно не считаются с правилами общежития, дисциплиной и требованиями закона, с окружающими ведут себя вызывающе грубо, своих противников осыпают всевозможными оскорблениями и бранными словами, искренно не замечая всей непозволительности подобного поведения. Никакие логические аргументы в общении с ними силы не имеют.

Именно представители этой категории начинают совершенно неосновательные судебные процессы, которые иной раз чрезвычайно упорно проводят до самых последних инстанций, будучи постоянно подстегиваемы ответными противодействиями.

Этот, как и предыдущий тип, чаще относят к аномалии более моральной, нежели психической. Хотя, справедливости ради, нужно заметить, что последний находится на грани «неслышимости» по отношению к увещеваниям священника. Таких людей можно узнать по тому, как они затыкают обличающие уста священника бесконечными «Простите, батюшка», «Благословите, батюшка»... [4] Если пастырь имеет возможность повлиять на такого верующего, то наиболее эффективным будет, если он раскроет ему всю неприглядность и злокачественность грехов гордости и тщеславия, которые вытягивают из души здоровые силы, столь необходимые для подлинной духовной жизни. Здесь священник должен объяснить, что в этих греховных состояниях необходимо серьезно покаяться на исповеди и ни в коем случае не подменять подлинное осознание греховности и подлинное покаяние на формально-словесное перечисление своих проступков.

Циклотомики

Циклотимия первоначально рассматривалась как тип психопатии. Однако в дальнейшем под этим понятием стали подразумевать легкие случаи маниакально-депрессивного психоза.

Гораздо чаще, чем депрессивные и легковозбудимые психопаты, встречаются личности с многократной волнообразной сменой состояний возбуждения и депрессии. Эти колебания обыкновенно берут начало в возрасте полового созревания, который и в нормальных условиях часто вызывает более или менее значительное нарушение душевного равновесия. Именно в этом возрасте веселые, живые и жизнерадостные подростки превращаются в меланхоличных, угнетенных и пессимистически настроенных юношей и девушек. Бывает и наоборот: в этот период наблюдается неожиданный расцвет личности, и до того вялый, неуклюжий и застенчивый ребенок вдруг развертывается в блестящего, энергичного, остроумного и находчивого юношу, обнаруживающего массу ранее скрытых талантов и полного самых розовых надежд и больших планов.

Далее начинается периодическая смена одних состояний другими, иногда связанная как будто с определенными временами года, чаще всего — с весной или осенью. При этом состоянии возбуждения обыкновенно субъективно воспринимаются как периоды полного здоровья и расцвета сил, тогда как приступы депрессии (даже если они слабо выражены) переживаются тяжело и болезненно: сопровождающие их соматические расстройства, а также понижение работоспособности, чувство связанности и безотчетно тоскливое настроение нередко заставляют искать облегчения у врачей.

Религиозно живущий циклотимик чаще всего трактует подобные смены чисто психических состояний как смену состояний «благодатных посещений» и «богооставленности». В конце концов, и состояния подъема иной раз теряют свою безоблачно радостную окраску: частые нарушения душевного равновесия утомляют, вызывая чувство внутреннего напряжения и постоянного ожидания новой противоположной фазы; веселое, приподнятое настроение в более позднем возрасте сменяется раздражительно-гневливым, предприимчивость приобретает оттенок агрессивности и т. д.

Именно у циклотимиков нередко удается наблюдать одновременное сосуществование элементов противоположных настроений. Например, во время состояния возбуждения в настроении духовных чад можно открыть несомненную примесь грусти и, наоборот, у депрессивных — налет юмора. Людям циклоидного склада особенно тяжело дается коренная ломка сложившихся жизненных стереотипов, они тяжело адаптируются к новым условиям своего существования. Депрессивно-унылое состояние души накладывает глубокий отпечаток на человека циклотимического склада. На замечания и укоры они нередко отвечают грубостью и гневом, в глубине души впадая в еще большее уныние.

Пастырю необходимо разъяснить больному: смена чисто психических состояний, «психическая синусоида жизни» естественна для каждого человека, только у некоторых людей большая амплитуда колебаний, у некоторых — меньшая. Однако она не должна быть отождествляема с жизнью духовной, стоящей на порядок выше жизни психической (душевной). Необходимо научить верующего правильному отношению к своей душевной неуравновешенности, научить его просить помощи Божией и укрепления от Него в моменты резких и изматывающих перепадов. [5]

Реактивно-лабильные

Детство представителей этой группы зачастую бывает наполнено инфекционными заболеваниями, бесконечными простудами и ангинами, что накладывает отпечаток как на психическую, так и на соматическую сторону личности. В подростковом возрасте они заметны по повышенной чуткости ко всякого рода знакам внимания, благодарности, похвалам и поощрениям. Порицания, плохие отметки, выговоры, нотации ввергают их в состояние беспросветного уныния. Им чужд азарт игр, скрупулезная дотошность коллекционирования, настойчивое совершенствование физических способностей, желание в будущем достичь вершин интеллектуально-эстетических наслаждений. Тем более они не претендуют на лидерство. Общение с товарищами, художественная самодеятельность, домашние животные дают некоторый отток эмоциональной энергии, наполняющий их в момент перепадов настроения. Ни одно увлечение подростков такого склада не длится слишком долго, но скоро сменяется другим.

Главная отличительная черта лабильного типа – крайняя изменчивость настроения. У некоторых представителей этой группы колебания состояния совершаются чрезвычайно часто, иногда прямо по дням. Таковые больше всего поражают капризной изменчивостью их настроения, как бы безо всякой причины переходящего из одной крайности в другую. Близкое к ним положение занимает группа психопатов, у которых эмоциональная неустойчивость, как таковая, имеет более самостоятельное значение и занимает более выдающееся место. Эта неустойчивость часто придает их характеру отпечаток чего-то нежного, хрупкого, отчасти детского и наивного, чему способствует также и их большая внушаемость. По существу, это большей частью люди веселые, открытые и даже простодушные, однако на окружающих часто производящие впечатление капризных недотрог, людей ранимых: малейшая неприятность омрачает их душевное расположение и приводит в глубокое уныние, хотя обыкновенно ненадолго. Бывает стоит только таковому сообщить какую-нибудь интересную новость или немного польстить его самолюбию, как он уже расцветает, делается снова жизнерадостным, бодрым, энергичным.

В обиходе таких людей чаще всего называют «ранимыми». Почти никогда их настроение не меняется беспричинно. Поводы для его изменений обыкновенно настолько незначительны, что со стороны эти изменения кажутся совершенно немотивированными. Иногда на таковых может действовать и дурная погода, и резко сказанное слово, и воспоминание о каком-нибудь печальном событии, и мысль о предстоящем неприятном свидании... Словом, такая масса совершенно неучитываемых мелочей, что иной раз даже сам человек не в состоянии понять, почему ему стало тоскливо и какая неприятность заставила его удалиться из веселого общества, в котором он только что беззаботно смеялся. Надо добавить, что большей частью у них есть свои хорошие и дурные дни. Причем в хорошие они иной раз очень спокойно переносят даже крупные огорчения и неприятности, тогда как в плохие — почти не выходят из тоскливого угнетения или гневной раздражительности; в некоторых случаях эта раздражительность является даже основной чертой их характера. Несмотря на известный оттенок легкомыслия и поверхностности, эти люди способны к глубоким чувствам и привязанностям. Они чрезвычайно тяжело – иногда в течение длительного времени – переживают всякие сильные душевные потрясения, особенно утрату близких. По отношению к другим психическим травмам (катастрофам, переживаниям войны, тюремному заключению) порог их выносливости очень невысок — именно они чаще всего дают так называемые патологические реакции и реактивные психозы.

Срок, на который у этой группы личностей меняется настроение, может быть очень различен. Наряду со случаями, когда изменение настроения происходит по несколько раз в течение дня, от беззаботного веселья до приступов полного отчаяния, у них же наблюдается и длительное состояние и радости, и тоски, развивающееся всегда, конечно, по тому или другому поводу. При этом длительность аффекта до известной степени оказывается адекватной тому фактору, который вызвал изменение настроения. К этой группе относятся люди при обычных условиях ровные и спокойные, может быть, только несколько чересчур мягкие, боязливые и тревожные. Они обыкновенно прекрасно уживаются в размеренных рамках хорошо налаженной жизни, но зато чрезвычайно быстро теряются в условиях, требующих находчивости и решительности, очень легко давая патологические реакции на неприятные переживания, хотя сколько-нибудь выводящие их из душевного равновесия.

Самооценка их отличается объективностью. Они, как правило, признают, что они «люди настроения», не пытаясь при этом скрыть что-либо, и предлагая принимать их такими, какие они есть.

В христианстве им импонирует отношения искренности, преданности, любви и теплоты человеческих отношений, к которым призван верующий человек. Однако, встречаясь с буднично-человеческими проявлениями жизни церковной, они склонны беспричинно разочаровываться. Случается, бестактное слово священника повергает их в состояние разочарования чуть ли не в основах Православной веры, что чаще всего происходит на эмоциональном или подсознательном уровне. Именно поэтому пастырю труднее всего объяснить таким верующим что-либо на логическом уровне – они живут исключительно эмоциональным миром.

Пастырю необходимо в общении с этой категорией людей объяснить во всей полноте о той духовной ответственности за свою душу, которая лежит на каждом человеке. Желательно объяснить им, как под видом тех или иных реактивных состояний психики, тревог, депрессий, страхов или, наоборот, гордыни, тщеславия, болтливости, к сознанию христианина приступают демонические силы и лепят из человека, вверяющегося этим «состояниям», все, что им заблагорассудится. Духовник должен предупредить о небезопасности доверия состояниям т.н. «эмоциональных подъемов», за которыми непременно следует болезненное падение. Необходимо предостеречь относительно «кровяного разгорячения» и резкого, немотивированного прилива «творческих сил» – в этом состоянии необходимо остановиться – это внушение постороннее, исходящее не от Бога, но, возможно, от естества или от сил демонических.

Группа астеников

Сенситивный тип

Неврастения — общее связующее представителей этой группы, характеризуется раздражительной слабостью нервной системы, вызываемой длительным нервно-психическим перенапряжением.

Представителей сенситивного типа отличают чрезмерная чувствительность и впечатлительность в сочетании с высокими моральными требованиями к себе.

«Такие люди часто бывают склонны к пониженному настроению, чувству собственной малоценности; в духовной сфере они склонны к повышенному чувству греховности, обладают «скрупулезной совестью». Они склонны к слезам, постоянно печалятся о своих ошибках, сомневаются в возможности прощения; редко испытывают истинное облегчение и радость после исповеди». [6]

Под ударами судьбы они становятся крайне осторожными, подозрительными и замкнутыми. В детском возрасте им присущи беспокойный сон, капризность, пугливость, ночные страхи, ночной энурез, заикание. Они боятся темноты, сторонятся животных, страшатся остаться одни, не любят чрезмерно подвижные игры, чувствуют робость и застенчивость среди посторонних. Однако с теми, к кому они привыкли, чувствуют себя спокойно и уверенно. Дети такого склада предпочитают тихие игры, рисование, лепку, обнаруживают чрезмерную привязанность к родителям, отличаются послушанием, слывут «домашним ребенком». Детская привязанность к родителям не дает им возможности и в зрелом возрасте «оторваться», отпочковаться от родительского древа. Особенно неблагоприятно это сказывается на мальчиках, воспитываемых одинокими мамами, которых вполне устраивает «образцовая» послушность ребенка, но которые, к сожалению, не учитывают, что мальчику необходимо стать мужчиной.

В зрелом возрасте эти люди претерпевают немало неприятных ощущений от резко выраженного в них чувства собственной недостаточности, которое они пытаются восполнить не в стороне от слабых мест своей натуры, не там, где их способности могут раскрыться, а как раз наоборот, там, где их неполноценность особенно заметна. Скромные и застенчивые, они надевают личину развязности и тем самым могут выглядеть довольно нелепо в глазах окружающих, неумело вживаясь в несвойственный им образ. Они не переносят насмешек и подозрений. Двусмысленные подшучивания воспринимаются ими необычайно серьезно. Частые разочарования могут вызвать в таком человеке суицидные мысли и даже суицидные действия, которые может спровоцировать самый ничтожный повод.

Человек сенситивного склада вполне может найти свое место в Церкви, в конкретном приходе. Совершенно незначительные знаки пастырского внимания: несколько теплых слов, иконочка ко дню Ангела, интерес, проявляемый к здоровью и настроению, внимательная исповедь, периодические импульсы проявляемого к ним тепла и интереса могут питать и поддерживать их. Люди этого типа чрезвычайно чувствительны к тому, как к ним относятся, однако иногда частично или полностью оказываются лишенными здравого, адекватного чувства интуиции. Пастырь должен помочь раскрыться этому важному для христианина качеству, но нельзя требовать немедленного покаяния в отсутствии чуткости и внимания к другим, в виду того, что в природе души подобных людей это качество может частично или полностью отсутствовать. Только посредством личного душевного контакта и взаимодействия можно обучить человека более чуткому и глубокому отношению к другим людям.

В наиболее чистом и простом виде симптоматика конституциональной астении представлена у так называемых неврастеников — больных, отличительными чертами которых являются чрезмерная нервно-психическая возбудимость, раздражительность, с одной стороны, и истощаемость, утомляемость – с другой.

В симптоматологии этих случаев большую роль играют явления как бы соматического порядка: ощущения в различных частях тела, функциональные внушения деятельности сердца, желудочно-кишечного аппарата и пр. Такие больные жалуются на головные боли, сердцебиение, бессонницу ночью и сонливость днем, плохой аппетит, общую слабость. Некоторые из них отличаются вялостью, отсутствием инициативы, нерешительностью, мнительностью, апатичным, или чаще равномерно-угнетенным настроением. Подобного рода субъекты неспособны к длительному усилию и усидчивой работе, которая быстро начинает им надоедать, появляется чувство усталости, слабости, даже сонливости. Часто страх перед чрезмерностью требующегося от них трудового напряжения уже заранее парализует их волю и делает неспособными даже приняться за дело. При попытке преодолеть неохоту и отвращение развиваются всякие неприятные ощущения: чувство тяжести в голове, тянущие боли в спине, частые позывы на мочеиспускание и пр., а иногда и какое-то особое состояние возбуждения, не позволяющее долго сидеть на одном месте.

От описанного типа вялого неврастеника-ипохондрика несколько отличаются акцентуированные личности, у которых наряду с той же, а может быть, и еще большей истощаемостью резко выявляется склонность к увлечению той или иной работой, теми или другими интересами. Это свойство проистекает из второй, основной, характеризующей их организацию черты – возбудимости, раздражимости. Эти люди легко усваивают все новое, но, как и только что описанные, совершенно не выдерживают длительного напряжения. В их работе нередко поражает бросающееся в глаза противоречие между удачным началом и очень незначительным объемом окончательного результата – следствие наступающего уже через очень короткое время быстрого падения продуктивности. До полной неработоспособности дело, впрочем, почти никогда не доходит: они не могут правильно организовать работу, работают нерегулярно, скачками и вспышками, однако, все-таки сохраняют способность давать достаточно полноценные результаты и оставаться полезными членами общества. Пастырь совершит ошибку, если такого рода человека обвинит в «лени», навесит ярлык «лентяя». Для такого типа людей это слишком простое, ни о чем не говорящее объяснение.

Пастырь, окормляющий астеника сенситивного типа должен доверительно объяснить окружающим его лицам (если пасомый трудится в приходе или монастыре), что от него нельзя ожидать таких результатов, как от остальных, здоровых членов общины, что его необходимо окружить заботой и вниманием, снисходя к недостаткам и погрешностям. Если же избрать тактику «ежедневного подведения итогов дня», можно окончательно загнать человека в тупик, убедив его в собственной неполноценности.

Однако часто, свыкнувшись со снисходительным к ним отношением, такие люди начинают спекулировать этим, отказываются даже от посильного труда, начинают обвинять требующих исполнения тех или иных работ в жестокости, несправедливости, немилосердии, предвзятости. Иногда ситуация начинает приобретать конфликтный характер, пасомый не желает смириться с требованиями, в жизнь прихода или монастыря вносится напряженность, тягостность. Ради сохранения остальных не подлежащего исправлению следует удалить, однако, найти возможность тепло и доверительно объяснить при последней беседе его неправоту. Если этого не произойдет, то, удалившись, человек будет продолжать самоутверждаться в своей обиженности и чувстве попранной справедливости. Если же беседа состоится, то останется надежда, что он начнет искать пути исправления ситуации, в нем незримо будет происходить работа по самоисправлению, останется надежда на его возвращение и исцеление.

Желательно, чтобы не духовник назначал работу (послушание) таким людям, чтобы не он проверял ее исполнение. Пусть это делает его заместитель. В таком случае всегда остается возможность пожаловаться на кажущуюся суровость последнего. В случае проявления мнимой или кажущейся чрезмерной требовательности по отношению к этому человеку, духовник останется любящим и понимающим пастырем, с которым не порвется ниточка доверия.

Малодушные

Более сложную группу психопатов астенического склада образуют лица, главными чертами которых являются чрезмерная впечатлительность, с одной стороны, и резко выраженное чувство собственной неполноценности – с другой, в большей или меньшей степени присущее, впрочем, вообще всем астеникам. Их можно характеризовать как людей с крайним недостатком душевных сил.

Их нервная слабость проявляется в крайней ранимости к переживаниям, хотя сколько-нибудь выходящими из ряда обычных житейских происшествий. Они падают в обморок при виде крови, не в состоянии присутствовать при самой ничтожной операции, не выносят сколько-нибудь горячих споров и до крайности травмируются видом необычайных уличных происшествий: несчастных случаев, драк, скандалов и пр. Робкие, малодушные, застенчивые, обыкновенно нежные, тонко чувствующие натуры, страдающие от всякого грубого прикосновения. Многие из них вздрагивают при малейшем шорохе и всякой неожиданности, страдают боязнью темноты. Если таковой больной имеет некоторые мистически одаренные стороны души, то пред ним в гипертрофированном виде вырастают страхи перед демоническими силами, колдунами, через призму их нездорового восприятия довольно заразительно действующие на окружающих.

Пребывание среди людей, всякое общество их утомляет и заставляет искать одиночества. Однако их одиночество – это не уход от жизни, а лишь проявление чрезмерной чувствительности. Это, как правило, люди самолюбивые, и, поскольку они сознают свою «исключительность», то крайне болезненно переносят тянущуюся по жизни неуверенность в себе. Если у таковых имеются некоторые физические дефекты (подлинные или мнимые): неуклюжесть, некрасивое лицо,— или если они неожиданно попадают в среду, социально выше стоящую, то их застенчивость легко переходит всякие границы. У одних развивается крайняя робость и подозрительность (больному кажется, что окружающие следят за ним, говорят о нем, критикуют его и смеются над ним), усиливается неловкость, появляется заикание, при ничтожнейшем поводе выступает краска смущения на лице. Другие же, стремясь преодолеть крайне мучительное для них чувство своей слабости и недостаточности, надевают на себя не всегда удающуюся им личину внешней развязности и даже заносчивости, под которой, нетрудно разглядеть того же самого внутренне смущенного и робкого неврастеника.

Бичом для подобного рода больных являются всякие ответственные выступления перед другими людьми: смущение и страх на экзамене даже хорошо подготовленного юношу иногда приводят в такое замешательство, что развивается полная неспособность вспомнить и связно рассказать то, что требуется (экзаменационный ступор). Каждое выступление на кафедре, трибуне или в большой аудитории вызывает тяжёлое нервное потрясение, от которого иной раз приходится оправляться в течение нескольких дней. Очень болезненно действуют на таких людей нередкие служебные неудачи; при их болезненном самолюбии ведущие к резким и несоразмерным вспышкам угнетения и отчаяния.

 Наиболее эффективным будет, если пастырь вложит в душу подобного пасомого такое настроение: «На все воля Божия: сдать экзамен или провалиться, успешно выступить или потерпеть фиаско, и т.д. Сделай со своей стороны все возможное и положись на Господа, и Он управит все как нужно, ведь ничего не совершается в мире без Его Промышления». При этом непременным условием должна быть ответственность за собственные действия и поступки, которую человек берет на себя. Именно — жизненный настрой, а не только чисто логическую формулу, но для этого необходимо не пять минут разговора набегу, а глубокое неоднократное общение.

Чрезмерная нервная возбудимость обыкновенно расстраивает у представителей описываемой группы и соматические функции. Сон у них чаще тревожный, полный кошмарных сновидений, прерываемый острыми приступами страха; нередки кратковременные функциональные расстройства различных органов под влиянием аффективных переживаний (чаще всего страха или замешательства). На почве несоответствия между теми требованиями, которые эти люди предъявляют к себе и к жизни, и тем положением, которое им на самом деле достается, у них иной раз развиваются длительные депрессивные состояния.

Общим свойством всех астеников является раздражительность. Редко кто из них не жалуется на приступы гневных вспышек, особенно частых при утомлении, иногда ведущих к довольно бурным взрывам, хотя обыкновенно и быстро истощающимся. В некоторых случаях эта особенность настолько выдвигается на первый план, что оказывается самой яркой, характерной и в то же время тяжелой чертой в картине психопатических проявлений астеников. Примером могут служить люди, с одной стороны, самолюбивые, с другой – не обладающие силой воли, выдержкой и работоспособностью, чтобы добиться более или менее видного положения и завоевать себе право на уважение окружающих. Благодаря этому им приходится обыкновенно оказываться в подчиненном положении, терпеть невнимание, обиды, даже унижения от лиц, выше их стоящих, в результате чего у них образуется громадный запас неизжитых мелких психических травм, создающих общий напряженный и окрашенный недовольством тон настроения. Сохраняя внешнюю сдержанность там, где вспышка раздражения могла бы повредить ему самому, такой субъект тем охотнее разряжает накопившееся у него внутреннее недовольство на лицах, от него зависящих, например, на своих домашних. Робкий и малозаметный в обществе, он иной раз дома оказывается настоящим тираном, хотя и неспособным к проявлению действительной силы даже в гневе и переходящим от приступов неудержимой ярости к плачу и самообвинениям.

Задача духовника – научить малодушного человека спокойному, ровному отношению к действительности и смирению со своим положением. Каков же выход для верующего человека, страдающего такой болезнью? Священник может достичь желаемого результата, если научит такого астеника принимать смиренно и спокойно все, с ним случающееся, примирит с действительностью на глубоком уровне, научит обретать полноту жизни, обрести в уповании на Господа точку опоры, научит со временем самостоятельно обретать душевное умиротворение и равновесие, объяснит, что окружающий мир «жесток и бесчеловечен» только в силу того, что мы его воспринимаем таким, что для любящего людей, открытого и искреннего человека все окружающие люди становятся таковыми. Главный же инструмент и наглядное пособие (если можно так выразиться) — личность, поведение, отношение к людям самого пастыря.

Психастеники

Последнюю и наиболее сложную группу образуют так называемые психастеники. Основными их чертами являются крайняя нерешительность, боязливость и постоянная склонность к сомнениям. Они чрезвычайно впечатлительны и притом не только к тому, что вокруг них в данную минуту происходит, но и еще более к тому, что, по их мнению, может случиться, в придачу ко всем тем неприятностям, которые ожидают их в ближайшем будущем. Главным радикалом психастенических расстройств является навязчивое состояние, возникающее на почве тревожно-мнительного характера. Основу психастении И. П. Павлов видел в болезненном сомнении, болезненном опасении.

В детстве люди этого склада заметны по робости, моторной неловкости, сочетающимся со склонностью к рассуждательству и ранними интеллектуальными интересами. Предъявляемое в школе чувство ответственности наносит по психастеникам чувствительный удар. Возлагаемая на них родителями повышенная ответственность за взрослые участки работ по дому и семейные обязанности способствует становлению психастении.

Эмоциональная окраска у психастеников сопровождает мир представлений о будущем еще в большей степени, чем мир непосредственных переживаний и воспоминаний. Только еще возможная опасность или неприятность не менее, а может быть, и более страшна психастенику, чем непосредственно существующая. Всякая мелочь, всякий пустяк, который больной замечает в окружающей жизни, побуждают его к мучительным рассуждениям. Целый ряд обыкновенно неприятных ассоциаций возникает в его уме по таким ничтожным поводам, на которые другой человек не обратит никакого внимания. Психастеник очень боязлив и робок, он боится всего, он отступает не только перед действительной опасностью, но и существующей только в его воображении; он боится не только того, чего следует опасаться, но даже того, чего он просто не знает. Всякое новое, незнакомое дело, всякая инициатива становятся для него источниками мучений. Если нет крайности или давления извне, психастеник никогда не решится начать что-нибудь такое, чего он боится или просто не знает. Вообще принять то или другое решение ему крайне трудно, даже в том случае, когда дело касается самого ничтожного обстоятельства. Даже решившись на что-нибудь, начав действовать, психастеник все время сомневается, так ли он поступает, то ли он сделал, что хотел, и эти вечные сомнения, этот всегдашний контроль самого себя делают эту работу медленной и мучительной.

Сомнения в правильности сделанного им заставляют психастеника вновь переделывать то, что он только что сделал. Недоверие к самому себе, к своим силам заставляет его обращаться к другим или за помощью, или хотя бы за тем, чтобы его успокоили, сказали, что беспокоиться, волноваться нет решительно никаких оснований. Эта склонность искать поддержку у других, это неумение обходиться без посторонней помощи являются также одной из отличительных черт психастенического характера.

Такие люди нередки в церковной ограде. Жизнь церковную они хотели бы видеть исключительно в правильном исполнении разнообразных предписаний: куда поставить, как записать, что прочитать, что сказать... Магизм в восприятии церковной жизни как формы чисто ритуального угождения Богу правильным исполнением обрядов и предписаний (своего рода законничество) – характерная черта верующих этой группы. Вера в Бога воспринимается ими чаще всего как форма защиты от различного рода жизненных травм, неожиданностей, действительных или мнимых опасностей.

Прежде всего психастеник боится за себя самого, будущее видится ему в довольно мрачных красках, он опасается за свое физическое и психическое здоровье. Не менее сильно боится он и за участь своих родных. Постоянные тревоги, опасения, беспокойство наполняют его жизнь. Он не может ждать чего-нибудь положительно, все рисуется ему в черном свете. Всякое ожидание становится невыносимо мучительно. Вот почему, несмотря на всю свою обычную нерешительность, психастеник оказывается иногда настойчивым и даже нетерпеливым. Он долго не решается, но если уже на что-нибудь решился, то больше не может быть спокоен до тех пор, пока это не будет сделано. Беспокоясь сам, он не дает покоя и тем из окружающих, от кого зависит приведение в исполнение задуманного им решения. Психастеник ни на минуту не забывает, что на пути к выполнению его цели может встретиться какая-нибудь помеха. Он с трудом переносит назначение срока — в таких случаях он начинает бояться, что не поспеет к назначенному времени. Например, он не будет спокойно спать, если знает, что наутро должен рано встать, хотя, если бы такой необходимости не было, он, вероятно, встал бы так же рано, а спал бы спокойно и крепко. В домашней обстановке самое незначительное нарушение его привычек выводит больного из равновесия и раздражает.

Будучи человеком очень деликатным и чутким, психастеник, тем не менее, может причинить много неприятностей окружающим. Он обыкновенно большой педант, формалист и требует от других того же самого. Всякий пустяк, всякое отступление от формы, от принятого порядка его тревожит, и он не только беспокоится, но и сердится, особенно, если дело идет о подчиненных ему лицах. Если такой человек находит себе место на церковном клиросе, то скрупулезнейшее соблюдение церковного устава, даже если при этом грубо попираются принципы любви и взаимоотношений, становится той платформой, на которой реализуется его самость. Остановить такого буквоеда не под силу бывает даже настоятелю храма, который тут же обвиняется в отступничестве и модернизме, несмотря на то, что противоречие и расхождение касаются непервостепенных вещей.

Сложнейшей задачей в работе с такими пасомыми является необходимость раскрыть и показать благодатную свободу, которую предоставляет жизнь церковная, постепенно закладывая основы уверенности в том, что все, что он делает с чистым намерением послужить Богу, угодить Ему, даже если произойдет незначительное нарушение каких-либо внешних религиозно-обрядовых форм и правил – угодно Господу.

Как и все психопаты астенического склада, психастеник зачастую человек конфузливый и застенчивый; сознание, что он является предметом внимания, для него чрезвычайно мучительно. Большей частью он не любит физического труда, очень неловок и с большим трудом привыкает к ручной работе, притом, что в жизни религиозной иногда склонен строить воздушные замки, рассуждать о духовных подвигах, приглушенным голосом богословствовать о сердечной молитве вне всякого действительного молитвенного труда. Вообще психастеник является человеком, не приспособленным к жизни, непригодным для борьбы за существование, ему нужна упрощенная жизнь, тепличная обстановка. Таковые часто бывают неспособны выпорхнуть из родительского гнездышка по достижении совершеннолетия, иногда же находятся на попечении родителей до их смерти.

Одной из характерных черт психастеника является склонность к самоанализу — собственная психика является для него как бы театром, где разыгрывается сцена какого-то спектакля, на представлении которой он сам присутствует в качестве далеко не безучастного зрителя. Несмотря на склонность к самоанализированию, самооценка психастеников не всегда бывает объективной. Они с большим трудом воспринимают делаемые им замечания, причем зачастую приписывают себе несуществующие грехи и отказываются признавать конкретные, реальные недостатки, на которые указывает духовник.

Непосредственное религиозное чувство ярко выраженному психастенику малодоступно. Он часто предается всевозможным размышлениям чисто отвлеченного характера, часто ставит себе те или иные вопросы общего свойства, не имеющие к его духовной жизни прямого отношения, и непременно старается найти на них ответы. Мысленно в своих мечтах психастеник способен пережить многое, но от участия в реальной действительности он всячески старается уклониться. «Любить, мечтать, чувствовать, учиться и понимать – я могу все, лишь бы меня только освободили от необходимости действовать», – вот его девиз. Своеобразной особенностью психастеников является представляющая результат их неуверенности в себе потребность снова и снова вызывать в сознании отдельные, более всего тревожащие их мысли и образы с целью проверки: не сделано ли каких-нибудь упущений и не грозит ли какая-нибудь беда и неприятность. Это часто ведет к закреплению таких представлений в сознании уже против воли психастеника и к образованию так называемых навязчивых представлений и страхов.

В жизнь подлинно духовную ввести таких людей чрезвычайно трудно. Зациклившись на правильном соблюдении формы, они могут спрашивать духовника: «Так что же не правильно? Все вроде бы так, как Вы благословили» или же «Все сделано так, как написано...»

Психастеников, которые добросовестно исполняют внешние религиозные правила, несколько легче повести далее к внутреннему деланию, чем начитавшихся аскетических книг и начавших практиковать изложенное в них, восприняв все сказанное буквально, «на основе своего (болезненно-неправильного!) опыта».

В жизни практической духовнику можно предоставить такому пасомому возможность большей ответственности, большей инициативы, умело подчиняя ее своему руководству, научить его внимательно прислушиваться к замечаниям по тем или иным вопросам, объяснить, что послушание, без которого невозможна жизнь духовная, — это прежде всего умение слушать.

Группа шизоидов

На характеристические особенности этой группы пастырю необходимо обратить большее внимание в силу того, что именно у них под вполне благополучными внешними формами религиозности (в том числе с претензией на «подвижничество») жизнь духовная может принимать самые уродливые и непредсказуемые формы.

Шизоиды

Наиболее существенной чертой шизоидов считается: аутистическая (т.е. с уходом в себя) оторванность от внешнего, реального мира, отсутствие внутреннего единства и последовательности во всей сумме психики и причудливая парадоксальность эмоциональной жизни и поведения. Для них характерны сочетание холодности и утонченной чувствительности, упрямства и податливости, настороженности и легковерия, апатичной бездеятельности и напористой целеустремленности, необщительности и неожиданной назойливости, застенчивости и бестактности, чрезмерной привязанности и немотивированных антипатий по отношению к одному и тому же лицу, рациональных рассуждений и нелогичных поступков, богатства внутреннего мира и бесцветности его внешних проявлений. Они обыкновенно импонируют как люди загадочные и непонятные, от которых не знаешь, чего ждать.

О содержании шизоидной психики говорить вообще очень трудно, во всяком случае, внешнее поведение шизоидов почти не дает о нем определенного представления. Немецкий психиатр Э. Кречмер дает блестящее определение шизоидам:

«многие из них подобны лишенным украшений римским домам, виллам, ставни которых закрыты от яркого солнца; однако, в сумерках их внутренних покоев справляются роскошные пиры...».

С детских лет поражает ребенок, который любит играть один, не тянется к сверстникам, избегает шумных забав, предпочитает держаться среди взрослых, иногда подолгу слушая их беседы. К этому добавляются холодность и недетская сдержанность. В подростковом возрасте замкнутость, отгороженность от сверстников особенно бросаются в глаза, чему, как правило, сопутствует снисходительное пренебрежение или явная неприязнь к тому, что наполняет жизнь других подростков. Но чаще всего шизоиды страдают от своей замкнутости, одиночества, неспособности к общению, быстрой истощаемости в контактах («не знаю, о чем еще говорить...»), и это побуждает их к еще большему уходу в себя. В подростковом возрасте они или остаются белыми воронами в компании, или подвергаются преследованиям и насмешкам со стороны сверстников. Иногда же, благодаря своей независимости и сдержанности, они внушают уважение и заставляют соблюдать дистанцию. В своих фантазиях шизоиды создают компании, в которых они бы занимали положение вождя и любимца, чувствовали бы себя свободно и легко, и получают при этом фантазировании те эмоциональные переживания, которых им не достает в реальной жизни.

Особенно трудно шизоиду проникнуть в душевный мир других людей, гораздо труднее, чем, наоборот, быть понятым ими (дефект интуиции). У них часто можно обнаружить тонкое эстетическое чувство, они вдохновляемы красивыми идеями. При более глубоком ознакомлении с православным богослужением, учением, в особенности возможностью принять монашество, они зажигаются, более рассудочных людей проявляют себя как способные на самопожертвование. Однако такое впечатление, вызванное особенностями их психики, может оказаться обманчивым. Иногда они проявляют чувствительность, способность производить впечатление впитывания в себя чужой боли, особенно по отношению к людям воображаемым или тем, общение с которыми непостоянно и ни к чему не обязывает, но понять и разделить, а главное нести реальные горе и радости людей, их окружающих, им труднее всего. Именно в силу этого в добрачных отношениях они производят положительное впечатление, а в супружеских – принципиально иное, холодное и равнодушное. После первых месяцев супружеской жизни вдруг обнаруживается трагическое несоответствие между человеком «до» и человеком «после», что приводит другого в разочарование и замешательство.

Эмоциональная жизнь таковых пасомых вообще имеет сложное строение: аффективные разряды протекают у них не по наиболее обычным и естественным путям, а должны преодолевать целый ряд внутренних противодействий. Причем самые простые душевные движения, вступая в чрезвычайно запутанные и причудливые ассоциативные сочетания со следами прежних переживаний, могут подвергнуться совершенно непонятным, на первый взгляд, извращениям. Благодаря этому, больной, будучи отчужден от действительности, находится в постоянном внутреннем конфликте с самим собой. Может быть, это и служит причиной того, что непрерывно накапливающееся, но большей частью сдерживаемое, внутреннее напряжение время от времени находит выход в совершенно неожиданных разрядах. Таким образом, раздражительность некоторых из них оказывается в противоречии с их эмоциональной жизнью, противоречии, всегда держащих их в состоянии неприятного напряжения.

Внутренний мир шизоидов почти всегда закрыт от посторонних взоров. Лишь немногим избранным занавес может приоткрыться, (но до конца — никогда) и столь же неожиданно упасть. Это может произойти перед малознакомым человеком, но в какой-то момент импонирующим их выбору. Однако шизоид может навсегда остаться скрытым и непонятым для самых близких людей или для тех, кто знает его много лет.

Они фантазируют для самих себя. Удивительна подмеченная в безрелигиозной психиатрии особенность: характер фантазий шизоидов носит или эротический характер или служит утешением собственной гордости – фантазии, греховные по своей сути. Если же рассматривать эту особенность шизоидов с точки зрения православной аскетики, то увлекательный фантастический мир шизоидов является ни чем иным как частичной или полной зависимостью от виртуального мира демонических сил.

Шизоид может долго терпеть мелочную опеку в быту, подчиняться установленному распорядку жизни и режиму, но всякая попытка вторгнуться в мир его интересов, увлечений и фантазий чревата бурным протестом. Его недовольство и возмущение может долго вынашиваться и неожиданно для окружающих вылиться в самых неожиданных формах и даже решительных действиях, без учета их последствий для себя и тем более для ближних.

Уровень увлечений шизоидов поражает крайней прихотливостью выбора. Изучение, чтение, коллекционирование – все это делается ненапоказ, только для себя. В церковной жизни они могут вполне «зациклиться» только на одном из ее частных проявлений. Пастырь может подолгу и увлекательно разговаривать с шизоидом на разные темы церковной жизни. Но только одна из них им неприятна и может вызвать полное расторжение отношений – разговор о необходимости что-то менять в себе, о необходимости быть полностью искренним и открытым.

Однако, они не замечают, не фиксируют или не придают значения противоречивости своего поведения. А ведь именно к осознанию своей противоречивости как греховного состояния должен подвести пастырь духовное чадо.

Принято говорить о душевной холодности шизоидов. Как видно из изложенного, это положение нельзя принимать без оговорок. Их поступки могут быть жестокими, что, скорее, связано с неспособностью сопереживания страданиям других, слабостью эмоционального резонанса, чем с желанием получить садистское наслаждение. У мимозоподобных представителей этой группы чувствительность соединяется с известной отчужденностью от людей, в эмоциональной тупости почти всегда заметен какой-то налет раздражительности и ранимости.

Замкнутость и аутированность шизоидов делает почти невозможным для них достижение близких отношений с противоположным полом. Однако такая внешняя холодность может сочетаться с рывковым проявлениями сексуальности в отдельных ситуациях в самых грубых и противоестественных формах.

Шизоиды не склонны к алкоголю, легко противостоят попыткам склонению к выпивке. Опьянение не вызывает у них эйфории. Однако иногда они могут позволить себе выпить для «облегчения установления контактов».

В поведении шизоидов обращают на себя внимание непоследовательность и недостаточность связи между отдельными импульсами. Значительную их группу характеризует склонность к чудачествам, неожиданным поступкам и эксцентричным, иной раз, кажущимся совершенно нелепыми, выходкам.

Редко, однако, шизоид чудачит, чтобы обратить на себя внимание, гораздо чаще его странное поведение диктуется непосредственными импульсами его непохожей на других природы. Так, как у шизоидов обыкновенно отсутствует непосредственное чутье действительности, то и в поступках их нередко можно обнаружить недостаток такта и полное неумение считаться с чужими интересами. В работе они не могут следовать чужим указаниям, которые ранят их, они упрямо делают все так, как им нравится, руководствуясь иной раз чрезвычайно темными и малопонятными соображениями. Некоторые из них вообще оказываются неспособными к регулярной профессиональной деятельности, особенно к службе под чужим началом. Часто по ничтожным поводам шизоиды внезапно отказываются от работы, переходят от одной профессии к другой и т.д. Все это чрезвычайно мешает их жизненному успеху и, озлобляя их, и еще более усиливает обычно свойственные им замкнутость и подозрительность.

Церковная жизнь шизоида большей частью развита и направлена крайне неравномерно, односторонне. Шизоид может целые годы проводить в безразличной пассивной бездеятельности, оставляя в пренебрежении насущнейшие задачи. Второстепенные проявления, как, например, собирание бесчисленных благословений, реликвий и «святынек», разглядывание по нескольку раз на день старых журналов и альбомов с репродукциями и фотографиями могут поглощать всю его энергию, не оставляя времени ни на молитву, ни на богослужение, ни на чтение серьезных книг.

Хотя, вообще говоря, они не внушаемы, даже более — упрямы и самоуверенны. В отдельных случаях они, подобно шизофреникам, обнаруживают поразительно легкую подчиняемость и легковерие; непонятное соединение упрямства и податливости иногда характеризует их поведение. Пастырю должно обратить внимание на то, что таковые «под настроение» вполне могут ввести его в заблуждение как идеальные «духовные чада» и даже кандидаты в священство и монашество. Люди с непроработанной проблемой шизоидной акцентуации оказываются неспособными к монашеству. Однако они подталкивают к этому своего духовника, в определенные периоды общения выстраивая свое поведение в необходимом для подобного решения свете.

В силу вышесказанного, в жизни монастырской они, как правило, не уживаются. Меткий монашеский афоризм называет таковых «Шаталовой Пустынью» из-за их склонности переходить из обители в обитель по причине «отсутствия опытных духовников», «бездуховности братии, их привязанности к земному», нежеланию понимать, что дело в них самих. Здесь, разумеется, идет речь не о подлинном духовном поиске наставника и обители, что естественно для ищущего спасения души человека.

В духовном отце они часто сомневаются, начинают навязывать ему свое видение мира, постоянно соотнося в себе реального духовника с сочиненным ими идеальным, книжным образом благодатного старца. Во всем, в том числе и в своей церковной жизни, время от времени они любят подчеркивать свою независимость и самостоятельность.

Несколько слов об аутизме шизоидов. Его следствием являются дезорганизованность в личной жизни и несовершенство коммуникации: постоянно напоминающее о себе противоречие между внутренним и реальным миром. Он вытекает не только из отсутствия у них резонанса к чужим переживаниям, но и из внутренней противоречивости и парадоксальности, особенности, которые делают их совершенно неспособными передать другим то, что сами чувствуют. Время от времени у шизоидов возникает потребность облегчить себя признанием, поделиться с близким человеком радостью или горем. Однако, испытываемая при этом неспособность сделать это «до конца» и встречное непонимание обыкновенно вызывают еще большую потребность уйти в себя. Их мимозоподобная замкнутость происходит не от чрезмерной ранимости, а от неспособности найти адекватный способ общения («Никто меня не в состоянии понять, даже батюшка...»).

«Аристократическая сдержанность», а то и просто чопорность и сухость некоторых шизоидов не всегда является их исконным свойством. В некоторых случаях это выработанное опытом жизни средство держать других людей на расстоянии во избежание разочарований, которые неизбежны при близком соприкосновении с ними. Отличаясь вообще недоверчивостью и подозрительностью, шизоиды далеко не ко всем людям относятся одинаково. Будучи вообще людьми крайностей, не знающими середины, склонными к преувеличениям, они и в своих симпатиях и антипатиях большей частью проявляют капризную избирательность и чрезмерную пристрастность.

По-настоящему шизоиды любят все-таки только себя: будучи эгоистами, они почти всегда держатся чрезвычайно высокого мнения о себе, о своих способностях и редко умеют ценить по-настоящему других людей, даже тех, к кому относятся хорошо.

Скрытая шизоидная акцентуация может обнаруживаться, если к пасомому внезапно предъявляются непосильные для него требования – например, быстро установить широкий круг неформальных и достаточно эмоциональных контактов. Шизоиды срываются также, когда к ним настойчиво и бесцеремонно «лезут в душу».

Если сказанное о шизоидах выше можно было отнести более к отклонениям характера, то эмоционально-тупых шизоидов, играющих в обществе отрицательную социальную роль, уместнее отнести к патологии личности. Выше уже было отмечено, что большая или меньшая эмоциональная холодность — общее свойство всех шизоидов. Однако можно выделить одну их группу, у которой это свойство выступает на первый план и затемняет все остальные их особенности. Чаще всего это ленивые, вялые, безразличные люди с отсутствием всякого интереса к человеческому обществу, которое вызывает у них скуку или отвращение. Но есть среди них и люди, отличающиеся большой активностью. Эти холодные энергичные натуры, иной раз способны к чрезвычайной жестокости не из стремления к причинению мучений, а из безразличия к чужому страданию. Но здесь мы уже на границе, отделяющей шизоидов, с одной стороны, от антисоциальных психопатов, а с другой — от фанатиков. Эта психоаналитическая характеристика как нельзя уместна в нашем случае, когда речь пойдет о людях неправильной (а значит неправославной) религиозности. Но об этом речь ниже.

Классик отечественной психиатрии В. А. Гиляровский справедливо отмечает:

«Несмотря на традиционно установившийся взгляд на шизоидов, как на находящихся в промежуточном состоянии между здоровьем и шизофренией, правильнее видеть в них только комплекс характериологических особенностей, которые могут не иметь никакого отношения к шизофрении. Накопление шизоидных черт может быть приобретенным явлением, развиваясь в результате инфекций или соматических заболеваний и тяжелых психических переживаний».

Заканчивая описания этой характериологической особенности, необходимо отметить, что многие из них представляют, кроме специфических для них особенностей, еще и разнообразные астенические черты («нервность» – одна из характерных черт шизоидов). Особенно много родственного при внимательном анализе можно обнаружить между погруженными в свой внутренний мир тонко чувствующими шизоидами и некоторыми психастениками.

Мечтатели

Это обыкновенно тонко чувствующие, легко ранимые люди, чаще со слабой волей, в силу нежности своей психической организации плохо переносящие грубое прикосновение действительной жизни. Столкновения с последней заставляют их съеживаться и уходить в себя, они погружаются в свои мечты и в этих мечтах словно компенсируют свои психические затраты за испытываемые ими неприятности в реальной жизни. Именно в этом смысле святоотеческое учение предостерегает от мечтательности, являющейся той дырой в душевной природе человека, через которую наиболее удобен вход силам демоническим.

У таких людей, по словам Святителя Феофана Затворника,

«мечтательность превращается в постоянный характер. Таковы: склонность жить в образах, склонность острить, шутить, празднословить, отвращение от умственного труда, страсть к чтению пустых книг, играм и т.д.». [7]

Хрупкость нервной организации роднит мечтателей с астениками, а отрешенность от действительности и аутистическое погружение в мечты не дают возможности провести сколько-нибудь резкую границу между ними и шизоидами. Сплошь и рядом эти люди с повышенной самооценкой, недовольные тем положением, которое они заняли в жизни, но неспособные бороться за лучшее. Вялые, «ленивые», бездеятельные, они как-то свысока смотрят на окружающую их действительность и с отвращением выполняют обязанности, возлагаемые на них необходимостью заботиться о материальном существовании. Свободное время они заполняют фантазированием. Главное содержание фантазии – это исполнение их желаний.

Состояние мечтательности греховно по сути своей.

«К плодам ее, или к сопровождающим ее свойствам, можно отнести:

— внутреннее растление: в уме — уклонение от важных трудных занятий и отвращение к ним; поверхностность и легкомыслие;

— в воле: распаление страсти;

— в чувстве — беспрерывное поражение, ибо удары образов прямо падают на сердце.

В мечтах «я» играет первую роль, в удовлетворении какой-нибудь из своих страстей.

Человек-мечтатель живет в атмосфере страстной, составленной из внутренних образов и внешнего призрачного вида вещей.

Фантазия заключает человека как в какую-то темницу, — в сем мраке всею силою начинает свирепствовать сатана. Когда фантазия предается самовольному движению, тогда приходит сатана в сердце и похищает Слово Божие. Опомнившись от мечтаний, человек находит, что настроен на известное зло, и понять не может, как и откуда». [8]

Обратить мечтательного человека к реалиям жизни — дело непростое. Если священник желает достигнуть результата, то в данном случае ему необходимо знать механизмы взаимодействия сознательных и подсознательных планов человеческого естества. Путем научения борьбы с помыслами, тщательного их контроля, духовник может обучить мечтателя обладать собственным воображением. Труд и время, по словам Святителя Феофана, могут возвратить человека из мира грез, мечтаний, бесплодного фантазирования в мир жизненных реалий, труда, ответственности.

Группа параноиков

Параноики

Параноик – это не всегда психически больной человек. Самым характерным свойством параноиков является их склонность к образованию так называемых сверхценных идей, во власти которых они потом и оказываются. Эти идеи заполняют психику параноика и оказывают доминирующее влияние на все его поведение. Самой важной такой сверхценной идеей параноика обычно является мысль об особом значении его собственной личности. Соответственно этому основными чертами психики людей с параноическим характером являются очень большой эгоизм, постоянное самодовольство и чрезмерное самомнение.

Это люди крайне узкие и односторонние: вся окружающая действительность имеет для них значение и интерес лишь постольку, поскольку она касается их личности. Все, что не имеет близкого отношения к его «я», кажется параноику мало заслуживающим внимания, мало интересным. Всех людей, с которыми ему приходится входить в соприкосновение, он оценивает исключительно по тому отношению, которое они обнаруживают к его деятельности, к его словам. Он не прощает ни равнодушия, ни несогласия. Кто не согласен с параноиком, кто думает не так, как он, тот, в лучшем случае, — просто глупый человек, а в худшем — его личный враг.

Параноика не занимают ни наука, ни искусство, ни политика, ни жизнь церковная, если он сам не принимает ближайшего участия в разработке соответствующих вопросов, если он сам не является деятелем в этих областях. И наоборот — как бы малозначущ ни был бы тот или иной вопрос, раз им занят параноик, это уже важно настолько, что должно получить всеобщее признание.

Особую трудность представляют верующие люди, страдающие параноидальным бредом на религиозные темы. Как правило, их характеризует одна из черт: или это человек, болезненно боящийся преследований, отравления, колдовства, «порчи», которая, «наводится» на него, либо это человек, получающий непосредственно «свыше» откровения в форме видений или голосов. Об этом он рассказывает спокойно и уверенно, но до тех пор, пока слушатель не усомнится в его словах.

Здесь мы имеем дело уже с демоническими воздействиями, с прелестью, из которой человека нужно попытаться вывести очень мягко, не противореча ему сразу и категорично, не призывая его тотчас покаяться в своей точке зрения. К трезвому осмыслению, анализу, а тем более к покаянию, в этом состоянии они не способны.

Главное при работе с ними – не разорвать нити доверия между больным и пастырем (разумеется, при этом не соглашаться на то, что «видение было от Бога»), уходя от прямого ответа, бережно охраняя душевно связующую пуповину.

В словах священника, сказанных на проповеди, параноики находят намек на себя, но, в отличии от обычного человека рассматривают «намек» не как призыв к исправлению, а желание духовника причинить боль, обиду, рану. Доверие к пастырю у них постоянно под угрозой. Псевдоидеи, высказываемые в категорической форме, превращаются в убеждения больного, против которых становятся бессильны любые доводы.

Что касается эмоциональной жизни параноика, то необходимо сказать, что это человек односторонних, но сильных аффектов. Не только мышление, но и все поступки и действия больного определяются огромным аффективным напряжением, окружающим его комплексы и сверхценные идеи, в центре которых непременно находится не само дело, но личность параноика. Односторонность больного ставит его в состояние отчуждения и враждебности по отношению к окружающим. Крайний эгоизм и самомнение не оставляют места в его сознании для чувств симпатии, для доброго отношения к людям. Церковная жизнь вынуждает больного к прощению, примирению с ближними, хотя бы перед Причащением. Однако это примирение носит внешний, формальный характер, осознание трагедии душевного разрыва с близкими, с духовником им просто чуждо.

Параноидальные реакции являются следствием гипертрофированной гордыни. Самомнение, умноженное на манию преследования, и довольно примитивный набор религиозных знаний дают классический пример религиозного параноика.

Люди, в том числе и духовник, являются просто средствами для достижения поставленных целей. Активность побуждает их к бесцеремонному отношению к окружающим. Сопротивление, несогласие, на которые больные иногда наталкиваются, вызывают у них и без этого присущее им по самой натуре чувство недоверия, обидчивости, подозрительности. Они неуживчивы и агрессивны: обороняясь, они всегда переходят в нападение, и отражая воображаемые ими обиды, сами, в свою очередь, наносят окружающим гораздо более крупные. Таким образом, параноики всегда выходят обидчиками, сами выдавая себя за обиженных. Всякий, кто входит с параноиком в столкновение, кто позволит себе поступать не так, как он хочет этого и требует, становится его врагом.

Другой причиной враждебных отношений является факт непризнания со стороны окружающих дарований и превосходств параноика. В каждой мелочи, в каждом поступке он видит оскорбление своей личности, нарушение его прав. Таким образом, очень скоро у него оказывается большое количество «врагов», иногда действительных, а большей частью только воображаемых. Подозрения параноика мотивированы его собственными желаниями, которые он проецирует на других людей. Например, параноик, одержимый желанием убийства, не желая самому себе признаться в этом, проецирует это свое желание на окружающих, которых в этом подозревает, и т.п. Все это делает параноика, по существу, несчастным человеком, не имеющим интимно близких друзей, терпящим в жизни одни разочарования. Видя причину своих несчастий в тех или других окружающих личностях, параноик считает необходимым долгом своим мстить. Он злопамятен, не прощает, не забывает ни одной мелочи.

Нельзя позавидовать человеку, которого обстоятельства вовлекают в борьбу с параноиками, в виду того, что они отличаются способностью к чрезвычайному и длительному волевому напряжению. Они упрямы, настойчивы и сосредоточены в своей деятельности. Если параноик приходит к какому-нибудь решению, то он ни перед чем не останавливается для того, чтобы привести его в исполнение. Подчас жестокость принятого решения не смущает его, на него не действуют ни просьба ближних, ни даже угрозы власть имущих. Да к тому же, будучи убежденным в своей правоте, параноик никогда и не спрашивает советов, не поддается убеждению и не слушает возражений.

В борьбе за свои воображаемые права параноик часто проявляет большую находчивость. Он очень умело отыскивает себе сторонников, убеждает всех в своей правоте, бескорыстности, справедливости и иной раз, даже вопреки здравому смыслу, выходит победителем в явно безнадежной для него ситуации именно благодаря своему упорству, мелочности и поразительной способности убеждать. Но и, потерпев поражение, он не отчаивается и не унывает, не осознает, что он не прав, наоборот, из неудач он черпает силы для дальнейшей борьбы.

Совершенно излишне добавить к сему, насколько тяжело работать пастырю с такими пасомыми. И, не дай Бог, относительно правильности точки зрения подобного больного встретятся те или иные «подтверждения», «доказательства» или «тайные признаки» (разумеется, кажущиеся только ему) в Священном Писании или в высказываниях святых отцов. Спорить или дискутировать здесь совершенно бессмысленно. Всякое покушение на его мнение становится одновременно покушением на Православную веру (разумеется в его личном преломлении). Религиозность окончательно блокирует доступ к душе параноика со стороны даже опытного духовника.

К особо ярким примерам параноидальных реакций можно отнести пожилых церковных людей, болезненно реагирующих на то, что «их место» в храме занято, на неприветливость (часто кажущуюся) настоятеля или старосты, в чем видится попытка их «выжить»; чужая сумка, поставленная на «их место,» — намек на то, что им уже давно «пора убираться отсюда». Они болезненно «замечают», что их не оценили по достоинству, их благие намерения не поддержали, их не выслушали, не поняли... Но характерным отличием этой категории пасомых от других, проявляющих реакции обиды, является то, что кажущееся ущемление их достоинства вызывает в них не столько расстройство, уныние, печаль, сколько гнев, злость, желание мщения.

Характерным примером этих проявлений в массовом порядке можно считать нездоровую атмосферу противопоставления себя или группы близких себе лиц «масонам», «колдунам» и «экстрасенсам,» которых видят даже в духовных лицах, вновь пришедших на тот или иной приход или монастырь. Нередко встречаются люди, которые, всего опасаясь, ищут в храмах приборы «пси-оружия», а в установке, например, вентиляционной системы в храме усматривают «попытки воздействия на подсознание».

Отдельно следует отметить массовое нагнетение параноидальных настроений в жизни церковной со стороны некоторых священников, запрещающих употребление продуктов, помеченных штрих-кодом, принятие идентификационных номеров и насаждаемую патологическую боязнь магнитных карточек, приводящую к массовому параноидальному фону в религиозной жизни целых государств. (Например, известны ссылки на старцев, категорически запрещающих употребление продуктов со штрих-кодом, или же старцев, налагающих категорический запрет принятие т.н. «идентификационных номеров»). Ни один благоразумный и духовно рассудительный пастырь не будет вышеизложенные проблемы общественной жизни превращать в религиозные. Тем более, что и в Священном Писании и у святых отцов о принятии печати антихриста на чело и на правую руку говорится как о конкретном и недвусмысленном явлении с условием непременного отречения от Христа и Православной веры.

Книги и брошюры с предостережениями на эту тему можно встретить в православных храмах и монастырях, иногда издаются целые подборки статей. Не только духовный, но и душевный вред от подобных публикаций огромен. Духовный, в том, что публикаторы рискуют толкнуть доверчивых людей на исповедничество, но не за Христа. Душевный — в возникновении нездоровой параноидальной атмосферы в монастыре, приходе, целом городе, втягивающей в себя все новых и новых людей. [9]

Работа с параноиками, иногда явно, иногда скрытно проявляющих реакции — тяжелое бремя, ложащееся на плечи пастыря. Атмосфера болезненности буквально висит в воздухе, если количество таких прихожан велико. Параноидальный бред (как и шизофренический) заразителен при близком эмоциональном контакте! Люди неуверенные, психически неустойчивые, новопришедшие часто попадают под влияние таких больных, выдающих себя за опытных, знающих то, что сокрыто от других.

В качестве практического совета в общении с таковыми, как пастырю, так и обычному человеку можно настоятельно рекомендовать не вникать глубоко в слова и рассуждения этих больных при общении с ними. Вслушиваться в параноидальный бред не только бессмысленно (рассуждения параноика – это причудливое смешение демонических внушений и собственно его психического повреждения), но и небезопасно. Пытаясь логически распутать этот клубок, пастырь сам рискует запутаться в параноидальных хитросплетениях рассуждений больного. Священнику необходимо помнить, что после погубления в бездне душевной болезни собственно больного следующей задачей сил демонических является втягивание в это состояние всех, кто так или иначе желает ему помочь (не исключая и духовника).

Вирус подобной душевной болезни заразителен. Совершенно незаметно любой психически неустойчивый человек, находящийся в эмоциональном контакте с параноиком, начинает мыслить, думать его логическими блоками...

Профессор Д. Е. Мелехов считает, что духовнику

«предпочтительнее всего с самого начала показать страдающему бредом человеку свою позицию: «Я верю, что все, о чем вы говорите, — правда, [10] но лично я не вижу этому доказательств». Очень важно соблюдать в такой беседе один тактический принцип: не вступать в спор с больным относительно его бреда. [11] Он должен осознать, что духовник нейтрален и заслуживает доверия, а вовсе не настроен против него. Нельзя забывать, что больной ищет того единственного человека в мире, которому он мог бы довериться. Священник, если он хочет действительно помочь ему, должен стремиться стать этим единственным человеком. Именно эта цель и определяет роль пастыря в духовном окормлении душевнобольного».

Особо опасны параноики, в которых до или в процессе болезни были заложены слишком категоричные религиозные понятия, ориентированные на максимальные требования к священнику или жизни церковной. Именно таковые считают себя вправе «обличать» священнослужителей, порой даже не считаясь с благочинием богослужения. Опасность параноиков именно в том, что, имея волевой напор и довольно правильно состыковывая несколько логических блоков во единое целое, они обладают удивительным влиянием на окружающих их робких или психически неустойчивых прихожан. Избавиться от них трудно, влияние их на общую церковную или монастырскую жизнь крайне разрушительно.

Что же делать пастырю, в приходе которого появился такой больной? Прятаться, избегать его – это не выход из положения. Необходимо выйти на доброе общение, выслушать (конечно, только внешне, не пытаясь вникнуть в рассказ) больного, проявить крайнюю степень Христоподражательной любви. А главное — относиться к «обличителям» как к больным детям, а не как к злонамеренным личным врагам.

Священнику следует тщательно обдумать свои возражения в беседе с параноиком. В противном случае одно неосторожное слово может вызвать озлобление и гнев. Духовник должен быть готов к подозрительности и недоверию. Стремление священника избежать его общества или принятие им антагонистической позиции лишь утвердит параноика в его подозрениях и ожиданиях «коварного обмана». Пастырю предстоит терпеливо и стойко переносить эти проявления недоверия (особенно в начале знакомства), мнительности, возмущения, злословия и даже клеветы, помня, что они исходят от больного человека. Очень важно в общении с таким больным прихожанином избрать четкую позицию, не давая размывать ее: не слишком приближать такого человека к себе, но и не отталкивать. Необходим нейтральный, мягкий подход, позволяющий священнику держаться от больного на определенной дистанции, дабы не дать ему повода для подозрений, что ему уделяют чрезмерное внимание лишь для того, чтобы унизить, отвергнуть и покинуть его в последний момент.

Как общее правило: в сложных случаях, могущих смутить совесть пастыря, он должен помнить, что соучастие и доброе отношение всегда лучше, чем излишняя строгость, ибо перед священником стоит человек с больной волей или больным рассудком, требующий участия, помощи и лечения.

Надо добавить, что, пока параноик не пришел в стадию открытой вражды с окружающими, он может быть очень полезным работником в жизни прихода или монастыря. На избранном им узком поприще деятельности он будет работать со свойственным ему упорством, систематичностью, аккуратностью и педантизмом, не отвлекаясь никакими посторонними соображениями и интересами.

Застревающие

Застревающих людей характеризует патологическая стойкость аффекта. [12] Обычный человек так или иначе проявляет различные греховные или положительные чувства в разных ситуациях, но по прошествии случившегося все постепенно затихает. Нередко бывает, что человек раздражается, гневается, а затем вспышка гнева гаснет. У боязливого человека, например, чувство страха проходит после того, как устранен его источник. Если же реакция внешнего выхода на ту или иную ситуацию не состоялась, то аффект прекращается значительно медленней. Но все же, если человек переходит к другим темам, «переключается», то в норме аффект через некоторое время проходит. Даже если разгневанный человек не смог немедленно отреагировать на неприятную ситуацию словом или делом, то обычно на следующий день он уже не ощущает сильного раздражения против обидчика. Боязливый человек, которому не удалось уйти от внушающей страх ситуации, на некоторое время чувствует себя как бы освобожденным от страха.

Иное дело застревающие люди. Действие аффекта у них прекращается гораздо медленнее. Стоит лишь мыслью или чувством вернуться к случившемуся, как немедленно оживают сопровождающие стресс эмоции. Аффект у застревающего человека держится очень долгое время, хотя никакие новые переживания его не активизируют. Патологическими последействиями чреваты в первую очередь эгоистические аффекты, то есть проявление гордыни и тщеславия, так как именно им присуща особая сила. Вот почему застревание наиболее часто проявляется тогда, когда затронуты личные интересы упоминаемого человека. Аффект в этом случае оказывается ответом на уязвленную гордость, задетое самолюбие, а также на различные формы подавления — реальные или кажущиеся. Хотя объективно уровень смирения, или унижения может быть ничтожным или просто кажущимся.

Оскорбление личных интересов застревающими людьми никогда не забывается, поэтому их часто характеризуют как злопамятных и мстительных людей. Здесь, кроме патологических проявлений, лежащих в деформированной психической структуре, имеют место нравственные дефекты, и они являются доминантными.

Светская психиатрия рассматривает в этом и подобных случаях только невротическую, психическую реакцию. Православный пастырь должен учитывать нравственный аспект поднимаемой проблемы, который состоит в неумении прощать, неумении смиряться, неумении любить, неумении уступить и отдать.

Застревающих людей можно охарактеризовать как чувствительных, болезненно обидчивых, легко уязвимых людей. Как мы уже упомянули, их обиды, их чувствительность касаются исключительно их самолюбия, сферы задетой гордости и представления о личном достоинстве, которое ни в коем случае нельзя трогать и как-то задевать.

Чувство возмущения общественной несправедливостью, к примеру, у личности застревающего типа наблюдается в более слабой степени, чем аффект на уровне эгоистических побуждений. Если среди представителей такого типа все же встречаются люди, которые устраивают борьбу за справедливость, то они одновременно отстаивают справедливость не только в отношении какой-то группы, но и по отношению к самому себе. Обобщением они стараются лишь придать вес своим личным претензиям.

К примеру, на приходе случается такая ситуация: священник раздает благословения, те или иные святыни или иконочки, и вдруг оказывается, что подарки не достаются целой группе лиц... Тогда «борец за справедливость», вдруг обнаружив такое ущемление его прав, готов поднять войну против священника, обвинить его в бездуховности, несправедливости, жестокости и т.д. Ну а если он окажется в группе лиц, которым досталось? В таком случае этот человек шума или войны в защиту прав «обделенных» обычно не поднимает. Он спокоен, потому что его личный интерес удовлетворен.

Черты застревания проявляются не только при нанесении ущерба такому человеку, но и в случае его успеха. Здесь мы можем часто наблюдать проявление заносчивости и самонадеянности. Честолюбие — характерная черта у лиц с чрезмерной стойкостью аффекта. Честолюбие сопровождается самоуверенностью, поощрений таким людям всегда бывает мало. Если у застревающего человека вдруг начинает что-то получаться, то он уже совершенно не сомневается, что в этом реализовался, достиг определенного мастерства, ему совершенно невозможно сделать замечания ни по какому поводу. Если же он уже стоит на какой-то иерархической ступени в церковной жизни, попробуй скажи такому человеку, что он свои обязанности выполняет недобросовестно, или что он не соответствует занимаемой должности. Он сразу же проявит возмущение, гнев, обиду, злобу, обвинение в несправедливости, даже не попытавшись усомниться в своем соответствии занимаемому посту, в своей компетенции.

Если возникают помехи эгоистическим устремлениям застревающей личности в реализации своей гордыни, то при высокой степени застревания начинают проявляться параноидальные черты, человек становится подозрительным. В любом проявлении внешнего действия со стороны других людей он склонен видеть намек на собственную ущербность. Если кто-то за него начинает выполнять работу, которую он не сделал, это воспринимается как намек на то, что его вот-вот рассчитают или уволят с занимаемой должности.

Человек болезненно чувствительный, постоянно страдающий от мнимо плохого отношения к себе, точно так же теряет доверие к людям, как человек, недоверие которого объективно и обосновано. Ведь подозрительность вполне обоснована, например, у человека ревнивого, которого действительного обманывают. Но если оправданная подозрительность не идет дальше конкретного случая, подозрительность застревающего носит всеохватывающий характер, поскольку она порождается не определенными внешними обстоятельствами, а коренится в природе поврежденной психики, и характеризуется наличием общего недоверия, распространяющегося на любые области и отношения.

Повторение нескольких однотипных травмирующих случаев в приходской или монастырской жизни человека застревающего типа может послужить толчком к началу развития параноических проявлений. Но объяснить последние только суммированием подобных случаев было бы неверно.

Если какой-то человек постоянно чувствует себя мишенью для обидных замечаний, допустим, со стороны священника, то с одной стороны будет постепенно расти ненависть по отношению к духовнику, а с другой — притупится реакция на систематически действующие раздражители. То есть, может произойти ослабление аффекта. Такой результат наблюдается обычно в тех случаях, когда вступить в борьбу безнравственно или невозможно.

Постоянное нарастание аффекта вызывается в процессе длительного чередования успехов и провалов, мнимых или действительных. Представим себе ситуацию: священник сделал замечание. Существуют разные варианты реагирования на обидные слова: обидеться, перестать разговаривать, демонстративно уйти или, может быть, нагрубить в ответ. Однако успех этот будет лишь частичным. Чувство удовлетворения для застревающего человека не наступит, так как вскоре вновь (и это нормально), последует новое замечание со стороны пастыря. Если человек начинает постоянно отбрыкиваться, отталкиваться, грубить, то ли настоятелю храма, то ли игумену монастыря, то рано или поздно непрерывные рывки между: «Простите меня, батюшка», и новой грубостью и хамством приведут к возникновению проявлений душевной болезни.

Подобное развитие может иметь место при описанных предпосылках даже у людей, не отличающихся застреваемостью аффекта. Такое встречается в быту, в домашней жизни: например, в борьбе невестки со свекровью, где начинается развитие реакций типично параноических. Каждая из враждующих сторон подозревает другую в том, что она начнет «докапываться» и «доставать». При этом сам аффект бывает неизмеримо сильнее, чем вызвавший его повод. Особенно велика опасность тогда, когда в вышеописанное раскачивание вовлекается аффект, обладающий тенденцией к стойкости. В этом случае толчок в обратную сторону не дает достаточного снижения силы аффекта.

Душевный мир застревающего человека чрезвычайно беден. Такой человек может застрять (как говорилось выше) как на положительной, так и на отрицательной эмоции. Если, к примеру, что-то из эмоционально прожитого им было ярким, положительным, то это будет устойчивая потребность, чтобы это положительное повторялось вновь и вновь. Человек как бы не может заняться поиском новых форм раскрытия в себе жизненных радостей.

Примером позитивного застревания может быть прокручивание по много раз однажды услышанной аудиозаписи, но не потому что важна душевная ее глубина или мелодическая гармония, а потому что хочется опять испытать и пережить то, что было пережито эмоционально как яркое и радостное тогда, когда это было услышано впервые. Другим примером может быть потребность во встрече со знаменитым духовником, но не по причине возникновения духовных вопросов, а в виду потребности прежнего эмоционального переживания значимости себя в его присутствии.

Больной часами рассказывает об эмоционально ярких впечатлениях прошлого, в том числе и религиозных, делится с другими людьми тем, что дорого свойственно каждому человеку. Для каждого из нас важно поделиться впечатлениями о тех или иных встречах, паломнических поездках. При этом мы стараемся внимательно и чутко слышать, когда нужно остановиться и прекратить, если собеседнику стало тяжело и неинтересно. Застревающий же человек рассказывает о своих встречах, о своих знакомствах, в том числе и духовных, исключительно для себя и ради самого себя, для того, чтобы еще раз возвратиться к воспоминанию о том, что было им пережито, как радостное, пережить это радостное в присутствии другого. Именно в силу того, что застревающий человек не живет здесь и сейчас, а живет своими прошлыми запечатлениями, как негативными, так и позитивными, его внутренний мир оказывается обедненным. И чем больше он не в состоянии освободиться от запечатления, тем больше обедняется его дальнейшая жизнь и сужаются ее рамки.

Поскольку застревающий человек в значительной мере подвержен страсти тщеславия, в его жизни имеет место такое важное качество, как ревность. Он очень ревнив, и если видит внимание, уделяемое другому человеку в его присутствии, то буквально кипит от гнева. Самолюбие у такого человека настолько болезненное, что кажется ему нет предела. Например, он подходит к группе людей, включается в разговор, но его шутки, его балагурство никто всерьез не воспринимает. В результате этого возмущение его изливается как на себя самого («такого глупого и неостроумного»), так и на других людей, которые «не ценят меня такого умного».

Страдания такого человека по поводу того, что он нелюбим, незначим, «не состоялся», противостоят захватывающему ощущению счастья, связанного с надеждой что он все-таки любимый, значимый, и ничем не хуже других. Эта противоречивость чувств выливается в огромной силы внутренний конфликт. Наступает состояние любви, исполненной ненависти.

Для застревающего человека характерно постоянное метание в противоречивостях между поражением и успехом. Причем, если вдруг в момент краха всплывет какое-то положительное воспоминание, ощущение, он может тотчас забыть о крахе и уже планировать реализацию того, что он намечтал, как предполагаемую собственную победу.

Критическое отношение к собственному поражению, к грехопадению, к ужасу своих греховных поступков, которые были допущены, у такого человека может совершенно вытесняться или оставаться только на сознательном плане.

В периоды, когда человек подвержен своим положительным или отрицательным застреваниям, он входит в область безнравственного поведения, безнравственных отношений с другими.

При перевесе светлых, радужных чувств человек впадает в эмоционально-восторженные переживания. Вся энергия, необходимая для малейшего реального делания, куда-то пропадает, ибо душевных сил хватает только на то, чтобы переживать свои положительные или негативные запечатления.

Со временем такая игра положительных и отрицательных застреваний приводит к возникновению сверхценных идей. Этим термином в психопатологии названы идеи, которые всецело овладевают мышлением человека, всей структурой его личности, волей, чувствами, умом. Например, человек на какое-то время может быть полностью захвачен переживанием идеи своей ущербности. Или же он застревает на ревности. Или на идее собственных потенциальных, грандиозных достижений. Или же он во власти идеи, что с ним поступили несправедливо, а следовательно все остальные отношения, переживания, чувства, мысли, обещания, возможно даже данные когда-то супружеские или монашеские обеты, для него становятся несуществующими.

Застревающий тип личности может пойти в своем развитии по двум направлениям. Или он будет по гордости реализовываться в поставленных целях, или же, если человек застрял на собственной ущербности и неполноценности, не исключена возможность полного душевного саморазрушения. Если застревание происходит как на положительном, так и на отрицательном уровнях, наступает неизбежная ситуация психического срыва и психопатологии.

Не обладая склонностью к самовнушению, такие люди должны реально завоевать признание других людей, чтобы иметь основание гордиться собой. Таким образом, честолюбие и гордость становятся у них движущей силой на пути к значительным трудовым или творческим показателям. Чаще всего при этом происходит бесцеремонное подавление и оттеснение всех других людей, в которых они видят конкурентов для своей самореализации.

Осознание того, что другие люди виновны в создающейся вокруг него ситуации настолько глубоко внутренне переживается человеком как правда, что переубедить его в этом совершенно невозможно. Ощущение внутренней правоты затмевает всякое благоразумие. Святоотеческие наставления, Заповеди Божии, наставления духовника,— все подминается ощущением чувства собственной правоты.

Обычно в монастырях и в приходских общинах таких людей не любят. Их патологические свойства характера проявляются довольно скоро и наталкиваются на недовольство и смущение со стороны братии.

Пастырю необходимо остановить, образумить такого человека, и сориентировать его на то, чтобы он достигал поставленных жизненных целей не «движением напролом», а самоотдачей в труде, в послушании. Духовник может предупредить, что если этого не произойдет, то итог будет один: непременный личностный крах, подозрительность и враждебность.

Нередко человек в состоянии застревания может сказать такие слова: «Если Сам Бог мне скажет, что это не так, я не поверю, потому что это так». [13] То есть понятие Бога, Церкви, не говоря уже о духовнике и о всяком братском участии в жизни человека, сводится на нет, потому что человек добровольно отдается в руки сил, которые в нем самом констатируют уже не столько психопатологию, сколько элементы одержимости.

Священник Анатолий Гармаев рассматривает застревающих личностей как находящихся в состоянии эмоциональности от печали.

«Эмоциональность от печали при малейших состояниях тоски, одиночества, обладает способностью глубоко в нее западать. Самый какой-нибудь жизненный пустяк приводит к катастрофе. Какая-нибудь несостоятельность среди людей, приводит к депрессии, малая неудача в делах приводит к чувству краха. К сожалению, такой пессимизм, такая поверхностность эмоциональности трагична. Естественно, что при такой эмоциональности у этого человека семья не может состояться. Не могут состояться никакие серьезные отношения. Застревание создает, к сожалению, наибольшие сложности в жизни, как самого человека, так и всех окружающих его людей.

Эмоциональная память часто возвращает его к прошлым событиям. И где бы и с кем бы этот человек не встретился, он постоянно рассказывает о том, что было у него, как радость. Человек может дожить до старости, и так же ярко переживать давно прошедший радостный период. И так как более яркого периода у него не было, то ни о чем другом он не вспоминает, а вспоминает только об этом периоде.

В конечном итоге такой человек переживается другими как скучный. О чем бы с ним не заговорили, все приведет к тому, что он будет рассказывать про свои яркие периоды. Сам в себе человек этого не замечает. Он держится за эти памятные точки, как за главные стержни своего «Я». И поэтому в них самодостаточен, и поэтому за них до самой смерти держится.

Часто такие люди собирают фотографии прошлых событий, очень дорого, бережно их хранят, собирают различные предметы, обозначающие те или иные события, памятные знаки тех или иных событий и так далее».

Что можно пожелать пастырю, который взялся за нелегкое дело, душевное окормление застревающего человека? Терпение, терпение, терпение... Постараться набраться сил, любви, жалеть человека, как неспособного адекватно оценивать и анализировать обстановку. Относиться к нему как к ребенку, который в обиде бьет маму кулачком по лицу или разбрасывает свои кубики на ковре. И в себе самом постараться опровергнуть те ожидания точек застревания, на которые человек провоцирует священника, в себе самом найти силы для того, чтобы разрушить греховный, невротический взгляд на мир, который носит в себе пришедший к нему человек, назвавшийся когда-то духовным чадом.

Фанатики

Этим психиатрическим термином, характерным для обычной речи, обозначаются люди, с исключительной страстью посвящающие всю свою жизнь служению одному делу, одной идее, служению, совершенно не оставляющему в их личности места ни для каких других интересов.

Православие чуждо всякому фанатизму. Православное устроение души гармонично. «Православие – это здоровый образ жизни», как выразился один мудрый духовник. Но среди православных людей могут встретиться именно фанатики, т.е. люди, зациклившиеся лишь на одном высказывании, одном направлении, одной заповеди, забывшие, что заповедь Божия «широка зело», или не осознавшие сердечной чуткостью необходимости принятия учения Христова во всей его полноте. Примером такого «зацикливания» лишь на одном предмете всего многообразия христианства может быть даже вершина добродетели – молитва, а вернее субъективное ее восприятие как повод в «молитвенном уединении» отгородиться от «злого и жестокого мира».

Но как определить, действительно ли человек пребывает в молитве или вошел в ту область фанатизма, из которой его желательно побыстрее вытащить, иначе дело может принять самый непредвиденный оборот? Прекрасный ответ на это вопрос дает преп. Иоанн Лествичник:

«Если ты стоишь на молитве, а брат твой постучался для того, чтобы попросить тебя о чем-либо, то оставь молитву и послужи брату, потому что молитва – это твоя частная добродетель, а оказать любовь несравненно выше, в ней – полнота совершенства».

Этот принцип может быть лакмусовой бумагой и ко многим другим ситуациям.

Человек – существо социальное. Мы созданы Богом для со-бытия в любви. Человек, обладающий социальным чувством, чужд фанатизма. Поскольку социальное чувство в своей формулировке является формой деятельного проявления любви к ближнему, необходимо дать ему расширенную формулировку.

«Социальное чувство — инстинктивная и в то же время осознаваемая и управляемая способность видеть глазами другого, слышать ушами другого, чувствовать сердцем другого. Эта способность опирается на чувство принадлежности к группе, народу, способность к глубокой эмоциональной коммуникации с людьми, интерес к процессам, происходящим в обществе, веру в людей, способность доверять, быть откровенным, искренним, свободным в диалоге, оптимизм и историческое чувство, готовность выслушивать критику, трезво оценивать свои способности, признавать свое несовершенство, готовность проявить доброту, участие, инициативу». [14]

Если какая-либо увлеченность (в том числе и отдельными религиозными вопросами) ставится выше единства с остальными людьми, с лишением их права на собственную точку зрения, неприязнь и ненависть в виду их инаковости, возникает реальная опасность проявления фанатизма. И хорошо, если с фанатизмом мы встречаемся исключительно как с недоразумением на уровне теоретически неправильно понятых религиозных истин. Гораздо труднее, если фанатизм начал проявляться как психическая поврежденность. Замечено, что первое предшествует последнему.

Фанатики, как и параноики,— люди «сверхценных идей», крайне односторонние и субъективные. Отличает их от параноиков то, что они, обыкновенно, не выдвигают так, как последние, на передний план свою личность, а более или менее бескорыстно подчиняют свою деятельность тем или другим идеям общего характера. Центр тяжести их интересов лежит не в самих идеях, а в претворении их в жизнь – результат того, что деятельность интеллекта чаще всего отступает у них на второй план по сравнению с движимой глубоким аффектом волей...

Аффекты фанатиков так же, как их идеи, не отличаются богатством. Это люди не только одной идеи, но и одной страсти. Будучи большей частью лишенными грубой корысти и такого неприкрытого и всепоглощающего эгоизма, какой свойственен параноикам, фанатики, однако, редко оказываются способными проявлять душевную теплоту по отношению к конкретным людям. В силу этого их воля и направленность их деятельности может быть скорректирована мудрым пастырем, со стороны которого необходим кропотливый подход к этим людям, ищущим в религиозной жизни более самореализации, чем служения.

Нужно сказать, что здоровая, благодатная обстановка жизни церковной, теплота братских отношений в приходе или монастыре может смягчить нездоровую устремленность фанатиков, направить ее в нужное русло. Для этого необходимо постоянное внимание со стороны пастыря к таким пасомым. Духовник может с помощью добрых слов, бесед, искреннего отношения, самой жизнью показать им, что сохранить полноту, открытость человеческих отношений в церковной общине и вне ее гораздо важнее, чем исполнить огромное количество внешних принципов и предписаний церковно-уставной жизни, если при этом будет утрачен дух любви и братского понимания.

Фанатизм, проявляемый во внецерковной среде, чрезвычайно опасен. Главная сила фанатиков заключается в их несокрушимой воле, которая помогает им без колебания осуществлять то, что они считают нужным. К голосу убеждения они глухи, вся их страстная, но несложная аффективность находится целиком на службе их убежденности, а сопротивление и преследования только закаляют их. В личных отношениях они, чаще всего, или безразлично холодны, или требовательно строги. Человеческое горе их не трогает, и бездушная жестокость нередко составляет их свойство. Железная воля и делает фанатиков опасными для общества.

Психиатрам приходится встречаться с ними, главным образом, как с вождями новых религиозных течений и сект. Нередко под их руководством совершались изуверские дела и чудовищные преступления: самоистязания, пытки, мучительства, убийства. Жизненный путь фанатика определяется его внутренним существом: это человек борьбы, редко обходящийся без столкновений с действительностью. Отсутствие гибкости и приспособляемости легко приводит его к конфликту с законом и общественным порядком.

Группа эпилептоидов

Самыми характерными свойствами эпилептоидов является, во-первых, крайняя раздражительность, доходящая до приступов неудержимой ярости, во-вторых, приступы расстройства настроения (с характером тоски, страха, гнева) и, в-третьих, определенно выраженные моральные дефекты (антисоциальные установки). Обычно это люди очень активные, односторонние, напряженно-деятельные, страстные, любители сильных ощущений, очень настойчивые и даже упрямые. Их жизненная установка имеет несколько неприятный, окрашенный плохо скрываемой злобностью оттенок, на общем фоне которого время от времени, иной раз по ничтожному поводу, развиваются бурные вспышки неудержимого гнева, ведущие к опасным насильственным действиям. Они очень нетерпеливы, крайне нетерпимы к мнению окружающих и совершенно не выносят противоречий. Если к этому прибавить большое себялюбие и эгоизм, чрезвычайную требовательность и нежелание считаться с интересами других, то станет понятно, что поводов для столкновений с окружающими у эпилептоидов всегда много. Даже тогда, когда таких поводов нет вовсе, им ничего не стоит их выдумать только для того, чтобы разрядить неудержимо накипающее у них временами чувство беспредметного раздражения. Они подозрительны, обидчивы, мелочно придирчивы. Все они готовы критиковать, всюду видят непорядки, исправления которых им обязательно надо добиться.

В семейной жизни эти больные — обыкновенно несносные тираны, устраивающие скандалы из-за опоздавшего на несколько минут обеда, подгоревшего кушанья, плохой отметки у сына или дочери, позднего их возвращения домой, сделанной без их спроса покупки и т. д. Домашним они постоянно делают всевозможные замечания, мельчайшую провинность возводят в крупную вину и ни одного проступка не оставляют без наказания. Они всегда требуют покорности и подчинения себе и, наоборот, сами совершенно не выносят повелительного тона у других, пренебрежительного к себе отношения, замечаний и выговора.

С детства непослушные, эпилептоиды часто всю жизнь проводят в борьбе за кажущееся им ограничение их самостоятельности, борьбе, которая кажется им борьбой за справедливость. Их неуживчивость с одной стороны доходит до того, что многие из них, благодаря их страсти во все вмешиваться, всю жизнь принуждены проводить в скитаниях. а с другой, и больше всего, из-за абсолютной неспособности в течение хотя бы малого времени сохранять мирные отношения с сослуживцами, с начальством, с соседями.

Особо отметим их склонность к эпизодически развивающимся расстройствам настроения, могущим возникать как спонтанно, без всякой причины, так и реактивно – под влиянием тех или других неприятных переживаний. То, что отличает подобные расстройства от депрессивных состояний всякого другого рода, это почти постоянная наличность в них трех основных компонентов: злобности, тоски и страха. Подобные расстройства настроения могут продолжаться недолго, но могут и затягиваться на день или даже на несколько дней. И именно на эти-то дни и падают наиболее бурные и безрассудные вспышки в их поведении.

Несмотря на всю свою необузданность, эпилептоиды всегда остаются людьми очень узкими, односторонними и неспособными хотя бы на мгновение отрешиться от своих эгоистических интересов, полностью определяющих их очень напряженную деятельность. Чувство симпатии и сострадания, способность сопереживания им недоступны. Отсутствие этих чувств в соединении с крайним эгоизмом делает их морально неполноценными и способными на действия, далеко выходящие не только за рамки приемлемого в нормальных условиях общежития, но и за границы, определяемые уголовным законом. Особенно часто они сталкиваются с последним из-за склонности к насильственным актам, попадая под суд по обвинению в убийстве или нанесении тяжелых ран. Более невинное значение имеет наклонность к скандалам, особенно часто проявляемая ими под влиянием алкоголя, который они обыкновенно плохо переносят, давая довольно часто вспышки так называемого патологического опьянения.

Эпилептоиды, в большинстве своем, — люди инстинктов и примитивных влечений. Страстные и неудержимые, они ни в чем не знают меры: ни в безумной храбрости, ни в актах жестокости, ни в проявлениях блудных страстей. Иногда — это люди удивительной эрудиции, мастера споров, многоодаренные личности, но ни в коем случае не самостоятельные деятели.

Эпилептоидов не должно путать с эпилептиками! Первых относят к группе людей с характериологическими особенностями, вторых — к психопатологиям.

Группа истероидов

Истероиды

Истерические нарушения – явление, довольно распространенное в пастырской практике. Истерия легче всего находит точки соприкосновения с проявлениями религиозными. Затруднения духовника в работе с истериками заключаются в том, что эта болезнь может легко скрываться под довольно доброкачественными формами религиозной жизни. Женщины подвержены ей в большей степени, чем мужчины.

Главными особенностями психики истеричных являются: стремление во что бы то ни стало обратить на себя внимание окружающих и отсутствие адекватности по отношению как к другим, так и к самому себе (искажение реальных соотношений), другими словами, стремление казаться больше, чем на самом деле есть. Архимандрит Киприан дополняет эти признаки следующими: легкая переменчивость настроений и довольно резкие переходы от одной крайности к другой; жалобы на то, что «жизнь надоела» с угрозами самоубийства (которые у истерика никогда не выливаются в реальные суицидальные действия), а также «умственная анархия».

Во внешнем облике большинства представителей группы, объединяемой этими свойствами, особенно обращают на себя внимание нарочитость поведения, театральность и лживость. Им необходимо, чтобы о них говорили, и для достижения этого они не брезгуют никакими средствами. В благоприятной обстановке, если ему представится соответствующая роль, истерик может и на самом деле «отличиться»: он может произносить блестящие, зажигающие речи, совершать красивые и не требующие длительного напряжения подвиги, часто увлекая за собой толпу. Он способен и к актам подлинного самопожертвования, если только убежден, что им любуются и восторгаются. Горе истерической личности в том, что у нее обыкновенно не хватает глубины и содержания для того, чтобы на более или менее продолжительное время привлечь к себе достаточное число поклонников. Их эмоциональная жизнь капризно неустойчива, чувства поверхностны, привязанности непрочны и интересы неглубоки; воля их не способна к длительному напряжению во имя целей, не обещающих им немедленных лавров и восхищения со стороны окружающих. Они безмерно любят то, что вскоре без оснований начинают ненавидеть.

При первом знакомстве многие истерики кажутся обворожительными. Они могут быть мягки и вкрадчивы, капризная изменчивость их образа мыслей и настроения производит впечатление подкупающей детски-простодушной непосредственности, а отсутствие у них прочных убеждений обусловливает легкую их уступчивость в вопросах принципиальных. Обыкновенно, только постепенно вскрываются их отрицательные черты, и прежде всего неестественность и фальшивость. Каждый поступок, каждый жест, каждое движение рассчитаны на зрителя, на эффект. Дома в своей семье они держат себя иначе, чем при посторонних; всякий раз, как меняется окружающая обстановка, меняется их нравственный и умственный облик.

Они непременно хотят быть оригинальными, и так как это редко удается им в области положительной, творческой деятельности, то они хватаются за любое средство, подвертывающееся под руку, будь то даже возможность привлечь к себе внимание необычными явлениями какой-нибудь болезни... Боясь быть опереженными кем-нибудь в задуманном ими эффекте, истеричные обычно завистливы и ревнивы. Если в какой-нибудь области истерику приходится столкнуться с соперником, то он не пропустит самого ничтожного повода, чтобы унизить последнего и доказать ему свое превосходство. Своих ошибок истерики осознавать чаще всего не хотят; если что и происходит не так, как было нужно им, то всегда не по их вине. Поэтому иногда они чувствуют себя изгоями, они болезненно мнительны, вечно «непонятые». Истерик любит играть роль, вся его жизнь сводится к игровому, подражательному, театральному моменту. Склонность к «игровому поведению», перевоплощению, частая смена личин объясняется, во-первых, отсутствием внутреннего положительного стержня личности и, во-вторых, (как следствие) повышенной восприимчивостью, способностью подпадать под чужое влияние.

Чего они не выносят, так это равнодушия или пренебрежения — им они всегда предпочтут хоть какую-то реакцию на себя, вплоть до неприязни и даже ненависти. По отношению к тем, кто возбудил их неудовольствие, они злопамятны и мстительны. Будучи неистощимы и неразборчивы в средствах, они лучше всего чувствуют себя в атмосфере скандалов, сплетен и дрязг. В общем они ищут легкой привольной жизни, и если иногда проявляют упорство, то только для того, чтобы обратить на себя внимание.

Духовная незрелость истерической личности, не давая ей возможности добиться осуществления своих притязаний путем воспитания и развертывания действительно имеющихся у нее способностей, толкает ее на путь неразборчивого использования всех средств воздействия на окружающих людей, лишь бы какой угодно ценой добиться привилегированного положения. В религиозной сфере истерик легко переходит от ханжества к полному равнодушию. Для них характерна не синусоида, а скачки настроений. Такие пасомые с легкостью без видимой причины оставляют монастыри, меняют духовников при малейшем неудовольствии ими, тотчас оставляют всякое проявление церковной жизни, если вдруг утрачивают в ней новизну ощущений. Им свойственны то клятвы в «вечной любви» по отношению к проявившим к ним внимание и интерес, то угрозы, шантаж, выдвижение каких-то условий подчинения или послушания по отношению к тем же людям, изменившим прежнее открытое отношение на более сдержанное. Новый толчок, новый «допинг» эмоционального проявления (перевод на послушание в алтарь, монашеский постриг или повышение общественного статуса в приходской жизни) на какое-то время держат больного на месте. Когда же наступает время кропотливого, деятельного, внешне неэффектного труда, они отходят от возложенной ответственности, даже не задумываясь о том, что могут этим кого-либо подвести.

Особенно следует подчеркнуть инфантильное строение эмоциональной жизни истериков, считая его причиной не только крайней поверхностности их эмоций, но и часто недостаточной их выносливости по отношению к травмирующим переживаниям. Надо только отметить, что и в области реакции на психические травмы нарочитое и выдуманное часто заслоняет у истериков непосредственные следствия душевного потрясения.

В балансе психической жизни людей с истерическим характером внешние впечатления играют очень большую, быть может, первенствующую роль. Митрополит Антоний Сурожский особо отмечает артистичность в поведении истериков:

«В истерии есть момент комедианства, лжи, игры и т.д. Такого рода психические настроения, конечно, губительны для духовной жизни, потому что правды остается очень мало; человек так запутывается в собственной комедии, что трудно добиться, чтобы он правдиво стоял перед Богом. Если он и исповедоваться придет, он, может, даже скажет всю правду, но сам по отношению к этой правде станет как бы любоваться: настолько драматично он описывает, какая он дрянь. И это уже не исповедь, это бесполезно. Человек не может каяться, когда, исповедуясь, он смотрит краешком глаза и думает: «Какое же впечатление я произвожу? Неужели он не сражен тем ужасом, который я описываю?..». [15]

Человек с истерическим складом психики не углублен в свои внутренние переживания (как это делает хотя бы психастеник), он ни на одну минуту не забывает происходящего кругом, но его реакция на окружающее является крайне своеобразной и прежде всего избирательной. В то время, как одни вещи воспринимаются чрезвычайно отчетливо, чрезвычайно тонко и остро, кроме того, фиксируются даже надолго в сознании в виде очень ярких образов и представлений, другие совершенно игнорируются, не оставляя решительно никакого следа в психике и позднее совершенно не вспоминаются. Внешний, реальный мир для человека с истерической психикой приобретает своеобразные, причудливые очертания. Объективный критерий для него утрачен, и это часто дает повод окружающим обвинять истеричного в лучшем случае во лжи и притворстве. Границы, которые устанавливаются для человека с нормальной психикой пространством, с одной стороны, и временем – с другой, для истеричного не существуют; он не связан ими. То, что было вчера и нынче, может казаться ему бывшим десять лет назад и наоборот. И не только относительно внешнего мира истеричный человек осведомлен неправильно; точно так же осведомлен он относительно всех тех процессов, которые происходят в его собственном организме, в его собственной психике. В то время, как одни из его переживаний ускользают от него самого, другие, напротив, оцениваются чрезвычайно тонко. Благодаря яркости одних образов и представлений и бледности других человек с истерическим складом психики сплошь и рядом не делает разницы или, вернее говоря, не в состоянии сделать таковой между фантазией и действительностью, между виденным и только что пришедшим ему в голову, между имевшим место наяву и виденным во сне; некоторые мысленные образы настолько ярки, что превращаются в ощущения, другие же, напротив, только с большим трудом возникают в сознании.

Лица с истерическим характером, так сказать, эмансипируются от фактов. Крайне тонко и остро воспринимая одно, истерик оказывается совершенно нечувствительным к другому; добрый, мягкий, даже любящий в одном случае, он обнаруживает полнейшее равнодушие, крайний эгоизм, а иногда и жестокость — в другом. Гордый и высокомерный, он подчас готов на всевозможные унижения; неуступчивый, упрямый вплоть до негативизма, он становится в иных случаях согласным на все, послушным, готовым подчиниться чему угодно; бессильный и слабый, он проявляет энергию, настойчивость, выносливость в иных случаях.

Некоторые физические признаки могут также свидетельствовать о наличии крайних проявлений истерической психопатии в человеке. Сюда относятся жалобы на ощущение «гвоздя в голове», «шарика в горле», нечувствительность к болевым ощущениям, или наоборот, сверхчувствительность к таковым.

Возможность пастырской помощи больным истерической психопатией расценивается в медицине и пастырском душепопечении по-разному. Легкие случаи, особенно связанные с периодом созревания, врачи оценивают оптимистически. С течением времени и под наблюдением врачей истерия может пройти или сгладиться. В более сложных формах болезнь трудно поддается лечению, иногда переходя в форму маниакально-депрессивного психоза, жертвы которого не способны ни к брачной, ни к монашеской жизни. Эти несчастные люди обрекают на постоянные страдания своих близких, наиболее уязвимыми из которых становятся супруг (супруга), а в монастыре — духовник.

Архимандрит Киприан справедливо считает, что в попечении об истерике пастырю необходимо усвоить ряд принципов. Меньше всего рекомендуется говорить о его болезни, не обращая внимания на мнение больного. Так как многое зависит от доброй воли самого больного, то пастырь должен постараться прежде всего расположить доверием к себе человека и побудить у него желание вылечиться. Назначая такому прихожанину послушание, следует избегать излишней нагрузки в физической и психической сфере. Истерику необходимо запретить практику каких-либо излишних религиозных «подвигов», длинных молитвенных правил, послушаний, подогревающих тщеславное чувство значимости, могущих на короткое время вызвать «разгорячение крови», чтобы затем вновь ввергнуть человека во мрак уныния при осознании своего непостоянства.

Твердость и последовательность духовника в руководстве такими людьми дают положительные результаты. В процессе общения нужно мягко пресекать капризы, плаксивость и притворство. Однако люди этого склада, видя, что их ухищрения и игра не действуют на священника, легко меняют духовного руководителя. Можно советовать переменить домашнюю обстановку, перейти на другую работу, дабы прекратить конфликт, не дающий возможность проводить в жизнь советы пастыря. Особо бдительно необходимо относиться к пасомым, находящимся в периоде нравственного становления.

Патологические лгуны

Если потребность привлекать к себе внимание и ослеплять других людей блеском своей личности соединяется, с одной стороны, с чрезмерно возбудимой, богатой и незрелой фантазией, а с другой — с более резко, чем у истериков, выраженными моральными дефектами, то мы имеем дело с категорией, характеризуемой как в психиатрии, так и в быту как «лгуны и плуты». Чаще всего это люди, которым нельзя отказать в способностях. Они сообразительны, находчивы, быстро усваивают все новое, владеют даром речи и умеют использовать для своих целей всякое знание и всякую способность, какими только обладают. Они могут казаться широко образованными, даже учеными, обладая только поверхностным запасом сведений, почерпнутыми из популярных брошюр и умноженными на дюжий запас самоуверенности. Некоторые из них обладают кое-какими художественными и поэтическими наклонностями, пишут стихи, рисуют, занимаются музыкой. Быстро завязывая знакомства, они хорошо приспосабливаются к людям и легко приобретают их доверие. Они умеют держаться с достоинством, ловки, часто изящны, очень заботятся о своей внешности и о впечатлении, производимом ими на окружающих. Нередко щегольской костюм представляет единственную собственность подобного больного человека.

Важно то, что, обладая недурными способностями, эти люди редко обнаруживают подлинный интерес к чему-нибудь, кроме своей личности, и страдают полным отсутствием прилежания и выдержки. Они поверхностны, не могут принудить себя к длительному напряжению, легко отвлекаются, разбрасываются. Их духовные интересы мелки, а слова о работе, которая требует упорства, аккуратности и тщательности, производят на них отталкивающее действие. Их мышлению не хватает планомерности, порядка и связности, суждениям — зрелости и обстоятельности, а всему их восприятию жизни — глубины и серьезности. Конечно, нельзя ожидать от них и моральной устойчивости: будучи людьми легкомысленными, они не способны к глубоким переживаниям, капризны в своих привязанностях и обыкновенно не завязывают прочных отношений с людьми. Им чуждо чувство долга, и любят они только самих себя.

Самой роковой их особенностью является неспособность держать в узде свое воображение. При их страсти к рисовке, к «пусканию пыли в глаза», они совершенно не в состоянии бороться с искушением использовать для этой цели легко возникающие богатые деталями и пышно разукрашенные образы, рожденные фантазией. Отсюда непреодолимая и часто приносящая им колоссальный вред страсть ко лжи. Лгут они художественно, мастерски, сами увлекаясь своей ложью и почти забывая, что это ложь. Часто они лгут совершенно бессмысленно, без всякого повода, только бы чем-нибудь блеснуть, чем-нибудь поразить воображение собеседника. Чаще всего, конечно, выдумки касаются их собственной личности: они охотно рассказывают о своем высоком происхождении, своих связях в «сферах», знакомствах со знаменитостями, о значительных должностях, которые они занимали и занимают, о своем колоссальном богатстве. При их богатом воображении им ничего не стоит описать с мельчайшими деталями выдуманную на ходу беседу со «знаменитым старцем», даже больше – поехать с сомневающимися и показать им в доказательство самого старца, издали благословляющего, как близкого знакомого. При цитировании «сказанного старцем мне лично», они невольно начинают верить тому, что сами вложили в уста старца, и даже следовать этому.

Но они не всегда ограничиваются только ложью: лишь часть их лжет наивно и невинно, как дети, подстегиваемые желанием порисоваться все новыми и новыми возникающими в воображении образами. Их самообладание при этом бывает часто поразительным: они лгут так самоуверенно, не смущаясь ничем, так легко вывертываются, даже когда их припирают к стенке, что невольно вызывают восхищение. Многие не унывают и будучи пойманными. Однако, в конце концов, они отличаются все-таки пониженной устойчивостью по отношению к «ударам судьбы»: будучи уличены и не видя уже никакого выхода, они легко приходят в полное отчаяние и тогда совершенно теряют свое достоинство.

Ряд черт роднит психопатов описанного типа с предыдущей группой истериков. Главное отличие в том, что лживость у них заслоняет собой все остальные черты личности. С точки зрения аскетики, патологическая лживость является определенной формой одержимости человека.

Резкая граница отделяет псевдологов от мечтателей, с которыми они имеют лишь одну общую черту — чрезмерную возбудимость воображения: в то время как мечтатель обманывает себя относительно мира, псевдолог обманывает окружающих относительно себя. То, что последний иногда начинает и сам поддаваться своему обману, представляет только побочный эффект, не лежащий в существе основной тенденции его поведения, и приводит к полному внешнему и внутреннему банкротству.

Желательно, чтобы пастырь постарался объяснить такому человеку, что всякая ложь, лукавство — дело погибельное, что отец лжи – диавол. При этом возможно вызвать этих людей на определенный уровень открытости, убедив их в том, что быть открытым, искренним неопасно, что только в полноте доверия между людьми можно обрести полноту христианства, благодатную радость духовной жизни.

Группа неустойчивых психопатов

Этот термин недостаточно точен и разными психиатрами употребляется не в одинаковом смысле. Им обозначают слабохарактерных людей, которые легко попадают под влияние среды, особенно дурной, и, увлекаемые примерами товарищей или нравами, господствующими в их профессиональном окружении (военная среда, литературная богема и пр.), спиваются, делаются картежниками, растратчиками, а то так и мелкими мошенниками, для того, чтобы в конце концов очутиться «на дне». Большею частью это люди «не холодные и не горячие», без больших интересов, без глубоких привязанностей, недурные товарищи, часто неплохие собеседники, люди компанейские, скучающие в одиночестве и обыкновенно берущие пример со своих более ярких приятелей. В приходе или монастыре, где систематический труд является общим правилом, они идут в ногу с другими и в принципе оказываются нисколько не хуже остальных людей, ни в какую сторону не выделяясь ни своим умственным уровнем, ни своими интересами и нравственными качествами. Может быть, время от времени они вызывают неудовольствие настоятеля или старших по послушанию своей беспорядочностью, неаккуратностью, особенно ленью. Над ними, как говорится, надо вечно стоять с палкой, их надо понукать, бранить или ободрять, т.е. они требуют постоянного контроля со стороны начальствующих.

Легко вдохновляющиеся, они и легко остывают, далеко не всегда оканчивая начатое ими дело, особенно если их предоставили самим себе. Несчастьями их прошлой, доцерковной жизни, могли быть страсть к курению, наркотические средства, особенно вино, под влиянием которого они часто делались неузнаваемыми, как будто кто-то подменил человека, с которым так приятно было иметь дело, когда он был трезв. Из доброго, услужливого и уступчивого он делается грубым, дерзким, эгоистичным, даже больше – бессердечным, способным в один день пропить все свое жалованье, на которое семья должна была бы существовать целый месяц, унести из дома и продать последнюю одежду жены и детей и т.д. Протрезвившись, он будет горько раскаиваться в своих поступках, может перейти всякую границу в самообвинениях, но не преминет пожаловаться на случайно сложившиеся обстоятельства, на то, что его, человека с запросами и способностями, «заела среда». Такие люди невольно вызывают сочувствие и желание им помочь, но оказываемое содействие редко идет впрок: стоит на короткое время предоставить такого человека самому себе, как он уже, оказывается, все спустил, все пропил, проиграл в карты, опять попал в какой-то крупный скандал и т.п.

Только в условиях постоянной опеки, в условиях организованной среды, находясь под давлением сурового жизненного уклада или в руках духовника с сильной волей, не спускающего с него глаз, он может существовать благополучно и быть полезным членом общества.

Эпилептики

Все разновидности врожденной эпилепсии характеризуются наследственно передающейся склонностью к судорожным припадкам и их психическим эквивалентам, нередко в сочетании с особым складом характера у больных. Различают простую и сложную «психическую» эпилепсию.

Простая форма эпилепсии проявляется в однотипных, сравнительно редких судорожных припадках, имеет относительно благоприятное течение и не сопровождается грубыми изменениями личности и явлениями слабоумия. Встречающиеся патологические черты характера больных эпилепсией в психиатрии определяются как «эпилептоидные», а в более тяжелых случаях — как «эпилептический характер». Различают несколько его вариантов:

а) возбудимые, агрессивные люди сильных, непреодолимых влечений, безудержных вспышек гнева и страсти, приступов злобного, агрессивного поведения. После таких вспышек больной может раскаиваться, просить прощения, сознавать безнравственность своих поступков, давать обещания исправиться. Верующий человек может искать помощи в этой трудной борьбе в молитве, что нередко создает репутацию неискренности и ханжества, так как приступы гнева и агрессивного поведения повторяются. Отсюда старое определение эпилептика — как «человека с молитвой на устах и с камнем за пазухой»;

б) астенизированные, утомленные или тугоподвижные, медлительные, с преобладанием не агрессивных, а защитных реакций, вязких аффектов, инертности мыслей. У одних преобладает чувство долга и сочувствия к людям, «гиперсоциального» поведения, у других — практичность, бережливость, скупость, хозяйственность (тип «крепкого хозяина» или «скупого рыцаря»);

в) больные, склонные к тяжелым расстройствам настроения, наступающим без внешних причин приступам мрачной, злобной тоскливости, ворчливости, недовольства, продолжающимся от нескольких часов до нескольких дней. Такие приступы могут сопровождаться неудержимым влечением к алкоголю или передвижению, что создает картину запойного пьянства и периодического бродяжничества.

Обязанности пастыря по отношению к этим больным следующие: во-первых, помочь им правильно отнестись к своей болезни, освободить от страха перед припадками, побудить к активному лечению современными антисудорожными и другими необходимыми лекарственными препаратами; содействовать квалифицированному обследованию, чтобы выявить, не является ли причиной припадков перенесенное ранее соматическое заболевание (менингит, опухоль, травмы мозга, требующие специального лечения); во-вторых, необходимо помочь больным критически осознать аномалии своего характера и мышления и способствовать борьбе с их патологическими проявлениями, а главное — научить растождествлению действия болезни и собственно действия его человеческого «Я».

Сложная форма эпилепсии, кроме припадков, проявляется в психических эквивалентах («заменителях» припадков), приступах помрачения или полного выключения сознания с галлюцинациями, бредом, злобным аффектом, безудержной агрессией и опасностью для окружающих или, наоборот, в состоянии экстаза, «озарения», также с галлюцинаторными переживаниями. Такие помрачения сознания могут быть краткими и протекать в виде «отключения» от окружающей обстановки, «отсутствия», с неясным бормотанием, причмокиванием или другими бессмысленными «автоматизированными» движениями (бег, вращение и т.п.).

Психические эквиваленты могут наступать в качестве предвестников больших судорожных припадков или следовать за припадками. Сложная форма эпилепсии может быстро приводить к изменениям личности со снижением интеллекта и нарушением правильного поведения в обществе. Описанные ранее патологические типы характеров выступают здесь в более грубой форме, в сложных сочетаниях противоположных качеств: грубость, гневливость, агрессивность сочетаются с угодничеством, слащавостью, льстивостью и другими защитными способами поведения. Вязкость, медлительность, тугоподвижность, «гиперсоциальность» со вспышками гнева, безудержных влечений, жестокости и т. д. Наконец, «просветление», экстаз, подъем настроения могут сочетаться с мрачной, злобной тоскливостью и упадком.

Неожиданное наступление тяжелых припадков, сотрясающих больного, повергающих его в судорогах на землю, вызывающих впечатление какого-то постороннего, «чужого для личности» воздействия, давало основание расценивать эти приступы как результат вмешательства злой силы, одержимости бесами.

«Роль духовника особенно важна для больных эпилепсией в периоды между припадками, когда они сознают мучительные противоречия полярных состояний и упадка, озарения и дикого гнева, просветления и помрачения сознания, – пишет проф. Д. Е. Мелехов. – Острее, чем при других заболеваниях, верующий больной воспринимает мир как арену борьбы диавола с Богом, а сердца людей — как поле битвы добра и зла. Пастырь должен помочь человеку достичь покаяния, правильного отношения к своему греху и к бессмертному человеческому достоинству, которое подвергается столь драматическим испытаниям».

Депрессия толкает больного в бездну безнадежности, уныния и отчаяния; он перестает верить в возможность искупления своих грехов, враг подсказывает ему мысль о самоубийстве. Раскрывая больному болезненное, «природное» происхождение этих мыслей, духовник помогает врачу вооружать больного на борьбу с этими мыслями и намерениями, раскрывать их духовный характер. Необходимо неустанно напоминать о том, что верующий человек не может подчиниться унынию и тем более самовольно лишить себя жизни. Приятие и терпеливое несение креста во время депрессии, длящейся недели, а то и месяцы, если она не поддается фармакологическому воздействию, восстановление критического отношения к проявлению болезни — первый симптом психического и духовного выздоровления.

В традиционной терминологии православного Пастырского богословия и Аскетики различают две степени одержимости по их духовно-душевной структуре:

1. Бесноватость (посессия) — полная связанность души демоном, когда человек теряет всякое самосознание; личность его совершенно пленена злой силой; [16]

2. Одержимость (обсессия) — частичная плененность злой силой души человеческой или тела: человек сохраняет полное самосознание, возможность нравственной оценки своих поступков, но не имеет силы справиться с «влекущей» его силой.

С медицинской точки зрения эти разграничения соответственно формулируются так:

1. Приступы с полной потерей самосознания и полным последующим забвением (амнезией) всего происходившего с больным и совершенного им;

2. Приступы с частичным помрачением или сужением сознания, но с сохранением самосознания личности и воспоминания о происшедшем при невозможности справиться со своими аффектами, влечениями и побуждениями.

Уговорить одержимого, а тем более бесноватого, нельзя, ему надо помочь.

При длительных периодах сумеречного состояния возможны колебания ясности сознания, смена периодов сохранности воспоминаний и отнесения переживаний к личности больного и периодов кратковременного помрачения или сужения сознания (колеблющееся, мерцающее сознание).

Все поступки больных во время приступов первого типа, даже самые тяжелые преступления, определяются судебной психиатрией как поступки, совершенные в состоянии невменяемости. Больные освобождаются судом от ответственности за совершенные деяния, но выносится решение о необходимости их стационарного лечения. В случаях тяжелых преступлений (убийства, насилия) назначается принудительное лечение в условиях строгой изоляции и надзора.

Если эти больные, узнав от окружающих или от врачей о совершенных ими преступлениях против юридических законов и нравственных норм, приходят в недоумение и ужас, сознавая всю тяжесть своего антисоциального поведения, сожалеют о нем, то это служит признаком сохранности личности больного, способности критического отношения к болезни и гарантией того, что больной будет впредь выполнять все медицинские назначения и смирится с необходимостью стационарного лечения.

«Если больной — верующий христианин, сознающий не только социальную, но и духовную ответственность за свои действия, то он принесет покаяние за свои поступки, совершенные даже в бессознательном состоянии. Это будет выражением и доказательством правильной, самокритичной оценки своего поведения и сознания того, что из сердца человеческого (а значит, и из области подсознательного) исходят злые помыслы, оскверняющие человека даже в состоянии сна и беспамятства. Когда поведение верующего человека определяется биологическими, психофизическими, «природными» процессами, но присутствует сознание духовной ответственности за свои поступки, совершенные даже и при помрачении, священник не может отказаться принять его покаяние и отпустить грех (если нужно, то с наложением епитимии). Это откроет больному путь к правильной самооценке и восстановлению его человеческого достоинства, смягчит состояние ужаса и депрессии от сознания совершенного им.

Отсутствие такого рода сознания является свидетельством либо далеко зашедшего эпилептического слабоумия, либо врожденного морального уродства, патологии нравственного сознания и совести, что должно учитываться и врачом, и духовником в процессе как психотерапевтической, так и душепопечительной работы с больным». [17]

По поводу эпилепсии достаточно метко выразился один современный психиатр: «Эпилепсия – это не болезнь, а проявление еще чего-то». Знакомство со святоотеческим опытом самопознания приоткрывает завесу непостижимого с точки зрения нерелигиозной науки.

Необходимость воспитания правильного критического отношения, а также социальной и моральной оценки своего поведения и аномалий характера в полной мере относится к приступам второго типа, протекающим без помрачения сознания и с сохранением воспоминаний о произошедшем. Поскольку эти приступы проходят на фоне ясного самосознания, с сохранением чувства «я» и остаются в памяти больного, они входят в общую сумму отрицательного и положительного личного опыта и, конечно, подлежат нравственной и духовной оценке.

Группа социальных психопатов

Существуют психопаты, главной, бросающейся в глаза, особенностью которых являются резко выраженные моральные дефекты. Это люди, страдающие частичной эмоциональной тупостью, именно, отсутствием т.н. социальных эмоций: чувство симпатии к окружающим и сознание долга по отношению к обществу у них обыкновенно полностью отсутствуют. У них нет выраженного чувства собственного достоинства, они равнодушны к похвале и порицанию, они не могут приспособиться к правилам общежития. Почти всегда это — субъекты, во-первых, лживые — не из потребности порисоваться и пофантазировать, а исключительно для маскировки инстинктов и намерений, а во-вторых, ленивые и не способные ни к какому регулярному труду. Искать у них сколько-нибудь выраженных духовных интересов не приходится, зато они отличаются большой любовью к чувственным наслаждениям: сластолюбию, чревоугодию, разврату.

Чаще всего они не просто «холодны», а и жестоки. Грубые и злые, они очень рано, с детства, обнаруживают себя сначала своей склонностью к мучительству животных и поразительным отсутствием привязанности к самым близким людям (даже к матери), а затем своим как бы умышленно бесцеремонным нежеланием считаться с самыми минимальными неудобствами окружающих. Они способны из-за пустяка плюнуть матери в лицо, начать за столом громко браниться матерной бранью, бить окна, посуду, мебель при самой незначительной ссоре, и все это не столько вследствие чрезмерного гневного возбуждения, сколько из желания досадить окружающим.

Иногда они питают тяжелую злобную ненависть и жажду мести по отношению к тем из близких (чаще всего к отцу), которые стремятся держать их в определенных рамках и проявляют по отношению к ним строгость; в таких случаях дело может дойти и до убийства. Стеснение своей свободы они вообще переносят плохо и поэтому, как правило, рано оставляют дом и семью. При отсутствии привязанностей жизнь в домашней обстановке означает для них только ряд несносных ограничений и невозможность развернуть в полной мере свои своеобразные наклонности... Надо сказать, что описываемая психопатия обнимает очень широкую группу лиц во многом различного склада. Кроме основного типа, отличающегося чертами, близкими к эпилептоидам (люди грубые, жестокие и злобные), среди них встречаются и «холодные», бездушные резонеры, родственные шизоидам субъекты, у которых хорошо действующий рассудок всегда наготове для того, чтобы оправдывать, объяснять их «дурные» поступки.

Эти люди, вследствие грубости своей душевной конституции, редко когда доходят до церковных врат, а тем более выходят на уровень доверительного общения со священником. Здесь без помощи врача пастырю просто не обойтись.

В случае обострения психозов более необходим врач. А вот в случае патологий характера или акцентуации личности – нужен опытный пастырь и хороший психотерапевт, не применяющий психотехник, связанных с восточными религиями и оккультизмом.

Линейно-мыслящие

Подобного рода люди иногда хорошо учатся (у них сплошь и рядом хорошая память) не только в средней, но даже и в высшей школе; когда же они вступают в жизнь, когда приходится применять их знания к действительности, проявлять известную инициативу, оказываются совершенно бесплодными. Эти люди умеют себя «держать в обществе», говорить о погоде, говорить шаблонные, банальные вещи, но не проявляют никакой оригинальности... Они хорошо справляются с жизнью лишь в определенных, узких, обкатанных, давно установленных рамках домашнего обихода и материального благополучия. С другой стороны, сюда относятся и элементарно простые, примитивные люди, лишенные духовных запросов, но хорошо справляющиеся с несложными требованиями какого-нибудь ремесла, иногда даже без недоразумений работающие в торговле или в администрации.

Одной из отличительных черт линейно-мыслящих людей является их большая внушаемость, их постоянная готовность подчиняться голосу большинства, «общественному мнению» («что станет говорить княгиня Мария Алексеевна!»). Это — люди шаблона, банальности, моды. Это тоже люди среды, но не совсем в том смысле, как неустойчивые психопаты: там люди идут за ярким примером этой среды, за «пороком», а здесь, напротив, — за благонравием. Линейно-мыслящие люди — всегда консерваторы. Из естественного чувства самозащиты они держатся за старое, к которому привыкли и к которому приспособились, и боятся всего нового. Это те «нормальные» люди, о которых некто сказал, что в тот самый день, когда больше не будет полунормальных людей, цивилизованный мир погибнет, погибнет не от избытка мудрости, а от избытка посредственности.

К линейно-мыслящим надо отнести также и тех, которые отличаются большим самомнением и которые с высокопарным торжественным видом изрекают не имеющие никакого смысла витиеватые фразы, представляющие набор пышных слов без содержания (хороший образец – правда, в шаржированном, карикатурном виде — изречения Козьмы Пруткова). Здесь же можно упомянуть и о некоторых резонерах, стремление которых иметь обо всем свое суждение ведет к грубейшим ошибкам, к высказыванию в качестве истин нелепых сентенций, имеющих в основе игнорирование элементарных логических требований.

В рутине повседневной жизни они часто оказываются даже более приспособленными, чем противоположные им люди с латерантным, т.е. творчески богатым мышлением.

Далее

[1]  Начала христианской психологии, М., «Наука», 1995 г., стр. 45.

[2]  Настольная книга священнослужителя. Изд. Московской Патриархии, 1988, стр. 316.

[3]  Блестящим примером подобной беседы может служить работа Е. А. «Переходный возраст», «...И тогда меня спросили: “Как правильно выйти замуж?”», изд. «Свет Православия», 1998 г.

[4]  Во многих храмах и монастырях чуть ли не правилом номер один для послушника становится научение этим словам. Беда только в том, что современные наставники часто забывают сказать о необходимости научению прежде всего тому сердечному расположению, из которого они должны произноситься. И вместо блага выходит одна из столь типичных для современной церковной жизни подмен содержания формой.

[5]  «Обучить, научить... — как?» — спрашивают обычно. Если речь идет о методах работы, конкретных психотерапевтических техниках и приемах, то они существуют. В научной психотерапевтической литературе описаны формы, методы, приемы работы с разными проблемами, включая и указанные здесь. Поразительно то, что большинство форм и методов, используемых в современной психотерапии, в частности в Эриксоновской терапии и NLP, при изучении оказались сродными или вовсе совпадающими с теми, которые встречаются в житийной и святоотеческой литературе. Надеемся, что самим формам, самим методам, если потребность в помощи при разрешении подробных проблем назреет, пастырь сможет обучиться профессионально, непременно проанализировав допустимость применения каждого конкретного метода в контексте православной антропологии. О некоторых формах и методах такой работы мы расскажем ниже, в отдельной главе.

[6]  Настольная книга священнослужителя. Изд. Московской Патриархии, 1988, стр. 316.

[7]  Свят. Феофан Затворник. Начертание христианского нравоучения. стр. 261.

[8]  Там же, стр. 259–261.

[9]  Автор этой книги может предположить, что за подобную вольность в толковании современных апостасийных явлений он рискует быть обвинен в том, что сам «продался антихристу», а деньги на издание «получил с Запада». Подобное суждение еще раз подтвердит необходимость говорить о серьезном явлении: проникновении параноидального мышления в современную церковную среду.

[10]  Подтверждается тем самым доверие к субъективной правде человека, подтверждение того, что мы понимаем, о чем он говорит, а не согласие с тем, что действительное положение вещей таково. Такое согласие помогает установлению контакта с больным.

[11]  Иначе пастырь рискует нажить серьезнейшего и мстительнейшего врага.

[12]  Аффект — эмоциональная реакция, характеризуемая физическими проявлениями и расстройством мышления; используется как синоним эмоции. Аффективное чувство обладает достаточной силой, чтобы вызвать нервное возбуждение и другие явные психомоторные нарушения. В отличие от чувств, которыми можно управлять, аффект возникает помимо воли человека и подавляется с большим трудом.

[13]  Варианты: «Весь мир...», «Сам Патриарх...», «какой угодно старец...»

[14]  А. Адлер. О невротическом характере. Университетская книга, 1997, стр. 20–21.

[15]  Московский Психотерапевтический Журнал, № 4 за 1994 г., стр. 167–168.

[16]  Русский психиатр В. П. Осипов описал случай, когда больная эпилепсией в состоянии расстроенного сознания убила своего ребенка, разрезала живот, вытащила весь кишечник и развесила его в виде белья на веревках. Затем, придя в себя, с ужасом увидела, что произошло. Она ничего не помнила, и не была в состоянии представить, что это могла сделать сама.

[17]  Настольная книга для священнослужителей. Изд. Московской Патриархии, 1988, стр. 323–324.

Психоболезнь и

одержимость

Необходимо отдельно рассмотреть такое психопатологическое явление как одержимость. С одержимостью приходится иметь дело как священникам, так и психотерапевтам. Поскольку благодаря огромному литургическому и аскетическому наследию Православной Церкви пастырям известны некоторые способы и методы работы с бесноватыми людьми, хочется обратиться и к врачам-психотерапевтам. Попытаемся осветить проблему не только с точки зрения пастырской практики, но и с позиций психиатров, работавших с проблемами одержимости.

Как упоминание бесноватости как психопатологического явления, так и скептически-снисходительное отношение к этой проблеме известно издревле. Архиепископ Иоанн Шаховской так комментирует Евангельский отрывок, повествующий об исцелении Христом Гадаринских бесноватых:

«Если бесы, после своего изгнания из человека, совсем ушли бы с земли в свою бездну, люди имели бы случай подумать, что бесноватого мучили не бесы, а какая-нибудь простая физическая болезнь. Например, «нервы», на которые в наш век очень легко ссылаться ученым и неученым людям. Никто, конечно, не знает в мире, каким образом физические ниточки в теле человека могут порождать чисто нравственные явления добра и зла: например, заставлять людей благословлять Имя Божие или страшными словами хулить это благословенное Имя. Но слово «нервы» объясняет для некоторых людей все. Им делается сразу ясной вся тайна жизни.

Благодушный и очень современный «позитивизм» этот имеет ныне многих сторонников, несмотря на все события в мире и на быстрое приближение мира к последнему Дню Господню.

Гадаринские жители тоже, может быть, как-нибудь по-житейски, по-своему объяснили бы исцеление бесноватого, если бы не пострадали бы от бесов.

Зная это неверие человеческое, Господь все делал, чтобы научить людей веровать в невидимый мир». [1]

Если врач не знаком с Евангельским учением о возможности существования в человеке скрывающихся под той или иной симптоматикой психоболезни демонических сил, он рискует залечить средствами фармацевтической медицины больного, который поврежден духовно, нуждается в исключительно религиозном подходе к лечению своего заболевания.

Один западный исследователь считает, что

«беснование нельзя смешивать с психической болезнью; это особое состояние души. Расстройство, замечаемое в особенностях поведения бесноватого, происходит не от болезненного состояния мозга или других органов, но от насильственного и разрушительного воздействия какой-то посторонней воли. Поэтому исцеление бесноватого не зависит от врачебной науки и может совершиться только нравственным воздействием духа на дух. Правда, беснование сопровождается иногда настоящими болезнями: некоторые чувства становились бездейственными, бесноватый или ничего не видел и не говорил, или подвергался корчам и припадкам. Но это расстройство органической жизни бесноватого находилось в зависимости от насильственного действия духа, который обладал им. Единство, связующее душу и тело таково, что расстройство душевное влечет за собою и расстройство органическое». [2]

Теперь будет уместным привести описание явления одержимости демоническими силами с позиции авторитетного православного пастыря:

«Явления беснования характеризуются тем, что на святое для христиан, произносят ругательства, хуления, выкрикивают непристойные слова, корчатся и впадают в различного рода судорожные состояния. Иногда при этом они проявляют большую физическую силу, сопротивляясь тем, кто, например, хочет их приблизить к какому-нибудь священному предмету.

Эти больные говорят иногда не от своего имени, а в минуты просветления сознают себя во власти враждебных сил и очень страдают. Лица их, особенно во время припадков, выражают крайнее мучение и производят, в то же время, отталкивающее впечатление». [3]

Современная психиатрия выделяет признаки, отличающие одержимого демоническими силами человека от душевнобольного. Профессор Эстеррейх так характеризует одержимость:

«Внешний образ состояния одержимости отличается полнейшим изменением личности. Создается впечатление, что одержимый оказался под господством совершенно чуждой индивидуальности. Характерные признаки периода от первичной и вторичной личности таковы:

— быстрое изменение выражений лица от дружественной к отвратительной гримасе;

— стремительный поворот настроения:

— период от высокого женского сопрано к глубокому басу;

— принятие новой индивидуальности с новым содержанием сознания.

Это четыре психические метаморфозы сопровождаются обычно могучими моторными явлениями. Одержимый испытывает приступы ярости, дикого движения в членах, судороги, приступы гнева, пытается совершить насилие над окружающими. Часто бывает, что слабые женщины способны усиленно сопротивляться трем-четырем сильным мужчинам. Одержимые часто извергают хулу и проклятие на Троицу и заявляют о своем отвращении к Слову Божию.

В отношении субъективного состояния одержимого различают сомнабулическую и люцидную формы одержимости. Сомнабулическая форма характеризуется потерей первичного сознания в состоянии одержимости. Из сознания в момент пароксизма говорит какое-то второе «я». Переход от первого ко второму сознанию совершается внезапно и непосредственно. Первое сознание угасает. Угасает способность воспоминания. В среде верующих это второе «я» считается бесом; рационалисты прошлого века этим вторым «я» считали душу какого-то злочастного мертвеца.

Люцидная форма одержимости характерна тем, что одержимый не теряет в своем заболевании своего нормального состояния и сознания. Даже в моменты пароксизма атакуемый наблюдает за своим собственным состоянием и пытается господствовать над ним, хотя оно и воспринимается им, как чуждое. Даже и во время жестоких моторных принудительных явлений сознание порою остается совершенно ясным и неомраченным». [4]

Далее он пишет, что

«в истории Христианской Церкви, прежде всего в средние века, наблюдалось чрезвычайно огромное число случаев одержимости. Важно отметить и то, что одержимые, как правило, противятся Богу, Слову Божию, Христу, Духу Святому и всякому христианскому содержанию веры. В разные времена Церкви главным признаком одержимости является хула на Троицу». [5]

В своей книге он приводит клинический пример одержимости. У двадцатичетырехлетней девушки в момент приступа одержимости

«какой-то глубокий мужской голос говорил из нее и с горькой насмешкой нападал на все, что относилось к религии. А в нормальном состоянии эта девушка благочестиво молилась. Такие состояния деперсонализации хорошо известны в современной психологии и психиатрии, как особые болезненные симптомы при шизофрении, меланхолии (эндогенной депрессии) и психастении. Заметим, что характерным признаком одержимости является тот факт, что все болезненные симптомы упомянутых болезней не соответствуют образу одержимости. Явление одержимости нельзя подвести под эти классические образы болезней. Сопротивление при одержимости вполне отличается от религиозных бредовых идей психотиков. Только богохульство, ненависть против Христа — постоянные явления, сопровождающие одержимость». [6]

Некоторые проявления одержимости не могут быть объяснимы современной психиатрией как симптомы душевных заболеваний. Профессор Эстеррейх пишет, что

«одержимые в состоянии пароксизма начинали говорить на чужих языках или проявляли пророческое ясновидение и телепатические способности. И объяснить это с рациональной точки зрения невозможно, а с библейской все ясно: это говорят бесы, они знают многие языки и могут их подделывать». [7]

Другой психиатр — Лехлер, выделяет семь признаков одержимости, это:

«— двойной голос,

— ясновидение,

— пароксизмы,

— огромная телесная сила,

— сопротивление всему, что от Бога,

— освобождение при приступах,

— полные исцеления после изгнания злого духа». [8]

Доктор Курт Е. Кох добавляет, что

«характерным моментом в религиозном явлении распадения у одержимых является факт, что одержимые с одной стороны жаждут спасения, а с другой стороны — противятся всему, идущему от Бога или относящемуся к Нему». [9]

На основании этих психических характеристик может с определенной степенью достоверности отделить одержимость от душевной болезни. Это тем более необходимо, что методы лечения первого и второго совершенно различны. Например, для лечения душевных болезней необходим длительный срок и даже после этого могут оставаться те или иные симптомы этих болезней. Одержимый же человек после особых молитв, читаемых священником, может излечиться сразу и целиком.

Однако хочется предостеречь тех из наших читателей, кто, возможно, уже совершил ошибку: душевнобольного (но не одержимого) человека отправил на «отчитку». [10] Вероятнее всего, это принесло ему больше вреда, чем пользы. Попытаемся аргументировать такое утверждение.

Митрополит Антоний Сурожский, ссылаясь на писания праведного Иоанна Кронштадтского, говорит о том, что среди людей

«есть души настолько хрупкие, что они разбились бы о грубость и жестокость окружающего мира, и Господь допускает, чтобы между ними и миром опустилась бы пелена психической болезни для того, чтобы они были отделены от того, что могло бы окончательно разбить их цельность».

Нетрудно представить ситуацию: душевнобольной, но не одержимый, а душевно хрупкий и незащищенный человек приходит в храм, где совершается массовая «отчитка». Как будет реагировать его надломленная психика, видя огромное количество кричащих, визжащих, прыгающих бесноватых людей? Какой след, какой отпечаток может остаться на его больной душе?

Только опытный духовник, глубоко и внимательно пообщавшись с человеком, может благословить его на отчитку, которая, если совершается «по чину», то не в массовом порядке, непременно за закрытыми дверями храма, дабы не смутить посторонних людей, не имеющих к совершаемому отношения. В этом процессе, как и во всех других случаях пастырского душепопечения, важнейшее значение имеет личное (а не массовое) взаимодействие пастыря с конкретным больным (одержимым) человеком.

Именно по этому признаку можно отличить благодатное воздействие священника по прочтению заклинательных молитв на изгнание нечистых духов и других священнодействий, совершаемых над одержимым человеком от профанации.

Шизофрения

Шизофрения. Всем знакомо название этой болезни. Каждый сотый человек болен ею. Лишь немногие специалисты имеют исчерпывающее представление о характере этого психического заболевания, самого удивительного из всех психозов. Еще меньше среди них тех, кто может помочь другому справиться с болезнью. Распространенность этого заболевания и ряд практических столкновений с нею в пастырском душепопечении вызвали необходимость описания этого страшного, разрушительного не только для шизофреника и его ближайшего окружения, но и для окормляющего его пастыря явления.

Шизофрения — загадочное заболевание, называемое психиатрами «дельфийским оракулом» психиатрии, ибо в ней концентрируются важнейшие проблемы человеческой психики. Этот психоз, в связи с богатством переживаний больных, называют также королевской болезнью. Речь при этом идет не только о том, что она часто поражает умы выдающиеся и тонкие, но также и о ее невероятном богатстве симптомов, позволяющем увидеть в ней в катастрофических масштабах все черты человеческой природы. Потому описание шизофренических симптомов оказывается неизмеримо трудным и наиболее рискованным критерием психической проницательности.

Антон Кемпинский (1918–1972) — выдающийся польский психиатр, психотерапевт и философ с мировой известностью пишет, что

«уже в древней литературе можно найти меткие описания шизофрении. Например, в Священном Писании выделяются два основных симптома шизофрении — аутизм и расщепление: «...встретил Его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом, он имел жилище в гробах, и никто не мог его связать даже цепями, потому что многократно был он скован оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его; всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни... И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много». (Марк, 5, 3–10).

Если эпилепсия и депрессия (меланхолия) уже в древности трактовались как отдельные заболевания, то шизофрения дольше всего сохраняла печать одержимости тайными силами». [11]

Упоминание и описание шизофренического психоза (с бредом перевоплощения) можно встретить в книгах Ветхого Завета. Вавилонский царь Навуходоносор

«отлучен был от людей, ел траву, как вол, и орошалось тело его росою небесною, так что волосы у него выросли как у льва, и ногти у него — как у птицы» (Дан., 4, 30).

Несомненно, что это был род безумия, в припадках которого Навуходоносор считал себя волом. Через семь лет,

«по окончании дней тех, я, Навуходоносор, возвел глаза мои к небу, и разум мой возвратился ко мне, и благословил я Всевышнего, восхвалил и прославил Присносущего, Которого владычество — владычество вечное и Которого Царство — в роды и роды» (Дан., 4, 31).

Из всех основных психических заболеваний труднее всего определить и описать шизофрению в виду того, что в различных направлениях психиатрии существуют совершенно различные концепции этого заболевания.

Термин «шизофрения», предложенный для определения этого заболевания швейцарским психиатром Эвгеном Блейером, происходит от греческих слов sсhizo — «расщепляю, раскалываю, разделяю», phrenоs — «сосредоточие чувств, душевных свойств, ума человека».

Шизофрения — болезнь молодых. Чаще всего этой болезнью заболевают между периодом созревания и зрелым возрастом, т.е. приблизительно между 15 и 30 годами жизни. Факт, что именно в этом возрастном периоде существуют наибольшие шансы дезинтеграции личности, по-видимому, имеет немаловажное значение. При всем блеске молодость — это очень трудный период жизни, нередко трагичный в силу столкновения между мечтой и действительностью, ломки юношеских идеалов.

Правда, большинство психиатров считает, что шизофренией можно заболеть как в раннем, так и в более позднем периоде жизни, однако правильнее было бы проявлять осторожность, ставя диагноз шизофрении за рамками периода молодости и ранней зрелости.

Шизофрения — серьезное прогрессирующее психическое заболевание, приводящее к расщеплению и дезорганизации психических функций, их грубому искажению и нарушению, а также к эмоциональному уплощению, оскудению с неадекватностью поведения и снижению энергетического потенциала. [12]

Если описать попроще, то диагноз шизофрении может быть поставлен при наличии у больного основных фундаментальных расстройств, которые являются наиболее специфичными для этого заболевания:

— аутизм (autismus; греч. autos — сам) — погружение в мир личных переживаний с ослаблением или потерей контакта с действительностью, утратой интереса к реальности, отсутствием стремления к общению с окружающими людьми, затруднения общения, скудостью эмоциональных проявлений; [13]

— расщепление — утрата психического единства. Нарушается цельность психической деятельности, интеграция, согласованность. Утрачивается адекватность поведения, эмоционального реагирования, ассоциативных мыслительных процессов, отличается параллелизм и двойственность (амбивалентность) психических процессов. Объяснения больными своих мотиваций, действий или отсутствуют, или нелогичны, непонятны здоровому человеку, иногда нелепы, противоречивы;

— эмоционально-волевые расстройства — безволие, безынициативность, бездействие, бесцельность, потеря всякого интереса к окружающему.

Дополнительные расстройства, симптомы (бредовые идеи, галлюцинации, кататонические расстройства) определяют клиническую форму заболевания.

По Э. Крепелину выделяют четыре формы заболевания: Простая, Параноидная, Кататоническая, Гебефреническая (дезорганизованный тип).

По течению выделяют три формы: непрерывная, рекуррентная (возвращающаяся, при которой больной периодически возвращается к норме), приступообразно-непрерывнотекущая (при которой в процессе прогрессирования заболевания случаются приступы, выходящие за границы непрерывнотекущего процесса болезни).

* * *

В начале заболевания поведение прихожанина, больного шизофренией, может не вызывать настороженности и тревог. Священник воспринимает его как обычного, нормального человека. В процессе углубления естественных человеческих отношений возникает естественная эмпатия, определенный уровень человеческой близости, необходимый для успешной духовной работы пастыря и пасомого. [14] Однако, когда болезнь начнет вступать в свои права, если странности поведения больного человека будут восприниматься с критичностью поступков человека здорового, душевная близость может оказаться разрушительным фактором для душевного мира священника. Именно поэтому в нашей работе столь значительное место отведено этому заболеванию, корни которого, как будет показано ниже, находятся не в душевном, а в духовном уровне.

Первым сигналом наступления шизофрении может оказаться внезапное изменение эмоционального отношения к ближайшему окружению. Родители бывают поражены, когда их всегда послушная дочь или сын вдруг впадает в безудержную агрессию либо, замкнувшись в себе, смотрит на них «злыми глазами». Часто наблюдается колебание чувств, когда ребенок бывает то нежным, то враждебным. Это изменение эмоциональной установки нередко бывает первым и главным проявлением начинающейся шизофрении.

Эмоциональное отношение к родителям, особенно к матери, становится центральным пунктом переживаний больного. Он упрекает их в холодности, невнимании, ограничении его свободы. Иногда отношение к родителям становится ярко симбиотическим; больной боится без них что-то делать, постоянно остается с ними, всегда спрашивает их мнение и при этом как бы подспудно питает враждебные чувства. Иногда образ родителей под влиянием сильных чувств подвергается патологической деформации. Больной вдруг начинает видеть их «подлинное» лицо: из доброжелательных и любящих они превращаются во врагов и преследователей, стремящихся уничтожить больного, сломать ему жизнь, сделать из него «сумасшедшего», отравить лекарствами и т.п. [15]

К отличительным признакам надвигающейся болезни можно также отнести следующие:

— значительная социальная изоляция или аутизм;

— значительное нарушение выполнения функции кормильца, учащегося, студента, хозяина дома;

— значительные странности в поведении (собирание мусора, накопление запасов пищи);

— выраженные нарушения личной гигиены и правил ухода за собой;

— эмоциональное уплощение или неадекватный аффект;

— нарушения мышления и речи;

— странные убеждения или мистические мысли, оказывающие влияния на поведение или не соответствующие культуральным нормам («открытие третьего глаза», ясновидение, сверхценные идеи, идеи отношения и т.д.);

— необычные ощущения (напр. периодически повторяющиеся иллюзии, ощущение воздействия или присутствия лица, на самом деле отсутствующего);

— выраженные нарушения инициативы, интересов или энергии.

Простая шизофрения характеризуется постепенным развитием неадекватного поведения и социальной отгороженности, нарастающим безразличием, апатией, понижением настроения, а также неуклонным снижением работоспособности. Больной поначалу не ведет себя вызывающе. Он может часами сидеть в глубочайшей апатии. Молчаливость, устремленный в пустоту взгляд, пустые глаза, маскообразность лица, отрешенность, способность отключаться от реальности характеризуют простого шизофреника. Больного перестает интересовать судьба его близких и своя собственная.

Как радостные, так и печальные события проходят мимо него, не оставляя следа. Даже смерть самого близкого человека нередко воспринимается с поразительным равнодушием. Напротив, мелкие неприятности могут вызывать бурный гнев, злость или угнетенное настроение. Вначале больной не пренебрегает своими обязанностями, но выполняет их стереотипно, безынициативно, как автомат. Результаты в учебе или труде постепенно становятся все хуже. Учителя и родители удивляются, что такой хороший и способный студент начинает получать все более низкие оценки, несмотря на то, что часами сидит над книгой. Иногда больной проводит время за бессмысленными занятиями, вроде заполнения толстых тетрадей не связанными между собой словами, цифрами, тайными знаками, планами, рисунками.

«Больной сторонится общества, — пишет А. Кемпинский, — иногда месяцами не выходит из дома, чтобы не сталкиваться с людьми. Будучи вынужденным вступать в контакт с товарищами, замыкается в себе, не принимает участия в разговоре, понуро сидит в своем углу. Если его спрашивают о чем-либо, он дает банальные ответы, либо обходит вопросы молчанием. Однако ему настолько недостает инициативы, что он не в силах покинуть общество, в котором скучает, и продолжает находиться в нем, как чужеродное тело, одинокий и покинутый. По отношению к близким он также становится все более далеким и чужим. О нем начинают говорить, что он изменился, стал холодным, равнодушным, что ему ни до чего нет дела.

Отсутствие инициативы, нормальной подвижности, стереотипность способов поведения иногда расцениваются обществом как положительные качества. О больном говорят: «какой послушный, вежливый ребенок», хотя он давно вышел из детского возраста. Лишь иногда этот взрослый ребенок поражает родителей взрывом ярости, враждебности, грубостью, немотивированным смехом, странной гримасой лица, попыткой побега, либо суицида.

Но в общем он добрый, послушный; всегда без возражений выполняет все поручения; не стремится вырваться из дому, как другие его сверстники; тихий, спокойный. Родителям, особенно слегка деспотичным, нравится такой покладистый ребенок. Такое тихое поведение является самым опасным, так как обычно проходит много времени, прежде чем близкие начинают понимать, что больному требуется психиатрическая помощь.

Иногда на первый план выступает упрямство. Больной судорожно цепляется за определенные стереотипы поведения, впадая в состояние гнева, когда окружающие пытаются их нарушить, как если бы с их нарушением все должно было пойти прахом. Его невозможно склонить к тому, чтобы он изменил стиль одежды, прическу, способ принятия пищи, распорядок дня и т.д.

В других случаях простой шизофрении в клинической картине доминируют угрюмость и раздражительность. Больной постоянно бывает капризным, и любой пустяк выводит его из равновесия; своим сердитым выражением он как бы защищается от контактов с окружающими».

Довольно часто собственное тело представляет центральную тему интересов больного. Оно заполняет пустоту его жизни. Больной концентрируется на внешнем виде своего тела либо на его внутренней структуре. Часами разглядывает себя в зеркале, делая при этом странные мины, огорчается какой-либо деталью своей внешности либо мнимым плохим функционированием какого-либо органа.

Иногда простая шизофрения принимает «философическую» форму — больной рассуждает о бессмысленности жизни, человеческих интересов и стремлений, фантазирует о том, чтобы заснуть и больше не просыпаться, иногда, чувствуя себя более бодрым, проводит бесплодные дискуссии по поводу «единственного» и «основного» смысла того, что его окружает.

«При шизофрении часто наблюдается тенденция к философствованию, — пишет А. Кемпинский, — проблемы добра, зла, смысла бытия, устройства мира, смысла жизни, высшей цели человека и т.д. не просто интересуют больных, но становятся существенным делом их жизни. Однако настоящий философ хоть и занимается философией, но живет, в сущности, такой же жизнью, как и любой другой рядовой человек. Больной шизофренией живет своей философией. Проблемы, которые для философа являются предметом рассуждений, для больного являются делом жизни в буквальном смысле слова, ибо он живет в мире, им самим созданном, ради которого он готов страдать и даже отдать жизнь. Известное выражение «primum vivere, deinde philosophari» («сначала жить, затем философствовать») оказывается у него трансформированным в положение «primum pilosophari, deinde vivere» (сначала философстоввать, затем жить)». [16]

В отечественной психиатрической литературе это явление носит название «философической интоксикации».

Разрыхление ассоциаций при шизофрении указывает на ослабление связи между мыслями или логическими блоками. Это обнаруживается при нелогичном мышлении, при мимоговорении, а в более тяжелых формах,— в беспорядочных высказываниях, использовании слов необычным образом, выдумывании новых слов, ускоренном потоке мыслей, склонности к дурашливым импровизациям и голосовым «перевоплощениям».

Окружающие ощущают атмосферу пустоты вокруг больного. Близкие пытаются пробиться через нее, «расшевелить» больного, принудить его к активности и более живому эмоциональному реагированию, а если это не удается, сами отдаляются от него, с жалостью называя его «бедным чудаком». С течением времени странности умножаются. Спокойствие тишины нарушают вспышки возбуждения.

«Шизофренический мир, — пишет А. Кемпинский — наполняют таинственные энергии, лучи, силы добрые и злые, волны, проникающие в человеческие мысли и управляющие человеческим поведением. В восприятии больного шизофренией все наполнено Божественной или дьявольской субстанцией. Материя превращается в дух. Из человека эманируют флюиды, телепатические волны. Мир становится полем битвы политических сил или мафии, наделенных космической мощью. Люди являются дубликатами существ, живущих на других планетах, автоматами, управляющими таинственными силами. Все новые открытия и изобретения очень быстро включаются в тематику шизофренического мира. Лазеры, космические излучения, атомные бомбы, межпланетные путешествия, электронные мозги, попытки исследования телепатических явлений и т.п. нередко полностью захватывают воображение больных.

Магичность шизофренической онтологии основывается на слишком близком взаимодействии с миром. Это как бы карикатура на закон взаимосвязи явлений. Не существует независимых явлений — все взаимозависимы и взаимовлияют друг на друга. Разумеется, больной является центром этой сгущенной структуры мира. Самые отдаленные события влияют на него, либо он влияет на них. Достаточно его движения пальцами, чтобы изменить полет птиц, чтобы остановилось солнце, наступил конец света, чтобы кто-то погиб. И, наоборот, чей-то жест, злой взгляд могут причинить вред больному.

Отдаленность роли не играет, так как силы, действующие на больного, либо из него исходящие, с легкостью ее преодолевают.

Магичность мышления вытекает из метафизического характера тематики шизофренического мира. Вещи, находящиеся за пределами человеческого восприятия и действия, легко становятся полем действия таинственных сил. Если больной сам не может влиять на окружение, то иные силы вступают в действие. Они с легкостью приобретают фантастическую форму. Примером проявления проекции шизофренического мышления в повседневной жизни является та легкость, с которой люди, не имеющие влияния на ход политической жизни, создают сложные концепции действующих в ней сил.

Разрушение собственной структуры отражается на образе окружающего мира. Вместе с больным изменяется его мир. Изменение бывает либо постепенным, либо внезапным в зависимости от характера болезненного процесса, но в любом случае оно оказывается предельным. После него уже ничего не может происходить. Это — конец всему, конец света. Картина конца света может быть более или менее апокалиптической, ограничиваться малым кругом (семья, страна), либо охватывать весь земной шар и вселенную. Это может быть началом конца света (кровавые войны, взрывы атомных бомб, гибель человечества, своей страны или только семьи, битва дьявола с Богом, борьба вражеских сил, заговоры, шпионаж), либо конечной стадией (рай, ад, опустошение после военных катастроф, бессрочное тюремное заключение или концлагерь). В воображении больного шизофренией остаются лишь их тени, духи, либо мертвые тела, движущиеся наподобие автоматов.

Ощущение надвигающейся катастрофы у шизофреников связано с понижением настроения (например, при депрессиях). Будущее представляется в черном свете, ощущается собственное бессилие по отношению к внешней ситуации, которую невозможно изменить. Иногда пессимистическая картина катастрофы играет роль компенсации за собственные неудачи («после нас хоть потоп»), при этом присутствует радость уничтожения и разрядки агрессии. В случаях ипохондрического бреда больной с определенной долей радости наблюдает разрушение своего тела, в бреде ревности — разрушение сексуальной связи и семьи, в бреде греховности — свое осуждение и кару за грехи и т.д.

Катастрофические настроения достаточно типичны для эпох упадка; старые нормы разрушаются, а новые еще не созданы, а потому господствует состояние потерянности и беспомощности. Нигде, однако, они не достигают столь апокалиптических масштабов, как при шизофрении. Катастрофе предшествует наполненное ужасом ожидание; колорит мира затемняется, все становится таинственным и ужасным. Страх нарастает crescendo — в кульминационный момент следует взрыв: конец мира, войны, катаклизмы, хаос, Страшный Суд, разделение на дьяволов и Ангелов, осужденных и спасенных, добрых и злых, патриотов и врагов, живых и мертвых. Постепенно буря стихает, появляется рай либо ад, которые принимают более мирские формы: идеального строя, концентрационного лагеря, жизни на другой планете и т.д.

Религиозные мотивы катастрофической картины могут не соответствовать мировоззрению религиозного человека. Достаточно часто случается, что у глубоко религиозных людей формируется мирской образ катастрофы мира и, наоборот, совершенно безразличные к религиозным вещам люди переживают апокалиптические видения отнюдь не мирской тематики. По-видимому, при шизофрении мировоззрение не имеет большого влияния на картину болезни. [17]

Не всегда катастрофическая картина бывает такой яркой. Кроме того, невозможность установления контакта затрудняет воссоздание переживаний больного. Об их интенсивности можно судить лишь на основе поведения: выражения лица, позы тела, большой толерантности к боли и т.п. В случае шизофрении конец света часто принимает форму опустошения, которое охватывает больного и его окружение. Это — опустошение внутреннего мира; солнце уже не светит, люди не смеются, время остановилось, пространство замкнулось в стенах одной комнаты. Не для чего из нее выходить, так как за ее стенами мир представляется измененным, вымершим, либо страшным».

Речь часто отражает лежащее в основе нарушение мышления и восприятия действительности. Фразы выглядят туманно и замысловато. Тяготение к религиозности и мистичности в настроении и ощущении может проявиться на ранней стадии. Причудливые комбинации религиозных символов, изречений, образов и цитат, произнесенных шизофреником, может показаться поразительно похожими на «вещания духа», «благодатные глаголы»...

Как склонны духовно неглубокие люди делать из шизофреника «прозорливца», «юродивого»! Чаще всего оказывается, что те, кто обольщаются подобными «чудотворцами,» сами имеют предрасположенность к болезни, которую принято называть «латентной», т. е. скрытотекущей шизофренией. Их отклик на шизофренический бред, выражающийся в форме почитания «чудотворца», создания его культа, еще глубже затягивает несчастного больного в осознание своей значимости и необычности. Он начинает верить в то, что его бредовые идеи исходят «непосредственно от Бога», а попытки приостановки его действий свидетельствуют о том, что он «блажен, егда поносят...»

Для пастыря важно не обольщаться кажущейся «духовной чуткостью к звукам небес», сохранить трезвение по отношению к подобным мистическим ощущениям и фантазиям своего пасомого. Нужно всегда иметь в виду, что он имеет дело с больным человеком, которому можно помочь (если он еще в пределах досягаемой слышимости) только приземляя его на конкретику повседневных дел и поступков.

Наибольшую тревогу и опасность для душевного здоровья представляет собой священник, в котором может проявиться это заболевание. Вряд ли он замкнувшись, будет формально продолжать совершать свое служение. А если и попытается замкнуться на себе, ему все равно не дадут. Экзальтированные почитательницы истолкуют его замкнутость и молчаливость как проявление особой духовности. Они, как правило, просто провоцируют его на «вещания». В раскручивающуюся воронку психопатии могут попасть в принципе здоровые, но нетвердые характером люди. Ведь священнический крест для простого христианина — печать истины, знак качества. Душевный вред, который может произойти как следствие такой ситуации, очевиден. Выход из зависимости от личности больного священника крайне болезнен, образуется плотное кольцо отношений, о чем речь ниже.

Острый синдром

В психиатрии принято различение острой и хронической шизофрении. При острой шизофрении появляются так называемые «позитивные симптомы»: бред, галлюцинации, нарушение мышления. У некоторых больных после острого заболевания наступает выздоровление, тогда как у других болезнь переходит в хронический синдром.

При острой шизофрении внешность и поведение некоторых больных вполне нормальны, у других поведение в обществе представляется неконгруэнтным, они кажутся отчужденными, поглощенными своими мыслями или обращают на себя внимание какими-то иными странностями. Одни больные улыбаются или смеются без какой-либо видимой причины, другие постоянно выглядят растерянными. Одни бывают постоянно беспокойными и шумливыми, порой их поведение может резко и неожиданно изменяться, другие удаляются от общества, проводят много дней в своей комнате, нередко лежа неподвижно в постели, явно погруженные в свои мысли.

Расстройства течения мыслей при острой шизофрении включают в себя напор мыслей, бедность мышления и обрыв мыслей. Весьма характерен для рассматриваемого синдрома бред. Иногда это так называемый первичный бред, который возникает внезапно с полным убеждением в истинности его содержания, но без каких-либо приведших к нему психических событий. Убеждение возникает в уме внезапно, с полной убедительностью, полностью сформулированное и в абсолютно убедительной форме. Иногда это бред преследования, поиск подслушивающих устройств, фантазии о преследовании со стороны КГБ, опасение относительно проезжающих автомобилей, напичканных пси-оружием и преследователями, подозрительных прохожих, читающих мысли на расстоянии. Отсюда возникает характерная убежденность больного в том, что его мысли извлечены из мозга какой-то внешней силой, боязнь воздействия «космических сил» и «пси-оружия».

При остром синдроме характерны нарушения настроения, подразделяемые на три основных типа:

1. Длительно сохраняющиеся (тревога, эйфория, депрессия или раздражительность).

2. Притупление аффекта (эмоциональное безразличие).

3. Неконгруэнтность аффекта (эмоция не соответствует настроению, которое можно ожидать в данной ситуации. К примеру, больной может рассмеяться, когда ему сообщают о тяжелой утрате).

Перечислим ряд характерных для острой шизофрении симптомов:

1. Отсутствие осознания своего психического состояния, критичности по отношению к нему.

2. Слуховые галлюцинации.

3. Идеи воздействия на мозг и сознание извне в виде ощущения неконтролируемого изъятия и вставливания мыслей.

4. Подозрительность, убежденность в адекватности своей оценки «вычисляемых» им людей.

5. Снижение эмоциональной реакции.

6. Голоса, разговаривающие с больным.

7. Бредовое настроение.

8. Бред преследования.

Депрессивные симптомы являются неотъемлемыми симптомами шизофрении, однако распознать их можно только при смягчении более ярких симптомов.

Возникновению шизофренического образа мышления в значительной мере способствует запруженность теле — и видеопрограмм сюжетами на вышеупомянутую тему. Неокрепшая психика ребенка или же пошатнувшееся мышление человека, склонного к шизофрении, наполняется образами, возникновение которых в большинстве своем спровоцированы шизофреническим мышлением авторов сценария, режиссеров, операторов... Вот, кстати, довольно убедительный аргумент для полного запрещения для детей просмотра «ужастиков» и диснеевских мультфильмов, насквозь пронизанных катастрофическим бредом.

Не может не вызывать тревогу огромное количество игрушек на подобную тему для детей младшего возраста, в которых им предлагается вступить в войну на стороне: «сил тьмы», «ведьм», «магов», с помощью «магических заклинаний» выступить против противника, привлекающего на свою сторону «духов неба». [18] В магазинах детских игрушек в огромном ассортименте продаются герои «суперовых» мультфильмов, побеждающих всех своих противников, внешне же недвусмысленно напоминающих духов тьмы, демонов.

О компьютерных играх на эти темы немало сказано, однако следует упомянуть о том, что они несут опасность сразу по трем направлениям. Во-первых, пресловутые «космическая тема» и «космические масштабы», во-вторых, расщепление детского сознания между игровым всемогуществом ребенка и реальностью бессилия в реальном мире, в-третьих, сильнейшая зависимость ребенка от компьютеров и джойстиков, которые становятся значимейшими атрибутами детского счастья.

Православные пастыри неоднократно обращали внимание на прямую зависимость между телевизионно-компьютерным вторжением в детскую психику и увеличением психоболезней у детей и взрослых. Священник Анатолий Гармаев отмечает:

«Вслед за телевизионным поколением сейчас активно развивается поколение компьютерное. Это уже эмоциональность нового порядка, взвинченная страстью, накаленная до истерии. Дети с развитой эмоциональностью не способны к нравственной жизни. Они в лучшем случае смогут только размышлять о ней, да участвовать в словесных спорах по поводу нравственных поступков. И не более. Большинство из них надолго или насовсем теряют способность к нормальной духовной жизни. Зато склонность к экзальтации, мистике, ворожбе, гаданиям, общениям с духами, голосами, космическими учителями — все это с прогрессирующей скоростью утверждается в них.

...Сила телевизионного и особенно компьютерного зрелища столь велика, что внимание человека привыкает к ним. Будничная жизнь становится серой и малоинтересной рядом с теле-, компьютерными эффектами. В результате развивается болезнь. В цельное существо человека собирается своим вниманием и волей только перед телевизором и компьютером. Вне этих зрелищ его внимание рассеивается, он все более становится человеком безвольным, расслабленным. Жить он начинает только тогда, когда вновь припадет к зрелищу или компьютеру. Крайняя форма этой болезни сказывается не только на настроении, но и на физиологии. Человек, особенно ребенок, вне компьютера не может удерживать взгляда. Глаза его бегают, пальцы начинают дрожать, нарушается деятельность желудка и кишечника, могут проявиться разные виды недержания — мочи, кала. Но едва ребенок припадет к компьютеру, как все эти симптомы исчезают».

В возникновении и умножении количества объема мистических «ужасов» «на душу населения» видится целенаправленный процесс шизофренизации человечества со стороны духов тьмы и их служителей. Существует мнение психиатра Модсли, что

«помешательство представляет собой большее или меньшее отражение времени».

Слуховые галлюцинации — один из наиболее часто встречающихся симптомов, дающих полное основание согласиться с определением Барбары О'Брайен [19] шизофрении как власти демона. Именно так называется одна из глав ее книги «Необыкновенное путешествие в безумие и обратно», замечательного труда, художественные достоинства которого не уступают достоверности клинического описания проблемы «изнутри» человеком, опытно пережившим это состояние.

Слуховые галлюцинации могут выражаться в форме шумов, музыки, кратких фраз или пространных речей. У одних больных это не вызывает страданий в виду ненавязчивости их, у других вызывает тяжкие страдания. Нередко галлюцинаторные голоса подают команды больному. Некоторые больные слышат как бы свои собственные мысли, произносимые вслух одновременно с тем, как они приходят в голову, или сразу же после этого. В контексте православной аскетики это можно однозначно расценивать как принятие помыслов, приходящих извне или демоническое «обезьянничание» для усугубления состояния больного, ввержение его в состояние безысходности. Больной слышит, что голоса обсуждают его, говорят о нем в третьем лице, комментируют его действия, спорят о нем...

Зрительные галлюцинации встречаются реже, обычно вместе с галлюцинациями других видов. Еще реже встречаются осязательные, обонятельные, вкусовые и соматические галлюцинации. Подобные явления могут проявляться как следствие разрушения духовной оболочки между миром видимым и невидимым у шизофреника. Мир демонический и его осязательное действие становятся явно зримыми и слышимыми. Демонические силы вступают в контакт с сознанием человека, которое не в силах противостоять их воздействию. Происходит неконтролируемое «принятие бесовских помыслов», вследствие чего зависимость от посторонних для сознания импульсов становится все больше.

Характерным для шизофрении является бред воздействия и отношения, при котором больной утверждает, что мысли либо внедряются извне, либо изымаются из головы. Отсюда безосновательный уход в себя в процессе общения из опасения быть загипнотизированным, подвергнуться психическому воздействию собеседника, который, якобы, ставит перед собой такую цель. Это состояние называется бредом в контексте существующего медицинского определения, хотя следует иметь в виду, что подобные утверждения больного шизофренией человека отражают его реальный опыт.

Адекватная самооценка у шизофреников, как правило, отсутствует. Большинство больных не признает, что их переживания являются следствием заболевания, объясняя их злонамеренными действиями других людей или демонических сил, а чаще всего глубокой убежденностью, что «так оно и есть на самом деле, что вы из меня дурака делаете?...» Чаще всего именно на этом основании они не желают пройти лечение.

Хронический синдром

Для хронической шизофрении характерны такие негативные симптомы как пониженная активность, угасание побуждений, социальная отгороженность и эмоциональная апатия. Полное выздоровление при хроническом синдроме наблюдается редко.

Избрание для своей жизни и деятельности условий, дающих возможность не вступать в близкие эмоциональные отношения с людьми: неряшливый и небрежный вид, туманность фраз, уход от всякой возможности проявления реальной заботы о конкретных людях характерны для хронических шизофреников. Наиболее заметной чертой шизофренического дефекта является ослабление воли, т. е. отсутствие побуждений, инициативы и живой заинтересованности. Предоставленный самому себе больной может пребывать в бездействии на протяжении долгого времени или же заниматься бесцельной и неплодотворной деятельностью. Его поведение со временем ухудшается настолько, что вызывает тревогу его близких.

Так, некоторые больные начинают собирать и припрятывать различные предметы, могут разрушить социальные условности, откровенничая с незнакомыми людьми при полном отчуждении с близким окружением, выкрикивать непристойности на людях и др.

Расстройства речи и мышления проявляются в той же мере, что и при остром синдроме. Эмоции часто оказываются неадекватными ситуации. Подобно тому, как и при остром синдроме могут иметь место галлюцинации.

Перечислим поведенческие признаки, которые характерны для больных хронической шизофренией в порядке убывания их по частоте встречаемости:

1. Социальная отгороженность, неспособность к адаптации в общественных отношениях.

2. Снижение жизненной активности.

3. Нежелание вступать в беседу.

4. Отсутствие увлечений в свободное время.

5. Неконгруэнтность в общении (больной говорит о своем и очень долго, совершенно не интересуясь реакцией собеседника).

6. Медлительность (иногда в сочетании с п. 7).

7. Гиперактивность (иногда в сочетании с п. 6).

8. Появление необычных и нереальных в осуществлении идей.

9. Постановка вполне реальных целей и отсутствие их практической реализации в активном действии.

10. Депрессия.

11. Суицидальные попытки.

12. Необычное поведение (за столом; нарушающее социальные нормы; в сексуальном плане).

13. Пренебрежение своей внешностью и правилами гигиены.

14. Вычурные позы и движения.

Бред при хроническом синдроме может носить систематизированный характер. Это чаще всего цельная, внутри себя самой непротиворечивая система воззрения на мир, которая в большей или меньшей мере не соответствует реальности, и которую вследствие ее внутренней непротиворечивости бывает очень трудно разрушить усилиями извне. Иногда больной человек, здраво ориентируясь в большинстве жизненных вопросов, проявляет «пунктик», устойчивую убежденность в несомненной правильности одного или нескольких утверждений, что, впрочем, может не препятствовать его общему социальному функционированию.

Существенной особенностью бредовой формы является изменение структуры как собственного (внутреннего), так и окружающего мира. В принципе это характерно для любой формы шизофрении. Но в случае других форм изменение структуры, которое, быть может, лучше всего выражает ощущение больного, что он сам стал другим, а вместе с ним и весь мир, заслоняется выражением пустоты.

Бредовая форма обычно встречается в более позднем возрасте, сравнительно с другими формами шизофрении. При этом при шизофреническом бреде преобладают вербальные способы выражения переживаний; «фасад» личности оказывается лучше сохранившимся. Случается, что больной не вызывает подозрений своим поведением у окружающих до тех пор, пока не начинает рассказывать о своих наиболее личных переживаниях. Трудности контакта с ним иногда могут возникать по вине пастыря, если он не умеет завоевать доверие больного и прочувствовать его переживания, удовлетворяясь определением наиболее заметных изменений в его поведении. При бредовой шизофрении обычно встречаются как бред, так и галлюцинации, хотя либо то, либо другое может доминировать в различных случаях.

Параноидная шизофрения

Прежде чем приступить к описанию данного типа заболевания, необходимо дать краткое понятие о параноидных расстройствах. Во-первых, это бредовые расстройства (paranoidum; paranoia (греч.) — безумие, eidos (греч.) — вид.

Что же такое бред? Это такая идея, которая:

1. Не соответствует действительности или искажает ее.

2. Полностью овладевает сознанием больного;

3. Возникает на болезненной основе, почве;

4. Недоступна коррекции, исправлению никакими доводами разума, логики.

Бредовые идеи противостоят свидетельству чувств и рассудка, результатам проверки и доказательствам.

Параноидные симптомы характеризуются систематическим параноидным бредом. Больной кажется нормальным до тех пор, пока не затрагиваются его патологические убеждения.

«Параноики, в принципе, не отличаются болтливостью, разве только в сравнении с остальными группами шизофреников, — пишет Барбара О'Брайен, — Но иногда параноик не выдерживает и раскалывается, и тогда доктора узнают о марсианине, который пытается его извести, или о соседе за стенкой, который хочет его уничтожить смертельным излучением. С негодованием он будет рассказывать о своих преследователях, возмущаясь несправедливостью сложившейся ситуации. Случается, что в своей исповеди параноик идет еще дальше и признается, что задумал разделаться с марсианином, обчихав его простудными микробами, когда тот зазевается; а что касается соседа-излучателя, то для него готовится кое-что похлеще, и он помрет прежде, чем прикончит самого параноика».

Вообще космическая тема характерна для этого типа шизофреников.

«Еще до появления научной фантастики шизофреники уже заселили свои миры марсианами, чертями, специалистами по смертоносным излучениям и другими столь же замысловатыми фигурами».

Различают первичный и чувственный бред.

Первичный бред возникает как единственный признак расстройства психической деятельности, спонтанно. При нем нарушается преимущественно рациональное, логическое познание — отражение внутренних свойств действительности, при этом чувственное познание не страдает. Высказывание подкрепляются цепью доказательств, фактов, которые истолковываются предвзято. Извращенно могут также истолковываться события прошлого. Все же, что противоречит бредовой концепции, отбрасывается как ошибочные аргументы. Эта форма бреда стойкая, склонна к прогрессированию.

Чувственный бред (образный, вторичный) — ему часто сопутствуют расстройства восприятия в виде галлюцинаций, эмоциональных расстройств, двигательных возбуждений. С самого начала этот бред возникает вместе с другими симптомами психического заболевания. Бред нагляден, в нем преобладают воображения, фантазии, грезы. При чувственном бреде преобладает интеллектуальная пассивность. Бред этот фрагментарный, непоследовательный. В нем не обнаруживается последовательной системы доказательств, обоснования логики, часто сопровождается страхом, тревогой, возбуждением. Пример: больному кажутся какие-то чудовища, монстры, насекомые, к тому же, может быть, они и «кусают», «царапаются», человек в страхе сообщает об этом.

Барбара О'Брайен пишет о внутреннем мире параноидного шизофреника:

«Душевный мир такого пациента полон бурной активности, населен десятками деятельных, хоть и вымышленных персонажей. Правда, некоторые из них не совсем вписываются в реальность, вроде марсианина или умельца по смертоносным излучениям. Но параноик, по крайней мере, все время активно взаимодействует со своим причудливым окружением, пытается укрыться от своих преследователей, придумывает способы их перехитрить. Параноик ведет про себя постоянный разговор с населяющими его душевный мир людьми, сражается с ними, спорит, бросает им вызов. Да, да, все это так, подумала я. А через мгновение поняла, в чем дело.

Жизнь параноика в его вымышленном мире, если в него проникнуть, развивается по абсолютно четкому сюжету, а сам мир наполнен неожиданными красками и поворотами событий. Словно смотришь широкоэкранный фильм с понятным сюжетом и выразительными характерами. Это может быть намеревающийся стереть параноика в порошок марсианин, или угрожающий невидимыми лучами сосед, или сам дьявол вызывает его на поединок. Но здесь всегда присутствует бросающий вызов противник, и как бы он ни был страшен, его намерения легко просчитываются... Иссохший берег (сознания — и. Е.) окунается в понятный, однопроблемный мир, который приходит на смену бесконечному множеству невыносимо сложных и не всегда ясно очерченных проблем, справляться с которыми у иссохшего берега больше нет сил. Его интерес привлекает драматическая яркость нового противника. А поскольку драма и сочность изображения, видимо, всегда нравились иссохшему берегу, то его легко поймать на эту привлекательную приманку. Параноик оживает в этом новом мире, таком выразительном, что от него просто так не отмахнешься. А коль скоро появился интерес к этой новой жизни, то обнаруживается, что, помимо выразительности, в ней есть нечто большее — проблема. Обычно, несложная: выжить, перехитрив противника. Как ни странно, хотя противник обладает безмерной властью и сверхчеловеческими возможностями, параноика это не так уже смущает или потрясает. Будь это враг хоть семи пядей во лбу, параноик тут как тут, и рвется в бой».

Различают следующие синдромы параноидной шизофрении, расположенные здесь по мере их утяжеления:

— паранойяльный синдром — преобладает систематизированный бред при ясном сознании, склонный к расширению систематизации, без наличия галлюцинаций;

— параноидный синдром — первичный интерпретативный (или интерпретативно-образный) бред + слуховые галлюцинации или ощущение «насильственного» воздействия или управления мыслями, зрительными образами, телесными, вкусовыми, обонятельными ощущениями;

— парафренный синдром — бредовые идеи величия с элементами нелепости и фантастичности с различной степенью их систематизации, часто сочетающиеся с бредом преследования, слуховыми галлюцинациями, психическими автоматизмами, измененным аффектом.

В современной психиатрии бред классифицируется по стадиям развития:

— бредовое настроение — бредовая убежденность в изменении окружающего, в неизбежности надвигающейся беды;

— бредовое восприятие — бредовое истолкование значения окружающих явлений действительности в связи с нарастанием тревоги;

— бредовое толкование — бредовое объяснение значения воспринимаемых явлений;

— кристаллизация бреда — «озарение», выстраивается определенная стройность бредовых идей, их законченность и «логическая» последовательность;

— стадия затухания бреда — появление критического отношения;

— резидуальный (т.е. остаточный) бред.

Надо отличать бред от сверхценных идей. Последние очень напоминают бред, но таковыми не являются. Бредовые идеи всегда относятся по содержанию к самому больному. Источником сверхценных идей являются реальные конкретные события действительности в жизни пасомого, эти события связаны всегда с эмоциональными переживаниями человека. Но они не становятся воззрением, не сопровождаются изменением личности. С нормализацией состояния ситуации эти идеи исчезают.

Необходимо отличать бредовые идеи от ошибочных суждений, умозаключений здорового человека, от добросовестных заблуждений, которые могут отмечаться у каждого, а также отличать их от навязчивых сомнений-опасений психастеника. В основе последних лежат события, которые могут реально случиться, только сила переживаний человека неадекватна вероятности беды. К тому же человек при этом остается полностью критичен к своим переживаниям, понимает их болезненность, ненужность, только не всегда способен сам справиться с ними.

Приходят на ум слова Евангелиста: «кто же скажет брату своему... «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф. 5, 22). Надо быть очень осторожным, когда возникает впечатление, что у человека имеются бредовые расстройства. Для их отличия от каких-то других проявлений требуется консультация очень опытного квалифицированного православного врача-психиатра-психотерапевта.

Кататоническая шизофрения

«Кататонический» происходит от греческого слова katateino, что значит стягивать, напрягать. В этом случае заболевание протекает с преобладанием в клинических проявлениях явлений кататонического синдрома как в форме кататонического оцепенения (ступора), так и возбуждения, сопровождаемых выраженным негативизмом (при предложении что-то сделать, делает противоположное или вообще не реагирует), бредовыми и галлюцинаторными включениями. Следует оговориться, что кататонический синдром может наблюдаться и при других заболеваниях, но там не будут выявляться стержневые шизофренические изменения личности.

Проявления кататонического синдрома начинаются остро или подостро, чаще в возрасте 16–17 до 20–25 лет. Проявляются в виде кататонического ступора, возбуждения и смешанных состояний. Ступор (оцепенение) — малоподвижность, застывание иногда на очень длительное время в самых неестественных вычурных позах (например, накрыв голову одеялом как капюшоном). Иногда больной как бы лежит на подушке, которой нет (симптом «воздушной подушки»), иногда простаивает по несколько суток на полу в необычной позе. Его мышцы нередко напряжены. Больной мутичен (молчит), однако мигает глазами. Если попытаться силой уложить или сменить позу, сопротивляется, делает противоположное предлагаемому (активный негативизм). В этом состоянии больные никак не реагируют на обращенную к ним речь, просьб не выполняют (пассивный негативизм). Не реагируют они даже на изменение температуры в помещении, на неудобную позу, мокрую постель, голод, жажду, пожар, даже на взрыв бомбы во время войны.

Иногда отмечается восковидная гибкость — длительно сохраняет приданную ему позу, как будто слеплен из воска — каталепсия. Иногда реагируют не на громкую, а на шепотную речь. Ночью иногда они начинают передвигаться по помещению, заниматься туалетом, съедают пищу, поставленную перед ними еще днем.

Иногда больные принимают позу внутриутробного младенца, губы вытягивают вперед наподобие хоботка.

Могут быть импульсивны. Так один больной, длительно находившийся в застывшей позе стоя, вдруг во время обхода неожиданно прыгнул на женщину-врача и стал душить ее, накинув на нее свою куртку.

Нередко в застывшей позе больной совершает однообразные движения, повторяет чужие слова, чужие действия.

Из более или менее выраженного оцепенения (ступора) больной может переходить в резкое возбуждение с буйством, агрессией, нецеленаправленными и разрушительными тенденциями, нападая не только на персонал, но и на больных. Застывший в церкви больной вдруг неожиданно бросается вперед и бежит в алтарь. Кстати, в этот момент у больного может проявиться недюжинная сила. В это время часто имеют место императивные слуховые галлюцинации (повелевающие, приказывающие сделать что-то). Эти «голоса» могут не давать этому человеку покоя. В это время он особенно опасен для окружающих (может убить, нанести телесные повреждения, задушить, откусить у соседа нос и т.д.). Нередки при этом и обонятельные галлюцинации («запахи псины», «мертвечины»). Иногда по их телу как бы «проходит ток», «в животе шевелится лягушка».

При этом могут часто отмечаться иллюзии (ошибки восприятия) — вместо прикосновения почувствовал удар и т.п.

Сознание может быть не помрачено с сохранением всех видов ориентации (в месте, времени, личности, ситуации), а может быть изменено по типу сновидного помрачения сознания. Оно может быть заполнено фантастическими переживаниями, грезоподобными сценами: путешествия на Венеру, Марс, путешествия во времени в прошлое, прогулки по средневековым улицам Рима, Парижа. Иногда больной присутствует при гибели городов, цивилизаций, миров. И если сравнить с театром, то здесь пациент как бы из партера зрительного зала переходит на сцену и принимает участие в этих катаклизмах. Внешне же его тело малоподвижно, он застывает иногда с зачарованным экстатическим выражением на лице, или же бродит как лунатик, по помещению. В некоторых случаях может наблюдаться двойственная ориентировка: он и в палате, в которой идет обход врача, он же и на Марсе, где происходят грандиозные фантастические события. Переживания развертываются последовательно, драматично. И если это даже очень страшные по содержанию переживания, пациент чаще всего все-таки неподвижен. По выходу из этого состояния он может подробно рассказать о пережитом.

Следует помнить, что кататонические ступорозные состояния могут варьироваться от кратковременных застываний в различных позах до длительных многодневных ступорозных состояний.

В практике психотерапевта А. Г. Чернявского дважды встречались случаи, когда после чтения оккультной литературы у женщин развивались кататонические состояния, из которых обе благополучно вышли (обе накануне болезни читали «Розу мира» Л. Андреева).

Гебефреническая шизофрения

Название этого вида шизофрении происходит от греч. слова hebe — юношеский, значение которого относится более к уму, к психическим свойствам человека. Гебефреническая шизофрения начинается в подростковом или юношеском возрасте и характеризуется беззаботно-дурашливым шутовским поведением с выраженным обеднением эмоциональной жизни. К этим проявлениям присоединяются характерные для простой формы нарушения мышления и аффективно-волевой сферы, что в конечном счете приводит к формированию шизофренического дефекта.

Гебефренические симптомы при шизофрении характеризуются дурашливостью поведения, инфантильностью, кажущейся простотой и детскостью внешних проявлений.

«Гебефреник подвижен, — пишет А. Кемпинский, — у него всегда множество идей, которые он с необыкновенной легкостью осуществляет, нередко шокируя этим свое окружение. То скорчит глупую мину, то покажет язык уважаемому человеку, то неожиданно разразится громким смехом в серьезную минуту, а иногда что-нибудь испортит или уничтожит просто так, «для смеха». Всех задирает, не признает дистанции, задает глупые вопросы и смеется без причины. Даже находясь наедине с самим собой, иногда смеется или строит глупые мины. При выполнении поручений проявляет негативизм. На вопросы отвечает невпопад. Часто говорит много, но не всегда понятно, перескакивая с темы на тему, повторяя одни и те же фразы, создавая неологизмы.

Гебефреническая динамика, однако, отличается монотонностью: повторяются одни и те же выходки («шутки»), гримасы, жесты.

Для близких больной вскоре становится обременительным. Поскольку поведение такого больного бросается в глаза, он быстро попадает к психиатру, что в случае простой шизофрении бывает скорее редкостью.

За гебефренической дурашливостью ощущаются пустота и отсутствие радости жизни, она напоминает «юмор висельников» — людей, которым уже нечего терять в жизни.

Маниакальная же веселость связана с жизнью — больного радуют солнце, краски, веселая компания, эротика. Конкретность в смысле сращенности с окружающей действительностью делает невозможным отрыв от нее.

Лучше всего это выражается в речи. Больной в маниакальном состоянии перескакивает с темы на тему, так как все время что-то новое в окружении привлекает его интерес. Он не «заговаривается», так как все время остается связанным с реальной действительностью. Трудно поспевать за его мыслью, однако, понятно, что его в данный момент интересует, к чему он стремится; темп его мышления настолько высок, что возникает впечатление хаоса.

Гебефреник «заговаривается», ибо он оторван от действительности. Он перескакивает с темы на тему в силу нарушенности внутренней структуры; его речь представляет отдельные, не образующие единого целого, фрагменты, не связанные между собой и с окружающей действительностью.

Чрезмерная активность и дурашливость гебефреника абстрактны и оторваны от жизни, часто приобретают мрачный и даже трагический колорит. Они являются выражением не радости жизни и стремления к соединению с окружением, но возрастающего напряжения между собственным, внутренним миром и миром окружающим, запутанных и противоречивых чувств и мыслей. Часто они являются парадоксальной реакцией на чувство пустоты и безнадежности собственной жизни. Присутствует катастрофический оттенок — “смеемся и безумствуем, ибо все бессмысленно”».

Гебефреническое «валяние дурака» может быть насмешкой над людьми, которые не отдают себе отчета в том, что все изменилось, что надвигается катастрофа. Катастрофический колорит является отличительной особенностью часто встречающегося при шизофрении бреда преследования. Факт слежки, преследования, отравления и т.д. приобретает общечеловеческое значение; если такие вещи возможны, значит, весь мир против больного, весь мир изменился.

«Гебефреник хихикает и хохочет, ухмыляется и улыбается, — пишет Барбара О'Брайен, — а иногда и говорит. Да и на лице у него не стоит искать смысла. Со своей жуткой клоунской улыбкой он одинаково хихикает, уставившись на стену, на медсестру, на психиатра, на других пациентов. А уж если задать ему вопрос — веселью нет конца. Может, такова судьба выведенных из равновесия комиков? Нет, в эту группу входят в основном люди, прожившие убогие, безрадостные, трудные жизни, в которых не было ничего, что могло бы вызвать хотя бы подобие улыбки. И я вдруг поняла, какой якорь их держит. — Хихиканье. Гебефреник укрылся от жизни в незатейливом приятном мире, расхристанном и несобранном, где не надо ни за что отвечать, тревожиться и бороться, потому что заниматься этим сложно и страшно».

Следует отметить еще одну форму заболевания, которую условно можно назвать «групповой гебефренией». Небольшая (от 3 до 6 человек) группа молодых людей, социально отгороженных от остальных сверстников, чаще в подростковой или юношеской среде, имея одного лидера с ярко выраженными шизофреническими симптомами (энергетического «донора» группы), вступая в тесные межличностные отношения, оказывается связанной тугим узлом зависимости друг от друга. Эмоциональная открытость, свойственная всяким реальным дружеским отношениям, создает прецедент, при котором душевно доминантный шизофреник как бы «инфицирует» своих друзей (как правило, латентных шизофреников) душевной энергией демонических мечтаний, которые воспринимаются ими как неординарные личностные проявления лидера, вызывающие восхищение. В этом тугом узле, в виду полной душевной открытости на «донора», при ослабленном сознательном «Я» происходит постоянный взаимоподогрев друг друга. В такой атмосфере происходит сегодня большая часть молодежных «тусовок».

Три фазы формирования

бредовой структуры

В создании бредовой структуры А. Кемпинский выделяет три фазы: ожидания, озарения и упорядочения:

«Фаза ожидания или бредовое настроение характеризуется состоянием странного настроения, беспокойства, ощущения того, что должно произойти то, что прервет чувство неопределенности, разгонит темноту, окружающую больного.

Этот момент наступает в фазе озарения. Внезапно как бы все становится ясно. Это озарение подобно тому, что переживается, когда вдруг начинаешь понимать то, что раньше понять было невозможно. Подобное озарение переживается в творческом процессе, когда, например, внезапно в сознании возникает новая научная идея. Однако все это — лишь слабые подобия переживаний больного. Ибо новый способ видения, который возникает в бредовом озарении, касается всей жизни; с этой минуты все видится по-другому. Быть может, наиболее соответствовал бы этому состоянию экстатический момент обращения — прежний человек перестает существовать, рождается новый, который видит мир уже другими глазами.

Если в первой фазе доминирует настроение неуверенности, страха, что вокруг больного и в нем самом что-то происходит, чего он не может понять, то во второй фазе он переживает состояние восторга открытия: наконец-то он дошел до сути вещей, неопределенность сменилась уверенностью, пусть хотя бы даже эта уверенность могла оказаться гибельной. Образ нового мира еще хаотичный и туманный; истина уже известна, но не все еще укладывается в логическое целое.

Лишь в третьей фазе все начинает организовываться в логическую целостность. Больной с мельчайшими подробностями рассказывает историю своей жизни, и все эти детали с необычайной легкостью доказывают «истинность» его бредовой конструкции.

Память больного иногда бывает поразительной. Он совершенно точно помнит, что такой-то сделал несколько лет назад, как себя вел, когда сделал какую мину, либо усмехнулся. Никто не был бы способен столь детально воспроизвести прошлые события. Эта необычайная память (гипермнезия) касается только случаев, имеющих отношение к бредовой системе; при так называемом объективном тестировании обнаруживается не улучшение памяти, но скорее ее ухудшение. Но за пределами бредовой конструкции ничто для больного уже неважно.

Также наблюдается и обострение восприятия: больной замечает случайные жесты, гримасы лица, обрывки разговора прохожих на улице, — все это его касается, и не существует вещей незначимых; каждая мелочь приобретает значение вследствие самого факта включения в создающуюся бредовую конструкцию.

Иногда, еще прежде чем больной затронет свою бредовую конструкцию, уже сам способ представления фактов, слишком мелочный и педантичный, свидетельствующий о гиперфункции наблюдательности, памяти и логического увязывания, позволяет заподозрить параноидный синдром.

Новый мир, который в озарении открывается перед больным, имеет разнообразную тематику и структуру. Прежде чем подвергнуть эту проблему обстоятельному анализу, следует обратить внимание на два классификационных критерия: на ту позицию, которую больной занимает в отношении нового мира, и на «материал», из которого этот мир построен.

Одной из основных особенностей построения человеческого мира и, вероятно, мира животных является его эгоцентрический характер. Центральной точкой отсчета, вокруг которой все вращается, является данный человек либо иное живое существо, мир переживаний которого мы хотели бы исследовать. Бредовая структура, помимо прочего, основывается на том, что эгоцентричность системы подвергается еще большему акцентированию. При этом исчезает нормальная перспектива, которая позволяет отделить «то, что касается меня» от «того, что меня не касается». Больного касается все, все к нему относится. Давление окружающего мира становится настолько сильным, что утрачивается способность свободного перемещения в нем. Заостренная наблюдательность и память обуславливаются чувством необычного значения того, что происходит вокруг; каждая деталь важна для больного, ибо его касается.

В мире подобной сокращенной перспективой можно занимать позицию «наверху» либо «внизу»; индивид либо управляет миром, либо мир управляет им.

В первом случае говорят о бреде величия — больной чувствует себя всемогущим, может читать чужие мысли, отдавать приказы на расстоянии людям, животным, вещам, чувствует себя «богом», «дьяволом», «святым», героем, великим изобретателем и т.д. Во втором же случае говорится о бреде преследования — больному кажется, что за ним следят, мысли его читают, им управляют извне, как автоматом, у него нет собственной воли; он — самый плохой и ничего хорошего не заслуживает; его ожидают только суд и обвинительный приговор.

Обычно бредовая картина пульсирует между двумя полюсами — повышенного и пониженного самочувствия. Особенно в начальном периоде шизофрении бред величия переплетается с бредом преследования. Больной чувствует себя всесильным; на него возложена великая миссия, и в то же время за ним следят, его преследуют, и ему грозит гибель.

В более поздних периодах шизофрении обычно наблюдается большая стабильность; один из вариантов бреда выраженно преобладает. Бред преследования бывает чаще, нежели бред величия».

Существующие подтипы шизофрении выделены весьма условно. Они могут сочетаться друг с другом, могут проявляться отдельно. Из четырех их форм, вопреки кажущимся различиям, наибольшее сходство существует между простой формой и гебефренической. Некоторые психиатры, особенно американские, используют оба названия в качестве синонимичных. Прогноз в случаях как той, так и другой из этих форм, в общем, менее оптимистичен по сравнению с другими формами шизофрении. Хроническая шизофрения, или так называемый шизофренический «дефект», нередко принимает форму простой или гебефренической шизофрении.

Шизофреническая «пустота»

Существенным моментом, связывающим эти две формы болезни, является впечатление пустоты, которое они вызывают у окружающих. И сами больные, впрочем, часто жалуются, что главное их переживание — это чувство пустоты, что у них что-то внутри выгорело.

Чувство пустоты не является специфическим при шизофрении. Оно встречается при неврозах, депрессии, иногда в случаях органического отупения, а также и у психически здоровых людей. Чаще всего оно бывает связано с понижением жизненной динамики — человек в подобных состояниях чувствует себя «потухшим», внутренне пустым и бесплодным.

В норме подобные состояния возникают после напряженной психической активности; пустота в таких случаях является как бы выражением состояния расслабления. Пониженное настроение, являясь субъективным выражением снижения жизненной динамики, нередко связывается с чувством душевной пустоты. Это чувство возникает также при негативном эмоционально-чувственном отношении к окружению. Учащающееся стремление выключиться из обычного круга человеческого общения может вырасти первым выражением негативной установки к другим людям. Аналогичное чувство внутренней пустоты появляется при негативном отношении к самому себе. При этом человек сам для себя становится пустым и скучным.

Шизофреническая пустота отличается от нормальной лишь степенью выраженности и упроченности. Если внутренняя пустота является главным симптомом шизофрении, вероятность положительного исхода болезни невелика. Однако пастырю стоит попытаться побудить больного (если он находится в радиусе душевной досягаемости) к большей активности, большему эмоциональному включению в реальную жизнь и реальные отношения с другими людьми.

Наследственность и семейный фактор при шизофренических

расстройствах

Следует учесть также, что некоторая часть шизофренических расстройств имеет генетическую природу, т.е. может проявляться наследственно. Исследования подтверждают значение наследственного фактора в шизофрении. Шизофрения у детей тесно связана с этим заболеванием у взрослых.

Особо следует сказать о роли семьи в возникновении шизофрении. Анализ причин, приведших к возникновению этого заболевания, как правило, начинают с термина «шизофреническая мать». Психические отклонения у матери [20] , которые могут не иметь ярко выраженного характера, провоцируют возникновения этого заболевания у ребенка. Возможно, мать больного проявляла неадекватное отношение к ребенку, чувственную холодность, нередко подсознательную враждебность к нему, неуверенность в роли матери, деспотичность, неспособность выразить свои чувства и стремление получить разрядку, демонстрируя власть. Закладка шизофренических симптомов у ребенка может произойти в раннем детстве. Например, мать открыто велит ребенку подойти к ней, в то же время своим поведением и тоном выражая неприятие его. Иногда мать, не реализовавшаяся в своей супружеско-эмоционально-чувственной жизни, все свои чувства, включая и эротические, проецирует на ребенка. Она не может допустить «перерезки пуповины», привязывает ребенка к себе, ограничивает его свободу.

Или, к примеру, авторитетный в глазах ребенка отец-шизофреник, подчинение которому обусловлено спровоцированной им идеализацией собственной личности.

В другом случае отец может оказаться чрезмерно уступчивым, оттесненным своей супругой от своей отцовской роли на периферию семейной жизни. С ним не считаются, им явно пренебрегают либо ненавидят его, когда он своим поведением, например, алкоголизмом, нарушает семейный порядок. Часто с внешней стороны семейная жизнь представляется образцовой, и лишь обстоятельный анализ эмоционально-чувственных отношений выявляет их патологию. Противоречивость чувств по отношению к родителю становится камнем, с которого начинается закладка фундамента здания шизофрении, могущей проявиться при определенных условиях в юношеском возрасте.

Перекос в супружеских отношениях, при котором один из супругов полностью уступает и даже идеализирует эксцентрические выходки другого, доминирующего в семье, может также привести к возникновению у ребенка этого заболевания. Еще одним фактором можно назвать семейный раскол (расщепление), при котором родители придерживаются противоположных взглядов, так что ребенок оказывается в ситуации раздвоенной лояльности. Иногда больной обречен на семейную опеку и не может от нее освободиться. В результате он подвергается постоянному действию эмоциональных факторов, которые в определенной степени способствовали развитию болезни. Шизофреническая деградация неоднократно уменьшается либо даже исчезает, когда больной оказывается вырванным из своей среды.

Исследования показали, что заболеваемость и распространяемость шизофрении достигают наивысшего уровня в низших социально-экономических группах. Изучение концентрации заболевания по месту проживания указали на наибольший процент заболеваемости в трущобных районах городов. Вследствие вышесказанного можно предположить, что возникновение заболевания вызвано профессиональной и социальной изоляцией, противоречием между родительским сценарным программированием авторитарного родителя относительно невозможности жизненной реализации и обреченности жизни на низком социально-экономическом уровне и отыгрываемыми в грезах ребенка мечтаниями о своей значимости, великости, богатстве и славе.

Три этапа в развитии

шизофренического процесса

Антон Кемпинский выделяет три этапа в развитии шизофренического процесса — овладения, адаптации и деградации:

«Это не значит, что всегда все три периода обязательно должны выделяться в каждом случае шизофрении; иногда после первого или второго периода больной полностью выздоравливает, и трудно найти в его личности следы деградации. Различной бывает также длительность отдельных периодов. Иногда первые два периода бывают очень короткими и протекают незамеченными, больной как бы сразу вступает в стадию деградации. Так бывает в случаях простой и гебефренической шизофрении. В общем, необходимо отметить, что среднее время длительности шизофренического процесса установить достаточно трудно. Иногда он длится годами вплоть до смерти больного, в других же случаях — кончается через несколько месяцев, недель или дней.

Фаза овладения. Особенностью первого этапа является менее или более бурный переход из так называемого нормального мира в мир шизофренический. Больной оказывается захваченным новым способом видения самого себя и того, что его окружает. Больной вдруг оказывается в ином мире — видений, экстаза, кошмаров, изменившихся пропорций и красок. Сам он тоже становится кем-то другим — открывает «себя подлинного», сбрасывает прежнюю маску, которая закрепощала и тормозила его, становится подлинным собой, героем, выступающим против всего мира, с убеждением в своей миссии, которую он должен исполнять, либо с чувством «освобождения от себя прежнего», ощущает хаос, пустоту, собственное зло и ненависть к самому себе и ко всему миру. Если же изменение происходит постепенно, окружающий мир становится все более таинственным и зловещим, люди же, все менее понятные, возбуждают страх и стремление к бегству. Больной замыкается в себе, отказывается от всего (простая форма), утрачивает контроль над своими движениями; его тело застывает в неподвижности либо выполняет странные, нередко бурные движения, как бы управляемые извне (кататоническая форма); больной «открывает истину», знает, почему этот человек странно усмехнулся, а тот так упорно его рассматривает; он уже не может убежать от следующего за ним глаза и подслушивающего уха; его мысли читают, его уничтожают лучами, либо, если истина радостная, он видит свою миссию, желает осчастливить других людей, ощущает свое всемогущество и т.д. (бредовая форма).

Трудно вживаться в атмосферу периода овладения; помимо переживания счастья, в ней доминирует ужас, вызванный самим фактом, что ты оказался захвачен чем-то новым и необычным. Психическое напряжение в этом периоде бывает настолько сильным, что больной калечит свое тело, совершенно не чувствуя боли, и часто длительное время не испытывает потребности в пище и отдыхе.

Фаза адаптации. В периоде адаптации буря стихает. Больной привыкает к новой роли. Его уже не поражают собственные странные мысли, чувства, образы. Бред и галлюцинации не изумляют своей необычностью. «Иное обличие мира» становится чем-то привычным и повседневным. Вследствие этого оно утрачивает свою привлекательность, перестает быть единственным и истинным, но становится лишь более подлинным, нежели действительность. Постепенно снова начинает возвращаться прежний, реальный мир. На психиатрическом языке подобное состояние называется «двойной ориентацией». Больной может считать окружающих его людей ангелами либо дьяволами, но одновременно знает, что это врачи, медицинские сестры и т.п. Себя он может считать «богом», что, однако, не мешает ему приходить к врачу за рецептом. Может подозревать свою мать или жену в том, что они хотят его отравить, но без возражений съедает приготовленную ими пищу. Больной как бы одной ногой стоит на почве реальной действительности, а другой — на своей собственной, шизофренической.

Двойная ориентация. Двойная ориентация является признаком возвращения к нормальному, вероятному мышлению. На место шизофренического озарения вновь приходит нормальная человеческая неопределенность, выражающаяся в картезианском cogito ergo sum. [21] Здесь cogito означает не столько «мыслю», сколько «сомневаюсь», «колеблюсь», сомневаюсь, следовательно, «существую». Патология двойной ориентации состоит в том, что на место «либо» ставится «и». Здоровый человек осуществляет выбор действительности на основе «либо»: в ночной темноте он может принять куст за подкарауливающего его человека, улыбку незнакомого человека может истолковать как дружественную либо ироническую. В каждом случае, однако, он должен осуществить выбор, решить, что это: куст «либо» бандит, друг «либо» враг. Он не признает возможности одновременного существования альтернативных вариантов. При двойной ориентации обе противоположные возможности не исключаются взаимно; куст может быть и кустом «и» бандитом, улыбка — дружелюбной «и» враждебной.

Трудно, однако, жить в двух мирах одновременно. Поэтому при двойной ориентации одна из реальностей обычно преобладает. С терапевтической [22] точки зрения, среда больного в этом периоде должна быть такой, чтобы «реальная» реальность более притягивала больного, нежели реальность шизофреническая. Поэтому большое значение имеет создание теплой, свободной атмосферы вокруг больного; это может предотвращать закрепление шизофренической реальности, что повело бы к постепенной деградации.

Дальнейшим шагом на пути к «нормальному» миру является развитие критики в смысле перечеркивания больным шизофренической реальности; она перестает быть для него действительностью и становится пережитым, болезненным миражом. Среди психиатров доминирует убеждение, что критика в отношении собственных болезненных симптомов является критерием выхода из психоза. Формируя этот критерий с позиций больного, можно было бы утверждать, что он может вернуться в «нормальный» мир после отказа и решительного отрицания действительности психотического мира. [23] Выполнение этого условия не является легким делом, поскольку переживания, испытываемые во время психоза, необычайно сильны, а чувство реальности в большой мере зависит от силы переживания.

Как трудно больному согласиться с тем, что то, что сильнее всего переживалось и запечатлелось в психике, было фикцией! Когда память о болезненных переживаниях сохраняется, отрицание их реальности не представляется легкой задачей. Болезненные переживания обуславливают такое же, а иногда даже более сильное, нежели обычные переживания, убеждения в их реальности. Мир болезненных переживаний представляет(как это определил один из пациентов) как мир «четвертого измерения». До тех пор, пока в периоды ремиссии он признавал его нереальность, испытывал постоянное чувство беспокойства, вытекавшее, вероятно, из того, что, находясь в одном из миров, он вынужден был отрицать существование другого. Будучи здоровым, он отрицал реальность болезненного мира, а когда был болен — реальность мира действительного. Он обрел спокойствие лишь тогда, когда признал реальность обоих миров; рецидивы заболевания с этого времени стали реже и значительно слабее.

Фаза деградации. Третий этап — фаза деградации, характеризующаяся прежде всего эмоционально-чувственным отупением.

Распад личности, представляющий характерную черту третьей фазы шизофрении, состоит именно в утрате индивидуальности вследствие разрушения определенного, специфического для данного человека порядка. Дезинтеграция — одна из двух осевых симптомов шизофрении — наблюдается во всех ее фазах, но в третьей расщепление превращается в распад. Невозможно охарактеризовать профиль личности больного, ибо он представляет собой конгломерат не связанных в единое целое жестов, мин, эмоциональных реакций, слов. Речь представляет собой уже не набор отдельных предложений, не образующих логического целого (нарушение связности), но набор отдельных слов, многие из которых являются неологизмами, не образующими уже осмысленного высказывания («словесный салат»). В то время, как при нарушении связности отдельные предложения понятны, но трудно понять целостное содержание речи, ибо отсутствует ее логическая конструкция, то здесь утрачивается уже смысл даже отдельного предложения.

Распад или отупение представляют собой финальные формы двух осевых симптомов шизофрении: расщепление и аутизм. Долго длящийся аутизм — отрыв от окружающего мира и прекращение информационного обмена с ним — приводит в конце концов к психологической бесплодности: шизофренической пустоте. Богатство первой фазы вытекает из того, что то, что под давлением окружения подавлялось и в лучшем случае проявлялось в сновидениях, либо в мимолетных мыслях или чувствах наяву, теперь выбрасывается вовне и благодаря этой проекции обретает черты реальности, вытесняя «реальную» реальность. Не подкрепляемое извне это внутреннее богатство с течением времени исчерпывается.

После “пожара” остается “пепелище”».

Накопление неудовлетворенных

импульсов любви и ненависти

как фактор формирования

шизофрении

Американский психоаналитик Эрик Берн отмечает, что одним из факторов, провоцирующих шизофрению, является накопление неудовлетворенных импульсов любви и ненависти вследствие неспособности, неадаптированности в реальных человеческих отношениях. Психика шизофреника, таким образом, отказывается от Принципа Реальности. Разумное «Я» постепенно теряет власть над желательной частью человека. Со временем желания начинают действовать в нем таким образом, будто он является центром мироздания, будто он всемогущ, самодостаточен и способен одним своим помыслом влиять на все вещи в мире.

Прежде чем привести обширную цитату из книги Э. Берна «Введение в психиатрию и психоанализ для непосвященных», сделаем небольшую выписку расшифровки понятий, которыми оперируют психоаналитики в своей работе, из терминологического словарика этого же автора. Заметим, что эти понятия приводятся нами не как «руководство к действию», а как служебные термины, необходимые для понимания дальнейшей цитаты.

Ид — Вместилище психической энергии, исходящей от непосредственных инстинктов жизни и смерти. Ид действует по принципу удовольствия. Энергия его состоит из либидо и мортидо, каждое из которых имеет собственные цели и объекты. (Аналог в православной антропологии: желательная, страстная часть души человека).

Эго — Часть психики, находящаяся в контакте, с одной стороны, с внешним миром, с другой стороны, с Ид и Суперэго. Эго пытается удерживать мысли, суждения, истолкования и поведение в пределах практического и эффективного, в согласии с Принципом Реальности. Синоним сознательной части психики.

Суперэго — Образы, нагруженные направленным внутрь мортидо, контролирующие и ограничивающие свободное выражение инстинктов Ид и даже одерживающие верх над суждениями Эго. Каждая сознательная и подсознательная мысль, чувство или поступок, не согласующиеся с Суперэго, вызывают напряжение, и если это напряжение становится сознательным, оно воспринимается как чувство вины. (Психология подразумевает под этим понятием совесть и заложенные с детства жизненные ценности — и. Е.).

Либидо — Энергетические напряжения, снимаемые созиданием, творчеством и сближением. Энергия инстинкта жизни, «целью» же его является, по-видимому, продолжение рода. (Энергия созидания, сближения, иногда находящая выход в виде сексуального влечения — и. Е.).

Мортидо — Энергетические напряжения, снимаемые разрушением, нанесением ущерба, устранением и отдалением. Энергия инстинкта смерти. Величайшее удовлетворение мортидо достигается у взрослых убийством или самоубийством, а «целью» его является, по-видимому, сохранение индивида. (Энергия гнева, гордости и самости — и. Е.).

А теперь несколько выписок из главы «Что такое сумасшествие?» вышеупомянутой книги Э. Берна. В ней он на примере пациента по имени Кэри рассматривает случай прогрессирующей шизофрении:

«...Изменения в образе Кэри становились все более очевидными по мере того, как теряло управление Эго. Изменился его образ собственного лица, образы людей вокруг него, его места в обществе... Во время борьбы между Ид и контролирующим действительность Эго образы эти настолько переплелись, что он не мог уже отличить новые образы от старых, образы грез от образов, созданных на опыте (выделено мною — и. Е.). В конце концов он уже не знал, видел ли раньше те или иные вещи; у него сложилось ощущение, будто события происходят вторично, хотя они происходили впервые; и в доброй половине случаев он не знал, грезит или нет.

В итоге все его напряжения, до того получавшие лишь воображаемое удовлетворение в грезах, внезапно вырвались во внешний мир, но совершенно нереалистическим и нелепым способом. Вместо того чтобы выражать их здоровой любовью и ненавистью к другим людям, он вложил свои собственные желания в головы других и чувствовал, будто эти желания направлены на него (выделено мною — и. Е.). Он некоторым образом спроецировал свои чувства на экран и смотрел на них со стороны как зритель, как будто они были чувствами кого-то другого. Он превратил их, можно сказать, в кинофильм «Любовь и ненависть», главного героя исполнял сам Кэри, и он же был единственным зрителем этого фильма. В конечном счете, он всю жизнь делал то же в своих грезах, состоявших из фильмов о любви и ненависти с самим собою в роли героя, следя за «экраном событий» внутренним взором. В этих фильмах он обладал прекрасными женщинами и уничтожал своих подлых соперников. Все различие состояло лишь в том, что теперь он проецировал свои фильмы на внешний мир. [24]

Поскольку болезнь его прогрессировала, он не узнавал в этих фильмах свои собственные чувства. Он полагал, что эти чувства принадлежат другим лицам, не сознавая, что сам является автором сценария. Так как он не узнавал в этих странных фильмах свое собственное творение, они пугали его безудержными и драматическими стремлениями либидо и мортидо, как испугали бы любого другого человека, если бы тот мог увидеть все это так же четко. Но этого никто другой видеть не мог, и потому никто другой не мог понять его возбуждения.

Итак, на этой стадии болезнь Кэри состояла в том, что, видя свои чувства, он не мог распознать их как свои собственные, а воображал, будто это чувства других людей, направленные на него. [25] Психиатры называют это «проекцией», как и в примере с кинофильмом. Можно было бы назвать это «отражением». Его либидо и мортидо вместо того, чтобы направляться нормальным образом на других людей, проецировались на других, а затем отражались на нем самом. Чтобы скрыть свое желание убивать других, он воображал, что другие хотят убить его; чтобы оправдать свою незаконную любовь к женщине, он воображал, будто она любит его. [26] В обоих случаях он избегал таким образом вины, которую испытывал бы будучи агрессором. Дело дошло до того, что инстинкты Ид должны были как-то выразиться внешним образом, но, не получив сперва «разрешения» своего Суперэго, он не мог выразить их прямо. Он получил такое разрешение в ложном убеждении, будто другие хотят все это проделать с ним. Проецировать свою любовь и ненависть, а затем отвечать взаимностью на эти воображаемые чувства, — это и в самом деле интересный способ избежать вины; какую цену, однако, приходится платить за такой окольный способ выражения своей любви и ненависти! В итоге он провел в больнице почти год, пока не сумел с помощью доктора Триса вернуть на место инстинкты своего Ид и восстановить власть своего Эго. И дальше, пользуясь необходимой время от времени помощью врача, Кэри смог жить нормальной жизнью.

Как уже говорилось, невроз представляет собой беспокойный, но успешный способ облегчать в завуалированной форме напряжения Ид. Когда же все способы их контролируемого выражения рушатся, Ид одерживает верх над Эго; такое состояние называется психозом. В случае Кэри первым защитным механизмом был общий паралич всех внешних выражений инстинктов Ид, так что им дозволено было получать облегчение лишь в грезах. [27] Это тип «подавленной» личности со слабой границей между подсознательной и сознательной психикой и внешними событиями. Люди такого рода желают, чтобы мир изменился в соответствии с их образами, но ничего не делают для того, чтобы такая перемена осуществилась. Из истории Кэри ясно, почему у таких индивидов граница между грезами и действием описывается как «хрупкая». Когда она ломается, то это происходит не постепенно, а внезапно, и рушится полностью, Ид неудержимо и беспрепятственно изливается наружу.

До тех пор, пока подсознание Кэри прорывалось лишь в его грезах, это никому не причиняло вреда, кроме него самого, поскольку он терял время и энергию в этих бесполезных мечтах, не укреплявших его дух и не делавших его полезнее для самого себя и для общества. Но когда граница между фантазией и действием разрушилась, он стал опасен для себя и для других, и его пришлось держать под присмотром, чтобы он не причинил себе и другим социального или физического вреда. Общество должно было защищать его от бесстыдных желаний его Ид, пока он не стал снова достаточно сильным, чтобы от них защититься.

Итак, болезнь Кэри прошла четыре стадии:

1. На протяжении большей части жизни у него отсутствовали «простые» способности к человеческим контактам. Он не любил и не сражался. [28] Его напряжения накапливались в нем самом. Он никогда не мог разрешить ни одну из своих проблем. Он никогда не мог полюбить какое-нибудь место в жизни или какого-нибудь человека. Он попросту плыл по течению через разные занятия, мимо разных людей, не выражая никаких внешних чувств к этим людям. Такое восприятие мира называется «простой шизофренией». Можно сказать, что он вел себя так, будто его либидо и мортидо не хватало ни на что другое, как только на его грезы. Казалось, что он страдал от недостатка психической энергии [29] точно так же, как больной анемией человек, по-видимому, страдает от недостатка физической энергии. Это впечатление было, однако, ложным, поскольку, как мы знаем, чувства незаметно накапливались в нем. То, что казалось «простой» недостаточностью, на самом деле было сложной неспособностью нормально выражать свои чувства.

2. Когда у него произошел резкий срыв после ряда предшествовавших странных ощущений, его либидо и мортидо начали в большом количестве проецироваться на внешний мир. Он увидел свои собственные чувства отраженными от других, и подобно тому, как отражение в зеркале может показаться бессвязному восприятию происходящим от самого зеркала, так и он воображал, что его любят или ненавидят едва знакомые или вовсе незнакомые с ним люди. Он слышал голоса, и у него были видения, подтверждавшие его спроецированные чувства. Вместе с этими заблуждениями или ложными верованиями важную роль в его болезни играла установка неправильно приписывать «значение». Он склонен был придавать малейшему незначительному взгляду или поступку другого человека величайшее личное значение для себя, связывая его со строем собственных чувств. [30] Мясо в лавке выглядело теперь более значительным, чем обычно, и настолько значительным, что вызывало у него тошноту. Если кто-нибудь в ресторане зажигал сигарету или облизывал губы, ему казалось, что это делается с целью передать ему важное личное сообщение или угрозу именно ему. И все эти новые значения приводили его в замешательство.

Такое состояние психики, для которого характерны проецирование и отражение чувств, а также преувеличенная оценка собственной значительности, называется «параноидным»; в особенности применим этот термин к лицам, чувствующим, будто всеми поступками людей руководит мортидо, то есть все они стремятся причинить ему только вред и угрожают его безопасности. Параноидного шизофреника преследуют галлюцинации преследования, и со временем он обычно слышит, подобно Кэри, голоса, подтверждающие его чувства.

При этом он некоторым образом смутно чувствует, что сценарий составил он сам; это проявляется в его ощущениях, будто его мысли читают другие люди и могут их видеть и так далее. Заметим, что в этой стадии действовали и либидо, и мортидо. Одна женщина любила его, другие люди ненавидели.

3. На третьей стадии он долго лежал, точно мертвый. В этом состоянии у пациентов часто бывают неожиданные, непредсказуемые приступы бешеного гнева. Они кажутся совершенно равнодушными к окружающему и вдруг внезапно бросаются на кого-нибудь, находящегося поблизости. В этом состоянии практически отсутствуют какие-либо внешние признаки деятельности либидо; все, что удается наблюдать, происходит, по-видимому, от мортидо, направленного внутрь или наружу. Меняется и мышечный тонус: конечности можно привести в любое положение, в котором они остаются сколь угодно долго без утомления, как будто человеку дали укрепляющее средство, сделавшее его сильнее обычного. В то же время больной, по-видимому, становится безразличным к происходящему с ним самим или вокруг него. Эта эмоциональная катастрофа и особый мышечный тонус являются признаками так называемого кататонического (т.е. мышечно-натянутого) состояния при шизофрении.

4. На четвертой стадии мортидо больше себя не проявляло. Кэри производил впечатление приятного и обходительного человека. По его словам, все обстояло превосходно. Теперь он был величайшим человеком на свете. Отцом всех детей и источником всей половой энергии. Он оценивал себя по достоинству, как милостивый монарх и непревзойденный любовник, осчастлививший всех мужчин и всех женщин. Находясь в психиатрической клинике, время от времени он передавал другим пациентам и членам персонала какие-то клочки бумаги, воображаемые свидетельства его великодушия; в других случаях он отказывал в этих дарах, вообразив какую-нибудь обиду. Изредка он дарил в качестве знака особой милости кусочки своих испражнений, завернутые в бумагу. Он любил весь мир, и в особенности самого себя. Его либидо проявлялось в полную силу, но теперь оно не проецировалось наружу, а обратилось, главным образом, вовнутрь. В этот момент его поведение реальным образом напоминало младенца, царственно восседающего на своем троне и дарующего или отказывающего в своих дарах, то есть испражнениях.

В течение этой стадии желания Кэри могли меняться ежеминутно, и он не замечал, по-видимому, противоречий в своем поведении, как будто одна часть его психики не знала или игнорировала намерения другой. [31] Он вел себя так, будто Личность его разделилась на отдельные части, действующие независимо друг от друга. Такое поведение, с некоторой сексуальной окраской, часто наблюдается у подростков, а пациенты этого рода кажутся одержимыми. Отсюда происходит название описанного состояния — гебефрения.

Наряду с распадением личности на отдельные, независимо действующие части, у Кэри было и расщепление другого рода. Все, что видели его глаза и слышали его уши, отделилось от его чувств, поэтому действительность не вызывала у него нормальных эмоциональных реакций. [32] Слезы матери не пробуждали в нем больше расположения, а заботливость сестер не встречала благодарности. Чувства его, казалось, не были связаны с происходившим вокруг. Его психика была расколота на несколько частей. Поскольку раскол происходит в уме «одержимого» человека («френия»), становится понятным термин шизофрения, которым называют эту болезнь.

Шизофрения часто сопровождается тем, что напоминает частичный или полный раскол между всем, что происходит с пациентом, и его чувствами по этому поводу; насколько можно заметить, его чувства почти или вовсе не связаны с событиями. Так обстояло дело с Кэри, когда он улыбнулся своей плачущей матери, вместо того, чтобы с нею скорбеть по поводу своей участи. Как часто можно заметить, предшествует подлинному расколу почти полная к событиям внешнего мира индифферентность, равнодушие. Чувства индивида, в некотором смысле, находятся не в остром, а в притупленном контакте с действительностью. [33] Мы говорим в таких случаях, что некоторые явления вызывают у пациента притупленную реакцию или неадекватный аффект. Такие индивиды больше заинтересованы в своих грезах, чем в происходящем вокруг, и, поскольку их эмоции зависят больше от внутренних процессов их психики, чем от внешних событий, нормальному человеку в их обществе становится не по себе. [34]

В итоге мы можем теперь обобщить все то, что узнали о шизофрениках. Вначале они проявляют притупленные или неадекватные аффекты, в которых чувства отщеплены от происшествий; впоследствии их психика раскалывается на куски, которые действуют как будто независимо друг от друга.

Далее, больные шизофренией подразделяются на четыре основных класса. У того или иного пациента все эти четыре типа поведения могут быть перемешаны или же могут проявляться последовательно, как в случае Кэри; наконец, он может проявить лишь один вид шизофренического поведения в течение всей болезни.

Первый тип шизофреника — простой тип, для которого характерна неспособность выработать эмоциональную привязанность ни к какой обстановке и ни к какому человеку; индивид блуждает с места на место, от человека к человеку. Простыми шизофрениками являются многие бродяги и многие проститутки; они все время меняют местопребывание и партнеров, потому что им безразлично, где и с кем вступать в связь. [35] Это не значит, что всякий человек, меняющий занятия или товарищей, должен подозреваться в шизофрении. Лишь опытный наблюдатель может правильно судить, имеется ли в таком случае настоящий или развивающийся психоз.

Второй тип — это параноидный шизофреник, для которого характерны проецирование и отражение желаний Ид, отражение собственных мыслей в виде голосов и видений, [36] а также ощущение повышенной значимости собственной персоны.

Третий тип — кататоник, с задержкой почти всех мышечных движений, со странными изменениями в работе мышц и внезапными приступами гнева.

Четвертый тип, гебефренический, отличается странными поступками и разговорами; больной высказывает ряд фантастических идей с явно сексуальной, а нередко и религиозной окраской.

В старину шизофрению называли «преждевременное безумие», потому что больной (как предполагалось) должен был в конечном счете впасть в полное безумие, а с точки зрения психиатров того времени такое состояние было преждевременным, поскольку они считали безумие естественным признаком старости.

Теперь мы знаем, что эти пациенты не становятся безумными, хотя после длительной болезни многие из них и могут показаться безумными неопытному наблюдателю.

Кэри сошел с ума. Это значит: (1) что он во многих вопросах не отличал больше правильное от неправильного, и если бы даже различал, то был бы не способен правильно поступать; (2) что он был опасен для себя и для других и мог вызвать публичный скандал; и (3) что он не отвечал за беззаконные поступки, которые могли произойти от его психического состояния. Поэтому необходимо было поместить его в больницу под наблюдение опытных врачей, сестер и сиделок, чтобы защитить от него общество и его самого. Сумасшествие, однако, есть лишь юридический термин, не имеющий никакого медицинского значения, хотя многие по-прежнему употребляют его в медицинском смысле. Правильно сказать о Кэри — это сказать, что он был психотик. Для врача, пытавшегося его вылечить, да и для самого Кэри после помещения в больницу было не так уж важно, может ли он отличать правильное от неправильного. Есть немало психотиков, нуждающихся в психиатрическом лечении, хотя они и отличают правильное от неправильного, а к некоторым людям, не умеющим этого делать, должны применяться иные средства, чем психиатрия. Как только обеспечена безопасность общества и пациента, первая забота врача состоит в том, чтобы определить, насколько Ид одержало верх или угрожает одержать верх над Эго...

Психотик — это человек, у которого Эго почти полностью утратило контроль над его Ид. [37]

Лечение психоза состоит в усилении Эго или уменьшении энергии Ид; если достигается надлежащее равновесие, больному становится лучше. Тогда врач может ему помочь закрепить выздоровление. Все, что серьезно ослабляет Эго, например продолжительная высокая температура или чрезмерное потребление алкоголя, может способствовать возникновению психоза у предрасположенного индивида. Иногда, к счастью, в некоторых случаях, как это было в случае Кэри, выздоровление происходит самопроизвольно, возможно, по той причине, что свободное выражение напряжений Ид во время болезни восстанавливает прежнее равновесие энергии».

Еще раз о семейном факторе...

Родственники шизофреников отмечают две основные проблемы. Первая связана с психологической отгороженностью. Больные не взаимодействуют с другими членами семьи, они становятся медлительны, не ухаживают за собой, частично или полностью уходят от общения. Вторая связана с более явными нарушениями и социально неприемлемым поведением, беспокойными, странными, расторможенными проявлениями в обществе, угрозой насилия.

Родственники больных оказываются в состоянии тревоги, депрессии, вины, растерянности. Многие не знают, как вести себя при нежелательном и странном поведении больного. Семья раскалывается по принципу более строгого или более лояльного отношения к больному.

Поскольку в процессе впадения человека в шизофрению, как правило, участвует ближайшее окружение, в лечении или пастырской работе с шизофрениками необходимо знакомство с семьей больного и его семейной ситуацией. Вхождение пастыря в тесные душевные отношения с шизофреником могут заместить ему шизофренические отношения с одним из родителей. Со стороны священника здесь необходимо не просто вести себя как один из родителей, ему просто необходимо стать им. Тогда он становится психотическим другим [38] для пасомого, которому приходится сменить свою роль и оказаться здоровым, правильным, антишизофреничным. Такое изменение может помочь человеку стать частично другим, частично измениться ради значимых для него отношений с пастырем. Однако это не решает проблемы отношений с реальным родителем (чаще матерью), которую пастырь заместил на время.

Самое печальное для пастыря, взявшегося за кропотливый труд помощи шизофренику, происходит тогда, когда последний подходит к границам частичного или полного выздоровления. Семья (как правило, мать), даже на расстоянии тысячи километров, интуитивно чувствуя это [39] , находит способ забрать его от духовника для того, чтобы обратно ввергнуть в болезнь посредством восстановления внутрисемейных психопатических отношений. Пастырская помощь впавшему в заболевание и отключившемуся от внешнего мира шизофренику требует полной отдачи, и в случае, когда шизофреник опять входит в круг семейных отношений, все кропотливые усилия священника по его возвращению в нормальную жизнь сходят на нет...

Шизофрения — власть демона

В упомянутой книге Барбары О'Брайен «Необыкновенное путешествие в безумие и обратно» недвусмысленно упоминается о постоянном контакте в процессе болезни с некими Операторами. Кто же это такие? Автор, переживший опыт вхождения и выхода из этой болезни, повествует:

«Хотя в специальной литературе все происходящее в процессе шизофрении списывается на помрачение рассудка — «состояние, не отделимое от пациента», мне все же хочется обратить внимание на некоторые закономерности.

У возникающих в состоянии шизофрении образов есть общие черты: эти образы представляют власть и имеют основание полагать, что иссохший берег [40] будет им повиноваться, они обладают сверхъестественными способностями и поэтому не боятся полицейских и докторов. С их появлением иссохший берег сразу улавливает общую установку: либо ты повинуешься, либо тебе будет худо, ибо ни одно живое существо не в силах тебе помочь.

Помню, как-то вечером я заговорила о том, что Операторам противостоит Бог. Те на время исчезли и явились с Мудрецом, который взялся все объяснить. Не напрасно его так назвали, он заморочил мне голову, и вскоре я забыла, с чего начался разговор. Тем не менее, Мудрец достаточно долго толковал на эту тему, объяснив, что еще на заре цивилизации Операторы окружили землю полем из лучей такой мощности, что через него не может проникнуть даже Бог». [41]

«Я выслушала их, взвесила все их доводы и решила последовать их указаниям. Быстро собрав чемодан, я села на автобус и последовала за ними. Укатив на автобусе, я благополучно оставила позади массу проблем, справиться с которыми у меня не было никаких сил. Но то, от чего я пыталась уйти в здравом уме, настигло меня в болезни. Со временем я поняла, что изложенная Операторами проблема была как раз той проблемой, которую я надеялась оставить позади...»

«При шизофрении весь мыслительный механизм находится под дурманящим воздействием подсознания [42] , которое в нормальном состоянии является самым верным помощником сознания. Демон, захвативший власть над вашим подсознанием, становится для вас последней судебной инстанцией. И по тому, с какой энергией этот демон берется за дело, можно легко догадаться, что пощады ждать нечего. Не успели вы перевести дух, как на сцене появляется марсианин или еще что-нибудь в этом роде. Ваше сознание быстренько препровождают в ложу, усаживают с удобствами, и представление начинается. Демон, завладевший подсознанием, он же и режиссер, направляет в сторону сознания легкий ветерок внушения, словно подсказывая: “Верь тому, что слышишь; верь тому, что видишь. Все так и есть, иначе ничего бы не было”».

«Рассказы шизофреников поражают разнообразием видений, в зависимости от одаренности подсознания. Но голоса всегда звучат громко и отчетливо, видимо, для этого подсознанию не нужен особый талант. Итак, должным образом обставив свое появление, демон посредством подсознания приступает к тому, для чего, собственно, и затеян весь спектакль — он начинает давать вам указания.

Даже когда шизофрения достигает полной силы, сознанию все же удается сохранить кое-какие из своих привилегий. Невзирая на всю бутафорию и маскарад, демон все же понимает: чтобы добиться своего, подсознанию нужно уговаривать, улещивать, запугивать сознание... Дорвавшись до власти, чего он только не изобретает, чтобы заморочить вам мозги».

«Особую ценность моему рассказу об Операторах придает тот факт, что я оказалась среди счастливчиков, которым удалось спонтанно излечиться».

Приведенное свидетельство имеет особую ценность в силу того, что автор, будучи человеком незнакомым со святоотеческим наследием, свидетельствует о том, о чем святые отцы говорили из глубокого опыта аскетической брани.

Современный православный психиатр Н. Д. Гурьев, размышляя над соотношением клинического и греховного элементов в рассматриваемом нами заболевании, считает, что корни шизофрении находятся в испорченной грехом нравственной природе человека.

«Общепризнанно, что для шизофреника его внутренний мир – ценность огромная настолько, что внешнее имеет гораздо меньшее значение: не внутреннее приводится в соответствие с объективной реальностью, а окружающее интерпретируется в направлении, угодном миру внутреннему. Представления и мысли больного шизофренией более значительны для него, чем собственно реальность. Но ведь это – чистейшей воды мечтательность, через которую, по словам святых отцов, как через мостик, в душу проникает множество бесов!

Необычность мышления шизофреников, манерность, переходящая в вычурность, при которой зрители не нужны вообще, прямо-таки кричат о том, что шизофреники считают себя людьми необычными, которых и походка, и мимика, и жестикуляция должны отличать их от всех остальных хотя бы в собственных глазах.

Самомнение в шизофрениках проявляется различно, но как ни странно, именно оно является причиной бредовых построений. При этом кажется естественным: если человек резко отличается от окружающих в лучшую сторону, в сторону превосходства, то его должны сопровождать явные поклонения и рукоплескания – или скрытые преследования, травля, сводящие на нет плоды успехов (мечтательных).

А самомнение, естественно, влечет за собой своеволие, как один ряд необходимых составляющих шизофренического характера: мечтательность, своеволие, самомнение. Уберите хотя бы одно из означенных нравственных качеств, и от болезни останется только плохой характер». [43]

Ниже мы приводим значение этих трех составляющих в контексте православного аскетического учения, используя тот же источник.

«Мечтательность – желание относиться к своим мыслям и образным представлениям, как к заслуживающим большего внимания, чем окружающая действительность. Внешне может проявляться как «задумчивость», как отсутствие склонности к коллективным развлечениям. У таких людей может отмечаться склонность к занятиям или развлечениям, оставляющим большой простор для фантазии, для додумывания: чтение стихов, слушание музыки, изучение различных философских и оккультных систем. Конкретные реальные планы и действия таких людей привлекают мало. Внутренне мечтательность, как правило, сопровождается представлением тех или иных образов, ситуаций, в которых мечтательный человек играет совершенно определенную роль. Именно представление себя в определенной роли и мысленное написание целых сценариев могут быть сутью мечтательности с одной стороны, а с другой стороны возможно представление себе ситуаций, в которых мечтатель не играет вообще никакой роли.

В зависимости от того греха или той страсти, к которой больше склоняется человек, меняется и характер его мыслей или образных представлений. Человек злобный может представлять сцены убийств, гибели людей и животных, природных катаклизмов, в которых он не является действующим лицом; а человек мстительный будет представлять себе расправу с действительными или вымышленными врагами; склонный к празднолюбию или развлечениям будет увеселять себя мысленными зрелищами; чревоугодливый – услаждаться представлением пирогов или размышлениями на кулинарную тему; склонный к унынию – (или к саможалению) – будет представлять себе безуспешность своих трудов, неудачность дел, свое поражение в любых вопросах.

Таким образом, каждый мысленно услаждается той страстью, которая лично для него привлекательна и приятна, а для другого может казаться отвратительной. Поскольку всякая страсть может равно удовлетворяться как исполнением того, на что она толкает человека, так и сожалением о невозможности служить страсти, мечты могут носить самый разнообразный характер; так, например, человек застенчивый может представлять себе восхищение своим поведением мысленных зрителей или восхищаться им сам, или представлять себе совершенно незаслуженное, (конечно, с его точки зрения), отсутствие восхищения со стороны окружающих. Но во всех трех случаях он собеседует со своей страстью, этой беседе с бесами отдает и мысли, и желания, и время, и мысленно восполняет «недостаток» служения страсти в реальной жизни. Независимый может представлять себе свое поведение, при котором окружающая действительность (люди и обстоятельства) совершенно им пренебрегается или отторгается; может представлять себе ситуации, при которых, напротив, все и вся находится от него в полной зависимости; может представлять себе ситуации, в которых он успешно отражает посягательства на его независимость со стороны других людей. Понятно, что данное качество, также как и всякое другое, может сочетаться с еще каким-нибудь грехом, который примет участие в формировании мысленных представлений: независимость и жадность; независимость и тщеславие; независимость и чревоугодие; независимость и блудливость нарисуют в воображении мечтателя совершенно разные картины.

Мечтательность в значительной степени формирует характер человека и его поведение. Например, человек любующийся собой в мечтах, в реальной жизни обнаруживает недоумение и раздражение, когда не встречает любования собой со стороны окружающих. Человек, в мечтах представляющий себя великим, в реальной жизни обнаруживает ни на чем не основанное превосходство перед окружающими, снисходительное к ним отношение, пытается распоряжаться их поведением, поступками, хотя не имеет на это никаких реальных прав. Очень часто мечтательность (т.е. мысли и представления) являются только средством для создания у мечтателя определенного эмоционального состояния. Поэтому, если мечтателю сначала потребно довольно много времени и сил для представления сложных сцен, то по мере развития этой страсти и приобретения в ней навыка, достаточно довольно примитивных образов, которые сразу приводят мечтателя в желаемое эмоциональное состояние. Сложные мысленные образы вырождаются в «мысленную жвачку», которая свойственна шизофреникам. Для мечтателя типичен, по мере роста страсти, все больший разрыв между его представлениями и реальностью и, как следствие, все большая неадекватность его поведения. Его высказывания, поступки, притязания все меньше и меньше находят основания в действительности и все больше в его мечтах.

По сути своей, мечтательность является «парением мысли», как говорили Святые отцы, «парением», при котором мысль выбирает наиболее приятные для мечтателя образы и перебирает их, занимается ими, имеет целью душевное, но ни в коем случае не духовное услаждение, приятность. Противостать мечтательности успешнее всего могут такие добродетели как самоукорение и трезвение. Окружающие могут помочь мечтателю избавиться от этой беды строгостью, суровостью, обличением его несостоятельности.

Мечтательность отличается от осмотрительности, предусмотрительности, осторожности, планирования, расчетливости тем, что перечисленные добродетели, совершаемые мысленно, имеют целью успешное совершение конкретных дел, успешное выполнение своих обязанностей перед Богом и окружающими людьми. В то же время мечтательность не имеет в себе ничего созидающего, она служит только самоуслаждению, которое часто принимает извращенные формы. А в случае сочетания с унынием, безнадежием, отчаянием приводит к смерти не только душевной, но и телесной посредством самоубийства.

Мечтательность может сопровождаться медлительностью речи и движений, поскольку все внимание и желание отдано мысленному, и реальные раздражители не сразу воспринимаются человеком (ступор, субступор).

Подчиняясь общему закону роста развития страстей, мечтательность занимает сначала времени, а в последующем охватывает человека целиком.

Своеволие – желание поступать по своей личной воле. При этом предполагается, что своя воля должна отличаться от воли других людей, должна быть на нее непохожей. В связи с этим, поскольку воля находит свое воплощение в словах и поступках человека, своевольный ищет возможность подчеркнуть, что он действует по своей воле, выбирая те формулировки и поступки, которые обнаруживают ее отличие от воли других людей. Так, например, ищут необычности поведения больные шизофренией, для формирования которой наличие своеволия является обязательным.

В тех случаях, когда это качество не дошло до уровня страсти, своеволие проявляется в поисках оригинальных решений любого вопроса, и на следовании этим решениям своевольный человек настаивает даже в том случае, если они требуют больше усилий и времени и при этом приводят не к лучшему результату, чем общепринятые действия. В душе человека своеволие рождает ощущение собственной необычности, отличности от других людей, подтверждения чему своевольный постоянно ищет и что со временем приводит к ощущению отделенности, отчужденности от других людей. Своеволие не так заметно, как жадность или осуждение, но с большей силой разрушает любовь: «Я не лучше других, я не имею превосходства над ними, но я не такой, как они, и у меня нет с ними ничего общего.» Схематично своеволие, очевидно, занимает на древе греха место среди качеств, которые можно объединить одним понятием «самости». «Самость» объединяет грехи в себе, если так можно выразиться, третьего поколения, как-то: саможаление, самолюбование, самозаботливость, самоугодливость, самооправдание и им подобные.

Своеволие участвует как обязательный, но не единственный фактор формирования шизофрении, и может приводить к вычурности (необыкновенности) мимики, жестикуляции, высказываний и поступков. Некоторое значение оно играет и в формировании бредовых представлений больного, что легко объяснимо: необычный человек естественно должен привлекать к себе внимание окружающих, а это внимание, само собой разумеется, должно принимать необычные формы. Таким образом, идеи величия или преследования являются результатом ощущения больным собственной необычности и желательны для него, поскольку позволяют, хотя бы мысленно, удовлетворять описываемому качеству.

Естественно противостоит своеволию – послушание, и оно же им наиболее отвергается. К оправданию перед людьми своевольный прибегает крайне редко, а сам себе объясняет собственную необычность особой одаренностью, гениальностью. Оборотной стороной своеволия, видимо, можно считать податливость, которая легче обнаруживается в тех случаях, когда предлагаемое другими людьми ординарное решение резче оттеняет необычность поведения своевольного человека в данной конкретной ситуации в его собственных глазах.

Своеволие часто сопровождается мучительными сомнениями, бездеятельностью в повседневной жизни, в обычных делах, которые слишком банальны, чтобы своевольный ими занимался. В связи с чувством отчужденности, которое испытывает своевольный и которое ощущается окружающими людьми и воспринимается ими как свое собственное отношение, своевольный обычно не имеет совсем, или имеет очень ограниченное количество людей, которых можно назвать близкими, поскольку люди отчуждаются от него, «отражая» его собственное настроение. При этом имеющиеся контакты с людьми чаще всего носят формальный характер и вызываются внешними потребностями. Единственно с кем легко (относительно) находит контакт своевольный, – это подобострастные ему люди (с подобной, такой же страстью). Своевольный может вынужденно, подчиняясь обстоятельствам, следовать обычному ходу жизни, может подчиняться чьей-то воле, но внутренне никогда с этим не соглашается и как только представляется возможность, ведет себя «по-своему».

Самомнение – желание самому, чаще всего достаточно лестно, оценивать себя, не обращая внимания на мнение окружающих и результаты своей жизни».

Существующие в святоотеческой литературе понятия «мнение» и «прелесть» по внешним проявлениям в значительной мере напоминают острый шизофренический синдром. [44] Однако, от известных по клиническим описаниям случаев эти проявления отличаются, по-видимому, наличием религиозно-мистического (демонического) мира уже не как бредовой структуры, а как реальности его личного присутствия в психическом мире человека.

Превосходнейшее описание проявлений духовной прелести дано у Святителя Игнатия Брянчанинова в I томе его сочинений в главе «О прелести». [45] Святитель указывает, что всякий человек в некоторой своей части подвержен прелести, которая, воздействуя на образ мысли, извращает их, сообщая сердцу искаженные ощущения, овладев сущностью человека, разливается на всю действительность его, отравляет самое тело, ввергая все существо человека в состояние погибели.

«Со времен падения человека диавол получил к нему постоянно свободный доступ, — пишет Святитель Игнатий. — Последующий свое воле и разуму, подчиняется врагу, и из состояния самообольщения переходит к состоянию бесовской прелести, теряет остаток свободы и вступает в полное подчинение диаволу».

Далее, Святитель Игнатий, ссылаясь на преп. Григория Синаита, указывает, что в состояние прелести впадает тот, кто мечтает самочинно достигнуть высоких молитвенных состояний. Налицо все три составляющих прелести: самомнение, своеволие и мечтательность.

По словам преп. Симеона Нового Богослова, таковой, все более удаляясь от истины в область прелести,

«видит свет и сияние телесными очами [46] , обоняет благовония обонянием своим [47] , слышит гласы ушами своими. [48] Одни из них возбесновались и переходили умоповрежденными с места на место; другие приняли беса, преобразившегося в Ангела светлого, прельстились и пребыли неисправленными даже до конца, не принимая совета ни от кого из братий [49] ; иные из них, подучаемые диаволом, убили сами себя; иные низверглись в пропасти; иные удавились». [50]

«Никак не прими, — говорит преп. Григорий Синаит, предупреждая безрассудных подвижников от впадения в упомянутое прелестно-шизофреническое состояние, — если увидишь что либо чувственными очами или умом, вне или внутри тебя, будет ли то образ Христа, или Ангела, или какого Святого, или если представится тебе свет... Будь внимателен и осторожен! Не позволь себе доверить чему-либо, не вырази сочувствия и согласия, не вверься поспешно явлению, хотя бы оно было истинное и благое, пребывай хладным к нему и чуждым, постоянно сохраняя ум твой безвидным, не составляющим из себя никакого изображения и не запечатленным никаким изображением. Увидевший что-либо в мысли или чувственно, хотя бы то было и от Бога, и принимающий поспешно, удобно впадает в прелесть, по крайней мере, обнаруживает свою наклонность и способность к прелести, как принимающий явления скоро и легкомысленно.

Бог не прогневается на того, кто, опасаясь прелести, с крайней осмотрительностью наблюдает за собой, если он и не примет чего посланного от Бога, не рассмотрев посланное со всей тщательностию; напротив того, Бог похваляет такого за его благоразумие».

«При противоположном поведении, — пишет далее Святитель Игнатий, — преподобные Исаакий и Никита Печерские, новые и неопытные в отшельнической жизни, подверглись ужаснейшему бедствию, опрометчиво вверившись представившемуся им привидению. Первому явилось множество демонов в сиянии: один из демонов принял вид Христа, прочие — вид святых Ангелов. Второго обольстил демон сперва благоуханием и гласом, как бы Божиим, потом представ ему очевидно в виде Ангела».

«Второго рода прелесть — собственно «мнение» — действует без сочинения обольстительных картин: она довольствуется сочинением поддельных благодатных ощущений и состояний, из которых рождается ложное, превратное понятие о всем вообще духовном подвиге. Находящийся в прелести «мнения» стяжавает ложное воззрение на все, окружающее его. Он обманут и внутри себя и извне. Мечтательность сильно действует в обольщенных «мнением», но действует исключительно в области отвлеченного. Она или вовсе не занимается, или занимается редко живописью в воображении рая, горних обителей и чертогов, небесного света и благоухания, Христа, Ангелов и Святых; она постоянно сочиняет мнимодуховные состояния, тесное дружество со Иисусом, внутреннюю беседу с Ним, таинственные откровения, гласы, наслаждения, зиждет на них ложное понятие о себе и о христианском подвиге, зиждет вообще образ мыслей и ложное настроение сердца, приводит то в упоение собою, то в разгорячение и восторженность.

Эти разнообразные ощущения являются от действия утонченных тщеславия и сладострастия: от этого действия кровь получает греховное, обольстительное движение, представляющееся благодатным наслаждением. Тщеславие же и сладострастие возбуждаются высокоумием, этим неразлучным спутником «мнения».

Ужасная гордость, подобная гордости демонов, составляет господствующее качество усвоивших себе ту и другую прелесть. Обольщенных первым видом прелести гордость приводит в состояние явного умоисступления; в обольщенных вторым видом она, также производя умоповреждение, названное в Писании растлением ума, менее приметна, облекается в личину смирения, набожности, мудрости,— познается по горьким плодам своим. Зараженные «мнением» о достоинствах своих, особенно о святости своей, способны и готовы на все козни, на всякое лицемерство, лукавство и обман, на все злодеяния. Непримиримою враждою дышат они против служителей истины, с неистовою ненавистию устремляются на них, когда они не признают в прельщенных состояния, приписываемого им и выставляемого на позор слепотствующему миру мнением».

«Мнящий о себе, что он бесстрастен, никогда не очистится от страстей; мнящий о себе, что он исполнен благодати, никогда не получит благодати; мнящий о себе, что он свят, никогда не достигнет святости. Просто сказать: приписывающий себе духовные делания, добродетели, достоинства, благодатные дары, льстящий себя и потешающий себя «мнением», заграждает этим «мнением» вход в себя и духовным деланиям, и христианским добродетелям и Божественной благодати,— открывает широко вход греховной заразе и демонам. Уже нет никакой способности к духовному преуспеянию в зараженных «мнением»: они уничтожили эту способность, принесши на алтарь лжи самые начала деятельности человека и его спасения — понятия об истине. Необыкновенная напыщенность является в недугующих этою прелестию: они как бы упоены собою, своим состоянием самообольщения, видя в нем состояние благодатное. Они пропитаны, преисполнены высокоумием и гордостию, представляясь впрочем смиренными для многих, судящих по лицу, не могущих оценивать по плодам, как заповедал Спаситель, тем менее по духовному чувству, о котором упоминает Апостол».

К категории прельщенных и ввергнутых доверием демонам в шизофреническое состояние людей можно отнести чиновника, о котором пишет Святитель Игнатий в цитируемой выше главе «О прелести»:

«Чиновник начал рассказывать о своих видениях, — что он постоянно видит при молитве свет от икон, слышит благоухание, чувствует во рту необыкновенную сладость и так далее.

Монах, выслушав этот рассказ, спросил чиновника: «Не приходила ли вам мысль убить себя?» — «Как же,» — отвечал чиновник: «я уже был кинувшись в Фонтанку, да меня вытащили». Оказалось, что чиновник употреблял свой, особый образ молитвы, разгорячил воображение и кровь, причем человек делается очень способным к усиленному посту и бдению. К состоянию самообольщения, избранному произвольно, диавол присоединил свое, сродное этому состоянию действие,— и человеческое самообольщение перешло в явную бесовскую прелесть. Чиновник видел свет телесными очами: благоухание и сладость, которые он ощущал, были также чувственные».

Духовное окормление верующих людей, впавших от самомнения и мечтательности в прелестно-шизофреническое состояние, крайне осложняется тем, что необычность своего мировосприятия, своих действий и поступков они объясняют «действием благодати», особым, только им «и лишь некоторым святым» открытым духовным опытом.

Из пастырской практики известны случаи, когда подобные пасомые, прочитав о шизофрении в научно-популярных источниках, все же признавали ее наличие у себя, однако сознательно отказывались от работы над этой проблемой, мотивируя это тем, что «многие святые, — выходит, — были шизофрениками». [51] Попытки объяснить больному, что не всякое видение духовных реалий мира демонического является проявлением психоболезни, но только то видение, которое принимается сознанием и встраивается вследствие этого принятия в собственную систему мировоззрения и мироощущения, их не разубеждают. [52] Некоторые больные оказываются неспособными осознать эту расколотость и считают ее нормальными проявлениями своего цельного «Я», несмотря на попытки разных, доверительно относящихся к ним людей скорректировать их отношение и поведение.

«Монах начал уговаривать чиновника, — читаем далее у Святителя Игнатия, — чтоб он оставил употребляемый им способ молитвы, объясняя и неправильность способа и неправильность состояния, доставляемого способом. С ожесточением воспротивился чиновник совету. «Как отказаться мне от явной благодати?» — возражал он».

И действительно, прельщенные, по словам Святителя Игнатия,

«исполнены безрассудной гордости, желания и стремления видеть духовные видения умом, не очищенным от страстей, не обновленным и не воссозданным десницею Святаго Духа: исполнены такой же гордости и безрассудства желание и стремление сердца насладиться ощущениями святыми, духовными, Божественными, когда оно еще вовсе не способно для таких наслаждений. Как ум нечистый, желая видеть Божественные видения и не имея возможности видеть их, сочиняет для себя видения из себя, ими обманывает себя и обольщает: так и сердце, усиливаясь вкусить Божественную сладость и другие Божественные ощущения, и не находя их в себе, сочиняет их из себя, ими льстит себе, обольщает, обманывает, губит себя, входя в область лжи, в общение с бесами, подчиняясь их влиянию, порабощаясь их власти».

Внешний вид человека, у которого шизофрения умножила злокачественные проявления религиозности, весьма плачевен. Святитель Игнатий пишет о них:

«Находящиеся в бесовской прелести возбуждают к себе сожаление, как не принадлежащие себе и находящиеся, по уму и сердцу, в плену у лукавого, отверженного духа. Представляют они собою и смешное зрелище: посмеянию предаются они овладевшим им лукавым духом, который привлек их в состояние уничижения, обольстив тщеславием и высокоумием. Ни плена своего, ни странности поведения прельщенные не понимают, сколько бы ни были очевидными этот плен, эта странность поведения».

В древности непременным условием возрастания в духовном подвиге было послушание духовно опытному старцу, который зорко следил за душевным состоянием людей, предрасположенным к подобным состоянием, внимательно наблюдая за теми из монашествующих и мирян, кто занимаясь духовной жизнью, начинал проявлять неадекватность в поступках и интеллектуальных построениях.

«Опытные в монашеской жизни иноки, истинно святые иноки, гораздо более опасаются прелести, гораздо более не доверяют себе, нежели новоначальные, особливо те из новоначальных, которые объяты разгорячением к подвигу».

В значительной части современных монастырей новопришедшие послушники оказываются вне духовного окормления, предоставленные в своем подвижничестве собственному уразумению, основанному на субъективном, основанным на кровяном разгорячении, прочтении святоотеческой и житийной литературы. Неправильное прохождение самосочиненного подвига молитвы и умного делания очень часто приводит таковых к психическим отклонениям.

Деятельная любовь как основа

пастырской помощи

шизофреникам

В психотерапии, как и в пастырском делании, помощь для выхода из болезненного состояния возможна только путем деятельного проявления любви к больному со стороны терапевта (в нашем случае — пастыря), только благодаря схождению за человеком, по выражению митрополита Антония Сурожского, «в глубины его внутреннего ада». Но именно сближения, близости, которая кажется ему ужасом зависимости, порабощения, потери себя, боится шизофреник. Именно как следствие прогрессирующего заболевания так решительно и безжалостно он рвет все ранее существовавшие более или менее близкие отношения и связи со значимыми людьми, сознательно вытесняя из памяти и сердца любое из положительных и памятных запечатлений этих отношений.

Пастырю, взявшемуся за помощь больному шизофренией, важно понять и включиться в мир его переживаний. В понятие этого мира мы вкладываем все то, что больной чувствует, что является содержанием его прошлого, будущего и настоящего, что иногда является интимным переживанием, скрываемым от внешнего мира и даже от самого себя, и имеет собственную, своеобразную для больного тематику, структуру и колорит.

Можно попытаться воссоздать этот внутренний мир на основе очень фрагментарных сведений, полученных от него и о нем. Это — сообщения от окружающих, его собственные высказывания, наблюдения его поведения и, особенно его чувственных реакций. При этом нередко мы вынуждены пользоваться интерполяцией, т.е. из отдельных фрагментов конструировать определенную целостность, не забывая, однако, о том, что наша интерполяция может быть неадекватной и что при дальнейших контактах с больным ее, возможно, придется изменять.

Чтобы проникнуть в мир переживаний больного, необходимо прежде всего завоевать его доверие. Пастырь должен быть для больного тем человеком, перед которым он может безбоязненно раскрыться, который не будет его ни осуждать, ни порицать.

Этот контакт представляет собой нечто особенное и в общем не так часто встречаемое в обычном межличностном общении. Своеобразие его для пастыря заключается, пожалуй, в погружении во внутренний мир больного и желании облегчить его страдания, а со стороны пасомого — в чувстве безопасности, которое вызывает в нем священник. Понимание другого человека лежит не только в интеллектуальной плоскости, быть может чувственная плоскость даже важнее. Больной, пришедший за помощью к пастырю, должен стать для него кем-то близким.

Американский психотерапевт Карл Витакер (1912–1995), более 20 лет проработавший в области семейной терапии, в том числе и с семьями шизофреников, повествует о своей работе так:

«Многим нетерапевтам психотерапия представляется очень интенсивным, крайне интимным и наполненным любовью процессом. Некоторые психотерапевты все время спрашивают себя: «Не слишком ли я соблазняю? Не надо ли стать объективнее, холоднее, увеличить дистанцию? Не наврежу ли я пациенту вместо того, чтобы помочь?» В сущности, они повторяют избитую фразу: «Одной любви недостаточно». А не лучше ли сказать: «Не бывает достаточно любви»?

Предположив, что психотерапия — это в широком смысле слова процесс любви, спросим себя, что же значит достаточно любви? Что же такое любовь в этом техническом и профессиональном смысле? Попробуем классифицировать любовь.

Самый простой уровень — когда любовью называют социальное удовольствие, радость находиться рядом с другим человеком — игра, работа или драка. Это игра общения людей между собой.

На более глубоком уровне можно сказать, что любить — значит становиться самим собой, делая что-то для других. Некоторые виды психотерапии попадают в эту категорию. Муж любит и зарабатывает деньги для семьи; жена любит и готовит еду; психотерапевт любит, внимател�