Архим. Антонинъ Капустинъ († 1894 г.)
Слово въ недѣлю Сыропустную.
Помилуй мя падшаго!
«Пріиде проповѣдникъ покаянія, добрѣйшій постъ, — всечестный, преподобный, святый». Такъ отзывается о постѣ сама св. Церковь, его установившая. И всякое другое время для грѣшника должно быть временемъ покаянія, тѣмъ болѣе — то время, въ которое Церковь высылаетъ къ намъ п р о п о в ѣ д н и к а, проповѣдника хотя безмолвнаго, но тѣмъ едвали еще не болѣе назидательнаго… Проповѣдь сія началась давно; и мы уже три седмицы слушаемъ ее. Какъ бы по нѣкоей лѣствицѣ вела насъ Церковь къ посту. Истинный постъ по ея словамъ, есть злыхъ отчужденіе, а именно; воздержаніе языка, ярости отложеніе, похотей отлученіе, — оглаголанія, лжи и клятвопреступленія. Сихъ оскудѣніе постъ истинный есть и благопріятный (на стиховнѣ самогласенъ Понед. 1-й нед. поста). Согласно съ этимъ, примѣръ фарисея училъ насъ воздержанію языка, примѣръ мытаря — ярости отложенію, примѣръ блуднаго сына — похотей отлученію, всѣ отъ вѣка почившіе — оглаголанія, лжи и клятвопреступленія, — самыхъ общихъ и обыкновенныхъ проявленій душевнаго невоздержанія — отлученію, страшный судъ — сихъ всѣхъ оскудѣнію. Послѣ этого намъ оставалось только начать поститься. Но мы не поняли бы ни причины, ни слѣдствій, ни духа, ни цѣли поста, еслибы не восполнили постническихъ уроковъ своихъ еще однимъ урокомъ — о незабвенномъ для всего человѣчества, началѣ поста. Въ настоящій день Церковь взяла на себя преподать намъ и этотъ урокъ. Для сего она призываетъ насъ къ воспоминанію одного изъ самыхъ трогательныхъ событій своей исторіи. На ея голосъ предъ мысленнымъ взоромъ нашимъ отверзаются врата глубочайшей древности, и мы видимъ садъ прекрасный и восхитительный, какой только можетъ представить мысль. Вокругъ сада — пустыня, и въ ней — два изгнанные человѣка… Слышится скорбный голосъ: увы мнѣ, прелестію лукавого увѣщанну бывшу и окрадену, и славы удалену! о Раю! Ктому твоея сладости не наслаждуся! Ктому не узрю Господа и Бога моего и Создателя! Въ землю бо пойду, отъ нея же и взятъ быхъ. Милостиве, щедрый! вопію Ти: помилуи мя падшаго (Стих. на вечерни Сыр. Нед.)! Это голосъ несчастнаго прародителя нашего. Мы узнаемъ его, — и наше сердце исполняется горчайшимь чувствомъ… Такъ, вотъ гдѣ начались тѣ болѣзненныя стенанія и рыданія, подъ звуками коихъ проходитъ теперь вся жизнь наша! Такъ, здѣсь-то въ первый разъ человѣкъ узналъ то лишеніе, испыталъ то недовольство, которое теперь, встрѣчая насъ на лонѣ матернемъ, провождаетъ чрезъ всю жизнь — въ лоно земли!.. Такъ, здѣсь-то началась вся эта суетная жизнь наша со всѣми ея скорбями и нуждами, страстями и надеждами, невоздержаніемъ и постомъ, грѣхомъ и покаяніемъ, вѣрою и молитвою!.. Событіе для невоздержнаго человѣчества въ высшей степени поучительное!
О Раю! Увы мнѣ! Ктому твоея сладости не наслаждуся! Ктому не узрю Господа и Бога моего!.. въ землю бо пойду… Если на этотъ, всему роду человѣческому родный вопль растерзаннаго сердца не отзовется, обличенный уже при устѣхъ мытаря и фарисея, отысканный уже на странѣ далече и поставленный среди овецъ и козлищъ, грѣшникъ, — для Церкви останется въ слѣдующую недѣлю огласить его язычникомъ и мытаремъ… Все, что для человѣчества можетъ быть самаго умилительнаго и поразительнаго въ его прошедшемъ, все это заключается въ воспоминанія перваго грѣха перваго покаянія человѣческаго! — Такъ или иначе плакалъ нашъ праотецъ, но несомнѣнно, что несчастнаго должны были занимать два предмета: настоящее бѣдствіе и прошедшее блаженство. Первое должно было производить въ душѣ его постоянное с о к р у ш е н і е, послѣднее — постоянное о б р а щ е н і е къ Раю. Сіи-то два состоянія его печальнаго духа, какъ два неустранимые стража, должны были сопутствовать раскаянію падшаго въ теченіе всей его жизни. Они же должны быть общими и постоянными и для всѣхъ грѣшниковъ, хотящихъ путемъ покаянія достичь спасенія, слѣд. и для насъ съ тобою, наслѣдникъ праотеческаго паденія!
1. И такъ, первый урокъ, изгнаннаго изъ Рая сладости, праотца, завѣщанный имъ потомству, есть с о к р у ш е н і е. Что такое сокрушеніе? Сокрушить — значитъ: сломать, разбить; и такъ, когда говорится о сокрушеніи души, то чрезъ это разумѣется такое состояніе ея, въ которомъ она не чувствуетъ полноты бытія своего, не находитъ въ себѣ цѣлости, а все какъ будто чего-то не достаетъ ей, какъ будто что отнято отъ нея. Нѣтъ въ ней, потому, ни полной радости, ни полнаго наслажденія, ни полнаго и свободнаго употребленія силъ. А если такъ, то прежде всего раждается вопросъ: правильно ли и хорошо ли такое состояніе души? И не будетъ ли несправедливостію противъ собственной природы нашей и противъ Бога, давшаго ее, искать состоянія сокрушеннаго? Было бы, — но только не въ насъ, а въ человѣкѣ невинномъ, поселенномъ въ раю сладости, и окруженномъ всякими, и одними только благами. Когда же Господь восхотѣлъ наказать падшаго лишеніемъ и недовольствомъ, то всякая попытки человѣка — пріискать себѣ на землѣ наслажденіе полное, благо высшее есть нарушеніе и оскорбленіе правды Божіей. Не услаждать долженъ человѣкъ горькую жизнь свою, а оплакивать, стремясь къ жизни лучшей, блаженнѣйшей; и сокрушеніе потому должно быть необходимостію его жизни.
Но найдутся люди, которые въ недоумѣніи будутъ спрашивать: да о чемъ же крушиться? «Слава Богу, у насъ все есть, мы живемъ, какъ слѣдуетъ, и Богъ насъ любитъ, люди къ намъ добры, міръ Божій прекрасенъ». Конечно, слава Богу, благодѣющему и милующему! Но случается же иногда и во снѣ увидѣть, что у насъ всего много, что насъ всѣ любятъ, что мы находимся въ Раю и проч. И еслибы тогда намъ пришло на мысль спросить себя: каково намъ, мы не затруднились бы отвѣчать самымъ благопріятнымъ для себя образомъ Увы, братія!.. Давно намъ говоритъ Церковь, что жизнь наша — сонъ, что предметы міра видимаго — тѣнь, образъ, что все, принимаемое нами за неизмѣнную и непреложную дѣйствительность, — мечта и обманъ. Стóитъ только проснуться, — прозрѣть въ жизнь вѣчную и вполнѣ откроется вся теперешняя суета суетствій…
У н а с ъ в с е е с т ь… Что же у насъ есть? Прежде всего у насъ есть жизнь… Нѣтъ, у насъ нѣтъ жизни. У насъ только — смерть. Жизнь находится въ высшемъ распоряженіи, и дается намъ только на время. И такъ, первое и драгоцѣннѣйшее наше благо находится въ чужомъ распоряженіи, и мы можемъ лишиться его ежедневно, ежеминутно! Не должно ли это сокрушать насъ? — У насъ есть б л а г а м і р а... Но если нѣтъ жизни — самаго высшаго блага, то что и говорить о другихъ благахъ. Мысль, что я могу въ эту же минуту лишиться жизни, не должна ли отравлять всѣ мои наслажденія? Но и сами по себѣ блага міра уже-ли могутъ удовлетворить духъ нашъ, жаждущій блаженства неизмѣннаго, вѣчнаго? Какое благо земное постоянно? Какая житейская сладость пребываетъ печали непричастна? Кая ли слава стоитъ на земли непреложна? Вся сѣни немощнѣйша, вся соній прелестнѣйша! Что можетъ ручаться, что и завтра я также буду доволенъ и счастливъ, какъ сегодня? Не было ли примѣровъ, что люди нынѣ были въ славѣ и величіи, а завтра, поруганные и изувѣченные, испрашивали себѣ кусокъ хлѣба? — Не одна и измѣнчивость наслажденій должна сокрушать насъ… нѣтъ, наслажденія и блага земныя въ самомъ существѣ своемъ суть предметы жалкіе и ничтожные. Отчего учащаемое наслажденіе дѣлается скучнымъ и даже противнымъ? Отъ того, что чрезъ повтореніе мы получаемъ возможность разсмотрѣть его ближе и вѣрнѣе, увидѣть въ немъ самую жалкую суету. Что значатъ эти, такъ часто слышимыя, восклицанія: скучно, грустно?.. Ничего болѣе — какъ то, что теперь у насъ нѣтъ блага истиннаго, совершеннаго! Какъ же, послѣ этого, не сокрушаться, ощущая въ себѣ неистребимую потребность дѣйствительнаго истинаго наслажденія, и не находя его нигдѣ?..
Но наше благо, скажутъ иные, въ совѣсти, которая говоритъ намъ, что м ы ж и в е м ъ, к а к ъ с л ѣ д у е т ъ?.. Какая жъ это совѣсть, братія, говоритъ такимъ образомъ? Вѣрно усыпленная привычкою и поблажкою, которая сонныя видѣнія принимаетъ за предметы дѣйствительные?.. Вѣрно упоенная самолюбіемъ и страстію, которая не видитъ ничего ни ясно; ни опредѣленно?.. Аще исполните вся: повелѣнная вамъ, глаголите, яко раби неключимы есмы (Лук. 17, 10), — вотъ какое правило даетъ намъ Спаситель. Почему такъ мы должны смотрѣть на себя? Потому что дѣло добродѣтели, есть предметъ, о которомь всего менѣе можно говорить съ увѣренностію. Намъ представляется, что мы живемъ, какъ слѣдуетъ?.. Напротивъ! У насъ нѣтъ, можетъ быть, ни одной минуты, которую бы мы провели, какъ должно. Если не злое дѣло, то злая мысль, если не мысль прямо худая и порочная, то разсѣянность и отсутствіе мысли доброй, если не разсѣянность, то наше внѣшнее положеніе, обличающее суету и пристрастіе къ временному и преходящему порядку вещей, — что-нибудь, вѣрно, есть недостойное нашего высокаго назначенія. Если не собственнымъ желаніемъ, то увлеченіемъ, мы ежеминутно сходимъ съ пути добра, и нѣтъ силъ противиться потоку зла, влекущему насъ въ погибель! Ужели это не должно сокрушать насъ, — насъ, которые должны будемъ нѣкогда дать отвѣтъ за всякое слово, за всякую мысль на судѣ Божіемъ (Матѳ. 2, 36)?
Н а с ъ Б о г ъ л ю б и т ъ… тѣмъ болѣе мы должны сокрушаться, сознавая, какимь зломъ мы платимъ Ему. Притомъ же, изъ чего ты заключилъ, что Богъ тебя любитъ? Можетъ быть Онъ только терпитъ тебя? Онъ не лишаетъ тебя Своихъ даровъ природныхъ и благодатныхъ?.. Но и отверженные духи не лишены нѣкоторыхъ даровъ Божіихъ… Скажи, можетъ ли Господь любить оскорбителя своей премудрости, правды и любви?.. Нѣтъ, сокрушеніе, и одно сокрушеніе должно быть у грѣшника.
Л ю д и к ъ н а м ъ д о б р ы… Во первыхъ, зачѣмъ это: къ намъ? Тутъ еще не много утѣшенія. Ты спроси: добры ли люди вообще одинъ къ другому? И уже не спрашивай: добры ли люди, какъ люди сами въ себѣ? Не смотря на то, что любовь Божія такъ явственно, такъ увлекательно и достоподражательно указала имъ въ себѣ самой образецъ чувствованій, мыслей и нравовъ, поведенія и обращенія съ своими братіями по естеству и благодати, истощивъ себя въ полнѣйшей и совершеннѣйшей преданности на служеніе человѣку, враждебное смиренію и миролюбію, сѣмя злаго сѣятеля разрастается до днесь по всему существу человѣка и по всему семейству человѣчества, самолюбіемъ, завистію. враждою и т. п. Самое чистое, какое только слышалось въ устахъ человѣческихъ, сознаніе принуждено было потому говорить: никтоже благъ, токмо единъ Богъ (Лук. 18, 19). Не должно ли такое представленіе сокрушать насъ даже и тогда, когда бы люди дѣйствительно были добры къ намъ? Но кто поручится и за это? Можетъ быть они только ласковы, можетъ быть только вѣжливы, можетъ быть только расчетливы? можетъ быть добры на время, — до случая? — добры по неволѣ? — добры не къ намъ, а къ тому, что около насъ?.. и т. под. Не утѣшительно, а надобно сознаться, что истинная любовь есть достояніе неба, а не земли. Какъ же не сокрушаться теперь, когда, въ душѣ всегда будетъ оставаться подозрѣніе къ добродушію другихъ?
М і р ъ Б о ж і й п р е к р а с е н ъ… Конечно, это величайшее и послѣднее утѣшеніе для грѣшника, желающаго избыть суеты и зла. Но и міръ перестанетъ быть прекраснымъ для того, кто въ душѣ своей носитъ грѣховное безобразіе… И мало ли мы слышимъ жалобъ на невинную природу! Холодъ, жаръ, сырость, вѣтеръ, дождь, огонь, земля, воздухъ — все, какъ бы нарочно по чьему-то повелѣнію, вооружается противъ насъ. Таковъ для падшаго человѣка прекрасный міръ Божій! И красота его не освобождаетъ грѣшника отъ сокрушенія.
Чтоже? Ужели нѣтъ для нась въ этомъ мірѣ ничего радующаго? Дѣйствительно нѣтъ изъ всего, что даетъ міръ собственнаго. Но въ мірѣ есть нѣчто чуждое ему (Іоан. 18, 36), чего онъ не могъ ни произвесть, ни дать человѣку. Это, чуждое міру, есть с в. Ц е р к о в ь. Только она можетъ радовать душу. Но и Церковь не избавитъ грѣшника отъ сокрушенія; напротивъ она болѣе всѣхъ заставить его сокрушаться. — И такъ, куда бы ни обратился падшій человѣкъ, вездѣ его ожидаетъ сокрушеніе.
«Вскую совѣта горькаго послушала еси, и божественнаго повелѣнія была еси преслушна — увы мнѣ! — смиренная душе, Бога оскорбившая?.. Сладокъ вкусъ плодъ разума во Эдемѣ явимися насыщшемуся снѣди, въ желчь же бысть конецъ его! — Гряди душе моя страстная, плачи твоя дѣянія днесь, поминающе первое обнаженіе въ Эдемѣ, имъ-же изгнана еси отъ сладости, и непрестанныя радости… Луже блаженный! Садове богосажденіи! Рая красото! Нынѣ о мнѣ слезы проливаете, отъ листовъ, якоже отъ очію, обнаженнѣмъ и страннѣмъ славы Божія». (Кан. Сырн. нед.). «Милостиве, щедрый! вопію ти: помилуй мя падшаго!»
2. Другой урокъ, преподаемый намъ падшимъ праотцемъ нашимъ, есть постоянное м ы с л е н н о е обращеніе, наше к ъ р а ю — новому, небесному, вѣчному, который пріобрѣтенъ для насъ Іисусомъ Христомъ (Лук. 23, 44; Апок. 11, 7). Нуженъ ли намъ этотъ урокъ? И безъ него не всякій ли о томъ только и думаетъ и молится, какъ бы получить царство небесное, — быть въ раю? Но, братія!.. Если мы могли недоумѣвать, о чемъ намъ сокрушаться, то явно, что у насъ нѣтъ живаго и пламеннаго желанія будущаго блаженства. Отъ чего это странное и непостижимое несогласіе наше съ самими собою? Отъ простой причины. Мы живемъ настоящимъ, а рай еще впереди — въ будущемъ, — представляется какъ-то неясно, неопредѣленно, слабо дѣйствуетъ на насъ, а потому и мало занимаетъ насъ. Въ этомъ случаѣ мы гораздо далѣе уходимъ отъ него, чѣмъ ушелъ нашъ праотецъ. Онъ поселился и жилъ прямо рая сладости (Быт. 3, 24), и безъ сомнѣнія сколько жилъ, столько плакалъ о немъ. Мы же, не умѣя составить живаго о немъ понятія, склонны бываемъ болѣе ревновать о изобрѣтательности потомковъ Каина, — чувствуя потребность заглушить вопіющую жажду духа, — оставляемъ источникъ воды живыя и обращаемся къ студенцамъ истлѣнія, въ которыхъ вода и мутная и гнилая и горькая, но все же вода, мнящаяся утолять его жажду. Что же, если эта вода — ядъ? А она дѣйствительно ядъ. Съ тѣхъ поръ, какъ человѣкь сталъ повиненъ грѣху и смерти, всѣ земные источники блаженства отравились смертнымъ ядомъ. Болѣе или менѣе его, замѣтнѣе или скрытнѣе дѣйствуетъ онъ, скорѣе или медленнѣе — все это уже мало значитъ, главное дѣло, что онъ ядъ, и что упившись имъ, мы уже не будемъ пить воды живой. Одно такое представленіе должно уже ослаблять въ насъ жажду земнаго наслажденія, и возбуждать желаніе блаженства вѣчнаго. Но не облѣнимся повнимательнѣе и побезпристрастнѣе вглядѣться въ истлѣнные студенцы земнаго наслажденія, чтобы уже никогда не вѣрить ихъ преувеличенной чистотѣ и глубинѣ, сладости и питательности! — Двѣ стороны существа нашего трудятся надъ ископаніемъ ихъ, — природы: тѣлесная и духовная. И у той и другой есть свои источники наслажденія, стяжанные часто неимовѣрнымъ усиліемъ и пожертвованіемъ, — свои мнимые раи, наслажденіе которыми заставляетъ человѣка забывать о благахъ истиннаго рая небеснаго.
У тѣла нашего есть слѣдующіе студенцы мимолетнаго счастія: здоровье, насыщеніе, успокоеніе и услажденіе чувствъ.
З д о р о в ь е есть необходимое условіе всѣхъ земныхъ наслажденій, и, конечно, само потому есть благо великое; можно бы при этомъ указать на людей, которые считаютъ его цѣлію всего, что ни дѣлаютъ. Но — скажите: что за благо то, котораго нельзя ни сознать, ни ощутить, и которое болѣе всего занимаетъ насъ тогда, когда, его нѣтъ у насъ? А таково точно здоровье. Притомъ же, не соедините съ нимъ никакихъ другихъ удовольствій, — оно вамъ наскучитъ. И такъ, это не Рай. Н а с ы щ е н і е тогда только благо, когда предваряется голодомъ, и до тѣхъ поръ продолжается, пока человѣкъ не насытится — это болѣе дѣло необходимости… рай самый жалкій! — Покой, подобно насыщенію, пріятенъ особенно только послѣ усталости, и продолженный болѣе, нежели сколько нужно для отдыха, производитъ тяжесть и непріятность… рай мгновенный и очень опасный!.. Но если здоровье, насыщеніе и покой не доставляютъ полнаго наслажденія, то все же (особенно въ совокупности) несомнѣнно суть великое благо; и есть много людей, которые ничего болѣе не желаютъ, какъ только одного: быть здоровыми, сытыми и покойными… Но люди, которымъ неизвѣстны потребности духа и неба, ужели суть указатели требованій всего человѣчества?.. Между тѣмъ стóитъ только услышать хотя разъ неизреченно-радостный голосъ Духа сыноположенія, даже гораздо менѣе, — стоитъ только прислушаться къ повѣданію небесъ о славѣ Божіей, и еще менѣе — къ одному богохвалебному пѣнію безсловесной жизни, чтобы забыть и пищу и сонъ, и идти въ слѣдъ влекущаго неба! Самые тѣ люди, которые, повидимому, блаженствуютъ у своихъ студенцовъ, не чувствуютъ ли иногда недостаточности своего постояннаго довольства? Сегодня здоровъ, сытъ и покоенъ, завтра — еще здоровѣе, сытѣе, покойнѣе, послѣ завтра — тоже самое… Наконецъ, это становится тяжелымъ, а можетъ стать и совсѣмъ несноснымъ. Сердце выражаетъ внутреннее недовольство духа скукою, отъ которой не свободны самые грубые люди. Чтожъ это за наслажденія, въ которыхъ скрывается тайное терзаніе?.. Не таковъ рай. Тамъ нѣсть болѣзнь, ни печаль, ни воздыханіе; тамъ сладость безконечная и веселіе вѣчное! — Не находя наслажденія полнаго ни въ сытости, ни въ спокойствіи, человѣкъ роется глубже въ своей чувственной природѣ, и отыскиваетъ новый источникъ наслажденія, — новый копаетъ студенецъ истлѣнія: онъ занимается у с л а ж д е н і е м ъ ч у в с т в ъ; и въ семъ заманчивомъ занятіи на время какъ будто забываетъ требованіе блаженства вѣчнаго, время малое, и то — искупаемое большею частію лишеніями и страданіями! Не нужно говорить о томъ, какъ грубо и недостойно человѣка богоподобнаго, и какъ бѣдственно ему услажденіе низшихъ чувствъ его: т ѣ л е с н а г о о щ у щ е н і я, о б о н я н і я и в к у с а… Услажденіе з р ѣ н і я и с л у х а г ораздо выше и досточтимѣе; — это лучшее благо природы тѣлесной. Но и въ немъ нѣтъ для человѣка полнаго довольства; напротивъ, оно еще болѣе и явствелнѣе всѣхъ другихъ чувственныхъ наслажденій сопряжено съ скорбію. Мы смотримъ на небо, на море, на прекрасный лугъ, на шумный лѣсъ, и ощущаемъ въ себѣ не столько радости, сколько томленія. Душа чего-то ищетъ, куда-то стремится, облекается въ думы и воспоминанія, скорбитъ и изнемогаетъ. Мы слушаемъ вой вѣтра, громъ тучи, звонъ колокола, пѣніе, музыку, — и испытываемъ тоже самое — и радость и и печаль. Мало ли примѣровъ, что люди плачутъ отъ самаго прекраснаго, усладительнаго пѣнія?.. Что же все это значитъ? Это значитъ, братія, что безсмертный духъ нашъ, прикованный къ страстной плоти и тлѣнному міру, заключенный въ грѣхъ и суету, въ безпорядокъ и безобразіе, слышитъ тогда стройный голосъ своей горней отчизны, видитъ, хотя неясно и неполно, ея неописаниую красоту, воспоминаетъ свой, мимолетно прошедшій и вѣчно будущій, Рай, а потому и наслаждается и скорбитъ вмѣстѣ. И такъ, самое лучшее и высшее наслажденіе чувствъ нашихъ есть явное указаніе на небесное наслажденіе, котораго оно есть только бѣдное подобіе. Такъ должно смотрѣть и на всѣ прочія чувственныя наслажденія; это суть подобія блаженства вѣчнаго, — прямыя или косвенныя напоминанія о немъ, и призыванія насъ къ нашему вожделѣнному отечеству. А потому тѣмъ оно и да будетъ для всѣхъ насъ! Пусть каждый поставитъ за необходимость, при всякомъ наслажденіи земномъ припоминать наслажденія неба, уготованныя для него, — пусть, при самомъ высшемъ удовольствіи, всегда имѣетъ въ мысли свое паденіе, свое изгнаніе изъ рая сладости, и вмѣстѣ съ праотцемъ взываетъ къ Подателю благъ небесныхъ: помилуй мя падшаго!
У духа нашего есть также свои особенныя, — высшія, д у х о в н ы я наслажденія, но и онѣ всѣ обличаютъ въ себѣ такую же суету и недостаточность, какъ и наслажденія чувственныя. Духъ человѣка, не находя желаннаго удовлетворенія въ удовольствіяхъ плоти, и даже тяготясь ими, ищетъ студенцовъ наслажденія глубочайшихъ, совершенныхъ. Въ немъ есть неискоренимая потребность привязанности къ чему-нибудь, въ которой онъ и думаетъ находить сродное себѣ благо и счастіе. Отсюда-то являются въ немъ всѣ тѣ безчисленныя страсти, въ коихъ разлито по малой каплѣ мнимое блаженство наше. Первый предметъ привязанности человѣка здѣсь безъ сомнѣнія есть самъ человѣкъ, и первая страсть его есть потому с а м о л ю б і е, изъ котораго выраждаются наслажденія гордости, тщеславія, праздности, скупости, учености... студенцы истлѣнія!.. Имъ ли утолить жажду безсмертнаго духа?.. Самое лучшее изъ нихъ — наслажденіе знанія скоро, очень скоро, дѣлается скучнымъ и неудовлетворительнымъ; умъ и всѣ изобрѣтенія его вскорѣ кажутся слишкомъ обыкновенными, и перестаютъ занимать насъ; душа стремится далѣе — къ таинственному созерцанію… И здѣсь-то, повидимому, настаетъ для нея полное блаженство, но… порывъ проходитъ, и мы по прежнему бѣдные искатели блаженства! Человѣкъ самъ сознаетъ скудость наслажденій самолюбія, и потому обыкновенно ищетъ привязанности другихъ, — л ю б в и, столько извѣстной всѣмъ и каждому! Это послѣдній источникъ земнаго счастія. Въ немъ преимущественно мечтаются человѣку и рай и ангелы... Увы! Какой это рай?.. Нѣтъ, это скрытный адъ, — мѣсто, нерѣдко, безконечнаго мученія и неспокойства! Въ немъ есть и свой огнь палящій и изсушающій и свой червь, неумолимо грызущій, и своя тьма кромѣшняя, въ которой блаженствующіи часто не видитъ ни себя, ни Бога!.. Какіе это ангелы?.. Нѣтъ, это тѣ же грѣшные люди, такіе же бѣдные, такіе же страстные!.. Не таковъ рай небесный! Не таковы небожители! Но утѣшительно, по крайней мѣрѣ, что и здѣсь — въ высшемъ наслажденіи духовной природы нашей — опять есть явный намекъ на блаженство небесное. А это снова говоритъ о той непреложной истинѣ, что всѣ земныя наслажденія суть только грустныя напоминанія о вѣчныхъ наслажденіяхъ райскихъ, которыхъ мы должны желать всѣмъ сердцемъ, и которыхъ не можемъ замѣнить никакими наслажденіями суеты. Да будетъ же, братія, этотъ взглядъ на мірскія наслажденія нашимъ постоянымъ и неизмѣннымъ убѣжденіемъ! Онъ научитъ насъ наслажденію чистому и святому, — сдѣлаетъ насъ способными и понять и принять высокое и блаженное радованіе о Христѣ, — всегда насъ утѣшитъ и успокоитъ, — весело проведетъ насъ посредѣ сѣни смертныя, «и вожделѣнное отечество подастъ намъ, рая паки жителей насъ сотворяя».
Таковы два урока падшаго прародителя нашего. — Въ день прощанія нашего съ грѣхомъ и суетою, — въ день, когда нерѣдко суетное веселіе людей напрягается до послѣдней возможности, является предъ нами о н ъ, первенецъ земнородныхъ, за минутное веселіе плоти и невоздержное услажденіе чувства, за горестное увлеченіе красотою и самомечтательностію, словомъ: за преступное покушеніе создать самому себѣ свой рай въ раю Божіемъ, изгнанный изъ него и заплатившій слезами цѣлой (почти тысячелѣтней) жизни! Живый урокъ для всего рожденнаго имъ по виду своему и по образу своему (Быт. 5, 3) человѣчества, первый грѣшникъ и первый кающійся, грѣхомъ призвавшій кару, — покаяніемъ милость Божію на весь родъ нашъ, онъ сталъ у самаго входа нашего въ храмъ говѣнія и покаянія съ своими незабвенными уроками… Заплатимъ за любовь признательностію. Братія! Не будемъ учениками разсѣянными и лѣнивыми! Урокъ заданъ… Будемъ же учить. Аминь.
Источникъ: А. А. Проповѣдническій кругъ подвижныхъ праздниковъ Церкви. Слова и бесѣды на воскресные, праздничные и другіе, особенно чествуемые дни постной и цвѣтной Тріоди. Часть I: Слова, бесѣды и поученія на дни постной Тріоди. — М.: Въ типографіи Бахметева, 1867. — С. 83-103.
Customer Feedback (0)