Свт. Григорій Неокесарійскій (†ок. 266 г.)
Благодарственная рѣчь Оригену.
I. 1) Хорошая вещь — молчаніе и именно какъ часто для многихъ другихъ [людей], такъ особенно для меня въ настоящій моментъ, когда у меня волей-неволей замыкаются уста, и я вынуждаюсь молчать. 2) Ибо я не навыкъ и неискусенъ въ тѣхъ прекрасныхъ и благопристойныхъ рѣчахъ, которыя произносятся или составляются въ стройной послѣдовательности, какъ бы въ неудержимомъ потокѣ, изъ отмѣнныхъ и превосходныхъ словъ и выраженій. Можетъ быть, я и отъ природы слишкомъ мало способенъ заниматься этимъ пріятнымъ и поистинѣ эллинскимъ дѣломъ. 3) Между тѣмъ вотъ прошло уже восемь лѣтъ съ того времени, какъ ни мнѣ самому совершенно не приходилось произносить что-либо, или писать какую-нибудь большую или малую рѣчь, ни слышать другого, кто бы частнымъ образомъ писалъ или произносилъ, или же публично держалъ похвальныя и защитительныя рѣчи, кромѣ этихъ достойныхъ удивленія мужей [1], которые съ любовію занялись прекрасной философіей. 4) Но и у нихъ мало заботы ο красотѣ рѣчи и благопристойности выраженій: полагая словесное благозвучіе на второмъ мѣстѣ, они хотятъ съ точностью изслѣдовать и выразить самую сущность вещей. 5) Не то, чтобы, думаю я, они не стремились къ этому, — напротивъ, они даже очень желаютъ свои прекрасныя и точныя мысли выразить въ красивой и стройной рѣчи, — но они, можетъ быть, не въ состояніи такъ легко обнять одною и тою же и къ тому еще ограниченною человѣческою душою, съ одной стороны, священную и богоподобную силу, заключающуюся въ ихъ мысляхъ, и, съ другой стороны, слово, краснорѣчивое въ своихъ выраженіяхъ, — это два преимущества, которыя у отдѣльнаго человѣка выступаютъ обособленно и въ извѣстномъ смыслѣ прямо противоположны другъ другу. 6) Если размышленію и изслѣдованію, такъ сказать, благопріятствуетъ и содѣйствуетъ молчаніе, то краснорѣчія и благозвучія въ словѣ съ успѣхомъ можно искать не въ чемъ иномъ, какъ въ рѣчахъ и въ непрерывномъ упражненіи въ нихъ.
7) Между тѣмъ еще и другая наука сильно занимаетъ мой умъ, и уста сковываютъ языкъ, если бы я захотѣлъ даже немного сказать на языкѣ Эллиновъ, — это достойные удивленія наши законы, по которымъ теперь направляются дѣла всѣхъ состоящихъ подъ властью Римлянъ людей и которые безъ тяжелаго труда не могутъ быть ни согласованы, ни основательно изучены; такъ какъ и сами по себѣ они мудрые и точные и разнообразные и достойиые удивленія и, однимъ словомъ, въ высшей степени соотвѣтствуютъ эллинскому духу, но, кромѣ того, они написаны и переданы на языкѣ Римлянъ, который вызываетъ изумленіе, величественъ и вполнѣ сообразенъ съ царственной властью; но для меня тѣмъ не менѣе онъ представляетъ свои трудности. 8) Сверхъ того, въ дѣйствительности я не имѣлъ возможности и, должно сказать, никогда не имѣлъ и желанія [основательно усваивать ихъ].
Но такъ какъ наши рѣчи суть не иное что, какъ нѣкотораго рода образы чувствъ нашей души, то мы должны признать, что сильные въ словѣ, подобно хорошимъ живописцамъ, въ высшей степени опытнымъ въ своемъ искусствѣ и располагающимъ большимъ количествомъ вещества для красокъ, если нѣтъ ни въ чемъ препятствій, могутъ писать картины не только однѣ и тѣ же, но также и разнообразныя и такія, которыя вслѣдствіе богатаго смѣшенія цвѣтовъ, достигаютъ высшей степени красоты.
II. Но я, подобно бѣдняку, не располагаю такими разнообразными красками, потому ли, что я никогда не обладалъ ими, или, можетъ быть, потому, что потерялъ ихъ; [поэтому] по мѣрѣ моихъ силъ я нарисую первообразы чувствъ моей души какъ бы углями только или черепками, т. е. привычными для меня и общеупотребительными словами и изреченіями, изображая ихъ въ выраженіяхъ, которыми я свободно владѣю, и попытаюсь представить характерныя черты образовъ моей души, если даже и не ясные и не раскрашенные, то по крайней мѣрѣ хотя въ наброскахъ углемъ; если при этомъ мнѣ встрѣтится гдѣ-либо что-нибудь благообразное и благозвучное, я съ удовольствіемъ приму, а если нѣтъ, то поищу такихъ выраженій.
9) Но есть также еще третье обстоятельство, которое препятствуетъ и отвращаетъ и гораздо болѣе другихъ удерживаетъ и просто предписываетъ мнѣ соблюдать молчаніе, именно самый предметъ, ради котораго я охваченъ желаніемъ говорить, но теперь медлю и не рѣшаюсь. 10) Ибо я имѣю въ мысли говорить ο мужѣ, который по внѣшнему виду и по общему мнѣнію — человѣкъ, но для тѣхъ, кто можетъ проникать своимъ взоромъ въ глубины его внутреннихъ качествъ, онъ уже надѣленъ высшими преимуществами, которыя приближаютъ его къ Божеству. 11) Но я не намѣренъ восхвалять происхожденія и тѣлеснаго воспитанія, — я не рѣшаюсь на это и удерживаюсь вслѣдствіе чрезвычайнаго благоговѣнія предъ нимъ; не буду также восхвалять тѣлесной силы и красоты, — это предметы похвальныхъ рѣчей для юношей, у которыхъ мало заботы ο томъ, говорятъ ли ο нихъ по достоинству или нѣтъ, — 12) ибо было бы безцѣльно и легкомысленно ο предметахъ, не имѣющихъ продолжительнаго и устойчиваго бытія, но многоразличнымъ образомъ и скоро преходящихъ, держать рѣчь въ возвышенномъ и торжественномъ тонѣ уже въ самомъ вступленіи къ ней, — я не могъ бы говорить объ этомъ, если бы что-либо въ этомъ родѣ предложено было мнѣ въ качествѣ темы для рѣчи, такъ какъ это — безполезные и пустые предметы и такіе, которыхъ я никогда не избралъ бы добровольно для своей рѣчи. Впрочемъ, если бы мнѣ дѣйствителыю предстояло говорить ο такомъ предметѣ, то въ моей рѣчи не было бы ни какого-либо замѣшательства, ни безпокойства ο томъ, чтобы не показалось, что я говорю что-либо ниже достоинства предмета. 13) Но теперь я хочу напомнить ο томъ, что у него самое богоподобное и что въ немъ родственно съ Богомъ, съ одной стороны заключено въ этомъ видимомъ и смертномъ мужѣ, а съ другой стороны самымъ усерднымъ образомъ стремится уподобиться Богу, и намѣреваюсь коснуться въ нѣкоторомъ смыслѣ болѣе возвышенныхъ предметовъ и принести благодареніе Богу за то, что мнѣ даровано встрѣтиться со столь великимъ мужемъ, вопреки всякому человѣческому ожиданію, какъ другихъ, такъ и моему собственному, такъ какъ я и не предполагалъ никогда и не надѣялся; такихъ важныхъ предметовъ намѣренъ коснуться я, ничтожный и умственно ограниченный, — развѣ не благоразумно, что я уклоняюсь и медлю и добровольно готовъ молчать?
14) И въ самомъ дѣлѣ, представляется безопаснымъ ддя меня соблюдать молчаніе, чтобы подъ предлогомъ благодарности вслѣдствіе необдуманности, можетъ быть, не сказать ο возвышенныхъ и священныхъ предметахъ чего-либо недостойнаго, ничтожнаго и презрѣннаго; и такимъ образомъ я не только не достигну истины, но и причиню ей, насколько отъ меня зависитъ, какой-либо ущербъ у тѣхъ, кто вѣритъ, что такъ и въ дѣйствительности, какъ изображаетъ мое слабое слово, которое болѣе оскорбляетъ, чѣмъ въ своемъ содержаніи даетъ точное изображеніе его дѣлъ. 15) Однако, твои достоинства, возлюбленная глава, не могутъ быть ни умалены, ни поруганы, и еще гораздо болѣе не можетъ потерпѣть какого-либо ущерба отъ моихъ ничтожныхъ и недостойныхъ словъ то божественное, которое само по себѣ пребываетъ непоколебимымъ. 16) Но я не знаю, какъ мнѣ избѣжать впечатлѣнія дерзости и необдуманности, если я по неразумію, съ ничтожнымъ умомъ и средствами, наскакиваю на великія и во всякомъ случаѣ превосходящія мои силы дѣла. 17) Да, если бы гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ и предъ другими слушателями я рѣшился на такой легкомысленный (собств. юношескій) поступокъ, тогда я въ извѣстной степени былъ бы дерзкимъ и безразсудно смѣлымъ; однако не наглость была бы виною моего необдуманнаго выступленія, такъ какъ я отважился бы на это не въ твоемъ присутствіи. 18) Но теперь я исполню мѣру безразсудства, или даже уже и исполнилъ, осмѣлившись войти, какъ говорится, съ неумытыми ногами въ тѣ уши, въ которыя само божественное слово входитъ и пребываетъ съ нисколько не покрытыми ногами, — не такъ, какъ [входитъ] въ уши многихъ людей, какъ бы подъ толстыми кожами, именно подъ загадочными и неясными выраженіями, — но, можно сказать, съ обнаженными ногами, ясное и совершенно познаваемое. Я же несу свои человѣческія слова, какъ какую-то грязь и нечистоту, и осмѣливаюсь вливать ихъ въ уши, навыкшія слушать божественные и чистые звуки. 19) Итакъ, развѣ недостаточно доселѣ я уже погрѣшилъ [своимъ словомъ], и не должно ли, по крайней мѣрѣ, теперь начать быть благоразумнымъ, и уже далѣе не продолжать рѣчи, но прекратить ее? Я, конечно, хотѣлъ бы. 20) Однако, разъ я уже осмѣлился, да позволено будетъ мнѣ прежде всего указать причину, побуждаемый которою я пришелъ въ это собраніе, — можетъ быть мнѣ будетъ оказано и снисхожденіе за эту смѣлость.
III. 21) Страшной мнѣ представляется неблагодарность, страшной и въ полномъ смыслѣ слова страшной. 22) Ибо, получивши благодѣяніе, даже не попытаться воздать, если невозможно иначе, то по крайней мѣрѣ благодарностью въ словахъ, свойственно или совершенно безразсудному, или нечувствительному къ благодѣяніямъ, или безпамятному. 23) Но у кого съ самаго начала были и чувство и пониманіе прекраснаго, которое онъ испыталъ, такой, если у него не сохраняется на послѣдующее время даже воспоминанія объ этомъ и если онъ не приноситъ никакой благодарности виновнику добраго, такой — негодный, неблагодарный и нечестивый человѣкъ, согрѣшающій непростительнымъ образомъ ни для кого, занимаетъ ли онъ высокое положеніе или низкое. 24) [Въ первомъ случаѣ] если онъ занимаетъ высокое положеніе и [человѣкъ] большого ума, [то грѣхъ его въ томъ], что онъ не носитъ на своихъ устахъ со всею благодарностью и почтеніемъ великихъ благодѣяній, которыя онъ испыталъ; [во второмъ случаѣ] если онъ занимаетъ низкое положеніе и человѣкъ недалекій, [то его грѣхъ въ томъ], что не со всею имѣющеюся у него силою выражаетъ хвалу и благоговѣніе къ тому, кто благодѣтельствуетъ не великимъ только, но и малымъ. 25) Кто занимаетъ болѣе высокое положеніе и превосходитъ душевными силами, тѣ, сообразно съ ихъ бóльшими средствами и великимъ богатствомъ, необходимо должны по своимъ силамъ воздавать своимъ благодѣтелямъ бóльшее и почтительнѣйшее прославленіе. 26) Но и незначительнымъ людямъ и находящимся въ бѣдственномъ положеніи не слѣдуетъ быть ни безучастными, ни безпечными, ни падать духомъ на томъ основаніи, будто они не могутъ сдѣлать ничего ни достойнаго, ни совершеннаго. 27) Но подобно бѣднымъ, однако благодарнымъ, они должны принимать за мѣрку силу не почитаемаго, а свою собственную, и изъ присущей имъ силы оказывать почести, которыя, можетъ быть, будутъ угодны и пріятны почитаемому и не будутъ у него поставлены на второмъ мѣстѣ по сравненію съ великими и многими [выраженіями благодарности], если принесутъ ихъ съ бóльшею готовностью и съ всецѣло преданнымъ настроеніемъ. 28) Такъ, въ священныхъ книгахъ [2] повѣствуется, что нѣкая незначительная и бѣдная женщина одновременно съ богатыми и сильными людьми, которые отъ своего богатства жертвовали большіе и многоцѣнные дары, одна только принесла незначительный и самый ничтожный даръ, который однако составлялъ все, что у нея было, и получила свидѣтельство того, что она дала больше всѣхъ. Ибо, я думаю, священное слово измѣряло цѣнность и превосходство [дара] не количествомъ даваемаго вещества, которое есть нѣчто внѣшнее, но скорѣе настроеніемъ и намѣреніемъ, съ какими онъ былъ принесенъ. 29) Поэтому и мнѣ совершенно не слѣдуетъ отступать изъ боязни, что моя благодарность не будетъ вполнѣ соотвѣтствовать благодѣяніямъ, но совсѣмъ напротивъ [я долженъ] отважиться и попытаться, какъ бы въ воздаяніе, оказать почести, если и не надлежащія, то, по крайней мѣрѣ, посильныя для меня. Если моя рѣчь и не достигнетъ совершеннаго, то по крайней мѣрѣ она отчасти будетъ имѣть своимъ результатомъ то, что избѣжитъ всецѣлаго упрека въ неблагодарности. 30) Ибо поистинѣ было бы неблагороднымъ совершенно молчать подъ благовиднымъ предлогомъ, что не можешь сказать ничего достойнаго; но благоразумно стремленіе всегда воздавать, даже еслибы сила приносящаго благодарность была слабѣе достойной [благодѣтеля]. Такимъ образомъ, если я даже не въ состояніи говорить по достоинству, я не буду молчать; но если исполню все, что будетъ въ моихъ силахъ, то я даже еще похвалюсь этимъ.
31) Итакъ, настоящее мое слово должно быть благодарственнымъ. Я не хотѣлъ бы говорить, что [благодареніе обращено непосредственно] къ Богу, Владыкѣ вселенной. Однако, отъ Него для насъ всѣ начала благъ, отъ Него же и мнѣ должно начать благодаренія, пѣнія и хвалы. 32) Но вѣдь если бы даже я принесъ всего себя, конечно, не такого, каковъ я теперь, — сквернаго и нечистаго, запятнаннаго и смѣшаннаго съ постыднымъ и нечистымъ зломъ, но свободнаго отъ этого — въ состояніи возможно высшей чистоты, свѣтлости и непорочности и безъ всякой примѣси несовершенства, — такъ, говорю, еслибы я даже всего себя, обнаженнаго отъ этого, какъ бы новорожденнаго принесъ и отдалъ, и тогда я съ своей стороны не принесъ бы достойнаго дара въ честь и въ воздаяніе Правителю и Виновнику вселенной. 33) Восхвалить Его по достоинству никогда не могъ бы ни каждый въ отдѣльности, ни даже всѣ вмѣстѣ, даже если бы все чистое сдѣлалось единымъ и тѣмъ же, вышло изъ себя и скорѣе, собранное въ единомъ духѣ и въ единомъ согласномъ порывѣ, обратилось къ Нему. 34) Ибо еслибы кто могъ постигнуть что-нибудь изъ Его дѣлъ наилучшимъ и исчерпывающимъ образомъ и, еслибы это возможно было, могъ сказать ο немъ по достоинству, то ради этой самой способности, которой онъ могъ быть удостоенъ не отъ другого кого-нибудь, но которую получилъ отъ Него же, невозможно, чтобы онъ могъ пріобрѣсти откуда-нибудь что либо иное бóльшее и принести Ему въ благодарность.
IV. 35) Но я обращу свои хвалы и пѣсни къ Царю и Хранителю вселенной, къ неисчерпаемому источнику всяческихъ благъ, Который также и въ этомъ уврачуетъ мою немощь и одинъ только можетъ восполнить недостающее, Предстателю душъ нашихъ и Спасителю, перворожденному Его Слову, Создателю и Управителю вселенной. 36) Онъ одинъ только можетъ возсылать постоянныя и непрерывныя благодаренія Отцу какъ за Себя самого, такъ и за всѣхъ, и именно за каждаго въ отдѣльности и за всѣхъ вмѣстѣ. Поелику Онъ есть истина и мудрость и сила самого Отца всего, къ тому же еще Онъ въ Немъ есть и съ Нимъ соединенъ совершенно, то невозможно, чтобы Онъ или по забывчивости, или по недостатку мудрости, или по какой-либо немощи, подобно тому, кто отчужденъ отъ Него, или не достигъ [необходимой] силы, чтобы восхвалить Его, или и достигъ, но добровольно, — чего не слѣдуетъ говорить, — оставилъ Своего Отца безъ восхваленія. 37) Онъ одинъ можетъ совершеннѣшимъ образомъ исполнить всю надлежащую мѣру приличествующей Ему хвалы. Тотъ, Кого Самъ Отецъ всего содѣлалъ единымъ съ Собою, когда чрезъ Него едва не превзошелъ Самого Себя [3], долженъ въ совершенно равной степени нѣкоторымъ образомъ почитать Его, какъ и Самъ почтенъ отъ Него. Это именно, первый и единственнный изъ всего сущаго, получилъ въ удѣлъ Его Единородный, сущій въ Немъ Богъ Слово; 38) тогда какъ всѣ прочіе только такимъ образомъ можемъ быть благодарными и благоговѣйными, если на Него одного перенесемъ и возложимъ всю силу достойнаго благодаренія за всѣ [дарованныя] намъ отъ Отца благодѣянія, исповѣдуя, что это единственный путь богопочтенія — чрезъ Него во всемъ памятовать ο Виновникѣ вселенной. 39) Поэтому именно должно исповѣдать, что для благодаренія и хвалы постоянному промышленію обо всемъ, которое печется ο насъ какъ въ величайшемъ, такъ и въ самомъ незначительномъ, и которое привело насъ сюда, вполнѣ достойно и достаточно [только] то слово, которое есть совершеннѣйшее и живое и духовно оживляющее Слово перваго Ума.
40) Мое же настоящее слово да будетъ благодареніемъ изъ всѣхъ людей преимущественно сему мужу. Но если бы я захотѣлъ [съ моею благодарностью] взойти нѣсколько выше, то между тѣми, которые невидимы, стоятъ ближе къ божественному и пекутся ο людяхъ, [она должна быть обращена къ] тому, кто, по нѣкоему великому опредѣленію, получилъ въ удѣлъ съ дѣтства руководить мною, воспитывать и опекать меня, 41) святый ангелъ Божій, пасущій меня отъ юности моей, какъ говоритъ тотъ боголюбезный мужъ [4], имѣя въ виду, очевидно, своего ангела. 42) Однако онъ, будучи великимъ, соотвѣтственно съ этимъ получилъ величайшаго [ангела], или кого иного, кто бы онъ ни былъ, или, можетъ быть, даже самого великаго совѣта Ангела [5], общаго Спасителя всѣхъ, чтобы, ради его совершенства, Онъ былъ исключительнымъ его хранителемъ, — я этого точно не знаю: во всякомъ случаѣ онъ въ своемъ ангелѣ, кто бы онъ ни былъ, и позналъ и прославлялъ нѣчто великое. 43) Я же [познаю и прославляю] кромѣ общаго Правителя всѣхъ людей также и этого [моего], который является руководителемъ собственно меня неразумнаго. 44) Онъ, будучи для меня во всѣхъ отношеніяхъ добрымъ воспитателемъ и попечителемъ, — не такъ, какъ мнѣ или кому-либо изъ дорогихъ мнѣ родственниковъ кажется полезнымъ, ибо мы слѣпы и не видимъ ничего изъ того, что предъ нами, такъ что не можемъ и судить ο томъ, что намъ нужно, но какъ представляется полезнымъ ему, такъ какъ онъ провидитъ все, что относится къ пользѣ нашей души, — издавна, а также и теперь еще воспитываетъ, наставляетъ и руководитъ, 45) и, кромѣ всего прочаго, онъ устроилъ такъ, что я пришелъ въ соприкосновеніе съ этимъ мужемъ, — это безспорно самое важное, — который ни по происхожденію и по человѣческой крови не состоитъ въ родствѣ со мною, ни иначе не былъ въ близкихъ ко мнѣ отношеніяхъ, не жилъ и въ сосѣдствѣ со мною, ни даже вообще не былъ единоплеменнымъ, — это именно то, что для многихъ людей бываетъ поводомъ дружбы и знанія [другъ друга], — 46) но, кратко сказать, онъ съ истинно божественною и мудрою предусмотрительностью привелъ въ одно мѣсто насъ незнакомыхъ, различныхъ по происхожденію, взаимно чуждыхъ, совершенно далеко стоящихъ другъ отъ друга, насколько находящіяся между нами народы, горы и рѣки раздѣляютъ насъ, и устроилъ эту спасительную для меня встрѣчу; и это, я думаю, онъ предусмотрѣлъ, по данному свыше указанію, отъ самаго моего рожденія и дѣтства. 47) Α какимъ образомъ, слишкомъ долго было бы повѣствовать, не только, если бы я стремился быть точнымъ и ничего не пропустить, но даже если бы я, опустивши многое, захотѣлъ сжато упомянуть только ο немногомъ изъ самаго главнаго.
V. 48) Первоначальное мое воспитаніе отъ самаго рожденія проходило подъ наблюденіемъ родителей, а нравы въ отеческомъ домѣ уклонялись отъ пути истины. Что я освобожусь отъ нихъ, этого, я думаю, и никто другой не ожидалъ, и не было никакой надежды у меня самого, такъ какъ я былъ еще дитятей и неразумнымъ и находился подъ властью отца, преданнаго идолопоклонству. 49) Потомъ — потеря отца и сиротство, которое, можетъ быть, было для меня началомъ истиннаго познанія. 50) Ибо тогда въ первый разъ я обратился къ спасительному и истинному слову, не знаю какъ [это произошло], болѣе ли по принужденію или добровольно. Ибо какая способность сужденія могла быть у меня въ четырнадцатилѣтнемъ возрастѣ? Между тѣмъ съ того времени это священное слово тотчасъ начало, такъ сказать, посѣщать меня, потому что въ немъ именно достигъ полнаго выраженія всеобщій разумъ человѣчества; однако, тогда оно посѣтило меня въ первый разъ. 51) Я считаю, — если и не издавна, то, по крайней мѣрѣ, когда размышляю объ этомъ теперь, — немаловажнымъ признакомъ священнаго и дивнаго промышленія обо мнѣ именно это стеченіе обстоятельствъ, которое можетъ быть такъ расчислено по годамъ, чтобы, съ одной стороны, все, что предшествовало этому возрасту, насколько оно состояло изъ дѣлъ заблужденія, могло быть отнесено на счетъ моей незрѣлости и неразумія, и чтобы священное слово напрасно не было ввѣрено душѣ, еще не владѣющей разумомъ, 53) но, съ другой стороны, чтобы, когда она сдѣлается уже способною къ разумной дѣятельности, она не была лишена, если даже и не божественнаго и чистаго разума, то, по крайней мѣрѣ, страха, сообразнаго съ этимъ разумомъ, и чтобы человѣческій и божественный разумъ одновременно достигли господства во мнѣ, одинъ — помогая мнѣ неизъяснимою для меня, но ему свойственною силою, а другой — воспринимая эту помощь [6]. 54) Размышленіе объ этомъ исполняетъ меня одновременно и радостью и страхомъ, когда, съ одной стороны, это водительство возвеличиваетъ меня, но, съ другой стороны, я боюсь, что, даже удостоенный столь великаго, я тѣмъ не менѣе не достигну цѣли. 55) Однако, не знаю какимъ образомъ, моя рѣчь слишкомъ задержалась на этой части [моего повѣствованія]; съ одной стороны, я хотѣлъ бы подробно изложить дивное направленіе меня къ этому мужу, однако, съ другой стороны, съ самаго начала поспѣшаю и доселѣ говорю кратко, чтобы перейти къ слѣдующему по порядку, не потому, что будто я воздалъ должную хвалу или благодареніе и почтеніе тому, кто такъ управилъ меня, — да не буду высокомѣрнымъ, употребляя такія выраженія и въ то же время не говоря ничего достойнаго, — но потому, что я просто предлагаю повѣствованіе или открытое исповѣданіе или какъ иначе приличнымъ образомъ можно назвать это.
56) Моей матери, которая одна изъ родителей осталась, чтобы заботиться обо мнѣ, угодно было, воспитывая меня во всемъ прочемъ, какъ мальчиковъ не неблагороднаго, разумѣется, происхожденія и воспитанія, послать меня въ школу къ ритору, такъ какъ я долженъ былъ сдѣлаться риторомъ. И дѣйствительно, я посѣщалъ эту школу, и тогдашніе свѣдущіе люди увѣряли, что въ непродолжительномъ времени я буду риторомъ; съ своей стороны я и не могъ и не хотѣлъ бы утвержать этого. 57) He было даже никакого основанія для этого, но не было также еще и никакихъ предположеній для причинъ, которыя могли привести меня на настоящій путь; но вѣдь у меня былъ неусыпный божественный воспитатель и истинный попечитель: онъ, когда ни домашніе не помышляли, ни самъ я не обнаруживалъ желанія, 58) внушилъ мысль одному изъ моихъ учителей, которому поручено было только наставить меня въ латинскомъ языкѣ, — не для того, чтобы я достигъ въ немъ совершенства, а чтобы я и въ этомъ языкѣ не былъ совершенно несвѣдущимъ; но случайно онъ имѣлъ нѣкоторыя познанія и въ законахъ. 59) Внушивши ему эту мысль, онъ чрезъ него склонилъ меня изучать римскіе законы. И мужъ тотъ дѣлалъ это съ большою настойчивостью. Я позволилъ убѣдить себя, но больше изъ желанія доставить удовольствіе мужу, чѣмъ изъ любви къ тому знанію. 60) Онъ, взявши меня въ качествѣ ученика, началъ учить съ большимъ усердіемъ. При этомъ онъ высказалъ нѣчто, что сбылось на мнѣ самымъ истиннымъ образомъ, именно, что изученіе законовъ будетъ для меня самымъ важнымъ запасомъ на [жизненный] путь, — ибо этимъ именемъ [ἐϕόδιον] онъ назвалъ это, — захочу ли я быть риторомъ изъ тѣхъ, которые выступаютъ въ судахъ, или какимъ либо инымъ. 61) Онъ выразилси такъ, имѣя въ виду въ своей рѣчи человѣческія отношенія; а мнѣ прямо кажется, что онъ предсказывалъ истину, объятый нѣкоторымъ вдохновеніемъ, которое было скорѣе божественнымъ, чѣмъ проистекало изъ его собственныхъ мыслей. 62) Ибо когда я волей-неволей началъ изучать названные законы, то на меня уже нѣкоторымъ образомъ наложены были оковы, и городъ Беритъ долженъ былъ послужить и причиною и поводомъ моего пути сюда. Этотъ городъ находился недалеко отъ тогдашняго моего мѣстопребыванія, имѣлъ, такъ сказать, болѣе римскій отпечатокъ и считался разсадникомъ названнаго законовѣдѣнія. 63) Α этого священнаго мужа другія дѣла какъ бы навстрѣчу мнѣ влекли и привели въ эту страну изъ Египта, изъ города Александріи, гдѣ онъ жилъ прежде. Я, конечно, и не умѣю опредѣлить побудительныхъ причинъ къ этому [съ его стороны], и охотно пройду мимо нихъ. 64) Α между тѣмъ для того, чтобы я прибылъ сюда и вошелъ въ общеніе съ этимъ мужемъ, не было никакой необходимости, насколько это зависѣло отъ изученія мною законовъ, такъ какъ возможно было переселиться и въ городъ Римлянъ. 65) Какъ же и это осуществилось? Тогдашній правитель Палестины неожиданно взялъ къ себѣ моего зятя, мужа моей сестры, и противъ его желанія одного только, раздѣливши съ супругою, перемѣстилъ его сюда, чтобы онъ помогалъ ему и раздѣлялъ съ нимъ труды по управленію народомъ, — ибо онъ былъ нѣсколько свѣдущъ въ законахъ и, безъ сомнѣнія, еще и теперь. 66) Зять, отправившись вмѣстѣ съ нимъ, намѣренъ былъ въ непродолжительномъ времени послать за женою и взять ее къ себѣ, такъ какъ разлука съ нею была для него тягостна и непріятна; но вмѣстѣ съ нею онъ хотѣлъ увлечь и меня. 67) Такимъ образомъ, когда я замышлялъ отправиться въ путешествіе, не знаю куда, но во всякомъ случаѣ скорѣе въ другое какое либо мѣсто, чѣмъ сюда, неожиданно явился предо мною воинъ, которому поручено было сопровождать и охранять мою сестру, направляющуюся къ мужу, а вмѣстѣ съ нею, въ качествѣ спутника, привести и меня. 68) Этимъ я долженъ былъ доставить удовольствіе и зятю, и въ особенности сестрѣ, чтобы она не натолкнулась на что-либо не благопристойное, или чтобы не боялась путешествія, точно также и самимъ домашнимъ и родственникамъ, которые высоко цѣнили меня, и кромѣ того могли и въ чемъ нибудь иномъ оказать мнѣ не малую пользу, если бы я отправился въ Беритъ, усердно занявшись тамъ изученіемъ законовъ. 69) Итакъ, все побуждало меня [къ этому путешествію] — убѣдительныя основанія, которыя приводили мнѣ по отношенію къ сестрѣ, моя собственная наука, къ тому же еще и воинъ, — ибо и ο немъ должно упомянуть, — который принесъ съ собою разрѣшеніе на большее количество, чѣмъ нужно было, государственныхъ колесницъ и подорожныя въ большемъ числѣ, именно скорѣе для меня, чѣмъ для одной только сестры. 70) Такова была видимая сторона дѣла; но были причины, которыя хотя и не были явны, тѣмъ не менѣе были самыми истинными: общеніе съ этимъ мужемъ, истинное наученіе чрезъ него ο Словѣ, польза, которую я долженъ былъ получить отъ этого для спасенія моей души, — [все это] вело меня сюда, — хотя я былъ слѣпъ и не сознавалъ этого, но это служило къ моему спасенію. 71) Итакъ, не воинъ, но нѣкій божественный спутникъ и добрый провожатый и стражъ, сохраняющій меня на протяженіи всей этой жизни какъ бы на далекомъ пути, миновавши другія мѣста и самый Беритъ, ради котораго больше всего я думалъ устремиться сюда, привелъ меня въ это мѣсто и здѣсь остановилъ; онъ все дѣлалъ и приводилъ въ движеніе, пока со всѣмъ искусствомъ не связалъ меня съ этимъ виновникомъ для меня многихъ благъ. 72) И божественный ангелъ, послѣ того какъ прошелъ со мною такъ далеко и передалъ руководство мною этому мужу, здѣсь, вѣроятно, успокоился, не отъ усталости или изнуренія, — ибо родъ божественныхъ слугъ не знаетъ усталости, — но потому что онъ передалъ меня мужу, который долженъ исполнить все, насколько возможно, промышленіе и попеченіе обо мнѣ.
VI. 73) Онъ же, принявши меня къ себѣ, съ перваго дня, который былъ для меня поистинѣ первымъ, если можно сказать, драгоцѣннѣйшимъ изъ всѣхъ дней, когда для меня впервые начало восходить истинное солнце, прежде всего приложилъ всякое стараніе къ тому, чтобы привязать меня къ себѣ, въ то время какъ я, подобно звѣрямъ, рыбамъ или птицамъ, попавшимъ въ силки или въ сѣти, но старающимся ускользнуть и убѣжать, хотѣлъ удалиться отъ него въ Беритъ или въ отечество. 74) Онъ употреблялъ всевозможные доводы, трогалъ, какъ говоритъ пословица, за всякую веревку, прилагалъ всѣ свои силы. 75) Онъ восхвалялъ философію и любителей философіи обширными, многочисленными и приличествующими похвалами, говоря, что они одни живутъ жизнью, поистинѣ приличною разумнымъ существамъ, такъ какъ они стремятся жить правильно, и [прежде всего] достигаютъ знанія ο самихъ себѣ, каковы они, а затѣмъ объ истинно благомъ, къ чему человѣкъ долженъ стремиться, и объ истинно зломъ, чего должно избѣгать. 76) Съ другой стороны, онъ порицалъ невѣжество и всѣхъ невѣжественныхъ; а такихъ много, которые, наподобіе скота, слѣпотствуютъ умомъ, не знаютъ даже того, что они, блуждаютъ, какъ будто не имѣютъ разума, и вообще не знаютъ и не хотятъ узнавать, въ чемъ дѣйствительная сущность добра и зла, какъ на благо устремляются и жаждутъ денегъ и славы и почета со стороны толпы и благосостоянія тѣла, 77) цѣнятъ это выше многаго и даже всего, изъ искусствъ тѣ, которыя могутъ доставить эти блага, а изъ родовъ жизни тѣ, которые подаютъ надежду на нихъ — военную службу, судебную и изученіе законовъ. Это, — такъ говорилъ онъ съ особенною настойчивостью и большимъ искусствомъ, — то, что возбуждаетъ насъ, если мы оставляемъ въ пренебреженіи нашъ разумъ, который однако, какъ онъ говоритъ, больше всего въ насъ призванъ къ господству. 78) Я теперь не могу сказать, сколько такого рода изреченій онъ произнесъ, убѣждая меня къ изученію философіи, не одинъ только день, но и много дней въ началѣ, когда я приходилъ къ нему. Я пораженъ былъ его рѣчью, какъ стрѣлою, и именно съ перваго дня, — ибо рѣчь его представляла въ нѣкоторомъ родѣ смѣшеніе пріятной привлекательности, убѣдительности и какой-то принудительной силы, — но я все еще колебался и обдумывалъ, и я рѣшился заняться философіей, еще не будучи совершенно убѣжденъ, но, съ другой стороны, я не могъ, не знаю почему, и удалиться отъ него, а все болѣе и болѣе привлекался къ нему его рѣчами, какъ бы силою какого то высшаго принужденія. 79) Онъ утверждалъ именно, что совершенно невозможно даже почитать Владыку всего, — это преимущество, обладать которымъ между всѣми живыми существами на землѣ почтенъ и удостоенъ одинъ только человѣкъ, и имъ естественно владѣетъ всякій, кто бы онъ ни былъ, мудрый или невѣжественный, лишь бы только онъ совершенно не потерялъ, вслѣдствіе какого-либо умопомѣшательства, способности мышленія, — такимъ образомъ, даже богопочтеніе онъ, говоря правильно, объявлялъ совершенно невозможнымъ для того, кто не занимается философіей. 80) Онъ внушалъ мнѣ множество такого рода основаній одни за другими до тѣхъ поръ, пока, какъ бы зачарованнаго его искусствомъ, не привелъ къ цѣли, безъ малѣйшаго движенія [противодѣйствія съ моей стороны] и не знаю, какимъ образомъ, своими рѣчами, какъ бы съ помощью нѣкоторой божественной силы, прочно посадилъ меня подлѣ себя. 81) Ибо онъ поразилъ меня и жаломъ дружбы, съ которымъ не легко бороться, острымъ и сильно дѣйствующимъ, жаломъ умѣлаго обращенія и добраго расположенія, которое, какъ благожелательное ко мнѣ, обнаруживалось въ самомъ тонѣ его голоса, когда онъ обращался ко мнѣ и бесѣдовалъ со мною. Онъ стремился не просто одолѣть меня своими доводами, но благопріятнымъ, человѣколюбивымъ и благороднымъ расположеніемъ спасти и сдѣлать причастникомъ какъ тѣхъ благъ, которыя проистекаютъ изъ философіи, 82) такъ и другихъ, особенно тѣхъ, которыя Божество даровало ему одному превыше многихъ, или, можетъ быть, превыше и всѣхъ нынѣшнихъ людей, — [я разумѣю] учителя благочестія, спасительное Слово, которое ко многимъ приходитъ и всѣхъ, съ кѣмъ только встрѣчается, покоряетъ, — ибо нѣтъ ничего, что могло бы противостоять Ему, такъ какъ Оно есть и будетъ царемъ всего, — но Оно сокровенно и многими не только съ легкостью, но и съ трудомъ не познается въ такой степени, чтобы, если ихъ спросятъ ο Немъ, могли дать ясный отвѣтъ. 83) Подобно искрѣ, попавшей въ самую душу мою, возгорѣлась и воспламенилась моя любовь какъ къ священному, достойнѣйшему любви самому Слову. Которое, въ силу своей неизреченной красоты, привлекательнѣе всего, такъ и къ сему мужу, Его другу, и глашатаю. 84) Въ высшей степепи пораженный ею, я былъ убѣжденъ пренебречь всѣми дѣлами или науками, которыя, какъ казалось, были приличны мнѣ, какъ другими, такъ даже самыми моими прекрасными законами, [далѣе] моимъ отечествомъ и моими родственниками какъ тѣми, которые были здѣсь, такъ и тою [т. е. матерью], отъ которой я уѣхалъ; одно было для меня дорого и любезно — философія и руководитель въ ней, этотъ божественный человѣкъ. 85) И с о е д и н и л а с ь д у ш а І о н а ѳ а н а с ъ Д а в и д о м ъ [7]. Это позднѣе прочиталъ я въ Священномъ Писаніи, но и прежде я чувствовалъ это не менѣе ясно, чѣмъ сказано [въ этомъ изреченіи], однако [здѣсь] это предсказано очень ясно. 86) Ибо не просто соединенъ былъ Іонаѳанъ съ Давидомъ, но именно самое главное, душа, т. е. то, что никакими средствами не можетъ быть принуждено отдѣлиться даже тогда, когда раздѣляется явное и видимое въ человѣкѣ, по крайней мѣрѣ, ни въ какомъ случаѣ безъ его согласія. 87) Ибо душа нѣчто свободное и никакимъ образомъ не можетъ быть заключена, — даже заперши въ клѣткѣ, ты не можешь удержать ея. Ибо ей отъ природы свойственно прежде всего быть тамъ, гдѣ находится умъ. Но если даже и кажется тебѣ, что она въ клѣткѣ, то она только потомъ помѣшается туда твоимъ воображеніемъ; поэтому никакимъ образомъ нельзя воспрепятствовать ей быть тамъ, гдѣ бы она ни пожелала быть, тѣмъ болѣе она совершенно и во всѣхъ отношеніяхъ можетъ быть только тамъ и естественно должна считаться пребывающею тамъ, гдѣ находится мѣсто и цѣль ей одной свойственной и съ нею сообразной дѣятельности. 88) Такимъ образомъ, развѣ [священный писатель] не показалъ совершенно ясно того, чтó я испыталъ, самымъ краткимъ изреченіемъ, что душа Іонаѳана была соединена съ душою Давида? Это такая связь, которой противъ воли никакимъ образомъ, какъ я сказалъ, не удастся разорвать, а добровольно не легко явится желаніе. 89) Ибо возможность разрѣшить эти священныя и любезнѣйшія узы, какъ я думаю, зависитъ не отъ низшей части, многообразной и очень склонной перемѣнять свои рѣшенія, такъ какъ не отъ нея одной зависѣло и въ началѣ установить этотъ союзъ, но отъ лучшей, твердой и неудобопреклонной, отъ которой болѣе зависѣло и установить эти узы и эту священную связь. И по божественному слову не душа Давида была соединена съ душою Іонаѳана, 90) а наоборотъ, душа болѣе слабаго, испытавшая это, называется связанною съ душою Давида. Ибо не болѣе сильное, само въ себѣ имѣющее достаточно силъ, по собственному побужденію хотѣло бы быть связаннымъ съ слабѣйшимъ, но слабѣйшее, нуждающееся въ поддержкѣ сильнѣйшаго, должно быть соединено съ сильнѣйшимъ и быть въ зависимости отъ него, чтобы одно, пребывая въ себѣ самомъ, не потерпѣло никакого вреда отъ своего общенія съ слабѣйшимъ, a [другое] неупорядоченное въ себѣ, будучи связано и соединено съ сильнѣйшимъ, не причиняя никакого вреда [первому], силою узъ было бы подчинено лучшему. 91) Поэтому установить узы было дѣломъ [духовно] превосходящаго, а не слабѣйшаго, а быть связаннымъ — дѣло худшаго, такъ что оно не имѣетъ возможности избавиться отъ узъ. 92) Таковыми узами, такъ сказать, крѣпко связавши, этотъ Давидъ держитъ меня не только теперь, но уже съ того времени, и если бы я даже захотѣлъ, то я не могъ бы освободиться отъ его узъ. Если бы я даже и ушелъ отсюда, то и тогда онъ не освободитъ моей души, которую онъ, согласно божественному Писанію, держитъ столь крѣпко связанною.
VII. 93) Впрочемъ, послѣ того какъ онъ съ самаго начала такимъ образомъ захватилъ меня и всѣми возможными способами преодолѣлъ, и послѣ того, какъ имъ было достигнуто главное, и я рѣшилъ остаться, съ того времени онъ [началъ поступать со мною] подобно тому, какъ поступаетъ хорошій земледѣлецъ съ землей, которая невоздѣлана и дѣйствительно никакимъ образомъ не плодородна, но соленая и сожженная, каменистая и песчаная, или даже съ такою, которая и не совсѣмъ безплодна и по крайней мѣрѣ не лишена растительности, но [напротивъ] даже тучная, и однако невоздѣлана и оставлена въ пренебреженіи, поросла терніемъ и дикимъ кустарникомъ и съ трудомъ поддается обработкѣ; 94) или какъ садовникъ съ деревомъ, которое, правда, дико и не приноситъ благородныхъ плодовъ, однако не совсѣмъ негодно, если кто съ искусствомъ садовника возьметъ благородной ростокъ и привьетъ ему, [сначала] сдѣлавши расщелину посрединѣ, потомъ опять соединивши и связавши, пока оба не срастутся въ одно, какъ два слившіеся источника, — ибо можно видѣть въ нѣкоторомъ родѣ такъ смѣшанное дерево, правда, не настоящей породы, но изъ безплоднаго сдѣлавшееся плодовитымъ, на дикихъ корняхъ приносящее плоды прекрасной маслины. Или съ деревомъ, которое хотя и дико, но не смотря на это не безполезно для искуснаго садовника, или и съ благороднымъ деревомъ, которое приноситъ добрые плоды, по иначе чѣмъ слѣдуетъ, или съ деревомъ, которое по недостатку искусства не обрѣзано, не полито и запущено и задушено многими лишними ростками, которые на немъ безцѣльно выростаютъ и взаимно мѣшаютъ достигать совершенства въ ростѣ и приносять плоды. 95) Такъ онъ овладѣлъ мною и со свойственнымъ ему искусствомъ какъ бы земледѣльца осмотрѣлъ и проникъ не только въ то, что видимо всѣмъ и усматривается на поверхности, но глубоко вскопалъ и изслѣдовалъ самыя внутреннія основанія, ставя вопросы, предлагая [на обсужденіе] и выслушивая мои отвѣты; когда онъ усматривалъ во мнѣ что-либо не непригодное, не безполезное и не исключающее надежды на успѣхъ, 96) онъ начиналъ вскапывать, перепахивать, поливать, все приводилъ въ движеніе, прилагалъ все свое искусство и заботливость и тщательно воздѣлывалъ меня. Т е р н і я и в о л ч ц ы и всякій родъ дикихъ травъ и растеній, сколько ихъ въ своемъ изобиліи произрастила и произвела моя безпокойная душа, такъ какъ она была неупорядочена и неразсудительна, — все это онъ обрѣзывалъ и удалялъ своими изобличеніями и запрещеніями. 97) Онъ нападалъ на меня и, особенно своимъ способомъ доказательства по методу Сократа, иногда повергалъ меня на землю, если видѣлъ, что я, какъ дикая лошадь, совершенно сбрасывалъ узду, выскакивалъ за дорогу и часто безцѣльно бѣгалъ кругомъ, пока убѣжденіемъ и какъ бы принудительною силою — доказательствомъ изъ моихъ собственныхъ устъ, какъ уздою снова дѣлалъ меня спокойнымъ. 98). Сначала мнѣ было тягостно и не безболѣзненно, когда онъ приводилъ свои доказательства, такъ какъ я не привыкъ еще къ этому и не упражнялся въ томъ, чтобы подчиняться доводамъ разума; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ и очищалъ меня.
Но какъ только онъ сдѣлалъ меня способнымъ и хорошо приготовилъ къ принятію доказательствъ истины, 99) тогда то, какъ обработанную и мягкую землю, готовую возрастить брошенныя въ нее сѣмена, онъ обильно засѣялъ; благовременно онъ и посѣвъ произвелъ, благовременно и весь остальной уходъ совершалъ, все надлежащимъ образомъ и соотвѣтственными средствами слова. 100) Все, что было въ моей душѣ притуплено и извращено, потому ли, что отъ природы она была такова, или потому, что вслѣдствіе чрезмѣрнаго питанія тѣла она огрубѣла, онъ возбуждалъ и ослаблялъ своими утонченными доводами и пріемами логическихъ построеніи, 101) которые, послѣдовательно развертываясь изъ самыхъ простѣйшихъ предположеній и разнообразно переплетаясь другъ съ другомъ, развиваются въ какую-то необыкновенную и трудно разрываемую ткань; они пробуждаютъ меня какъ бы отъ сна и научаютъ всегда держаться поставленной предъ собою цѣли, ни въ какомъ случаѣ не уклоняясь съ прямого пути ни вслѣдствіе отдаленности ея, ни вслѣдствіе того, что она представляется незначительною. 102) Α что было во мнѣ необдуманно и опрометчиво, потому ли, что я соглашался съ тѣмъ, что первое попадалось, каково бы оно ни было, даже если оно было ложнымъ, или потому, что я часто противорѣчилъ, даже еслибы высказано было что-либо истинное, — и это онъ исправлялъ какъ прежде названными, такъ и другими разнообразными доводами. Ибо многообразна эта часть философіи [т. е. діалектика], пріучающая не безразсудно и не какъ случится соглашаться на доказательства и снова отклонять ихъ, но точно изслѣдовать не только то, что бросается въ глаза, — 103) ибо много замѣчательнаго самого по себѣ и блестящаго подъ покровомъ благородныхъ рѣчей, проникло въ мои уши, какъ еслибы оно было истиннымъ, тогда какъ на самомъ дѣлѣ оно было внутри испорчено и лживо, но вырывало у меня и получало признаніе своей истинности, а спустя немного изобличалось какъ дурное и недостойное довѣрія, напрасно притворявшееся истиной, — и онъ легко показывалъ мнѣ, что я смѣшнымъ образомъ былъ обманутъ и необдуманно свидѣтельствовалъ ο томъ, ο чемъ менѣе всего должно было свидѣтельствовать. 104) Наоборотъ, опять другое превосходное, но не выступающее напыщенно или не облеченное въ вызывающія довѣріе выраженія, мнѣ казалось противнымъ здравому смыслу и въ высшей степени недостовѣрнымъ, и просто отвергалось, какъ ложное, и недостойнымъ образомъ подвергалось поруганію, но позднѣе, когда я основательно изслѣдовалъ и обдумывалъ, я узнавалъ, что то, что я дотолѣ считалъ заслуживающимъ быть отвергнутымъ и негоднымъ, въ высшей степени истинно и совершенно непреодолимо, — 105) [такъ вотъ говорю], онъ училъ, что должно основательно изслѣдовать и испытывать не только внѣшнюю сторону и то, что замѣтно выдѣляется, — оно бываетъ иногда обманчиво и коварно разсчитано, — но внутреннюю сущность каждой отдѣльной вещи, не обнаружится ли гдѣ-либо фальшиваго звука, и прежде всего самому убѣдиться въ этомъ и только тогда соглашаться съ внѣшнимъ впечатлѣніемъ и высказывать сужденіе относительно каждаго отдѣльнаго явленія. 106) Такъ развивалъ онъ по законамъ логики способность моей души критически судить относительно отдѣлъныхъ выраженій и оборотовъ рѣчи, 107) а не такъ, какъ блестящіе риторы, которые судятъ по тому, есть ли въ выраженіи что-либо эллинское или варварское, — это знаніе имѣетъ мало значенія и не необходимо. 108) Но то знаніе въ высшей степени необходимо для эллиновъ и для варваровъ, для мудрыхъ и невѣжественныхъ и вообще, — чтобы рѣчь моя не была длинною отъ подробнаго перечисленія всѣхъ въ частности наукъ и занятій, — для всѣхъ людей, какой бы родъ жизни они ни избрали, поскольку по крайней мѣрѣ у всѣхъ, кто ведетъ съ другими рѣчь ο какомъ бы то ни было предметѣ, есть забота и стараніе не быть обманутыми.
VIII. 109) Но онъ стремился возбудить и развить не только эту сторону моей души, правильная постановка которой принадлежитъ одной только діалектикѣ, но также и низшую часть моей души: я былъ изумленъ величіемъ и чудесами, а также разнообразнымъ и премудрымъ устройствомъ міра, и я дивился, хотя и безъ разумѣнія, и совершенно пораженъ былъ глубокимъ благоговѣніемъ, но подобно неразумнымъ животнымъ, не умѣлъ ничего объяснить. — 110) [такъ онъ возбуждалъ и развивалъ во мнѣ и эту способность] другими отраслями знаній, именно посредствомъ естественныхъ наукъ онъ объяснялъ и изслѣдовалъ каждый предметъ въ отдѣльности и притомъ весьма точно до самыхъ первоначальныхъ элементовъ, потомъ связывалъ это своею мыслью и проникалъ въ природу какъ всего въ совокупности, такъ и каждаго предмета въ отдѣльности, и слѣдилъ за многообразнымъ измѣненіемъ и превращеніемъ [всего] сущаго въ мірѣ, 111) до тѣхъ поръ, пока своимъ яснымъ наученіемъ и доводами, которые онъ частію усвоилъ отъ другихъ, частію самъ придумалъ, не принесъ и не вложилъ въ мою душу, вмѣсто неразумнаго, разумнаго удивленія относительно священнаго управленія вселенной и совершеннѣйшимъ образомъ устроенной природы. 112) Этому возвышенному и божественному знанію научаетъ для всѣхъ возлюбленнѣйшая физіологія. 111) Что же я долженъ сказать ο священныхъ наукахъ — всѣмъ любезной и безспорной геометріи и парящей въ высотахъ астрономіи? И все это онъ напечатлѣвалъ въ моей душѣ, научая или вызывая въ памяти, или не знаю, какъ нужно сказать. 114) Первую, именно геометрію, такъ какъ она непоколебима, онъ просто дѣлалъ какъ бы опорой всего и, такъ сказать, крѣпкимъ основаніемъ; a возводя до высочайшихъ областей посредствомъ астрономіи, онъ чрезъ обѣ названныя науки, какъ бы посредствомъ лѣстницы, возвышающейся до небесъ, дѣлалъ для меня доступнымъ небо.
IX. 115) Но, что важнѣе всего и ради чего больше всего трудятся всѣ философы, собирая какъ бы изъ разнороднаго насажденія всѣхъ прочихъ наукъ и продолжительнаго занятія философіей добрые плоды, именно божественныя добродѣтели нравственнаго характера, посредствомъ которыхъ душевныя силы достигаютъ невозмутимаго и уравновѣшеннаго состоянія, — 116) [къ этому стремился] и онъ [когда] намѣревался сдѣлать меня невоспріимчивымъ къ скорбямъ и нечувствительнымъ ко всякаго рода бѣдствіямъ, напротивъ, внутренно упорядоченнымъ, уравновѣшеннымъ и поистинѣ богоподобнымъ и блаженнымъ. 117) И этого онъ старался достигнуть свойственными ему мягкими и мудрыми, но вмѣстѣ съ тѣмъ и особенно настойчивыми рѣчами относительно моего характера и образа жизни. 118) И онъ управлялъ моими внутренними движеніями не только своими рѣчами, но въ извѣстномъ смыслѣ также и своими дѣлами, именно посредствомъ изслѣдованія и наблюденія душевныхъ движеній и чувствъ, — такъ какъ наша душа обыкновенно скорѣе всего тогда и приводится въ порядокъ изъ разстройства, когда послѣднее познается, и изъ состоянія смятенія она переходитъ въ опредѣленное и хорошо упорядоченное, — 119) чтобы она какъ въ зеркалѣ созерцала самое себя, именно самыя начала и корни зла, всю свою неразумную сущность, изъ которой проистекаютъ наши непристойныя страсти, а съ другой стороны все, что составляетъ наилучшую часть ея — разумъ, подъ господствомъ котораго она пребываетъ сама по себѣ невредимою и безстрастною. 120) Потомъ, точно взвѣсивши это въ себѣ самой, она все то, что происходитъ изъ низшей природы, ослабляетъ насъ распущенностью или подавляетъ и угнетаетъ насъ уныніемъ, какъ, напримѣръ, чувственныя удовольствія и похоти или печаль и страхъ и весь рядъ бѣдствій, которыя слѣдуютъ за этого рода состояніями, — все это она должна вытѣснить и устранить, возставая противъ нихъ при самомъ возникновеніи и первомъ возрастаніи ихъ, и не допускать даже малѣйшаго увеличенія ихъ, но уничтожать и заставлять безслѣдно исчезать. 121) Α что, напротивъ, проистекаетъ изъ лучшей части и благо для насъ, то она должна воспитывать и поддерживать, заботливо ухаживая за нимъ въ самомъ началѣ и охраняя, пока оно достигнетъ совершеннаго развитія. 122) Ибо такимъ способомъ [по его мнѣнію] душа могла бы со временемъ усвоить божественныя добродѣтели, именно благоразуміе, которое прежде всего въ состояніи опредѣлить эти самыя движенія души, такъ какъ на основѣ ихъ происходитъ познаніе и относительно того, что внѣ насъ, каково бы оно ни было, добраго и злого, и умѣренность, эту способность, которая въ самомъ началѣ можетъ сдѣлать въ этомъ правильный выборъ, и справедливость, которая каждому воздаетъ должное, и спасеніе всѣхъ этихъ [добродѣтелей] — мужество.
123) Впрочемъ, не рѣчами, которыя онъ произносилъ, онъ пріучалъ меня къ тому, что благоразуміе есть знаніе добраго и злого, или того, что должно дѣлать и чего не должно дѣлать, — это несомнѣнно было бы пустой и безполезной наукой, если бы слово было несогласно съ дѣлами, и благоразуміе не дѣлало того, что должно дѣлать, и не отвращалось отъ того, чего не должно дѣлать, и однако тѣмъ, которые обладаютъ имъ, доставляло относящееся къ этому знаніе, какъ мы видимъ на многихъ. 124) И опять относительно умѣренности [онъ не словами только училъ], что она есть знаніе того, что должно избирать и чего не должно, тогда какъ другіе философы совершенно ничему не научаютъ ο ней, въ особенности же новѣйшіе, сильные и храбрые на словахъ, — я часто удивлялся имъ, когда они доказывали, что одинаковая добродѣтель у Бога и у людей, и что мудрый человѣкъ на землѣ равенъ высочайшему Богу, — но они не въ состояніи такъ передать ученіе ни ο благоразуміи, чтобы и дѣлали то, чего требуетъ благоразуміе, ни объ умѣренности, чтобы и избирали то, чему научены. 125) Подобнымъ же образомъ и по отношенію къ справедливости и мужеству. 126) He такъ онъ излагалъ мнѣ въ своихъ рѣчахъ ученіе ο добродѣтели, но скорѣе призывалъ къ дѣламъ, и призывалъ именно больше своими дѣлами, чѣмъ тѣмъ, что говорилъ.
X. 127) Но я прошу философовъ нынѣшняго времени, сколькихъ я самъ узналъ и ο сколькихъ слышалъ изъ разсказовъ другихъ, а также и прочихъ людей, безъ непріязни отнестись къ тому, что я теперь говорю. Пусть никто не подозрѣваетъ, что я говорю такъ или по дружбѣ къ этому мужу, или даже еще по чувству ненависти къ остальнымъ философамъ, — 128) я и самъ болѣе, чѣмъ кто либо другой, хочу быть почитателемъ ихъ ради ихъ рѣчей, и я желаю какъ самъ воздавать хвалу имъ, такъ и слушать, когда другіе говорятъ ο нихъ самое прекрасное; но вѣдь положеніе дѣла таково, что почти всѣми даже имя философіи до крайности поносится, и я не далекъ отъ того, чтобы предпочесть пребывать въ совершенномъ невѣжествѣ, чѣмъ научиться чему-нибудь изъ того, что они преподаютъ; къ нимъ въ теченіе всей остальной жизни я не считалъ бы приличнымъ, можетъ быть не право разсуждая, даже приблизиться. 129) Однако пусть [какъ сказалъ я] никто не подозрѣваетъ, что я говорю это или по какому либо честолюбивому стремленію восхвалить этого мужа или по иному честолюбивому побужденію этого рода по отношенію къ внѣшнимъ философамъ; напротивъ, пусть вѣрятъ мнѣ, что я говорю даже меньше, чѣмъ сколько нужно въ соотвѣтствіе съ его дѣлами, чтобы не показалось, что я льщу, — 130) [пустъ повѣрятъ мнѣ] такъ какъ я не изобрѣтаю себѣ изреченій и словъ и художественныхъ оборотовъ для похвалъ. Даже когда, будучи мальчикомъ, я учился у ритора искусству произнесенія публичныхъ рѣчей, я добровольно не позволялъ себѣ прославлять кого-либо и произносить ο комъ-либо похвальныя рѣчи, если это въ чемъ-либо не было согласно съ истиной. 131) Поэтому даже и теперь, когда я предположилъ [произнести] похвальную рѣчь, я не думаю, что слѣдуетъ возвышать его просто порицаніемъ другихъ. Въ противномъ случаѣ я поносилъ бы этого мужа, [именно] если бы я противопоставлялъ его блаженную жизнь недостаткамъ другихъ, чтобы имѣть возможность сказать ο немъ что-либо болѣе значительное. Я не такъ безуменъ. 132) Нѣтъ, я хочу открыто высказать только то, что я испыталъ на самомъ себѣ, безъ какого-либо противопоставленія и безъ какихъ-либо искусственныхъ пріемовъ въ рѣчи.
XI. 133) Этотъ мужъ былъ первый и единственный, который склонилъ меня заняться также изученіемъ эллинской философіи, убѣдивши меня своимъ собственнымъ образомъ жизни и выслушать его рѣчь ο правилахъ жизни и внимательно слѣдовать ей, 134) тогда какъ, насколько это зависѣло бы отъ другихъ философовъ, — снова признаюсь въ этомъ, — я не былъ бы убѣжденъ; конечно, съ одной стороны, я былъ бы неправъ, а съ другой, это должно было бы явиться для меня почти несчастьемъ. Правда, въ началѣ я входилъ въ соприкосновеніе не съ очень многими, а только съ нѣкоторыми, которые объявляли себя учителями въ ней, однако всѣ въ своей философіи не поднимались выше простыхъ рѣчей. 135) Α онъ былъ первый. который и словами побуждалъ меня къ занятію философіей, упреждая дѣлами побужденіе посредствомъ словъ; онъ не сообщалъ только заученныхъ изреченій, но не считалъ достойнымъ даже и говорить, если бы не дѣлалъ этого съ чистымъ намѣреніемъ и стремленіемъ осуществить сказанное; и скорѣе онъ старался показать себя такимъ, какимъ въ своихъ рѣчахъ изображалъ того, кто намѣренъ жить надлежащимъ образомъ, и предлагалъ, — я охотно сказалъ бы, — образецъ мудраго. 136) Но такъ какъ моя рѣчь въ началѣ обѣщала истину, а не прикрасы, то я еще не называю его образцомъ мудреца; хотя, если бы я захотѣлъ сказать, что онъ мудрецъ, то это было бы истиннымъ, но теперь я оставляю это. Такимъ образомъ, [я хочу назвать его] не образцомъ въ точномъ смыслѣ слова, но мужемъ, который въ высшей степени желаетъ сдѣлаться совершенно подобнымъ ему и стремится къ этому со всѣмъ усердіемъ и готовностью и, если можно сказать, выше силъ человѣческихъ. 137) Кромѣ того, онъ стремился и меня преобразовать въ этомъ родѣ, чтобы я овладѣлъ и понималъ не только рѣчи ο душевныхъ движеніяхъ, но и самыя эти движенія. Онъ особенно налегалъ на дѣла и слова [вмѣстѣ] и при самомъ теоретическомъ наученіи представлялъ мнѣ не малую часть каждой отдѣльной добродѣтели, — можетъ быть, онъ привелъ бы и всю, если бы я могъ вмѣстить. 138) Онъ принуждалъ меня, если такъ можно сказать, поступать справедливо посредствомъ дѣятельности своей собственной души, присоединиться къ которой онъ убѣдительно побуждалъ меня, отклоняя меня отъ многопопечительности, какой требуетъ повседневная жизнь, и безпокойствъ общественнаго служенія, напротивъ, побуждая тщательно изслѣдовать самого себя и дѣлать то, что является поистинѣ собственнымъ дѣломъ. 139) Что это именно значитъ поступать справедливо и что это есть истинная справедливость, это утверждали и нѣкоторые изъ древнихъ философовъ, которые, какъ мнѣ кажется, говорили объ исполненіи своихъ собственныхъ дѣлъ и [въ этомъ видѣли] дѣйствительное средство къ достиженію блаженства какъ для самихъ себя, такъ и для близкихъ имъ, по крайней мѣрѣ, если только этой добродѣтели свойственно воздавать по достоинству и именно каждому то, что ему принадлежитъ. 140) Ибо что иное было бы [въ большей степени] собственнымъ для души, чтó было бы такъ достойно ея, какъ заботиться ο самой себѣ, когда она не вовнѣ обращена и не чужими дѣлами занимается и, кратко сказать, не причиняетъ самой себѣ ни малѣйшей несправедливости, но обращена внутрь къ самой себѣ, возвращаетъ себя самой себѣ и (такимъ образомъ] поступаетъ справедливо. Такъ онъ воспитывалъ меня, принуждая, если такъ можно сказать, исполнять требованія справедливости. 141) Съ другой стороны, онъ не менѣе училъ быть благоразумнымъ, именно, чтобы душа моя была обращена къ самой себѣ и чтобы я желалъ и стремился познать самого себя. Это дѣйствительно — самая прекрасная задача философіи, которая именно приписана и преимущественнѣйшему изъ пророческихъ духовъ [8], какъ мудрѣйшее повелѣніе: п о з н а й с а м о г о с е б я. 142) Α что это дѣйствительно задача благоразумія и что это есть божественное благоразуміе, правильно сказано древними, такъ какъ въ дѣйствительности божественная и человѣческая добродѣтель одна и та же, поскольку душа упражняется въ томъ, чтобы видѣть себя самое какъ бы въ зеркалѣ, и отражаетъ въ себѣ божественный умъ, если оказывается достойною этого общенія, и [такимъ образомъ] отыскиваетъ нѣкоторый неизреченный путь къ этому обоженію. 143) Подобнымъ образомъ [онъ училъ] быть умѣренными и мужественными, — быть умѣренными, сохраняя благоразуміе души, познающей себя, разъ ей удалось это, ибо сущность умѣренности состоитъ въ томъ, что она въ нѣкоторомъ смыслѣ есть сохранившееся невредимымъ благоразуміе [9]; 144) а быть мужественными, оставаясь твердыми во всѣхъ названныхъ навыкахъ и не отступая отъ нихъ ни добровольно, ни подъ давленіемъ какой либо необходимости, но соблюдая ихъ и удерживая названныя [пріобрѣтенія] въ своей власти. Сущность этой добродѣтели состоитъ въ томъ, что она защищаетъ и сохраняетъ утвердившіяся воззрѣнія.
XII. 145) Безъ сомнѣнія, сдѣлать меня справедливымъ, благоразумнымъ и умѣреннымъ или мужественнымъ, вслѣдствіе моей неподвижности и лѣности, не смотря на то, что онъ очень старался, еще дѣло будущаго, такъ какъ я и не обладаю и не приблизился даже къ какой бы то ни было человѣческой или божественной добродѣтели, — по крайней мѣрѣ, много еще нужно для этого. 146) Ибо эти послѣднія чрезвычайно велики и возвышенны, и ни та, ни другая не можетъ быть усвоена, и никому нельзя достигнуть ихъ, если Богъ не вдохнетъ силы для этого. Я же и отъ природы не обладаю такими способностями, и, сознаюсь, еще не достоинъ получить ихъ; такъ какъ вслѣдствіе нерадѣнія и немощи я не сдѣлалъ всего, что должны дѣлать тѣ, которые стремятся къ наилучшему и домогаются совершеннаго. 147) Итакъ, быть справедливымъ или благоразумнымъ, или обладать какою либо изъ прочихъ добродѣтелей для меня еще дѣло будущаго. Но любителемъ [добродѣтелей], любящимъ самою пылкою любовью, какая только была, можетъ быть, у него одного уже давно сдѣлалъ меня этотъ дивный мужъ, другъ и защитникъ добродѣтелей. 148) Своею собственною добродѣтелью онъ внушилъ мнѣ любовь и къ красотѣ справедливости, истинно золотое лице которой онъ показалъ мнѣ, и любовь къ благоразумію, которое должно быть предметомъ стремленія для всѣхъ, и любовь къ истинной мудрости, въ высшей степени достойной любви, любовь къ богоподобной умѣренности, которая есть уравновѣшенность и миръ души для всѣхъ, стяжавшихъ ее, и любовь къ достойнѣйшему удивленія мужеству, 149) любовь къ нашему терпѣнію и прежде всего любовь къ благочестію [10], которое справедливо называютъ матерью всѣхъ добродѣтелей, ибо оно — начало и конецъ всѣхъ добродѣтелей. Если бы отъ него начинали, то и всѣ остальныя добродѣтели въ высшей степени легко появились бы у насъ: если бы мы желали и стремились къ тому, къ чему долженъ стремиться каждый человѣкъ, если онъ только не безбожникъ и не преданъ чувственнымъ удовольствіямъ, именно къ тому, чтобы сдѣлаться другомъ и защитникомъ славы Божіей, мы заботились бы и ο прочихъ добродѣтеляхъ, чтобы намъ приближаться къ Богу не въ состояніи недостоинства и нечистоты, но со всякою добродѣтелью и мудростью, какъ бы съ добрымъ провожатымъ и мудрѣйшимъ священникомъ. Цѣль же всего, я думаю, не иная, какъ та, чтобы, чистымъ умомъ уподобившись Богу, приблизиться къ Нему и пребывать въ Немъ.
XIII. 150) Какъ мнѣ, наряду со всякимъ прочимъ его стараніемъ и усердіемъ, исчерпывающе объяснить способъ преподаванія и внимательную заботливость его, съ какою онъ наставлялъ въ богословіи, проникнутъ въ самый образъ мыслей мужа, съ какимъ настроеніемъ и съ какою подготовкою онъ стремился, чтобы я усваивалъ всѣ уроки его ο божественномъ, остерегаясь, чтобы я не подвергся какой либо опасности относительно самаго необходимаго изъ всего — именно знанія причины всего! 151) Онъ требовалъ, чтобы я занимался философіей, собирая по мѣрѣ моихъ силъ всѣ, какія только есть, произведенія древнихъ и философовъ и поэтовъ, не исключая и не отвергая ничего, — ибо я еще не могъ имѣть своего сужденія объ этомъ, — 152) кромѣ всѣхъ произведеній безбожниковъ, которые всѣ вмѣстѣ, вышедши даже за предѣлы человѣческаго мышленія, говорятъ, что нѣтъ Бога или промышленія, — такихъ произведеній не пристойно и читать, чтобы случайно не осквернилась моя душа, которая, стремясь къ благочестію услышала бы рѣчи, противныя почитанію Бога, ибо даже тѣ, которые приходятъ въ храмъ мнимаго благочестія, не касаются чего-либо совершенно нечистаго, — итакъ, произведенія этихъ безбожниковъ справедливо не должны даже и числиться у мужей, избравшихъ для себя благочестіе. 153) Co всѣми же остальными произведеніями [я долженъ былъ] знакомиться и заниматься ими, не предпочитая и также не отвергая ни [цѣлаго] рода произведеній, ни одного изъ нихъ, ни философской рѣчи, какъ эллинской, такъ и варварской, но слушать всѣ. 154) Это [сдѣлано было] мудро и очень цѣлесообразно, чтобы какое-либо отдѣльное и само по себѣ взятое воззрѣніе того или иного автора, будучи услышано и одѣниваемо одно только, даже если бы оно не было истиннымъ, не проникло въ мою душу, какъ единственно истинное, не обмануло бы меня и, расположивши сообразно съ собою, не сдѣлало бы меня своимъ сторонникомъ такъ, чтобы я уже не въ состояніи былъ удалиться отъ него, или очиститься, какъ шерсть, окрашенная въ какую-нибудь прочную краску. 155) Ибо слово человѣческое — опасная и очень гибкая вещь, многообразное въ своихъ софизмахъ и острое, проникаетъ въ уши, чтобы наложить свой отпечатокъ на умъ, и настраиваетъ его въ свою пользу и, кого разъ захватитъ, склоняетъ любить его, какъ истинное, и пребывать въ немъ, хотя бы оно было ложнымъ и обманчивымъ; оно — властное, какъ чародѣй, когда имѣетъ защитника въ лицѣ самого обольщеннаго. 156) Съ другой стороны, и душа человѣческая легко поддается обману посредствомъ слова и легко склоняется къ согласію и готова, прежде чѣмъ всесторонне обсудитъ и изслѣдуетъ, вслѣдствіе собственной тупости и слабости, или вслѣдствіе утонченности рѣчи, отказаться отъ труда точнаго изслѣдованія и совершенно легко отдается часто ложнымъ рѣчамъ и ученіямъ, которыя и сами уклонились съ праваго пути и вводятъ въ заблужденіе и тѣхъ, которые держатся ихъ. 157) И не это только, но если бы даже иное слово пожелало исправить [заблужденіе], то душа уже не допускаетъ къ себѣ и не позволяетъ переубѣдить себя, но крѣпко держится того, что овладѣло ею, какъ будто захватилъ ее въ свою власть какой-то неумолимый тираннъ.
XIV. 158) He вводилъ ли онъ меня въ эту борьбу ученій и противорѣчія философовъ другъ другу и ихъ раздѣленія, когда одни противостоятъ ученіямъ другихъ, одни держатся одного, другіе — другого, одни соглашаются на одно, другіе — на другое? И не всѣ ли они имѣютъ желаніе заниматься философіей и объявляютъ объ этомъ съ того времени, какъ только впервые обратились къ ней, и утверждаютъ, что они имѣютъ склонность къ ней не меньшую теперь, когда занялись своими рѣчами, чѣмъ когда начинали философствовать, даже скорѣе, что теперь они имѣютъ еще бóльшую любовь къ философіи, когда для нихъ сдѣлалось возможнымъ, какъ сказалъ бы кто-нибудь, и ощутить вкусъ ея и остаться при своихъ рѣчахъ, чѣмъ тогда, когда они впервые, еще будучи неопытными, побуждались къ занятію философіей только какимъ-то влеченіемъ; и когда они говорятъ это, то уже не слушаютъ никакихъ рѣчей иначе мыслящихъ? 160) Поэтому ни одинъ изъ древнихъ не склонилъ кого-либо изъ новѣйшихъ или изъ перипатетиковъ примкнуть къ нему и философствовать его философіей, ни наоборотъ, и вообще никто никого. 161) Ибо не легко убѣдить кого-либо измѣнить собственные взгляды и согласиться съ иными; и однако, можетъ быть, съ этими другими взглядами онъ могъ бы согласиться и полюбить ихъ, въ случаѣ, если бы онъ убѣжденъ былъ обратиться къ нимъ прежде, чѣмъ началъ философствовать; (онъ легко былъ бы убѣжденъ) потому что, если бы душа еще напередъ ничѣмъ не была занята, она не внимала бы тѣмъ рѣчамъ и не любила бы ихъ и подобнымъ же образомъ [какъ теперь борется] изъ-за нихъ боролась бы съ тѣми, которыми теперь обладаетъ.
162) Въ такомъ родѣ занимались философіей наши превосходные, ученѣйшіе и искуснѣйшіе въ изслѣдованіи эллины, когда каждый утверждалъ ο томъ, съ чѣмъ сначала встрѣтился, побуждаемый нѣкоторою силою, что оно одно истинно, и что, напротивъ, все прочее у другихъ философовъ — обманъ и пустословіе. Самъ не будучи въ состояніи ни въ чемъ обосновать свою точку зрѣнія лучше, чѣмъ это сдѣлано другими, каждый борется за свои собственные взгляды, чтобы вслѣдствіе принужденія или убѣжденія не оказаться въ необходимости перейти къ другой школѣ и измѣнить свои взгляды. 163) При этомъ онъ не имѣетъ, — если сказать правду, — никакого другого основанія, кромѣ безотчетнаго влеченія къ названнымъ философскимъ ученіямъ, и не имѣетъ другого основанія для оцѣнки того, что считаетъ истиннымъ, — да не покажутся мои слова странными, — кромѣ неразборчиваго случая. Каждый любитъ то, съ чѣмъ онъ случайно встрѣтился въ началѣ, и, какъ бы связанный этимъ, уже не въ состояніи внимать чему либо иному, 164) даже если бы онъ могъ доказать истинность собственныхъ взглядовъ во всѣхъ отношеніяхъ и ложность взглядовъ противниковъ и имѣлъ помощь со стороны разума, послѣ того, какъ безъ его помощи пожертвовалъ собою и отдался безъ разсужденія, какъ вещь, которую находятъ, тѣмъ основаніямъ, которыя раньше овладѣли имъ. 165) Но эти основанія вводятъ въ заблужденіе своихъ приверженцевъ какъ въ другихъ вещахъ, такъ особенно въ самомъ важнѣйшемъ и самомъ необходимомъ изъ всего — въ богопознаніи и въ благочестіи. 166) И тѣмъ не менѣе [такіе люди] остаются въ нихъ нѣкоторымъ образомъ связанные, и никто уже не можетъ легко освободить ихъ, какъ изъ болота на обширнѣйшей и трудно проходимой равнинѣ, которое тѣмъ, кто однажды попалъ въ него, уже не даетъ возможности спастись ни возвращеніемъ назадъ, ни переправой на другую сторону, но удерживаетъ ихъ въ себѣ до смерти. 167) Или [какъ не возможно спасеніе] изъ обширнаго, густого и высокаго лѣса, въ который вошелъ путникъ, конечно, имѣющій намѣреніе выйти изъ него и снова оказаться въ чистомъ полѣ; но онъ не въ состояніи [достигнуть этого] вслѣдствіе обширности и густоты лѣса; онъ бросается въ немъ во всѣ стороны, находитъ внутри какіе-то непрерывные пути и ходитъ въ разныхъ направленіяхъ, не найдетъ ли случайно выхода по какому нибудь изъ нихъ; но они ведутъ только внутрь и никакъ не наружу, потому что это пути, предназначенные исключительно для лѣса; наконецъ, путникъ, уставши и выбившись изъ силъ, когда все какъ будто дѣйствительно обратилось въ лѣсъ, и уже на землѣ нѣтъ никакого жилища, рѣшаетъ остаться тамъ, поставивши себѣ хижину, и подыскать для себя, насколько возможно, открытое мѣсто. 168) И какъ [мало возможно спасеніе] изъ какого нибудь лабиринта, въ который виденъ только одинъ входъ; такъ какъ по наружному виду нельзя предполагать ничего коварнаго, то кто нибудь входитъ чрезъ одну видимую дверь, потомъ идетъ впередъ до самой внутренней части, разсматриваетъ заслуживающіе вниманія разнообразные предметы и очень мудрое и имѣющее много ходовъ сооруженіе съ его хитро переплетающимися входами и выходами; но когда онъ хочетъ дѣйствительно выйти, то уже болѣе не въ состояніи сдѣлать этого, потому что онъ захваченъ внутри зданія, которое казалось ему такъ мудро сооруженнымъ. 169) Но ни одинъ лабиринтъ не можетъ быть признань съ такимъ трудомъ распутываемымъ и такъ разнообразнымъ, никакой лѣсъ не можетъ быть такъ густъ и разнообразенъ, ли одно поле или болото не способно такъ овладѣть тѣми, которые приблизились къ нимъ, какъ рѣчь кого-либо изъ извѣстныхъ философовъ, если кто-нибудь окажется въ ихъ власти. 170) Итакъ, чтобы и мнѣ не потерпѣть того же, что случилось со многими, онъ не вводилъ меня въ какое либо одно изъ философскихъ ученій и не внушалъ примыкать къ нимъ, но приводилъ меня ко всѣмъ, не желая, чтобы я былъ несвѣдущъ въ какомъ нибудь эллинскомъ ученіи. 171) Но онъ и самъ шелъ вмѣстѣ со мною впереди меня и велъ меня за руку, какъ бы во время путешествія, на тотъ случай, если встрѣтится на пути что либо неровное, потайное или коварное. Подобно тому, какъ свѣдущій человѣкъ, для котораго вслѣдствіе продолжительнаго обращенія съ рѣчами, нѣтъ ничего, въ чемъ бы онъ не имѣлъ навыка или опыта, не только самъ оставался бы вверху на твердомъ мѣстѣ, но и другимъ протягивалъ бы руку и спасалъ, извлекая ихъ, какъ бы погружающихся въ воду; 172) такъ и онъ собиралъ все, что у каждаго философа было полезнаго и истиннаго, и предлагалъ мнѣ, 173) а что было ложно, выдѣлялъ, какъ другое, такъ въ особенности то, что по отношенію къ благочестію было собственнымъ дѣломъ людей.
XV. Относительно этого онъ давалъ мнѣ совѣтъ не внимать ничему, даже если бы кто либо всѣми людьми былъ засвидѣтельствованъ, какъ самый мудрый, но внимать единому только Богу и Его пророкамъ. 174) При этомъ онъ самъ истолковывалъ пророческія вѣщанія и изъяснялъ то, что было темнымъ и загадочнымъ, какого много въ священныхъ изреченіяхъ, — или потому, что Богу угодно было такъ обращаться къ людямъ, чтобы слово Божіе не вошло обнаженнымъ и неприкрытымъ въ недостойную душу, каковыхъ много, или потому, что всякое божественное слово по природѣ весьма ясно и просто, но намъ представляется неяснымъ и темнымъ, такъ какъ мы отпали отъ Бога и разучились слушать вслѣдствіе продолжительности времени и глубокой древности, этого я не могу сказать, — какъ бы то ни было, онъ прояснялъ и выводилъ на свѣтъ, встрѣчалось ли что нибудь загадочное, — потому что онъ былъ способнымъ и въ высшей степени проницательнымъ слушателемъ Божіимъ, — 175) или и такое, что по самой природѣ не содержитъ ничего труднаго и непонятнаго для него, который одинъ только изъ всѣхъ нынѣ живущихъ людей, насколько я самъ лично знаю ихъ, a o нѣкоторыхъ слышалъ изъ разсказовъ другихъ, находится въ такомъ благопріятномъ положеніи, такъ какъ онъ навыкъ воспринимать въ свою душу чистое и свѣтлое содержаніе [божественныхъ] изреченій и научать другихъ, 176) потому что Первовиновникъ всѣхъ этихъ изреченій, Который вѣщалъ любезнымъ Богу пророкамъ и внушалъ всѣ пророчества и таинственныя и божественныя рѣчи, такъ почтилъ его, какъ друга, и поставилъ истолкователемъ ихъ. 177) Чтó Онъ чрезъ другихъ сообщалъ только въ неясныхъ намекахъ, то чрезъ сего мужа сдѣлалъ предметомъ обученія, и что Онъ, будучи въ высшей степени достойнымъ вѣры, или царственно повелѣвалъ или открывалъ, смыслъ рѣчей объ этомъ Онъ даровалъ ему изслѣдовать и постигать, 178) чтобы всякій, кто черствъ душой и недовѣрчивъ или даже и любознателенъ, въ извѣстномъ смыслѣ чувствовалъ себя вынужденнымъ, получивъ наученіе отъ этого мужа, и достигнуть разумѣнія и рѣшиться вѣровать и послѣдовать Богу. 179) И это онъ говоритъ, я думаю, не иначе, какъ въ общеніи съ божественнымъ Духомъ: ибо одна и та же сила необходима и для пророчествующихъ и для слушающихъ пророковъ, и никто не можетъ слушать пророка, если ему не далъ разумѣнія Своихъ рѣчей Самъ Духъ, дѣйствовавшій въ пророкахъ. 180) Въ этомъ смыслѣ содержится изреченіе и въ священныхъ писаніяхъ, которое говоритъ, что отворить можетъ только тотъ, кто затворяетъ, но никто другой [11]; отворяетъ же затворенное, проясняя загадочныя изреченія, божественное Слово. 181) Этотъ величайшій даръ имѣетъ отъ Бога сей мужъ, получившій съ неба и превосходнѣйшій жребій быть истолкователемъ божественныхъ словъ людямъ, воспринимать божественное какъ бы изъ устъ Божіихъ, и изъяснять людямъ, какъ доступно для человѣческаго слуха. 182) Поэтому для меня не было ничего запретнаго, ибо не было ничего сокровеннаго и недоступнаго. Но я имѣлъ возможность получить знаніе ο всякомъ ученіи, и варварскомъ и эллинскомъ, изъ области таинственной или изъ государственной жизни, и о божественномъ и о человѣческомъ [и именно такъ, что] съ полною свободою могъ дѣлать все предметомъ моего изученія и изслѣдованія и насыщаться и наслаждаться всѣми благами души. Если бы кто нибудь могъ назвать какое либо древнее ученіе истины или что либо иное въ этомъ родѣ, то я обладалъ въ немъ удивительнымъ и полнымъ собраніемъ и обиліемъ прекраснѣйшихъ созерцаній. 183) Коротко сказать, онъ былъ для меня поистинѣ раемъ, воспроизведеніемъ того великаго рая Божія [12], въ которомъ не нужно было обрабатывать эту низменную землю и, огрубѣвши, питать тѣло, но только съ радостью и наслажденіемъ, умножать стяжанія души, какъ бы цвѣтущія растенія, насажденныя нами самими, или посаженныя въ насъ Виновникомъ всего [13].
XVI. 184) Это былъ поистинѣ р а й н а с л а ж д е н і я [14], это было истинное веселіе и блаженство, которымъ я наслаждался въ это протекшее время, съ одной стороны и не малое, но съ другой стороны и совершенно краткое, если оно приходитъ къ концу, такъ какъ я уже ухожу и удаляюсь отсюда. 185) Ибо я не знаю, что со мною случилось или въ чемъ я снова согрѣшилъ, что я удаляюсь отсюда, [даже] изгоняюсь. Что мнѣ сказать, не знаю, — развѣ только то, что я второй Адамъ [изгнанный] изъ рая; и я началъ говорить, — я, который прекрасно жилъ, когда слушалъ рѣчи учителя и молчалъ! О, еслибы и теперь я могъ пребывать въ спокойствіи и молча учиться, но чтобы не было этого новаго зрѣлища, что учитель дѣлается слушателемъ! 186) Но для чего нужны мнѣ эти слова? И для чего обращаться съ такого рода рѣчью, когда я долженъ былъ бы не уходить, а оставаться здѣсь? Но эти мои заблужденія, кажется, имѣютъ начало въ древнемъ обольщеніи, и теперь меня ожидаютъ еще и наказанія прародителей. 187) Heужели я хочу снова не повиноваться, осмѣливаясь преступать слова Божіи? Въ то время, какъ я долженъ твердо держаться ихъ и заниматься ими, я ухожу [15], убѣгая отъ этой блаженной жизни, и дѣлаю не меньше, чѣмъ тотъ древній человѣкъ [который бѣжалъ] отъ лица Божія, и возвращаюсь въ землю, изъ которой взятъ. 188) Итакъ, я буду ѣсть прахъ земной во всѣ дни моей жизни тамъ [16], и буду воздѣлывать землю, и именно ту землю, которая принесетъ мнѣ т е р н і е и в о л ч ц ы [17] — мои печали и постыдныя заботы, послѣ того какъ я оставилъ прекрасныя и благія заботы. 189) И что я оставилъ, къ тому опять возвращаюсь, къ землѣ, откуда я пришелъ, и къ моему дольнему родству и въ домъ отца моего: я оставляю добрую землю, гдѣ было доброе для меня отечество, которое раньше не было извѣстно мнѣ, я оставляю и родственниковъ, въ которыхъ я имѣлъ, какъ это я только позднѣе началъ узнавать, очень близкихъ моей душѣ, я оставляю и домъ истиннаго моего отца, остающійся въ которомъ отецъ торжественно почитается и прославляется истинными сынами, пожелавшими остаться въ немъ. Я же, неблагородный и недостойный, ухожу отсюда, обратившись вспять и убѣгая назадъ.
190) Повѣствуется [18], что одинъ сынъ, получившій отъ отца причитающуюся на его долю по сравненію съ другимъ братомъ часть наслѣдства, добровольно ушелъ отъ отца въ далекую страну. Живя же распутно, онъ расточилъ и промоталъ отцовское достояніе; наконецъ, въ нуждѣ онъ нанялся пасти свиней, а вынуждаемый голодомъ онъ хотѣлъ имѣть общеніе въ пищѣ со свиньями, однако даже и этого не получалъ. Итакъ, онъ потерпѣлъ наказаніе за свое распутство, промѣнявши отцовскую, истинно царскую трапезу на пищу свиней и въ положеніи наемника, на пищу, которая раньше и на мысль не приходила ему. 191) Кажется, нѣчто подобное случится и со мной, когда я уйду отсюда и даже не со всѣмъ приходящимся на мою долю наслѣдіемъ. Ибо я не взялъ даже того, что нужно было, однако же ухожу, оставивши съ тобою и у тебя прекрасное и дорогое и промѣнявши его на худшее. 192) Вѣдь меня ожидаетъ все печальное: шумъ и смятеніе вмѣсто мира и вмѣсто спокойной и благоустроенной жизни безпорядочная, а вмѣсто этой свободы тягостное рабство, площади, суды, толпы и роскошь. 193) И для лучшаго уже не будетъ у меня никакого досуга, и я не буду даже произносить божественныхъ изреченій, а буду говорить ο д ѣ л а х ъ ч е л о в ѣ ч е с к и х ъ [19], — уже это представляется богопросвѣщенному мужу въ нѣкоторомъ родѣ истиннымъ бѣдствіемъ, — но я буду говорить ο дѣлахъ и дурныхъ людей. 194) Меня ожидаетъ настоящая ночь вмѣсто дня, вмѣсто яснаго свѣта — мракъ, вмѣсто празднества — печаль, вмѣсто отечества — вражеская страна, въ которой мнѣ невозможно пѣть священную пѣснь, — ибо какъ [это возможно] въ землѣ, чуждой для моей души [20], гдѣ пребывая невозможно приблизиться къ Богу? — напротивъ, [остается] только плакать и стенать, воспоминая то, что было здѣсь, если и это будетъ мнѣ позволено.
195) Повѣствуется [21], что нѣкогда на великій и священный городъ, въ которомъ почиталось Божество, напали враги и увели въ качествѣ плѣнниковъ жителей, пѣвцовъ и богослововъ въ свою страну, — это былъ Вавилонъ: но отведенные въ нее, они даже на требованіе своихъ побѣдителей не хотѣли пѣть божественное и играть на псалтири въ нечистой землѣ, но повѣсили свои музыкальные инструменты, привязавши ихъ на ивахъ, сами же плакали н а р ѣ к а х ъ в а в и л о н с к и х ъ [22]. 196) Мнѣ кажется, что я одинъ изъ нихъ, изгоняемый изъ города, и изъ этого моего священнаго отечества; здѣсь днемъ и ночью возглашаются священные законы, хвалы и пѣсни и полныя глубокихъ тайнъ рѣчи; здѣсь свѣтъ солнечный и постоянный, когда въ теченіе дня мы [наяву] занимаемся божественными тайнами, а ночью душа объята воображеніемъ того, что видѣла и дѣлала днемъ, и вообще, кратко сказать, здѣсь во всемъ божественное вдохновеніе. 197) Изъ этого города я изгоняюсь и какъ плѣнникъ ведомъ въ чужую землю, гдѣ мнѣ невозможно будетъ и играть, потому что я, подобно тѣмъ, повѣсилъ свой органъ на ивахъ; но я буду на рѣкахъ и буду обрабатыватъ глину и пѣсенъ не захочу пѣть, если вспомню ο нихъ; но можетъ быть изъ-за другихъ моихъ худыхъ дѣлъ я и забуду ο нихъ, ослабленный въ своей памяти. 198) Но если я къ тому же ухожу не противъ воли только, какъ плѣненный, но даже ухожу добровольно, завоеванный не другимъ кѣмъ либо, а самимъ собою, когда можно было бы остаться, 199) то, можетъ быть, уйдя отсюда, я буду совершать путь не безопасно, какъ тотъ, кто вышелъ изъ какого-нибудь безопаснаго и мирнаго города: но можетъ случиться, что я на своемъ пути и въ разбойники впаду и буду плѣненъ ими и обнаженный буду покрытъ многими ранами и брошенный буду лежать гдѣ нибудь еле живымъ [23].
XVII. 200) Но зачѣмъ я такъ плачу? Есть у меня Спаситель всѣхъ. Заступникъ и Врачъ всѣхъ полумертвыхъ и впавшихъ въ разбойники, Слово, неусыпный Хранитель всѣхъ людей. 201) Есть у меня и сѣмена, какъ тѣ, которыя ты открылъ во мнѣ, какъ и тѣ, которыя я получилъ отъ тебя, твои превосходныя наставленія; съ ними я ухожу, плача, какъ отправляющіеся въ путь, но все таки эти сѣмена я уношу съ собою. Итакъ, можетъ быть, находящійся при мнѣ Хранитель проведетъ меня невредимымъ. 202) Можетъ быть, я снова вернусь къ тебѣ и принесу изъ сѣмянъ и плоды и снопы, правда не совершенные, — ибо какъ это было бы возможно? — но какіе мнѣ посильны при моихъ гражданскихъ занятіяхъ; они могутъ быть и испорчены какою либо силою или безплодною или приносящею дурные плоды, но съ своей стороны я не поврежу ихъ болѣе, если Богу будетъ угодно.
XVIII. 203) Итакъ, на этомъ я прекращаю мою рѣчь; она, правда, была чрезмѣрно смѣлою въ присутствіи мужа, предъ которымъ менѣе всего слѣдовало бы [произносить ее], но она была одушевлена наилучшимъ желаніемъ и, какъ я думаю, дала нѣкоторое выраженіе моей благодарности по мѣрѣ моихъ силъ, и если я не сказалъ ничего достойнаго, то, по крайней мѣрѣ, и не промолчалъ совершенно. Она была еще соединена и со слезами, какъ обычно у разстающихся съ друзьями; не было ли въ ней чего-либо неразумнаго [собств. дѣтскаго], или льстиваго, чего-либо наивнаго или лишняго, я не знаю; но въ ней, конечно, нѣтъ ничего лицемѣрнаго, — это я точно знаю: она во всемъ истинна, съ честнымъ настроеніемъ и чистымъ и искреннимъ намѣреніемъ.
XIX. 204) Ты же, ο любезная глава, возстань и, помолившись, отпусти уже меня. Пока я былъ здѣсь, ты сохранялъ меня своими священными наставленіями, и по отшествіи отсюда сохраняй своими молитвами. 205) Передай и ввѣрь меня и скорѣе всего передай меня Богу, Который привелъ меня къ тебѣ. Благодари Его за то, чтó раньше случилось со мною, и молись Ему, чтобы Онъ руководилъ меня и въ будущемъ, помогая мнѣ во всемъ, приводя на память моему уму всѣ Свои заповѣди, внушалъ мнѣ Свой божественный страхъ, который будетъ наилучшимъ моимъ воспитателемъ. Ибо, когда я уйду отсюда, я не буду повиноваться Ему съ тою свободою, какую имѣлъ, находясь съ тобою. Помолись за меня, чтобы я получилъ отъ Него и какое-нибудь утѣшеніе въ разлукѣ съ тобою, чтобы Онъ послалъ мнѣ добраго провожатаго — сопутствующаго ангела. 207) Проси же и ο томъ, чтобы Онъ возвратилъ меня и снова привелъ къ тебѣ, и это одно только болѣе всего утѣшитъ меня.
Примѣчанія:
[1] Св. Григорій, очевидно, разумѣетъ присутствовавшихъ въ собраніи христіанскихъ философовъ, друзей Оригена.
[2] Лук. 21, 1-4; Марк. 12, 41-44.
[3] δἰ οὐτοῦ μονονουχὶ αὐτὸς αὑτὸν ἐϰπεριϊών. I. A. Darner, Entwicklungs-geschichte der Lehre von der Person Christi. 2 Aufl. 1 Th. Stuttgart 1845, S. 735, понимаетъ это мѣсто такъ: «Ибо Отецъ содѣлалъ Его единымъ съ Собою, такъ что почти можно сказать, что Отецъ чрезъ Него выступаетъ изъ Себя Самого, чтобы Себя Самого постигнуть».
[4] Іаковъ — Быт. 48, 15.
[5] Ср. Исаіи 9, 6.
[6] Въ основѣ эхихъ разсужденій св. Григорія (§§ 50-53), очевидно, лежитъ ученіе стоической школы, что развитіе въ человѣкѣ λόγος или ἡγεμονιϰόν заканчивается въ 14 лѣтъ; этотъ взглядъ нашелъ широкое распространеніе и внѣ школы и послужилъ мотивомъ для предписанія начинать обученіе философіи съ 14-лѣтняго возраста.
[7] 1 Цар. 18, 1.
[8] Именно Аполлону, храмъ котораго въ Дельфахъ имѣлъ надпись: γνῶϑι σεαυτόν.
[9] Φρόνησις и σωϕροσύνη — одного корня.
[10] Къ четыремъ перечисленнымъ обще-человѣческимъ добродѣтелямъ, ο которыхъ учили и языческіе философы, св. Григорій присоединяетъ двѣ спеціально христіанскія добродѣтели.
[11] Ср. Ис. 22, 22; Іов. 12, 14; Апок. 3, 7.
[12] Ср. Быт. 3, 22.
[13] Ср. Матѳ. 15, 13.
[14] Ср. Быт. 3, 23.
[15] Къ переводу §§ 185-187 см. поправки Aug. Brinkmann’а въ «Rheinisches Museum für Philologie», N. F. B. 65, H. 1. S. 74-75.
[16] Cp. Быт. 3, 17. 14.
[17] Cp. Быт. 3, 18.
[18] Лук. 15, 11 сл.
[19] Псал. 16, 4.
[20] Псал. 136, 4.
[21] 4 Цар. гл. 24 и 25.
[22] Псал. 136, 1-3.
[23] Ср. Лук. 10, 30.
Источникъ: Творенія святаго Григорія Чудотворца, епископа Неокесарійскаго. / пер. проф. Николая Сагарды. – Петроградъ: Типографія М. Меркушева, 1916. – С. 18-52.
Customer Feedback (0)