Свт. Фотій Великій, патр. Константинопольскiй († 886 г.)
Письма.
1. Къ Георгію, Митрополиту Никомидійскому.
Ты удивляешься, что посланія божественнаго Павла представляютъ столько разнобразныхъ мыслей (ειδεαις): дивлюсь и я — не обижайся за правду, — какъ ты доселѣ не проникъ въ глубину мудрости, свойственной сему мужу. Но если бы ты занялся еще болѣе труднымъ разсужденіемъ о его краснорѣчіи, разумѣется — при благотворномъ содѣйствіи горней помощи, ты еще больше изумился бы, какъ укрылась такая благодать мудрости и какъ неподдѣльное изящество слова не находило для себя пламеннаго любителя. О мудрости его въ вѣроученіи я уже не говорю; — да ты и самъ, кажется, въ этомъ не сомнѣваешься: но говорю лишь о томъ, какого удивленія достойны сила и могушество его рѣчи. — Но (скажешь:) какъ же, поэтому, онъ былъ просторѣчивъ? — Конечно такъ-же, какъ былъ и первымъ изъ грѣшниковъ, послѣднимъ изъ Апостоловъ, извергомъ въ сравненіи со всѣми, отребіемъ міра, недостойнымъ названія Апостола, попраніемъ для всякаго, позоромъ Ангеловъ и человѣковъ. И однако же кто это? Тотъ, кто, какъ Апостолъ Христовъ, могъ быть (своею ревностію) въ тягость (слушателямъ), кто болѣе всѣхъ потрудился, кто посвященъ былъ Богу прежде, чѣмъ кончились матернія болѣзни дѣторожденія, кто видѣлъ незримое, слышалъ неизреченное, кто для Бога составляетъ Христово благоуханіе, кто носитъ въ своемъ тѣлѣ не только смерть Іисусову, но и жизнь! Итакъ, въ какомъ смыслѣ онъ — извергъ, попраніе, позоръ, отребіе, въ такомъ же и просторѣчивъ. Правда, нѣкоторыя изъ сихъ названій даны ему другими, которые не понимали глубины его проповѣди, хотя иногда и самъ онъ такъ отзывался о себѣ, по скромности и смиренію: но что жъ изъ того? Ужъ не въ мудрости ли человѣческой заключается наша вѣра? Да не будетъ! Она состоитъ въ силѣ Божіей, посредствомъ которой и неразумные умудряются. Или мудрость Божія есть мудрость вѣка сего и князей его? Но кто и это можетъ сказать? Напротивъ, такая-то именно мудрость и упраздняется буйствомъ креста, — это блужденіе нечестивыхъ догматовъ, это пустословіе, убѣждающее лишь въ погрѣшностяхъ, это хитросплетеніе развращающихъ софизмовъ. Вотъ ея содержаніе: «Душа смертна, потому-что и она сокрушается и страдаетъ вмѣстѣ съ тѣломъ. Міръ не имѣетъ творца; потому-что вода и не могла стремиться вверхъ, какъ огонь. Жены должны быть общи; потому-что тогда взаимная любовь между гражданами будетъ крѣпче. Живущіе — изъ мертвыхъ; потому-что, и постоявши, мы садимся [1]. Боговъ должно быть много; потому-что много разныхъ предметовъ промышленія, и если бы трудился одинъ, то можно бы опасаться, что всеобъемлющія заботы утомятъ его; — или потому-что первоначальнаго Бога самая необходимость заставитъ произвесть второстепеннаго, если онъ не хочетъ остаться безъ права начальства; а второму опять необходимо создать подчиненнаго себѣ, и такъ въ безконечность». Все это сумасбродно и выше всякаго безумія, свойственно душѣ подлинно смертной и одурѣвшей. Сію-то мудрость вѣка Павелъ, истинно мудрый въ вещахъ Божескихъ и человѣческихъ, изгналъ посредствомъ мудрости Божіей, сокрытой въ-тайнѣ, и соблюлъ умы вѣрныхъ недоступными для ней. Сія мудрость есть безуміе предъ Богомъ. Суетныя умствованія такихъ мудрецовъ, обличаемыя собственною явною злонамѣренностію, разлетаются въ прахъ отъ одного прикосновенія къ нимъ слова истины. Отъ такой мудрости, какъ древле, такъ и нынѣ, отвращался всякій благочестивый умъ, какъ отъ широковѣщательнаго пустословія, какъ отъ пагубы душевной, какъ отъ сѣтей лукаваго, какъ отъ великой мастерской золъ.
Но правильность словъ и приличное сочиненіе ихъ ужели могутъ быть препятствіемъ благочестію? Какой вредъ принесутъ они тому, кто наблюдаетъ ихъ? Въ какое заблужденіе, великое или малое, увлекутъ они? Если Творецъ природы есть художникъ и языковъ, то не слѣдовало ли — особенно ученикамъ Слова обладать приличнымъ словомъ? — «Но въ такомъ случаѣ Христосъ не принималъ бы къ себѣ въ ученики простолюдиновъ». Скажу это и я, и, если угодно, даже больше, — ученики Его были безгласнѣе тѣхъ рыбъ, которыхъ они ловили. Но какъ простолюдины — мытари и рыбари перестали быть мытарями и рыбарями; то изъ этого и вышло чудо, достойное силы Христа: ибо кто избѣжитъ обличенія со стороны дѣлъ ихъ? Онъ не отпустилъ ихъ назадъ въ простонародье, изъ котораго извлекъ, но изъ рыболововъ сдѣлалъ ихъ ловцами людей. Грядита по Мнѣ, говоритъ, и сотворю вы ловца человѣкомъ (Матѳ. 4, 19), — изъ мытарей сдѣлаю спасителей обуреваемыхъ душъ, изъ простолюдиновъ — учителей вселенной, исполняя васъ божественной и небесной мудрости, а гдѣ нужно, не лишая и мудрости человѣческой. Ибо иначе какъ препирались они въ словѣ съ Епикурейцами, Стоиками и безчисленными другими лжеучителями, оставившими великое имя въ области краснорѣчія? Не искусство ли слова и потокъ рѣчи, въ соединеніи съ чудомъ, заставили слушателей Павла признать его за Меркурія? И если бы Апостолъ не предупредилъ ихъ, растерзавъ свою одежду, то въ честь ему торжественно принесены были бы жертвы, какія приносились богамъ. Не буду говорить здѣсь о силѣ словъ, сказанныхъ имъ безъ приготовленія въ церквахъ, среди народа, въ судилищѣ, въ Іудейскихъ синагогахъ, на площади, — словъ поучительныхъ, обличительныхъ, увѣщательныхъ, защитительныхъ, исповѣдническихъ, къ частнымъ лицамъ и къ цѣлой толпѣ, къ блюстителямъ правовосудія и лукавымъ лицедѣямъ. Не говорю, какъ онъ плѣнилъ словомъ царя Іудейскаго, до того, что сей едва не включилъ себя въ число Христіанъ, — если бы только дѣйствію проповѣди не поставила преграды пышность царства и порфиры... Какъ силою слова обуздалъ онъ убійцъ, жаждавшихъ его крови и убѣдилъ ихъ позаботиться о сохраненіи его жизни? Какъ входилъ онъ въ Ареопагъ, среди людей, думавшихъ изощрять надъ нимъ свой языкъ, — въ тотъ Ареопагъ, гдѣ, какъ любятъ твердить Греческія басни, разбираются тяжбы боговъ и людей, — и выступивъ тамъ съ словомъ не противъ одного, но противъ всѣхъ членовъ, которые были первыми словесниками между людьми (потому-что если тогда Аѳиняне были краснорѣчивѣе прочихъ людей, то члены Ареопага, безъ сомнѣнія, превосходили въ краснорѣчіи и самыхъ Аѳинянъ), своею проповѣдію такъ потрясъ и преобразовалъ ихъ души, что многіе изъ нихъ, уловленные его языкомъ и рѣчами, совершенно отказавшись отъ своей прежней жизни, обратились къ благочестію и явились подражателями Того, кто въ глубинѣ ихъ сердецъ начерталъ ученіе о добродѣтели и правомъ богопочтеніи? Ужели все это могло совершиться безъ благоприличнаго слова? Кто сталъ бы слушать варвара, который не умѣетъ правильно произносить самые звуки? Апостолъ не умѣлъ порядочно объясниться; и однако жъ вотъ онъ для многихъ показался право-мудрствующимъ и нашелъ такое сочувствіе въ своихъ слушателяхъ: какимъ бы это образомъ могло случиться?
— «Но то дѣйствовала благодать свыше». — Говорю это и я: — преимущественно благодать свыше, а не искусство. Ибо что происходитъ отъ искусства, то есть дѣло человѣческое и дѣло обыкновенное; но что происходитъ отъ благодати, то — дѣло небесное и апостольское. Дѣйствовала благодать: но и ея дѣйствіе должно прежде всего обнаружиться въ томъ, чтобы служители ея не говорили ничего недостойнаго ея самой. Въ самомъ дѣлѣ, отнюдь не маловажно довести сопротивляющихся до возчувствія укрѣпляющей ихъ (Апостоловъ) необоримой силы. Такъ въ одномъ мѣстѣ и сказано: видяще же Іудеи Петрово дерзновеніе и Іоанново (Дѣян. 4, 13). Въ чемъ дерзновеніе? Очевидно, въ словахъ, посредствомъ которыхъ заградили они уста безстыднымъ вопрошателямъ. Потомъ что? И разумѣвше, яко человѣка не книжна еста и проста (ἀγράμματοί ϰαὶ ἰδιῶται), дивляхуся (Дѣян. 4, 13). Мы видимъ такимъ образомъ, что тѣ, которые вовсе не знакомы были съ искусствомъ, вдругъ дѣлаются просвѣщенными витіями, и уста ихъ источаютъ мудрость: что бы это значило? Откуда въ нихъ явилось то, что превышаетъ человѣческія условія? Знаемъ одно, яко со Іисусомъ бѣста (Дѣян. 4, 13). — Видишь ли, какъ сила слова возбудила во врагахъ удивленіе, неменьше, какъ и чудо, совершенное надъ хромымъ, и едва не привела ихъ, — если бы только они захотѣли, — въ познаніе истины? Смотри и другой примѣръ, — какъ (враги) опасались могущества рѣчей Апостольскихъ: заповѣдаша има отнюдь не провѣщавати (Дѣян. 4, 18). Что ты говоришь? Неужели, только лишь неученый зашевелитъ губами, тотчасъ падаетъ вся твоя слава, и столь древнее ученіе, сильное самою своею давностію, ниспровергается неученою рѣчью, и народъ, воспитанный въ Моисеевыхъ постановленіяхъ и рѣшившійся жить и умереть за ихъ древность, переходитъ къ новой проповѣди? — Да, отвѣчаетъ Іудей; потому-что этотъ простолюдинъ говоритъ не простыя слова, но слова мудрости, и этотъ неученый изъясняется не по варварски, но изящно и увлекательно, такъ, какъ-будто онъ постигъ всѣ тайны искусства. Ихъ устамъ присущъ какъ-бы врожденный даръ убѣжденія, посредствомъ котораго цѣлыя толпы ораторовъ и простолюдиновь, какъ связанные неразрѣшимыми узами, влекутся къ тому, что имъ проповѣдуется. Я запрещаю имъ проповѣдывать; потому-что уже многіе, какъ вижу, по ихъ немногимъ словамъ, оставивъ все отеческое, переходятъ на ихъ сторону; потому-что часто, послѣ одной бесѣды съ ними, поступаютъ въ число послушныхъ и преданныхъ учениковъ ихъ тѣ, которые вмѣстѣ съ нами каждый разъ возставали противъ нихъ и были отъявленными ихъ врагами. Вотъ что вынуждаетъ меня приказать имъ молчать. Вотъ, почему я не позволяю имъ и уста открывать, — по причинѣ дерзновенія ихъ на словахъ, по причинѣ силы, привлекательности, неизбѣжной убѣдительности ихъ рѣчей!
Видишь, какъ поучительное слово Апостоловъ заставляло Іудеевъ трепетать и сокрушаться. Но этотъ благодатный даръ гораздо блистательнѣе, чѣмъ въ прочихъ Апостолахъ, просіялъ въ Павлѣ. Если тебѣ угодно, мы призовемъ первоверховнаго во свидѣтели присущей сему мужу особенной мудрости. Признавая эту мудрость Павла дарованіемъ Божіимъ, Петръ свидѣтельствуетъ о томъ въ слѣдующихъ словахъ: якоже и возлюбленный нашъ братъ Павелъ, по даннѣй ему премудрости, написа (2 Петр. 3, 15). Потомъ, превознося похвалами глубину и многознаменательность его писаній, говоритъ: въ нихъже суть неудобь разумная нѣкая (2 Петр. 3, 16); то есть, они требуютъ проницательности ума, божественнаго постиженія, учениковъ (читателей) мудрыхъ, разсудка основательнаго, чтобы вполнѣ понять, что сказано Павломъ. Потому-то ненаучени и неутверждени, не умѣя извлечь изъ сихъ писаній надлежащей пользы и только обольщая самихъ себя чуждыми имъ мыслями, развращаются (2 Петр. 3, 16). Что до языковъ, — Павелъ получилъ даръ — изъясняться на такихъ, которыми прежде вовсе не говорилъ, которыхъ даже не слыхалъ; онъ не уступалъ никому изъ первыхъ языковѣдцевъ. Благодарю Бога моего, говоритъ онъ, паче всѣхъ языки глаголя (1 Кор. 14, 18). Если же онъ непреоборимо силенъ былъ и въ малоизвѣстныхъ иноплеменныхъ языкахъ, умудряясь въ нихъ внушеніемъ Духа: то можно ли по здравому разсужденію представить, чтобы онъ искажалъ общеупотребительный тогда Греческій языкъ? Онъ вполнѣ владѣлъ тѣми языками, которыми надѣялся привлечь къ благочестію лишь немногихъ, а допустилъ дѣлать себѣ укоризны и насмѣшки за тотъ, посредствомъ котораго обратилъ почти всѣхъ людей! Нѣтъ, не такъ малоискусенъ былъ онъ въ словесности; не такимъ почитали его и самые враги его. А какъ-скоро враги хвалятъ, то уже никто не устоитъ противъ такого свидѣтельства, хотя бы вздумалъ, по своему высокомѣрію, спорить обо всемъ. Вслушайся въ это свидѣтельство. Народъ Іудейскій жаждалъ крови Павла за то, что онъ, бывъ озаренъ небеснымъ свѣтомъ, всецѣло предался Тому, кого прежде преслѣдовалъ; особенно же жаждали его крови и пылали убійствомъ Іудеи, послѣ того-какъ, въ-слѣдствіе его проповѣди, синагоги ихъ вовсе опустѣли. Они подвигли противъ него все свое искусство во лжи, всѣ беззаконныя орудія. Не серебряными копьями, какъ говорится, вооружили они своихъ единоплеменниковъ, но клеветою, хитростію, гнѣвомъ, нахальствомъ, рѣшившись потребить, во что бы то ни стало, святаго мужа, и руки ихъ, казалось, уже дымились кровію его отъ одного жару злодѣйскихъ замысловъ. Когда же этотъ дикій восторгъ оказался тщетнымъ и надежда ихъ оставила, — потому-что превосходнѣйшій атлетъ отстаивалъ себя отъ всѣхъ ихъ козней апологіями; прибѣгли они наконецъ къ непреодолимой силѣ слова, подкупили какого-то оратора, который бы публично изложилъ ихъ клеветы, и уже разсчитывали, что отъ искусства и оборотливости его рѣчи не ускользнетъ обвиняемый, хотя бы тысячу разъ былъ невиненъ: они не имѣли ни малѣйшаго въ этомъ сомнѣнія. Но мудрый по-истинѣ Павелъ, сильный равно въ вещахъ божескихъ и человѣческихъ, при руководствѣ горней мудрости и благодати, противоборствовалъ и этому оратору, приготовленному искусствомъ и платою, опровергъ его рѣчь, посрамилъ всѣ его приготовленія, изумилъ и обезоружилъ первосвященниковъ и священниковъ и всѣхъ, которые злоумышляли на его жизнь, такъ-что они не только раскаявались въ своемъ предпріятіи, но и, какъ-бы въ наказаніе за то, осудили себя на двухлѣтнее молчаніе, не смотря на то, что еще болѣе прежняго свирѣпѣли яростію. — Вотъ какъ сила словъ доблестнаго воина Христова невольно заставляла свидѣтельствовать о себѣ самыхъ озлобленныхъ враговъ!
Но если и среди враговъ мудрость Павлова свидѣтельствуется и дѣломъ и словомъ, то посвященные въ таинства вѣры безпрекословно почтятъ ее по заслугѣ. Не думай, впрочемъ, чтобы я разумѣлъ ту голословную мудрость, ту способность разглагольствовать, которая отличается напыщенностію, разукрашаетъ естественное изящество слова поддѣльными цвѣтами и приправами (ϕαρμαϰοις), и накладными красками ребячески старается обратить на себя вниманіе. Но съ другой стороны, и не ту разумѣю, которая, въ-слѣдствіе какой-то угрюмости и нелюдимости, ни за что не хочетъ облечься въ приличную свѣтлую одежду, но окружая себя непроницаемымъ мракомъ, тѣмъ удобнѣе думаетъ внушить къ себѣ уваженіе въ людяхъ неученыхъ и степенныхъ (αγελαιους) и сдѣлать изъ нихъ слѣпыхъ своихъ поклонниковъ. Наконецъ и не ту разумѣю, которая, соревнуя своенравію поэтовъ, гоняется за новѣйшими оборотами и забавляется ими: но ту, которая привлекаетъ цѣломудренно, учитъ общепонятно, прежде всего назидаетъ, убѣждаетъ сама собою, и посредствомъ сродныхъ мыслей знаменательно объясняетъ естество вещей, а, если гдѣ потребно усиленное израженіе (εμϕασεις), то таинственно и вмѣстѣ торжественно раскрываетъ истину сокровенныхъ предметовъ. Вотъ свойства естественнаго, изящнаго и полезнаго въ жизни краснорѣчія! а прежде исчисленныя свойства принадлежатъ тому краснорѣчію, которое услаждаетъ лишь неразумное чувство, или лучше, лишь само услаждается отступленіями (отъ прямаго пути) и новизною пріемовъ, не принося никакой пользы и окончательно разрѣшаясь въ рукоплесканіяхъ, лести и множествѣ праздныхъ толковъ. Посему для высокаго ума Павлова не прилично было подражать тому, которому ты за краснорѣчіе едва не кланяешься въ поясъ, но котораго одни самохвальные возгласы могутъ всякому наскучить въ высочайшей степени, и который, постоянно занимаясь нѣжнымъ складомъ рѣчи, разводилъ ее до того, что не осталось на ней никакого образа, и она сдѣлалась пресловутымъ образцомъ неопредѣленности (разумѣетъ Платона). Я не говорю уже о томъ, что онъ старался плѣнять душу болѣе глазами, чѣмъ устами, разсчитывалъ на свое счастливое сложеніе тѣла, бредилъ о плотской красотѣ и страстно любилъ заниматься многими другими негодными вещами того-же рода. Чудный Павелъ совершенно не могъ подражать ни ему, ни другому подобному, ни въ словахъ, ни въ дѣлахъ, а тѣмъ болѣе — прибавлю — въ религіи. Равно не достойны были глубины и высоты мыслей его разглагольствія Горгія, почти ничѣмъ неотличающіяся отъ театральныхъ прыжковъ и декламацій. Единственнымъ образцомъ краснорѣчія Павла служили тѣ самые возвышенные предметы, которые могли такъ возносить его умъ, по достоинству, безъ притворства и натяжки: о глубина богатства и премудрости и разума Божія! яко неиспытани судове Его, и неизслѣдовани путіе Его. Кто бо разумѣ умъ Господень? Или кто совѣтникъ Ему бысть? Или кто прежде даде Ему и воздастся ему (Рим. 11, 33-35)? Христосъ ны искупилъ есть отъ клятвы законныя, бывъ по насъ клятва (Гал 3, 13). Посредствомъ сей-то мудрости возвѣщалъ онъ такое божественное ученіе, излагая мысли въ ясныхъ и сильныхъ выраженіяхъ и постоянно имѣя въ виду общую пользу.
А что еще скажешь, когда разсмотришь чистоту его рѣчи не только относительно правильности словъ, гармоническаго ихъ сочетанія и соразмѣрности періодовъ, но и въ томъ отношеніи, что онъ, для изъясненія своихъ высокихъ предметовъ, ничего не заимствуетъ отъ-внѣ, — а равно и въ томъ, что онъ искусно устраняетъ всякое извращеніе именъ, и все, что отзывается грубостію вкуса, но повсюду, какъ всякій другой (витія), или лучше, какъ никто другой, совокупляетъ ясность съ величіемъ. Я не говорю уже о томъ, какъ разнообразится его краснорѣчіе, являясь то совѣщательнымъ, то законодательнымъ, — ни о томъ, что его рѣчь обращается преимущественно около предметовъ божественныхъ, а изъ человѣческихъ около такихъ только, которые достойны особеннаго уваженія, — ни о томъ, что онъ не имѣетъ подобнаго себѣ въ опредѣленности и ясности изложенія. Подвигомъ добрымъ подвизахся, теченіе скончахъ, вѣру соблюдохъ; прочее убо соблюдается мнѣ вѣнецъ правды, егоже воздастъ ми Господь въ день онъ (2 Тим. 4, 7-8). Азъ убо теку, не яко безвѣстно: тако подвизаюся, не яко воздухъ біяй (1 Кор. 9, 26). — Иже во образѣ Божіи сый, не восхищеніемъ непщева быти равенъ Богу: но себе умалилъ, зракъ раба пріимь. Тѣмъже и Богъ Его превознесе и дарова Ему имя, еже паче всякаго имене, — да о имени Іисусовѣ всяко колѣно поклонится небесныхъ, и земныхъ, и преисподнихъ: и всякъ языкъ исповѣсть, яко Господь Іисусъ Христосъ въ славу Бога Отца (Флп. 2, 6-11). — Наше бо житіе на небесѣхъ есть, отонюдуже и Спасителя ждемъ, Господа нашего Іисуса Христа, иже преобразитъ тѣло смиренія нашего, яко быти ему сообразну тѣлу славы Его (Флп. 3, 20). Такая рѣчь подлинно достойна великаго удивленія: почему? По многимъ причинамъ, и, между прочимъ, по обыкновенной своей ясности и выразительности.
Или, какъ высокъ онъ въ сужденіяхъ (сентенціяхъ), которыя высказываетъ онъ съ твердостію повсюду, гдѣ нужно и какъ нужно, — въ обличеніи, въ запрещеніи, во свидѣтельствѣ! Имъже бо кто побѣжденъ бываетъ, сему и работенъ есть (2 Петр. 2, 19). — Тлятъ обычаи благи бесѣды злы (1 Кор. 15, 33). — Сіе же глаголю, братіе, яко плоть и кровь царствія Божія наслѣдити не могутъ, ниже тлѣніе нетлѣнія наслѣдствуетъ (1 Кор. 15, 50). — Течасте добрѣ: кто вамъ возбрани не покарятися истинѣ (Гал. 5, 7)? — Не льститеся: Богъ поругаемъ не бываетъ (Гал. 6, 7). — Се азъ Павелъ глаголю вамъ, яко аще обрѣзаетеся, Христосъ васъ ничтоже пользуетъ (Гал. 5, 2). — Свидѣтельствую же паки всякому человѣку обрѣзающемуся, яко долженъ есть весь законъ творити (Гал. 5, 3). — Смѣетъ ли кто отъ васъ, вещь имѣя ко иному, судитися отъ неправедныхъ, а не отъ святыхъ (1 Кор. 6, 1)? — Но собирать всѣ высокія изреченія Павла въ одно мѣсто — все равно, что прочитать его посланія въ цѣломъ: такъ исполнено величія каждое его слово!
А каковы нравственныя его чувствованія! Іисусъ Христосъ пріиде въ міръ грѣшники спасти, отъ нихъже первый есмь азъ (1 Тим. 1, 15). Азъ есмь мній Апостоловъ: иже нѣсть достоинъ нарещися Апостолъ (1 Кор. 15, 9). — Желая видѣти тя, поминая слезы твоя, да радости исполнюся: воспоминаніе пріемля о сущей въ тебѣ нелицемѣрнѣй вѣрѣ, яже вселися прежде въ бабу твою Лоиду, и въ матерь твою Евникію (2 Тим. 1, 4-5). — О дабы отсѣчени были развращающіи васъ (Гал. 5, 12)! и проч. — Итакъ чего не достаетъ Павлу, чтобы сравниться съ тѣми, которые всю жизнь провели въ занятіяхъ словесностію? Но онъ, я увѣренъ, вовсе и не заботился, подобно имъ, о краснорѣчіи; но, какъ онъ владѣлъ высшимъ даромъ слова, то витійство, поучительность и ясность вытекали сами собою изъ этого божественнаго дара.
Тебѣ кажется, что у него не достаетъ быстроты? Но кто можетъ сравниться съ нимъ въ живости рѣчи? Богъ оправдаяй: кто осуждаяй? Христосъ Іисусъ умерый, паче же и воскресый (Рим. 8, 34). — Вся ми лѣть суть, но не вся на пользу: вся ми лѣть суть, но не вся назидаютъ (1 Кор. 10, 23). — Что убо лишшее Іудею? Или какая польза обрѣзанія? Много по всякому образу. Первѣе убо, яко ввѣрена быша имъ словеса Божія. Что бо, аще не вѣроваша нѣцыи? Егда убо невѣрствіе ихъ вѣру Божію упразднитъ? Да не будетъ. — Что убо? Преимѣемъ ли? Никакоже (Рим. 3, 1-4. 9). — Укоряеми благословляемъ: гоними терпимъ: хулими утѣшаемся (1 Кор. 4, 12-13)... Но кто рѣшится каплями измѣрять глубины морскія? Ибо все равно: измѣрять морскія глубины по каплямъ, и пытаться обнять разсужденіемъ мудрость Павла. — Онъ не оставлялъ совершенно изящества рѣчи, хотя и мало дорожилъ имъ; но обнажая рѣчь отъ искуственности, которою другіе ее наряжали, и представляя ее въ естественной красотѣ, какой едва кто могъ ожидать, приводилъ своихъ читателей въ такое изумленіе, что они стали принимать ее за правило и образецъ истиннаго изящества, больше чѣмъ искусственное и изысканное краснорѣчіе. — Но всего лучше послушать еще разъ его самого. Како убо призовутъ, въ негоже не вѣроваша? Како же увѣруютъ, егоже не услышаша? Како же услышатъ безъ проповѣдующаго? Како же проповѣдятъ, аще не послани будутъ, якоже есть писано: коль красны ноги благовѣствующихъ миръ, благовѣствующихъ благая (Рим. 10, 14-15). — Аще убо кое утѣшеніе о Христѣ, или аще кая утѣха любве, аще кое милосердіе и щедроты, исполните мою радость (Флп. 2, 1-2). Еще: скорбь терпѣніе содѣловаетъ: терпѣніе же искусство: искусство же упованіе; упованіе же не посрамитъ (Рим. 5, 3-5).
Такимъ образомъ посланія великаго Павла, въ которыхъ мысли излагаются со всѣмъ совершенствомъ слова, и которыя изобилуютъ благоприличными красотами всякаго рода, должны удерживать значеніе образца, и вполнѣ достойны того, чтобы имъ подражали всѣ благомыслящіе, не гоняясь за посторонними образцами. Ибо не легко найдти другаго, кого бы можно было предпочесть ему. Слова Павла, богатство его мудрости, — это чистый и свѣтлый источникъ истины, источающій спасительное удовольствіе; — это не плодъ размышленія, но — сверхъестественнаго вдохновенія; — это мгновенный блескъ страшной горней молніи, проторгающійся изъ устъ Апостольскихъ; — это, соразмѣрно нашей пріемлемости, изливающаяся сила Божія, которая совершается въ немощи и напаяетъ весь міръ; — это благодать, дѣйствующая въ скудельныхъ сосудахъ; — это неизгладимое свидѣтельство страшныхъ и дивныхъ таинствъ; — это философія, каплющая съ языка простолюдина; — это образецъ краснорѣчія, созданный безъ предварительныхъ приготовленій; — это ораторское искусство, образовавшееся безъ всякой науки. Что ты скажешь на это? Ужели доселѣ еще боишься и колеблешься приписать Павлу мудрость въ словѣ? Напротивъ, тебя будутъ считать скупымъ на похвалы и въ томъ случаѣ, когда ты сочинишь великолѣпные панигирики его посланіямъ; или лучше, ты самъ будешь обвинять себя за то, что отъ тебя столь долго скрытъ былъ такой даръ благодати.
Но такъ ли еще восхвалишь его, когда обратишь внимательный взоръ свой на другую сторону его витійства! — Какая художническая у него сообразительность въ расположеніи многихъ главъ! Какъ искусно приготовляетъ онъ читателей во введеніяхъ! Какъ неистощимъ онъ въ эпихиремахъ (родъ умозаключенія)! Какъ изобрѣтателенъ въ оборотахъ! Какъ силенъ въ убѣжденіи, обиленъ въ притчахъ, примѣрахъ, энтимемахъ и другихъ красотахъ ораторскихъ! Предоставляю тебѣ перечитать его вновь, если не для другой какой-либо высшей пользы, то по крайней мѣрѣ для того только, чтобы достойно возлюбить его и доставить себѣ духовное наслажденіе.
Можно было бы побесѣдовать еще о разсужденіи его касательно идоложертвенныхъ, или, — какъ онъ низлагаетъ высокомѣріе тѣхъ, которые гордились дарованіемъ языковъ, или какъ онъ раскрываетъ, что законъ долженъ уступить благодати... Но въ писменной бесѣдѣ довольно сказать и то, что сказано уже мной. Если же когда свидимся (а что свиданіе будетъ, это я предчувствую по какому-то божественному внушенію), то поговоримъ о семъ пространнѣе, чѣмъ теперь.
Примѣчаніе:
[1] Эта мысль, указывающая на происхожденіе живыхъ тѣлъ изъ разрѣшившихся частицъ, имѣетъ отношеніе къ ученію тѣхъ философовъ, которые говорили, что всякое состояніе условливается противоположнымъ.
Источникъ: Фотія, святѣйшаго Патріарха Константинопольскаго, Письмо къ Георгію, Митрополиту Никомидійскому. // Журналъ «Христiанское чтеніе, издаваемое при Санктпетербургской Духовной Академіи». — СПб.: Въ Типографіи К. Жернакова. — 1845 г. — Часть III. — С. 159-181.
Customer Feedback (0)