Со словом "Библия" у нас соединяется представление об одной большой книге, заключающей в себе все Священное Писание как Ветхого, так и Нового Завета. Но, в сущности, это не одна книга, а целый, строго определенный Церковью сборник священных книг, написанных в разное время, в разных местах и с различными целями и принадлежащих или богодухновенным (книги канонические), или только богопросвещенным мужам (книги неканонические).
Такой состав и происхождение Библии открывается уже из истории самого термина — "Библия". Он взят с греческого языка от слова βίβλος, что значит "книга", и употреблен во множественной форме τά βιβλία от единств, уменьшительного — τό βιβλίον, означающего "небольшую книгу", "книжечку". Следовательно, τά βιβλία буквально означает собой целый ряд или собрание таких небольших книг. Ввиду этого св. Иоанн Златоуст толкует это слово как одно собирательное понятие: "Библия, — говорит он, — это многие книги, которые образуют одну единую".
Это коллективное обозначение Священного Писания одним собирательным именем несомненно существовало уже и в ветхозаветный период. Так, в своей подлинной греческой форме τά βιβλία встречается в первой Маккавейской книге (1 Мак. 12:9), а соответствующий сему еврейский перевод дан у пророка Даниила (Дан. 9:2), где произведения Священного Писания обозначены термином "Гассефарим" (םירפםה), что значит "книги", точнее — известные определенные книги, так как сопровождаются определенным членом — "га" (ה)[1].
В период новозаветной истории, по крайней мере на первых его порах, мы еще не находим слова "Библия", но встречаем целый ряд его синонимов, из которых наиболее употребительны следующие: "Писание" (ή γραφή Лк. 4:21; Ин. 20:9; Деян. 13:32; Гал. 3:22), "Писания" (αί γραφαί — Мф. 21:41; Лк. 24:32; Ин. 5:39; 2 Пет. 3:16), "Святые Писания" (γραφαί άγίαι — Рим. 1:2), "Священные Писания" (τά ίερά γράμματα — 2 Тим. 3:15).
Но уже у мужей апостольских, наряду с только что перечисленными названиями Священных Писаний, начинает встречаться и термин τά βιβλία[2]. Однако во всеобщее употребление он входит только со времени известного собирателя и истолкователя Священного Писания — Оригена (III в.) и особенно святого Иоанна Златоуста (IV в.).
От греческих авторов такое собирательное обозначение Священного Писания перешло и к латинским писателям, причем множественная форма среднего рода τά βιβλία окончательно получила здесь значение единственного числа женского рода bіblіа. Это последнее наименование, в его латинской форме, перешло и к нам в Россию, благодаря, вероятно, тому обстоятельству, что наши первые собиратели славянской Библии стояли, между прочим, и под влиянием латинской Вульгаты.
Главной чертой, отличающей Священные Писания "Библии" от других литературных произведений, сообщающей им высшую силу и непререкаемый авторитет, служит их богодухновенность. Под ней разумеется то сверхъестественное, божественное озарение, которое, не уничтожая и не подавляя естественных сил человека, возводило их к высшему совершенству, предохраняло от ошибок, сообщало откровения, словом — руководило всем ходом их работы, благодаря чему последняя была не простым продуктом человека, а как бы произведением самого Бога. По свидетельству святого Апостола Петра, "никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым" (2 Пет. 1:21). У Апостола Павла встречается даже и самое слово "богодухновенный" и именно в приложении к Священному Писанию, когда он говорит, что "все Писание богодухновенно" (ΰεόπνευστος: 2 Тим. 3:16). Все это прекрасно раскрыто и у отцов Церкви. Так, святой Иоанн Златоуст говорит, что "все Писания написаны не рабами, а Господом всех — Богом;" а по словам святого Григория Великого "языком святых пророков и апостолов говорит нам Господь".
Но эта "богодухновенность" Священных Писаний и их авторов не простиралась до уничтожения их личных, природных особенностей: вот почему в содержании священных книг, в особенности в их изложении, стиле, языке, характере образов и выражений мы наблюдаем значительные различия между отдельными книгами Священного Писания, зависящие от индивидуальных, психологических и своеобразных литературах особенностей их авторов.
Другим весьма важным признаком священных книг Библии, обусловливающим собой различную степень их авторитетности, являетсяканонический характер одних книг и неканонический других. Чтобы выяснить себе происхождение этого различия, необходимо коснуться самой истории образования Библии. Мы уже имели случай заметить, что в состав Библии вошли священные книги, написанные в различные эпохи и разнообразными авторами. К этому нужно теперь добавить, что наряду с подлинными, богодухновенными книгами появились в разные эпохи и не подлинные, или не богодухновенные книги, которым, однако, их авторы старались придать внешний вид подлинных и богодухновенных. Особенно много подобных сочинений появилось в первые века христианства, на почве евионитства и гностицизма, вроде "первоевангелия Иакова", "евангелия Фомы", "апокалипсиса Апостола Петра", "апокалипсиса Павла" и др. Необходим, следовательно, был авторитетный голос, который ясно бы определял, какие из этих книг, действительно, истинны и богодухновенны, какие только назидательны и полезны (не будучи в то же время богодухновенными) и какие прямо вредны и подложны. Такое руководство и дано было всем верующим самой Христовой Церковью — этим столпом и утверждением истины — в ее умении о так называемом каноне.
Греческое слово "κανών", как и семитское "кане" (הכק), означает первоначально "тростниковую палку", или вообще всякую "прямую палку", а отсюда в переносном смысле — все то, что служит к выпрямлению, исправлению других вещей, напр., "плотницкий отвес", или так называемое "правило". В более отвлеченном смысле слово κανών получило значение "правила, нормы, образца", с каковым значением оно встречается, между прочим, и у Апостола Павла: "тем, которые поступают по сему правилу (κανών), мир им и милость, и Израилю Божию"(Гал. 6:16). Основываясь на этом, термин κανών и образованное от него прилагательное κανονικός довольно рано начали прилагать к тем священным книгам, в которых по согласному преданию Церкви видели выражение истинного правила веры, образца ее. Уже Ириней Лионский говорит, что мы имеем "канон истины — слова Божии". А святой Афанасий Александрийский определяет "канонические" книги, как такие, "которые служат источником спасения, в которых одних предуказуется учение благочестия".
Окончательное же различие "канонических" книг от "неканонических" ведет свое начало со времен святого Иоанна Златоуста, блаженных Иеронима и Августина. С этого времени эпитет "канонических" прилагается к тем священным книгам Библии, которые признаны всей Церковью в качестве богодухновенных, заключающих в себе правила и образцы веры, — в отличие от книг "неканонических", т.е. хотя назидательных и полезных (за что они и помещены в Библии), но не богодухновенных, и "апокрифических" (απόκρυφος — скрытый, тайный), совершенно отвергнутых Церковью и потому не вошедших в Библию.
Таким образом, на признак "каноничности" известных книг мы должны смотреть как на голос церковного Священного Предания, подтверждающий богодухновенное происхождение книг Священного Писания. Следовательно, и в самой Библии не все ее книги имеют одинаковое значение и авторитет: одни (канонические книги) — богодухновенны, т.е. заключают в себе истинное слово Божие, другие (неканонические) — только назидательны и полезны, но не чужды личных, не всегда безошибочных мнений своих авторов. Это различие необходимо всегда иметь ввиду при чтении Библии, для правильной оценки и соответствующего отношения к входящим в состав ее книгам[3].
В заключение необходимых вводных сведений о Библии нам остается сказать несколько слов о том языке, на котором были написаны священные библейские книги, об их более известных переводах и о современном разделении их на главы и стихи.
Все канонические книги Ветхого Завета были написаны на еврейском языке, за исключением лишь некоторых, небольших отделов, написанных на халдейском языке (Иер. 10:11; Дан. 2:4-7, 28; 1 Езд. 4:8-6,18; 7:12-26). Неканонические же книги, по-видимому, были написаны на греческом языке, хотя, основываясь на свидетельстве блаженного Иеронима, некоторые думают, что кн. Товит и Иудифь были первоначально написаны по-халдейски.
Все же книги Нового Завета были написаны по-гречески, на так называемом александрийском диалекте (вошедшем в употребление с эпохи Александра Македонского — κοινή διάλεκτος), за исключением одного первого Евангелия — от Матфея, написанного на сиро-халдейском наречии еврейского языка, на котором говорили современные Иисусу Христу Иудеи.
Так как в древнееврейском письме употреблялись только одни согласные звуки, а необходимые гласные звуки передавались устно по преданию, то первоначальный ветхозаветный текст не имел гласных. Они, в форме различных подстрочных знаков были введены довольно поздно (приблизительно около ΙΧ-Χ вв. нашей эры) учеными еврейскими раввинами-мазоретами (т.е. хранителями "предания" — от евр. глагола "мазор", передавать). Вследствие этого современный еврейский текст и называется мазоретским.
Из различных переводов Библии заслуживают упоминания два авторитетнейших и древнейших — греческий LXX и латинский Вульгата и два позднейших — славянский и русский, как наиболее нам близких.
Греческий перевод был сделан для нужд александрийских иудеев в эпоху Птоломеев, т.е. не раньше половины III в. до Рождества Христова, и не позже половины II в. Он был выполнен в разное время и различными переводчиками, причем главная его часть — Пятикнижие — является наиболее древней и авторитетной.
Латинский перевод или так называемая Вульгата (от vulgus — народ) был сделан блаженным Иеронимом в конце IV-го века непосредственно с еврейского текста при руководстве и других лучших переводов. Он отличается тщательностью и полнотой.
Славянский перевод Библии впервые был предпринят святыми первоучителями славян — братьями Кириллом и Мефодием — во второй половине IΧ-го века. Отсюда, через посредство Болгарии, он перешел и к нам на Русь, где долгое время обращались лишь отдельные, разрозненные книги Библии. Впервые полный рукописный список Библии был собран новгородским архиепископом Геннадием, по поводу его борьбы с жидовствующими (1499 г.). Первая печатная славянская Библия была издана у нас в 1581 г. князем Константином Константиновичем Острожским. В основе нашей славянской Библии лежит греч. перевод LXX.
Русский же синодальный перевод Библии сделан сравнительно совсем недавно, в середине прошлого, XIX столетия, трудами митрополита московского Филарета и профессоров наших духовных академий. В основу его был положен еврейский, мазоретский текст, который в потребных случаях сличался с греческим и латинским переводами. Закончен он было 1876 г., когда появилась первая полная русская Библия.
Наконец, должно заметить, что в древней Церкви не существовало нашего разделения библейских книг на главы и стихи: они все были написаны сплошным, связным текстом, расположенным в виде колонн (на подобие стихов) и если делились, то только на отделы для богослужебного употребления (λόγοι, έκλογάδια, εύαγγελιστάριον, προξαπόστολον). Современное деление на главы ведет свое начало от кардинала Стефана Лангтона, разделившего около 1205 г. Вульгату. Такое деление закончил и утвердил ученый доминиканец Гуг-де-Сен-Шир, издавший свою конкорданцию ок. 1240 г. А в половине ХVI в. ученый парижский типограф Роберт Стефан ввел и современное деление глав на стихи сначала в греко-латинское издание Нового Завета (1551 г.), а затем и в полное издание латинской Библии (1555 г.), откуда оно постепенно перешло и во все другие тексты.
Основной, центральной идеей всех богодухновенных библейских Писаний, идеей, вокруг которой сосредоточиваются все остальные, которая сообщает им значение и силу и вне которой были бы немыслимы единство и красота Библии, является учение о Мессии, Иисусе Христе, Сыне Божием. Как предмет чаяний Ветхого Завета, как альфа и омега всего Нового Завета, Иисус Христос, по слову апостола., явился темкраеугольным камнем, на основе которого, при посредстве апостолов и пророков было заложено и совершено здание нашего спасения (Еф. 2:20). Иисус Христос — предмет обоих Заветов: Ветхого — как Его ожидание, Нового — как исполнение этого ожидания, обоих же вместе — как единая, внутренняя связь.
Это может быть раскрыто и подтверждено в целом ряде внешних и внутренних доказательств.
К доказательствам первого рода, т.е. внешним, принадлежат свидетельства нашего Господа о самом Себе, свидетельства Его учеников, традиция иудейская и традиция христианская.
Обличая неверие и жестокосердие еврейских книжников и фарисеев, сам Господь наш Иисус Христос неоднократно ссылался на свидетельство о нем "закона и пророков", т.е. вообще ветхозаветных священных писаний. Исследуйте Писания, ибо вы думаете через них иметь жизнь вечную, а они свидетельствуют о Мне (Ин. 5:39); ибо если бы вы верили Моисею, то поверили бы и Мне, потому что он написал о Мне (Ин. 5:46), — говорил, например, Господь ослепленным Иудейским законникам после известного чуда исцеления расслабленного при овчей купели. Еще яснее и подробнее раскрывал эту истину Господь Своим ученикам, явившись им по воскресении, как об этом свидетельствует евангелист Лука: и начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании... И сказал им: вот то, о чем Я говорил еще быв с вами, что надлежит исполниться всему, написанному обо Мне в законе Моисеевом и в пророках и псалмах (Лк. 24:27 и 44). Кроме такого общего заявления, Господь указывает нередко и частные случаи ветхозаветных образов и пророчеств, имевших отношение к Его жизни, учению, крестным страданиям и смерти. Так, напр., Он отмечает преобразовательное значение медного змия, повешенного Моисеем в пустыне (Ин. 3:14), указывает на исполнение пророчества Исаии о "лете Господнем благоприятном" (Лк. 4:17-21; ср. Ис. 61:1-2), говорит об осуществлении всех древних пророчеств, касавшихся Его искупительной жертвы (Мф. 26:54 и Лк. 22:37) и даже на самом кресте, в момент страданий, произносит Свое глубоко трогательное и спокойно величественное: совершилось (Ин. 19:30), давая этим знать, что исполнилось все то, что, будучи предназначенным от века, многочасно и многообразно было говорено через пророков (Евр 1:1).
Подобно своему Божественному Учителю, евангелисты и апостолы беспрестанно ссылаются на Библию, черпая полной рукой из богатства ее мессианских сокровищ и устанавливая тем самым полную гармонию обоих Заветов, объединенных вокруг Лица Мессии — Христа. Так, все евангелисты — эти четыре независимых друг от друга жизнеписателя Иисуса Христа — настолько часто ссылаются на исполнение ветхозаветных пророчеств, что выработали даже для этого специальные формулы: а все это произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, или просто: тогда сбылось реченное через пророка, да сбудется реченное через пророков, или же еще: и сбылось слово Писания и целый ряд других, аналогичных выражений.
Не менее часто ссылаются на ветхозаветное Писание и тем устанавливают его теснейшую внутреннюю связь с новозаветным и все остальные новозаветные писатели, начиная с кн. Деяний и кончая Апокалипсисом. Не имея возможности исчерпать здесь всего обилия таких определенных и ясных ссылок, укажем для примера лишь некоторые из них, наиболее характерные: таковы, напр., две речи Апостола Петра: одна — после сошествия Святого Духа, другая — после исцеления хромого, о которых повествуется во второй и третьей главах кн. Деяний и которые полны ветхозаветными цитатами (Иоиль — Деян. 2:16-21; Давид — 2:25-28; 34-35; Моисей — 3:22-23); в особенности замечательно заключение последней речи: и все пророки, от Самуила и после него, сколько их ни говорили, также предвозвестили дни сии (Деян. 3:24). Не менее важна в этом отношении и речь архидиакона Стефана, дающая в сжатом очерке всю ветхозаветную историю приготовления евреев к принятию Мессии Христа (Деян 7:2-56). В той же книге Деяний заключено великое множество и других подобных же свидетельств: и мы благовествуем вам, что обетование, данное отцам, Бог исполнил нам, детям их, воскресив Иисуса (Деян. 13:32). Мы проповедуем вам, — говорили апостолы, — свидетельствуя малому и великому, ничего не говоря, кроме того, о чем пророки и Моисей говорили, что это будет(Деян. 26:22). Словом, все учение апостолов о новозаветном Царстве Божием сводилось главным образом к тому, что они уверяли о Иисусе из закона Моисеева и пророков (Деян. 28:23).
Из множества новозаветных ссылок, устанавливающих связь с ветхозаветными событиями и пророчествами, заключающихся в посланиях святых апостолов, приведем несколько примеров лишь из посланий Апостола Павла, того самого Павла, который, в качестве Савла, был сам раньше фарисеем, ревнителем отеческих преданий и глубоким знатоком ветхозаветного завета. И вот, этот-то святой Апостол говорит, чтоконец закона — Христос (Рим 10:4), что закон был для нас детоводителем (παιδάγογος) ко Христу (Гал. 3:24), что верующие утверждены на основании Апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем (Еф. 2:20), что все ветхозаветные прообразы описаны в наставление нам (1 Кор. 10:11), что весь Ветхий Завет со всеми его религиозными церемониями и культом был лишь тень будущего, а тело — во Христе (Кол. 2:17), тень будущих благ, а не самый образ вещей (Евр. 10:1) и что, наконец, в основе всей истории домостроительства нашего спасения лежит Иисус Христос, вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13:8).
Если от священных книг Нового Завета мы перейдем к древнеиудейским толкованиям Писания, к Таргумам, Талмуду, Мидраш и сочинениям первых раввинов до XII в. включительно, то увидим, что постоянной и неизменной общеиудейской традицией толкования Библии было стремление всюду искать и находить указания на Мессию и Его время. Такое увлечение иногда доходило даже до крайности, как это можно видеть из следующего раввинского изречения: "пророки исключительно проповедовали о радости дней Мессии" (забывалась идея страждущего Мессии-Искупителя); но оно глубоко верно понимало ту истину, что, действительно, в основе всего Писания лежит идея Мессии Христа. "Нельзя желать прилагать все непосредственно к Мессии, — говорит блаженный Августин, — но места, которые не относятся к Нему прямо, служат основанием для тех, которые Его возвещают. Как в лире все струны звучат сообразно их природе, и дерево, на котором они натянуты, сообщает им свой особый колорит звука, так и Ветхий Завет: он звучит, как гармоничная лира об имени и о Царстве Иисуса Христа"[4].
Приведенное тонкое сравнение блаженного Августина прекрасно характеризует святоотеческий взгляд на соотношение Ветхого и Нового Завета. Свидетельства об их тесной, неразрывной связи, основанной на Лице Мессии Христа, идут непрерывным рядом с самых же первых веков христианства: об этом писал Апостол Варнава в своем "Послании", святой Иустин Философ в "Разговоре с Трифоном иудеянином", Тертуллиан в сочинении "Против иудеев", святой Ириней Лионский в сочинении "Против ересей", апологеты Аристид, Афинагор и др. В особенности обстоятельно и глубоко раскрывали эту связь писатели александрийской школы, а из среды их выделялся Ориген, который, напр., говорил, что "изречения Писания суть одежды Слова... что в Писаниях всегда Слово (Λόγος — Сын Божий) было плотью, чтобы жить среди нас".
Из последующих святых Отцов эти мысли подробно развивали в своих замечательных комментариях святые Иоанн Златоуст, Василий Великий, Ефрем Сирин, блаженный Иероним, блаженный Августин и святой Амвросий Медиоланский. Последний, напр., писал: "чаша премудрости в ваших руках. Эта чаша двойная — Ветхий и Новый Завет. Пейте их, потому что в обоих пьете Христа. Пейте Христа, потому что Он — источник жизни"[5].
Переходя теперь ко внутренним доказательствам, т.е. к самому содержанию священных книг, мы окончательно убеждаемся, что Господь наш Иисус Христос составляет главный пункт и центральную идею всей Библии. Эта великая книга, составленная столь многочисленными и разнообразными авторами, разделенными между собой весьма значительными периодами времени, стоявшими под влиянием самых различных цивилизаций, представляет в то же время замечательное единство и удивительную цельность. Благодаря, главным образом, постепенному развитию в ней одной и той же мессианской идеи. "Новый Завет в Ветхом скрывается, Ветхий в Новом открывается", — говорили средневековые богословы, основываясь на словах блаженного Августина[6].
Что Иисус Христос и Его дело составляют единственную тему всех новозаветных Писаний, это ясно само по себе и не требует доказательств. Но что вся новозаветная история основывается на ветхозаветной, это, быть может, не так очевидно. И, однако, это столь же несомненно, для доказательства чего достаточно сослаться лишь на две евангельские генеалогии Христа, в которых дано сокращение всей ветхозаветной истории в ее отношении к личности обетованного Мессии Христа (Мф. 1:1-16 и Лк. 3:23-38).
Но мы можем последовательно проследить развитие мессианской идеи и в книгах Ветхого Завета. Обетование Избавителя, данное падшим прародителям еще в раю, — вот первое звено той непрерывной цепи ветхозаветных мессианских пророчеств, которые начались Адамом и кончились Захарией, отцом Иоанна Крестителя. Поэтому-то оно и называется первоевангелием (Быт. 3:15). С эпохи Ноя это обетование определяется несколько ближе и точнее: семенем жены называются лишь дети Сима, к которым и приурочивается история искупления (Быт. 9:26). Этот круг еще больше сужается с эпохи Авраама, отца богоизбранного еврейского народа, в семени которого (т.е. в Иисусе Христе, по толкованию Апостола Павла — Гал. 3:16) возвещается спасение и всех остальных наций (Быт. 12:3; 18:18). Впоследствии и из потомства Авраамова выделена была раса Иакова (Быт. 27:27), позднее сам Иаков, в духе пророческого прозрения, дает особое благословение своему сыну Иуде (Быт 49:8 и след).
И чем дальше шло время, тем ближе и честнее определялись различные черты мессианского служения: так, пророк Валаам говорит о Его царственной власти (Чис. 24:17), Моисей — о трояком Его служении: царском, первосвященническом и пророческом (Втор. 18:18-19), о происхождении Мессии из царского рода Давидова (2 Цар. 7:12-14), о рождении Его в Вифлееме (Мих. 5:2) и от Девы матери (Ис. 7:14), о торжественном входе Его в храм Иерусалимский (Мал. 3:1), о разных, даже мелких обстоятельствах Его крестных страданий и смерти (Ис. 53 гл.; Пс. 21:17-19; 40:9-10; 68:22; Зах. 11:12 и др.), о Его славном воскресении (Ис. 53:9-21; Пс. 15:10; 19:6-7; 11: 11; 47:2 и др.), о наступлении Его благодатного царства (Пс. 21:28-32; 44:7, 14-17; 71:7-19; Иоил. 2:28; Ис. 2 гл.; Ис. 35:1-2,10; 61:1-2) и Его грозного второго пришествия (Дан. 7:25 и 7:7; Зах. 14:2-3, 9 и др.). Можно положительно сказать, что нет ни одной важной черты из эпохи и жизни Мессии, которая не была бы тем или иным путем предуказана в Ветхом Завете, или в форме ясного пророчества, или под покровом символов и прообразов; а пророк Исаия получил даже наименование "ветхозаветного евангелиста" за поразительную точность и полноту своих пророчественных прообразов жизни Господа Иисуса Христа.
Не менее ясно это единство мессианской идеи сквозит и в общем плане Библии. По своему характеру и содержанию все ветхозаветные книги могут быть разделены на три основные группы: книги законоположительно-исторические, книги пророческие и книги поэтическо-назидательные. Первый класс излагает историю теократии, т.е. прав правления Всевышнего над Израилем. Но с какой целью Господь употребляет столь различные методы воспитания Своего народа? Завет на Синае, Моисеево законодательство, бедствия пустыни, завоевание земли обетованной, победы и поражения, отчуждение от других народов, наконец, тягость вавилонского плена и радость возвращения из него — все это имело очевидной своей целью сформировать еврейскую нацию в известном духе, в духе сохранения и распространения мессианской идеи. Еще очевиднее этот мотив в пророческих книгах, где, то через угрозы, то через обещания наград, народ еврейский постоянно поддерживался на известной нравственной высоте и приготовлялся в духе чистой веры и правой жизни, ввиду грядущего Мессии. Что касается, наконец, до книг последней группы — поэтически-назидательных, то одни из них, как, например, Псалмы, были прямо мессианскими молитвами еврейской нации; другие, как Песнь Песней, под формой аллегории изображали союз Израиля со Христом; третьи, как книги Премудрости, Екклезиаст и др. раскрывали различные черты Божественной Премудрости, лучи того Божественного Слова (Λόγος), которые сияли среди мрака язычества и в дохристианском мире.
Таким образом, с полным убеждением можно сказать, что главным и основным предметом Библии, начиная с первых глав книги Бытия (3:15) и кончая последними главами Апокалипсиса (21:6-21 и 22:20), служит Богочеловек, Господь наш Иисус Христос.
Самым ранним разделением Библии, идущим из времен первенствующей христианской Церкви, было разделение ее на две, далеко не равные части, получившие название Ветхого и Нового Завета.
Такое разделение всего состава библейских книг обусловлено было их отношением к главному предмету Библии, т.е. к личности Мессии: те книги, которые были написаны до пришествия Христа и лишь пророчески Его предизображали, вошли в состав "Ветхого Завета", а те, которые возникли уже после пришествия в мир Спасителя и посвящены истории Его искупительного служения и изложению основ учрежденной Иисусом Христом и Его святыми апостолами Церкви, образовали собой "Новый Завет".
Все эти термины, т.е. как самое слово "завет", так и соединение его с прилагательными "ветхий" и "новый", взяты из самой же Библии, в которой они, помимо своего общего смысла, имеют и специальный, в котором употребляем их и мы, говоря об известных библейских книгах.
Слово завет (евр. — berit, греч. — διαθήκη, лат. — testamentum), на языке Священного Писания и библейского употребления, прежде всего, значит известное постановление, условие, закон, на котором сходятся две договаривающиеся стороны, а отсюда уже — самый этот договорили союз, а также и те внешние знаки, которые служили его удостоверением, скрепой, как бы печатью (testamentum). А так как священные книги, в которых описывался этот завет или союз Бога с человеком, являлись, конечно, одним из лучших средств его удостоверения и закрепления в народной памяти, то на них весьма рано было перенесено также и название "завета". Оно существовало уже в эпоху Моисея, как это видно из 7 ст. 24 гл. кн. Исхода, где прочитанная Моисеем еврейскому народу запись Синайского законодательства названа книгойзавета (сёфер ха66ерит). Подобные же выражения, обозначающие собой уже не одно Синайское законодательство, а все Моисеево Пятикнижие, встречаются и в последующих ветхозаветных книгах (4 Цар. 23:2-21; Сир. 24:25; 1 Мак. 1-57). Ветхому же Завету принадлежит и первое, еще пророчественное указание на Новый Завет, именно, в известном пророчестве Иеремии: "Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет" (Иер. 31:31).
Впоследствии термин Новый Завет неоднократно употреблялся самим Иисусом Христом и святыми Его апостолами для обозначения начавшейся истории искупленного и облагодатствованного человечества (Мф. 26:28; Мк. 14:24; Лк. 22:20; 1 Кор. 11:25; 2 Кор. 3:6 и др.), откуда он перешел и на священные книги, написанные в этот период.
Наименование Ветхий Завет в приложении к определенным книгам ведет свое начало от особенно ясного свидетельства Апостола Павла: но умы их (евреев) ослеплены: ибо то же самое покрывало доныне остается неснятым при чтении Ветхого Завета, потому что оно снимается Христом (2 Кор. 3:14).
В составе "Ветхого Завета" Православная Церковь, как мы уже говорили выше, насчитывает 38 канонических и 9 неканонических книг, отличаясь этим от церкви Римско-Католической, насчитывающей в своей Вульгате 46 канонических книг (у них считаются канонич. Товит, Иудифь, Премудрость Соломона и 2 кн. Маккавейские).
Что касается, наконец, самого порядка расположения книг "Ветхого Завета", то здесь замечается довольно резкое различие между еврейской Библией, с одной стороны, и греческим переводом LXX переводчиков, а отсюда и нашей славяно-русской Библией, с другой стороны. Для уяснения этой разницы необходимо знать, что древние евреи делили свои книги не столько по однородности их содержания (как LXX и слав.-рус.), сколько по степени их значения и важности. В этом смысле они все ветхозаветные книги делили на три группы: "закон" ("тора"), "пророки" ("небиим") и "агиографы" ("кетубим"), подчеркивая особенно значение двух первых групп, т.е. "закона" и "пророков" (Мф. 5:17; 7:12; 22:40).
У нас же теперь вслед за LXX переводчиками и Вульгатой принято другое деление, по характеру самого содержания ветхозаветных книг, на четыре следующие группы: 1) книги законоположительные; 2) исторические; 3) учительные и 4) пророческие. Такое расположение и деление книг в еврейской и славяно-русской Библиях всего виднее будет из следующей таблицы:
|
Еврейская Библия |
Славяно-русская Библия |
||||
|
Закон (тора) |
Бытие |
Законо - положительные |
Бытие |
||
|
Исход |
Исход |
||||
|
Левит |
Левит |
||||
|
Числа |
Числа |
||||
|
Второзаконие |
Второзаконие |
||||
|
Пророки (небиим) |
Главнейшие или раннейшие (ризоним) |
кн. Иисуса Навина |
Исторические |
кн. Иисуса Навина |
|
|
кн. Судей |
кн. Судей |
||||
|
1 и 2 кн. Самуила |
кн. Руфь |
||||
|
1 и 2 кн. Царств |
1 кн. Царств |
||||
|
2 кн. Царств |
|||||
|
Позднейшие (ахароним) |
Великие пророки |
Исаия |
3 кн. Царств |
||
|
Иеремия |
4 кн. Царств |
||||
|
Иеэекииль |
1 кн. Паралипоменон |
||||
|
|
2 кн. Паралипоменон |
||||
|
Малыепророки |
Осия |
1 кн. Ездры |
|||
|
Иоиль |
кн. Неемии |
||||
|
Амос |
2 кн. Ездры |
||||
|
Авдий |
|||||
|
Иона |
Учительные |
Товит |
|||
|
Михей |
Иудифь |
||||
|
Наум |
Есфирь |
||||
|
Аввакум |
Иова |
||||
|
Софония |
Псалтирь |
||||
|
Аггей |
Притчи Соломона |
||||
|
Захария |
Екклезиаст |
||||
|
Малахия |
Песнь Песней |
||||
|
Малахия |
Премудрость Соломона |
||||
|
Премудрость Иисуса, сына Сирахова |
|||||
|
Агиографы (кетубим) |
Притчи Соломона |
||||
|
Иов |
Пророческие |
Кн. прор. Исаии |
|||
|
Песнь песней |
Кн. прор. Иеремии |
||||
|
Руфь |
Плачь Иеремии |
||||
|
Книга Плача |
Послание Иеремии |
||||
|
Екклезиаст |
Кн. прор. Варуха |
||||
|
Есфирь |
Кн. прор. Иезекииля |
||||
|
Даниил |
Кн. прор. Даниила |
||||
|
Ездра |
12 малых пророков, три книги Маккавейские и 3-я книга Ездры |
||||
|
Неемия |
|||||
|
1 и 2 Паралипоменон |
|||||
Пять первых книг Ветхого Завета, имеющих одного и того же автора — Моисея, представляли, по-видимому, сначала и одну книгу, как об этом можно судить из свидетельства кн. Второзакония, где говорится: "возьмите сию книгу закона и положите ее одесную ковчега завета" (31:26). Тем же самым именем "книги закона", или просто "закона", обозначались пять первых законоположительных книг и в других местах Ветхого и Нового Завета (3 Цар. 2:3; 4 Цар. 23:25; Пс. 18:8; Ис. 5: 24; Мф. 7:12; 11:13; Лк. 2:22 и др.).
Но у раввинов уже со времен глубокой древности существовало и другое, несколько своеобразное обозначение этой "торы" (закона), как "пять пятых закона", чем одновременно доказывается как единство Пятикнижия, так и состав его из пяти различных частей. Это пятиместное деление, по-видимому, окончательно определилось к эпохе перевода LХХ переводчиков, где оно получает уже полное признание.
Наше современное слово "Пятикнижие" представляет буквальный перевод греческого — πεντάτευχος от πέντε — "пять" и τεύχος — "том книги". Это деление вполне точно, так как, действительно, каждый из пяти томов Пятикнижия имеет свои отличия и соответствует различным периодам теократического законодательства. Так, напр., первый том представляет собой как бы историческое к нему введение, а последний служит очевидным повторением закона; три же посредствующих тома содержат в себе постепенное развитие теократии, приуроченное к тем или иным историческим фактам, причем средняя из этих трех книг (Левит), резко различаясь от предыдущей и последующей (почти полным отсутствием исторической части), является прекрасной разделяющей их гранью.
Все пять частей Пятикнижия в настоящее время получили значение особых книг и имеют свои наименования, которые в еврейской Библии зависят от их начальных слов, а в греческой, латинской и славяно-русской — от главного предмета их содержания.
|
Еврейское название |
Греческое название |
Славянско-русское название |
|
Берешит ("в начале") |
Γένεσις |
Бытие |
|
Ве эллэ шемот ("и сии суть имена") |
Έξοδος |
Исход |
|
Вайкра ("и воззвал") |
Λευτιχόν |
Левит |
|
Вай-едаббер ("и сказал") |
'Αριϋμοί |
Числа |
|
Эллэ хаддебарим ("сии словеса") |
Δεντερονόμιον |
Второзаконие |
Книга Бытия содержит в себе повествование о происхождении мира и человека, универсальное введение к истории человечества, избрание и воспитание еврейского народа в лице его патриархов — Авраама, Исаака и Иакова. Кн. Исход пространно повествует о выходе евреев из Египта и даровании Синайского законодательства. Кн. Левит специально посвящена изложению этого закона во всех его частностях, имеющих ближайшее отношение к богослужению и левитам. Кн. Числ дает историю странствований по пустыне и бывших в это время счислений евреев. Наконец, кн. Второзакония содержит в себе повторение закона Моисеева
По капитальной важности Пятикнижия святой Григорий Назианзен назвал его истинным "океаном богословия". И действительно, оно представляет собой основной фундамент всего Ветхого Завета, на который опираются все остальные его книги. Служа основанием ветхозаветной истории, Пятикнижие является базисом и новозаветной, так как оно раскрывает нам план божественного домостроительства нашего спасения. Поэтому-то и сам Христос сказал, что Он пришел исполнить, а не разорить закон и пророков (Мф. 5:17). В Ветхом же Завете Пятикнижие занимает совершенно то же положение, как Евангелие в Новом.
Подлинность и неповрежденность Пятикнижия свидетельствуется целым рядом внешних и внутренних доказательств, о которых мы лишь кратко здесь упомянем.
Моисей, прежде всего, мог написать Пятикнижие, так как он, даже по признанию самых крайних скептиков, обладал обширным умом и высокой образованностью; следовательно, и независимо от вдохновения Моисей вполне правоспособен был для того, чтобы сохранить и передать то самое законодательство, посредником которого он был.
Другим веским аргументом подлинности Пятикнижия является всеобщая традиция, которая непрерывно, в течение целого ряда веков, начиная с книги Иисуса Навина (1:7-8; 8:31; 23:6 и др.), проходя через все остальные книги и кончая свидетельством самого Господа Иисуса Христа (Мк. 10:5; Мф. 19:7; Лк. 24:27; Ин. 5:45-46), единогласно утверждает, что писателем Пятикнижия был пророк Моисей. Сюда же должно быть присоединено свидетельство самаритянского Пятикнижия и древних египетских памятников.
Наконец, ясные следы своей подлинности Пятикнижие сохраняет внутри самого себя. И в отношении идей, и в отношении стиля на всех страницах Пятикнижия лежит печать Моисея: единство плана, гармония частей, величавая простота стиля, наличие архаизмов, прекрасное знание Древнего Египта — все это настолько сильно говорит за принадлежность Пятикнижия Моисею, что не оставляет места добросовестному сомнению[7].
Наименование книги. Первая священная книга нашей славяно-русской Библии носит наименование "Бытие". Такое ее наименование есть буквальный перевод греческого надписания данной кн. в тексте LХХ, указывающего на содержание первой священной книги (в тесном смысле — двух первых глав ее), надписываемой в еврейском ее подлиннике первым словом текста 1-го стиха — חישרכ — bereschith
Происхождение и смысл ее наименования. Из сказанного уже ясно, что ключ к разгадке наименования первой книги Библии должно искать в тексте ее подлинника. Обращаясь к последнему, мы видим, что каждая из первых пяти книг Библии, образующих так называемую Тору ("кн. Закона") или Моисеево пятикнижие, получили свое название от первого или двух первых ее слов; а так как начальная книга в еврейском подлиннике открывается словами חישרכ רפם, то эти именно слова и были поставлены евреями в качестве ее заголовка.
1-я книга (или Бытие) в еврейском тексте называется bereschith ("в начале"); 2-я (Исход) — elleh-schemoth ("сии имена"); 3-я (Левит) — vajigra ("и воззвал"); 4-я (Чисел) — vajedabber ("и сказал;" другое название — bemidbar — "в пустыне", ср. Чисел 1:1); 5-я (Второз.) — elleh-haddebarim.
Но хотя наименование книги "Бытия" и имеет случайное происхождение, однако оно удивительным образом совпало с ее существенным содержанием и полно широкого смысла. В 1-й книге Моисея многократно встречается синонимичное слову "Бытие" название toldoth. Под именем חתלוח toldoth — "порождения, пpoисхождения, потомства" (от евр. гл. דלי "рождать") у евреев были известны их родословные таблицы и находящиеся при них историко-биографические записи, из которых впоследствии составлялась и самая их история. Ясные следы существования таких "генеалогических записей", исправленных и объединенных рукой их богодухновенного редактора Моисея, можно накодить и в кн. Бытия, где не менее десяти раз мы встречаемся с надписанием חתלוח toldoth, а именно "происхождение неба и земли" (2:4), "родословие Адама" (5:1); "житие Ноя" (6:9); "родословие сыновей Ноя" (10:1); "родословие Сима" (11:10); "родословие Фарры" (11:27); "родословие Измаила" (25:12); "родословие Исаака" (25:19); "родословие Исава" (36:1); "житие Иакова" (37:1).
Отсюда очевидно, что первая книга Библии есть по преимуществу книга родословий и что ее греческое и славяно-русское название как нельзя лучше знакомят нас с ее внутренней сущностью, давая нам понятие о небе как о первой родословной мира и человека.
Что касается разделения книги Бытия, то наиболее глубоким и правильным должно признать разделение ее на две далеко неравные части: одна, обнимающая одиннадцать первых ее глав, заключает в себе как бы универсальное введение во всемирную историю, поскольку касается исходных пунктов и начальных моментов первобытной истории всего человечества; другая, простирающаяся на все остальные тридцать девять глав, дает историю уже одного богоизбранного народа еврейского, и то пока еще только в лице его родоначальников — патриархов Авраама, Исаака, Иакова и Иосифа.
Единство и подлинность книги Бытия доказываются прежде всего из анализа ее содержания. Вникая глубже в содержание этой книги, мы, при всей ее сжатости, не можем не заметить удивительной стройности и последовательности ее повествований, где одно вытекает из другого, где нет никаких действительных несогласий и противоречий, а все стоит в полном гармоническом единстве и целесообразном плане. Основной схемой этого плана служит вышеуказанное нами деление на десять "генеалогий" (toldoth), составляющих главные части книги и объединяющих в себе большее или меньшее количество второстепенных, смотря по важности той или другой генеалогии.
Подлинность книги Бытия имеет для себя как внутренние, так и внешние основания. К первым, помимо всего вышесказанного о содержании и плане этой священной книги, должно отнести ее язык, носящий следы глубокой древности, и особенно встречающиеся в ней библейские архаизмы. Ко вторым мы относим согласие данных Библии с естественнонаучными и древне-историческими известиями, почерпаемыми из различных внешних научных источников. Во главе всех их мы ставим древнейшие сказания ассиро-вавилонских семитов, известные под именем "халдейского генезиса", дающие богатый и поучительный материал для сравнения с повествованиями библейского генезиса[8].
Наконец, важность книги Бытия понятна сама собою: являясь древнейшей летописью Мира и человечества и давая наиболее авторитетное разрешение мировых вопросов о происхождении всего существующего, книга Бытия полна глубочайшего интереса и имеет величайшее значение в вопросах религии, морали, культа, истории и вообще в интересах истинно человечной жизни.
В начале... Как у святых Отцов, так и во всей последующей истолковательной литературе существуют два главных типических толкования данного слова. По господствующему мнению одних — это простое хронологическое указание "на начало творения видимых вещей" (Ефрем Сирин), т.е. всего того, история постепенного образования чего излагается непосредственно далее. По аллегорическому же толкованию других (Феоф. Ант., Ориген, Амвросий, Августин и пр.), слово "в начале" имеет здесь индивидуальный смысл, заключая в себе прикровенное указание на предвечное рождение от Отца второй Ипостаси Святой Троицы — Сына Божия, в Котором и через Которого было совершено все творение (Ин 1:3; Кол 1:16).
Относящиеся сюда библейские параллели дают право объединять оба этих толкования, т.е. как находить здесь указание на мысль о совечном Отцу рождении Сына или Логоса и об идеальном создании в Нем мира (Евр. Ин 1:1-3,10; 8:25; Пс. 83:3; 1 Пет. 1:20; Кол. 1:16; Откр. 3:14), так и еще с большим правом видеть здесь прямое указание на внешнее осуществление предвечных планов божественного Мироздания в начале времени или, точнее, вместе с самым этим временем (Пс. 101:26; Евр. 1:10; Пс. 83:12-13; 135:5-6; 145:6; Притч. 8:22-23; Ис. 64:4; 41:4; Сир. 18:1; и пр.).
"Сотворили" — здесь употреблено слово бара, которое по общему верованию как Иудеев, так и христиан, равно как и по всему последующему библейскому употреблению, преимущественно служит выражением идеи божественного делания (Быт. 1:1; 2:3-4; Ис. 40:28; 43:1; Пс. 148:5; Исх. 34:10; Чис. 16:30; Иер. 31:22; Мал. 2:10 и др.), имеет значение творческой деятельности или создания из ничего (Чис. 16:30; Ис. 45:7; Пс. 102:25-26; Евр. 3:4; 11:3; 2 Мак. 7:28 и др.). Этим самым, следовательно, опровергаются все материалистические гипотезы о мире как самобытной сущности, и пантеистические — о нем как об эманации или истечении божества и устанавливается взгляд на него как на дело рук Творца, воззвавшего весь мир из небытия к бытию волей и силой Своего божественного всемогущества.
"небо и землю..." Небо и земля, как два конкретных противоположных полюса всего Мирового глобуса, обычно служат в Библии обозначением "всей вселенной" (Пс. 101:26; Ис. 65:17; Иер. 33:24; Зах. 5:9). Кроме того, многие находят здесь раздельное указание на сотворение мира видимого и невидимого, или Ангелов (Феоф. Ант., Василий Великий, Феодорит, Ориген, Иоанн Дамаскин, и др.). Основанием последнего толкования служит, во-первых, библейское употребление слова "небо" в качестве синонима небожителей, т.е. ангелов (3 Цар. 22:19; Мф. 18:10 и др.), а во-вторых, и контекст данного повествования, в котором последующее хаотическое неустройство приписывается лишь одной земле, т.е. видимому миру (2 стих), чем "небо" отделяется от "земли" и даже как бы противополагается ей в качестве благоустроенного, невидимого горного мира. Подтверждение этому можно находить как в Ветхом (Иов. 38:4-7), так и в особенности Новом Завете (Кол. 1:16).
Понятие "земли" на языке Библии часто обнимает собой весь земной шар, со включением сюда и видимого неба как его наружной атмосферической оболочки (Быт. 14:19-22; Пс. 80:35). В этом именно смысле оно употреблено и здесь, как это очевидно из контекста, по свидетельству которого хаотическая масса этой "земли" впоследствии выделила из себя твердь и воду (Быт 1:7).
Слова "безвидна и пуста", которыми характеризуется первобытная масса, заключают в себе мысль о "тьме, беспорядке и разрушении" (Ис. 40:17; 45:18; Иер. 4:23-26), т.е. дают идею о состоянии полного хаоса, в котором элементы будущего света, воздуха, земли, воды и также все зародыши растительной и животной жизни не поддавались еще никакому различению и были как бы перемешаны между собой. Лучшей параллелью к этим словам служит место из книги Премудростей Соломона, в котором говорится, что Бог сотворил мир из "необразного вещества" 11:18) и 2 Пет. 3:5.
"и тьма над бездною..." Эта тьма была естественным следствием отсутствия света, который еще не существовал в качестве отдельной самостоятельной стихии, будучи выделен из первобытного хаоса лишь впоследствии, в первый день недели творческой деятельности. "Над бездною" и "над водою". В тексте подлинника стоят здесь два родственных по смыслу еврейского слова (tehom и maim), означающих массу воды, образующую целую "бездну;" этим самым делается указание на расплавленное жидкообразное состояние первозданного, хаотического вещества.
"и Дух Божий носился…" В объяснении этих слов толковники довольно сильно расходятся между собою: одни видят здесь простое указание на обыкновенный ветер, ниспосланный Богом для осушения земли (Тертуллиан. Ефрем Сирин, Феодорит, Абен-Езра, Розенмюллер), другие — на Ангела, или особую умную силу, назначенную для той же цели (Златоуст, Кайэетан и др.), третьи, наконец, (Василий Великий, Афанасий, Иероним и большинство прочих экзегетов). Последнее толкование предпочтительнее прочих: оно указывает на участие в деле творения и третьего лица Святой Троицы, Духа Божия, являющего Собой ту зиждительно-промыслительную силу, которая, по обще-библейскому воззрению, обусловливает происхождение и существование всего мира, не исключая и человека (Быт. 2:7; Пс. 32:6; Иов. 27:3; Ис. 34:16; Деян.17:29 и др.). Самое действие Cвятого Духа на хаос уподобляется здесь действию птицы, сидящей в гнезде на яйцах и согревающей их своей теплотой для пробуждения в них жизни (Втор. 32:11).
Этим самым, с одной стороны, позволяется усматривать в хаосе и некоторое действие естественных сил, аналогичное процессу постепенного образования в яйце зародыша, с другой, — как эти самые силы так и результаты их поставляются в прямую зависимость от Бога.
У всемогущего Творца вселенной мысль или слово и осуществление этой мысли или дело совершенно тождественны между собой, так как для Него не существует никаких препятствий, которые могли бы помешать выполнению зародившегося желания. Отсюда, Его слово есть закон для бытия: "ибо Он сказал, — и сделалось; Он повелел, — и явилось" (Пс. 32:9). Вслед за многими отцами Церкви митр. Филарет полагает, что в слове "сказал" не без основания можно находить таинство Ипостасного Слова, которое здесь, подобно тому, как раньше и Дух Святой, прикровенно поставляется Творцом мира: "гадание сие объясняют Давид и Соломон, которые, очевидно, приспособляют выражения своя к Моисею" (Пс. 32:6; Притч. 8:22-29).
"да будет свет..." Ясное указание на это дает Апостол Павел, говоря о Боге как о "повелевшем из тьмы воссиять свету" (2 Кор. 4:6). Творение света было первым творчески-образовательным актом божественного мироздания. Этот первозданный свет не был обычным светом в совершенном значении этого слова, так как до четвертого дня творения, в который появились ночные светила, еще не существовало источников нашего света, а был тем светоносным эфиром, который, находясь в колебательном состоянии, разгонял первобытную тьму и тем самым создавал необходимые условия для будущего появления всякой органической жизни на земле.
"И увидел... что он хорош..." Так, по словам Псалмопевца, "веселится Господь о делах Своих" (103:31). О свете здесь говорится, что он "хорош", потому что он является источником радости и счастья для всего живого.
"и отделил Бог свет от тьмы". Этим самым Бог не уничтожил вовсе первоначальную тьму, а лишь установил правильную периодическую смену ее со светом, необходимую для поддержания жизни и сохранения сил не только человека и животных, но и всяких других тварей (Пс. 103:20-24; Иер. 33:20-25; 31:35).
"И назвал Бог свет днем, а тьму ночью..." Разделив свет от тьмы и установив правильное чередование их между собою, Творец нарекает им и соответствующие имена, назвав период господства света днем, а время господства тьмы — ночью. Священное Писание дает нам целый ряд указаний на происхождение этого божественного установления (Пс. 103:20-24; 148:5; Иов. 38:11; Иер. 33:20). О характере и продолжительности этих первобытных суток мы лишены возможности судить положительно: одно только можем сказать, что по крайней мере в первые три дня до сотворения солнца они, по всей вероятности, не были тождественны с нашими настоящими сутками.
"И был вечер, и было утро..." Многие из толковников на том основании, что сначала поставлен "вечер", а затем уже — утро, хотят видеть в первом не что иное, как ту хаотическую тьму, которая предшествовала появлению света и таким образом предваряла первый день. Но это будет очевидной натяжкой текста, так как до сотворения света не могло существовать ни подобного разграничения суток, ни самого названия двух главных составных частей их. На указанном заблуждении покоится и другое, что счет астрономических суток следует будто бы начинать с вечера, как это думает, напр., и Ефрем Сирин. Но святой Иоанн Златоуст правильнее полагает, что исчисление суток должно идти от утра к утру, так как, повторяем, самая возможность различения в сутках дня и ночи началась не ранее как с момента создания света или со времени наступления дня, т.е., говоря современным языком, с утра первого дня творения.
"день один..." В еврейском подлиннике стоит не порядковое, а количественное числительное "день один", ибо и на самом деле первый день недели творения был в ней пока еще и единственным.
Заканчивая свою речь о первом дне творческой недели, считаем уместным высказаться здесь, вообще, об этих днях. Вопрос о них составляет одну из труднейших экзегетических проблем. Главная трудность ее состоит, во-первых, в определенном понимании библейских дней творения, а во-вторых, и еще больше — в соглашении этих дней с современными данными астрономии и геологии. Выше мы уже видели, что к первым дням творения, предшествовавшим появлению солнца, довольно трудно прилагать нашу обычную астрономическую мерку с ее 24-х часовой продолжительностью, зависящей, как известно, от движения земли вокруг своей оси и от поворота ее то одной, то другой стороной к солнцу. Но если допустить, что это сравнительно незначительное препятствие было как-либо устранено силой божественного всемогущества, то все остальные, собственно библейские данные, и разделение этих суток на утро и вечер, и определенное количество, и строгая последовательность их, и исторический характер самого повествования, — все это говорит за строго буквальный смысл библейского текста и за астрономическую продолжительность этих библейских суток. Гораздо серьезнее другое возражение, идущее со стороны науки, которая, исходя из анализа так называемых геологических пластов, насчитывает целый ряд геологических эпох, потребных для постепенного образования земной коры и несколько тысячелетий для последовательного возникновения на ней различных форм растительной и животной жизни.
Мысль о соглашении в этом пункте Библии с наукой сильно занимала еще отцов и учителей Церкви, среди которых представители Александрийской школы — Ориген, святые Климент Александрийский, Афанасий Александрийский, и др. стояли даже за аллегорическое толкование библейских дней в смысле более или менее продолжительных периодов. Вслед за ними и целый ряд последующих экзегетов старался так или иначе видоизменить прямой, буквальный смысл библейского текста и приспособить его к выводам науки (так называемые периодистические и реститутивные теории). Но прямой, буквальный смысл библейского текста, древнехристианская традиция и православное толкование вообще не допускают такого свободного обращения с библейским текстом и, следовательно, требуют буквального понимания имеющегося в нем термина "день".
Итак, Библия говорит об обычных днях, а наука о целых периодах или эпохах. Лучшим выходом из этого противоречия является, по нашему мнению, так называемая "визионерская" теория. По смыслу этой теории, библейское повествование о творении мира представляет собой не строго научное и фактически детальное воспроизведение всей истории действительного процесса мирообразования, а лишь его главнейшие моменты, открытые Богом первому человеку в особом видении (visio). Здесь вся история происхождения мира, развившаяся в недоведомое для нас время, прошла пред духовным взором человека в виде целой серии картин, из которых каждая представляла известные группы явлений, причем как общий характер, так и последовательность этих картин являлись верным, хотя и мгновенным отображением действительной истории. Каждая из этих визионерных картин образовывала собою особую группу явлений, фактически развивавшихся в течение одного и того же периода, в видении же получившего название того или другого дня.
На вопрос, почему же геологические эпохи творения получили в библейском космогоническом видении название обычного "дня", ответить сравнительно нетрудно: потому, что "день" был самой удобной, самой простой и легко доступной сознанию первобытного человека хронологической меркой. Следовательно, чтобы внедрить в сознание первого человека идею о последовательном порядке творения мира и раздельности его процессов, целесообразнее всего было воспользоваться уже знакомым ему образом дня как цельного и законченного периода времени.
Итак, по вопросу о днях творения Библия и наука отнюдь не сталкиваются между собой: Библия, разумея обыкновенные дни, отмечает этим самым лишь различные моменты космогонического видения, в котором Бог благоволил открыть человеку историю мироздания; наука же, указывая на геологические эпохи и продолжительные периоды, имеет в виду исследовать фактический процесс происхождения и постепенного устройства мира; и такое допущение научных гипотез нисколько не колеблет собою божественного всемогущества, для которого было совершенно безразлично — создать ли весь мир во мгновение ока, употребить ли на это целую неделю, или, вложив в мир известные целесообразные законы, предоставить им более или менее естественное течение, приведшее к продолжительному мирообразованию. Последнее, на наш взгляд, еще даже более отвечает идее божественной премудрости и благости Творца. Указанная нами здесь визионерная история, находя своих защитников и среди отцов и учителей Церкви (святой Иоанн Златоуст, святой Григорий Нисский, Феодорит, Юнилий Африканский), разделяется многими новейшими экзегетами (см. об этом подробнее в диссертации А. Покровского"Библейское ученее о первобытной религии").
"да будет твердь..." Твердь — буквально с подлинника "распростертие", "покрышка", ибо таковой евреи представляли себе небесную атмосферу, окружающую земной шар, как это особенно ярко выражено в известных словах Псалмопевца: "простираешь небеса, как шатер" (103:2; 148:4; ср. Иc. 40:22). Эта твердь или атмосферическая оболочка земли, по общебиблейскому воззрению, считается местом рождения всяких ветров и бурь, равно как и всевозможных атмосферических осадков и перемен погоды (Пс. 148:4-8; 134:7; Иов. 28:25-26; 23:24-26; Иc. 55:10; Мф. 5:45; Деян. 14:17; Евр. 6:7 и др.).
"и отделил воду, которая под твердью от воды, которая над твердью..." Под последними водами здесь, очевидно, понимаются водяные пары, которыми обыкновенно бывает насыщена небесная атмосфера и которая, сгущаясь по временам, в различных видах изливается на землю, например, в виде дождя, града, инея, тумана или снега. Под первыми же, конечно, разумеется обычная вода, проникавшая собою весь земной хаос и в следующий, третий день творения, собранная в особые природные водохранилища — океаны, моря и реки. О роли воды в процессе мирообразования нечто подобное же говорит и Апостол Петр (2 Пет. 3:5). Наивному уму первобытного еврея небесная атмосфера рисовалась в виде какой-то твердой покрышки, разделявшей собой атмосферические воды от земных вод; по временам эта твердая оболочка в том или другом месте разверзалась, и тогда небесные воды через это отверстие изливались на землю. И Библия, говорящая, по отзыву святых Отцов, языком сынов человеческих и приспособляющаяся к слабости ума и слуха нашего, не считает нужным вносить какие-либо научные поправки в это наивное мировоззрение (святой Иоанн Златоуст, Феодорит и др.).
"небом..." На языке евреев существовали три различных термина для выражения этого понятия, соответственно их мнению о существовании трех различных небесных сфер. То небо, которое называется здесь, считалось самым низшим и ближайшим местопребыванием птиц, доступным непосредственному взору (Пс. 8:4; Лев. 26:19; Втор. 28:23).
"да соберется вода... и да явится суша..." В силу этого божественного повеления две главных составных части первобытного хаоса, земля и вода, обособились друг от друга: воды соединились в различные водные бассейны — моря и океаны (Пс. 32:7; 103:5-9; 135:6; Притч. 8:29), а суша образовала острова и материки, покрытые различными горами, холмами и долинами (Пс. 64:6; Ис. 40:12).
"И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями". О том, каким путем и как долго происходил этот процесс обособления воды от суши и самообразование земной коры, Библия не говорит нам ничего, открывая тем самым полный простор научным изысканиям. В космогоническом же видении, с которым имеет дело Библия, отмечен только общий характер и конечный результат этого третьего периода мирообразования или — на языке библейского видения — третьего дня творения.
"И сказал Бог: да произрастит земля... и произвела земля зелень, траву, сеющееся семя по роду (и по подобию) ее, и дерево (плодовитое) приносящее плод, в котором семя его по роду его…" В этих немногих словах космогонического видения отображается целая грандиозная картина постепенного возникновения на земле разных видов растительной, органической жизни, произведенных землей не в силу самопроизвольного зарождения, а по данным ей Творцом особым силам и законам.
Однако, указание на то, что покрытие земли растениями и деревьями не было мгновенным чудодейственным актом, а направлялось творческой силой по естественному руслу, по-видимому, заключается в самом характере рассматриваемого библейского текста, как в обращении Бога к земле с повелением ей произвести различные виды растений по присущим ей законам, так и в той последовательности, с которой ведется перечень различных видов этой растительности, вполне отвечающий данным современной геологии: сначала вообще зелень или трава (геологические папоротники), затем цветущая растительность (исполинские лилии и, наконец, деревья (первобытные кустарники и деревья), (3 Цар. 4:33). Всемогущество Творца от этого, разумеется, нисколько не страдало, так как первоисточником жизненной энергии земли был не кто иной, как сам Бог, а Его высочайшая мудрость в таком целесообразном устройстве мира раскрывалась во всей своей силе и очевидной наглядности, на что выразительно указывает и Апостол Павел в известном месте из Послания к Рим. 1:20.
"да будут светила на тверди небесной (для освещения земли и) для отделения дня от ночи..." Здесь космогоническое видение о новом миротворческом периоде, в который земля обособилась от солнечной системы. Сам библейский рассказ об этом опять-таки ведется приспособительно к младенческому мировоззрению первобытного человека: так, светила представляются как бы утвержденными на наружной небесной тверди, какими они, действительно, и рисуются в нашем обыденном, ненаучном представлении. Здесь впервые указывается действующая причина разграничения суток на день и ночь, состоящая во влиянии светил. Этим самым как бы дается косвенное подтверждение той мысли, что три предшествующих дня творения не могли быть, следовательно, обычными астрономическими сутками, а что такой характер в библейском повествовании они получили уже впоследствии, в качестве известных определенных моментов космогонического видения.
Библия указывает нам троякое назначение небесных светил: во-первых, они должны разделять день от ночи, причем солнце должно было сиять днем, луна же и звезды — светить ночью; во-вторых, они должны служить регуляторами времени, т.е. различные фазы солнца и луны должны были показывать периодическую смену месяцев и сезонов года; наконец, их ближайшее назначение в отношении земли состоит в том, чтобы освещать ее. Первое и последнее назначение небесных светил совершенно ясны и понятны сами по себе, среднее же требует некоторого разъяснения.
"для знамений..." Под этими знамениями отнюдь не следует разуметь какого-либо суеверного почитания небесных светил или подобных же астрологических гаданий, бывших в широком распространении у народов древнего Востока и жестоко осуждаемых в избранном народе Божьем (Втор 4:19; 18:10). Но это, по толкованию блаженного Феодорита, значит то, что фазы луны, равно как время восхода и захода различных заезд и комет, служили полезными руководственными указаниями для земледельцев, пастухов, путешественников и моряков (Быт. 15:5, 37:9; Иов. 38:32-33; Пс. 103:14-23; Мф. 2:12; Лк. 21:25). Очень рано фазы луны и положение солнца стали служить знаками разделения года на месяцы и объединения последних во времена года — весну, лето, осень и зиму (Пс. 63:16-17). Наконец, впоследствии фазы луны, в особенности новолуние, стали играть очень видную роль в цикле священных библейских времен или древнееврейских праздников.
"И создал Бог два светила великие..." Хотя эти великие светила и не названы здесь по имени, но из всего контекста повествования, равно как из соответствующих относящихся сюда библейских параллелей (Пс. 103:19; 78:16; 135:7-9; 148:3-5; Иер. 31:35), совершенно ясно, что здесь подразумеваются солнце и луна. Но если такое название вполне оправдывается и наукой в применительно к солнцу, как астрономическому центру всей мировой системы, то оно совершенно не выдерживает научной критики в отношении луны, которая по точным данным астрономии представляет собой одну из сравнительно малых планет, далеко уступающих в этом отношении даже земле. Здесь мы имеем новое доказательство того, что Библия не излагает положений науки, а говорит языком сынов человеческих, т.е. языком обыденного мышления, опирающегося на непосредственные чувственные восприятия, с точки зрения которых солнце и луна действительно представляются самыми крупными величинами на небесном горизонте.
"и звезды". Под общим именем звезд разумеются тут все те миллионы иных миров, которые, будучи удалены от нашей земли на огромные пространства, рисуются нашему невооруженному взору лишь в виде маленьких светящихся точек, рассеянных по всему небосклону. Недаром созерцание величественного небесного свода умиляло и вдохновляло многих ветхозаветных библейских писателей к прославлению премудрости и благости Творца (Пс. 8:3-4; 18:1-6; Иов. 38:31-33; Ис. 40:21-22,25-26; 32:13; 66:1-2; Иер. 33: 22; Откр. 5:8 и др.).
"и управлять днем и ночью..." Творец, как говорит Псалмопевец, луну и звезды — для управления ночью (135:9), восход же солнца определил быть началом трудового дня для человека (103:22-23). Еще яснее выражает эту мысль пророк Иеремия, прославляя Господа Вседержителя, который "дал солнце для освещения днем, уставы луне и звездам для освещения ночью" (Иер. 31:35).
"да произведет вода..." Термин "вода", как это очевидно из контекста, употреблен здесь в более общем и широком смысле — означает не только обычную воду, но также и воздушную атмосферу, которая, как это уже известно, на языке Библии также называется "водой" (6-7 ст.). Здесь так же как и раньше (11 ст.) в самом образе библейского выражения — "да произведет вода" (или, "да размножатся в водах"), опять-таки сохранился намек на участие и естественных агентов в творческом процессе, в данном случае — воды и воздуха как той среды, в которой Творец определил жить и размножаться соответствующим родам животной жизни.
"пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят..." Появление растений в третий день было началом органической жизни на земле, но еще в самой несовершенной, первичной ее форме. Теперь, в полном согласии с данными науки, Библия отмечает дальнейшей ход развития на земле этой жизни, именно указывает на появление двух обширных, родственных между собою животных классов: на обитателей водной стихии и на царство пернатых, наполняющих воздушное пространство.
Первый из этих классов в еврейском тексте назван шерец, что не означает только "пресмыкающихся или водяных гадов", как это переводят наши русский и славянский тексты, но заключает в себе также и рыб, и всех вообще водяных животных (Лев. 11:10). Равным образом и под "птицей пернатой" разумеются не "только птицы, но и насекомые, и вообще все живые существа, снабженные крыльями, хотя бы они в то же время не лишены были способности и ходить и даже на четырех ногах" (Лев. 11:20-21).
Если, как мы отметили выше, в предшествующем стихе сохранилось некоторое указание на действие естественных сил в процессе зарождения новых видов животной жизни, то настоящий стих не оставляет сомнения в том, что все эти так называемые естественные акты в конце концов имеют свой сверхъестественный источник в Боге, Который один только и есть Творец всего, в строгом смысле этого слова.
"рыб больших..." Славянский текст называет их "китами" великими, ближе к еврейскому тексту, в котором стоит слово танниним, которое вообще означает водяных животных огромного размера (Иов. 7:12; Пс. 73:13; Иез. 29:4), больших рыб, в том числе и китов (Пс. 103:25; Иер. 51:34; Ин. 2:11), большого змея (Ис. 27:1) и крокодила (Иез. 29:3), — словом, весь класс больших земноводных или амфибий (Иов. 41:1). Этим самым дается выразительное указание на то, что изначальные виды земноводных и пернатых отличались исполинскими размерами, что подтверждается и данными палеонтологии, открывающей целый обширный класс вымерших допотопных животных, поражающих своими колоссальными размерами (ихтиозавры, плезиозавры, исполинские ящерицы и т.п.).
"И благословил их Бог, говоря..." Появление первой настоящей жизни (животной в отличие от растительной) отмечается особым чрезвычайным актом Творца — Его благословением. В силу этого творческого благословения, все новосотворенные Им твари получают способность к размножению "по роду своему", т.е. каждый из видов животных — к воспроизведению себе подобных.
"плодитесь и размножайтесь..." В еврейском тексте оба эти слова имеют одно и то же значение, а самое соединение их, по свойству еврейского языка, указывает на особое усиление заключенной в них мысли об естественном размножении живых существ путем рождения.
"и птицы да размножаются на земле..." Тонкая новая черта: раньше стихией птиц был назван воздух, как область, в которой они летают (20 с.), теперь добавляется еще и земля, на которой они вьют свои гнезда и живут.
"да произведет земля..." Здесь снова, как и в двух предшествующих случаях (11 ст., 20 ст.), указывается на некоторое влияние естественных сил природы, в данном случае непосредственно земли.
"И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их..." Общее понятие "души животной" здесь дробится на три основных вида: первый из них "животные земли" — это дикие животные или звери полей и лесов, каковы, например, дикая кошка, рыси, медведи и все др. звери пустыни (Пс. 79:14; 103:20-21; 49:10; 78:2; Ис. 43:20). Второй вид этих животных обнимает довольно значительный класс домашних животных, т.е. прирученных человеком, куда относятся: лошади, волы, верблюды, козы и вообще весь как крупный, так и мелкий домашний скот (Быт. 34:23; 36: 6; 47:18; Чис. 32:26); в обширном же смысле сюда включаются иногда и более крупные из диких животных, например, слон и носорог (Иов. 40:15). Наконец, третий класс этих животных составляют все те, которые пресмыкаются по земле, ползают по ней или имеют настолько короткие ноги, что, ходя по земле, как бы стелятся по ней; сюда относятся все змеи, черви (Лев. 11:42), ящерицы, лисицы, мыши и кроты (Лев. 11:29-31). Иногда, в более краткой и менее строгой речи, все три вышеуказанных класса земных животных объединяются в одном первом из них, именно в понятии "зверей земных" (Быт. 7:14). Все эти животные разделялись на два пола, что видно как из их способности к размножению каждого сообразно его роду, так и из того, что пример их жизни открыл глаза первому человеку на его печальное одиночество и, таким образом, послужил поводом к сотворению подобной ему помощницы-жены (2:20).
"И сказал Бог: сотворим человека..." Из этих слов видно, что прежде чем сотворить человека, это новое и удивительное создание, Бог держал с кем-то совет. Вопрос о том, с кем может совещаться Бог, стоял еще перед ветхозаветным пророком: "кто уразумел дух Господа, и был советником у Него и учил Его? С кем советуется Он?" (Ис. 40:13-14; Рим. 11:34) и лучший ответ на него дан в Евангелии Иоанна, где говорится о Слове, искони бывшем с Богом и в союзе с Ним создавшем все (Ин. 1:2-3). Это сказал, указывает на Слово, Логос, — предвечный Сын Божий, называется еще "удным Советником" у пророка Исаии (9:6). В другом месте Писания Он, под видом Премудрости, прямо изображается ближайшим участником Бога-Творца во всех местах Его творения, в том числе и в деле создания "сынов человеческих" (Притч. 8:27-31). Еще больше поясняют эту мысль те толкователи, которые данный совет относят к таинству воплощенного Слова, благоволившего воспринять телесную природу человека в единстве со Своей божественной природой (Флп. 2:6-7). По согласному мнению большинства святых Отцов, рассматриваемый здесь божественный совет происходил с участием и Святого Духа, т.е. между всеми лицами Пресвятой Троицы (Ефрем Сирин, Ириней, Василий Великий, Григорий Нисский, Кирилл Александрийский, Феодорит, Августин и др.).
Что касается содержания этого самого совета, то именем его, по объяснению митрополита Филарета — следственно и действованием советования, изображается в Священном Писании Божье предвидение и предопределение (Деян. 2:23), т.е. в данном случае — осуществление мысли о создании человека, от века существовавшей в божественном плане Мироздания (Деян. 15:18). Таким образом, здесь мы находим один из самых древнейших следов существования в допотопном мире тайны троичности, но затем она, по мнению лучших толковников, была помрачена в сознании первых людей вследствие грехопадения, а потом, после вавилонского столпотворения, и вовсе надолго исчезла из сознания ветхозаветного человечества, от которого она была даже намеренно скрываема по педагогическим целям, именно, чтобы не подавать евреям, всегда склонным к многобожию, лишнего соблазна в этом отношении.
"человека..." В еврейском тексте стоит здесь слово adam. Когда это слово употреблено без артикля, то не выражает собою собственного имени первого мужа, а служит лишь нарицательным обозначением "человека" вообще; в этом смысле оно одинаково прилагается как к мужчине, так и к женщине (5:2). Как это видно из последующего контекста, в таком именно смысле употреблено это слово и здесь — обозначая всю первозданную чету, которой и преподаются божественные благословения к размножению и владычеству над природой (27 с.). Употребляя единственное число нарицательного понятия "человек", бытописатель тем самым яснее оттеняет истину единства человеческого рода, о которой и писатель кн. Деяний говорит: "От одной крови Он (Бог) произвел весь род человеческий" (Деян. 17:26).
"по образу Нашему, (и) по подобию Нашему..." Здесь употреблены два родственных по значению слова, хотя и заключающие в себе некоторые оттенки мысли: одно означает идеал, образец совершенства; другое — реализацию этого идеала, копию с указанного образца. "Первое (κατ’ εικόνα — по образу) — рассуждает святой Григорий Нисский — мы имеем по сотворению, а последнее (χατ’ δμοίωσιν — по подобию) мы совершаем по произволению". Следовательно, образ Божий в человеке составляет неотъемлемое и неизгладимое свойство его природы, богоподобие же есть дело свободных личных усилий человека, которое может достигать довольно высоких степеней своего развития в человеке (Мф. 5:48; Еф. 5:1-2), но может иногда и отсутствовать совершенно (Быт. 6:3-23; Рим. 1-23; 2:24).
Что касается самого образа Божия в человеке, то он отображается в многоразличных силах и свойствах его сложной природы: и в бессмертии человеческого духа (Прем. 2:23), и в первоначальной невинности (Еф. 4:24), и чистоте (Еккл. 7:29), и в тех способностях и свойствах, которыми наделен был первозданный человек для познания своего Творца и любви к Нему, и в тех царственных полномочиях, которыми обладал первый человек по отношению ко всем низшим тварям (27:29) и даже в отношении к своей собственной жене (1 Кор. 11:7), и, в особенности, в тройственности своих главных душевных сил: ума, сердца и воли, служившей как бы некоторым отображением божественного триединства (Кол. 3:10). Полным и всесовершенным отражением божественного образа Писание называет лишь только Сына Божия (Евр. 1:3; Кол. 1:15); человек же был сравнительно очень слабой, бледной и несовершенной копией этого несравненного образца, но однако он стоял в несомненной родственной связи с Ним и отсюда получил право на название Его рода (Деян. 17:28), сына или чада Божия (Лк. 3: 38), а также и прямо — "образа и славы Бога" (1 Κοр. 11:3).
"И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его..." В самом повторении параллельных понятий — "по образу Своему", "по образу Божию" нельзя не видеть некоторого намека на участие различных Лиц Святой Троицы в акте творения человека, главным образом на Бога-Сына, бывшего Его непосредственным совершителем (по образу Своему). Но, в силу того, что Сын является сиянием славы Божьей и образом Ипостаси Его, творение по Его образу было вместе с Тем и творением по образу Бога-Отца (по образу Божию). Обращает здесь на себя внимание также и то, что человек сотворен лишь "по образу" Божию, а не добавлено и "по подобию", чем окончательно утверждается правильность вышеуказанного нами мнения, что только один образ Божий составляет врожденное свойство его природы, богоподобие же — нечто отличное от сего и состоит в той или другой степени свободного, личного человеком развития свойств этого божественного образа по пути их приближения к Первообразу.
"человека..., мужа и жену сотворил их". Ошибочно толкуя данное место, некоторые (особенно раввины) хотят видеть в нем основания для теории андрогинства первого человека (т.е. совмещения в одном лице мужского и женского пола). Но это заблуждение всего лучше опровергается стоящим здесь же местоимением "их", которое в том случае, если бы речь шла об одном лице, должно было бы иметь форму единственного числа — "его", а не "их" — множественное число.
Сила творческого благословения, однажды уже преподанного раньше низшим животным, относилась лишь к их размножению; человеку же даруется не только способность размножения на земле, но и право обладания ею. Последнее является следствием того высокого положения, которое человек, будучи образом Бога на земле, должен был занять в мире.
Творец, по словам Псалмопевца, что повторяет и апостол, "славою и честью увенчал его; поставил его владыкою над делами рук Твоих; все положил под ноги его: овец и волов всех, и также полевых зверей, птиц небесных и рыб морских, все, преходящее морскими стезями". (Пс. 8:6-9; Евр. 2:7-9). Это одно из лучших выражений мысли о величии и красоте первозданного Адама (т.е. человека), восстановленного в своем, утраченном через грехопадение, первобытном достоинстве, вторым Адамом — Господом вашим Иисусом Христом (Евр. 2:9-10).
Самое господство человека над природой должно понимать и в смысле употребления человеком на пользу свою различных естественных сил природы и ее богатств, и в смысле прямого служения ему со стороны различных видов животных, исчисляющихся здесь лишь в порядке их последовательного происхождения и по самым общим их группам.
Прекрасно выражена эта мысль в следующих вдохновенных строках И. Златоуста: "Как велико достоинство душ! Через ее силы строятся города, переплываются моря, обрабатываются поля, открываются бесчисленные искусства, укрощаются дикие звери! Но что важнее всего — душа знает Бога, Который сотворил ее и различает добро от зла. Один только человек из всего видимого мира воссылает молитвы к Богу, получает откровения, изучает природу небесных вещей и проникает даже в божественные тайны! Для него существует вся земля, солнце и звезды, для него отворены небеса, для него посылались апостолы и пророки, и даже сами Ангелы; для его спасения, наконец, Отец ниспослал и своего Единородного Сына!"
Вот древнейшее известие о первобытной пище человека и животных: для человека ею служили различные травы с их кореньями и деревья с их плодами, для животных же — травная зелень. Основываясь на умолчании бытописателя о мясе как предмете пищи, большинство комментаторов полагает, что оно в первое время до потопа или, по крайней мере, грехопадения, не было в употреблении не только у людей, но даже и у животных, среди которых, следовательно, не было хищных птиц и зверей. Первое известие о введении мяса и вина в пищу человека относится к эпохе после потопа (Быт. 9: 3). Нельзя не усмотреть также в этом особенного божественного помышления о всех вновь сотворенных существах, выразившееся в заботе об их хранении и поддержании их жизни (Иов. 39:6; Пс. 103:14-15,27; 135:25; 43:15-16; Деян. 14:14 и др.).
Заключительная формула божественного одобрения всего дела творения существенно разнится по степени своей силы от всех остальных, ей предшествовавших: если раньше, по сотворении различных видов растений и животных, Творец находил, что создание их удовлетворяло его и было "хорошо" (4, 8, 10, 12, 18, 21, 25 ст.); то теперь, окидывая одним общим взором всю картину уже законченного творения и видя его полную гармонию и целесообразность, Творец, как говорит Псалмопевец, возвеселился о своем творении (Пс. 103:31) и нашел, что оно, рассматриваемое в целом, "хорошо весьма", т.е. вполне отвечает предвечным планам божественного домостроительства о создании мира и человека.
"день шестой..." Этот день был последним актом космогонического видения заключением всего творческого шестоднева. Глубоко историческая древность библейской космогонии подтверждается довольно согласными следами ее, сохранившимися в языке древности (argumentum ex consensu gentium).
В ряду их особенное значение и ценность имеют древнейшие предания халдеев, обитателей Ура Халдейского, откуда впоследствии вышел и сам Авраам, родоначальник еврейского народа. Эти традиции халдеев имеются у нас в отрывочных записях халдейского жреца Бероза (в III в. до Рождества Христова) и, что еще гораздо ценнее, в недавно открытых клинообразных табличках т. н. "халдейского генезиса" (в 1870 г. английским ученым Георгом Смитом). В последнем мы имеем поразительную по своей близости (хотя и проникнутую политеизмом) параллель к библейской истории творения: здесь то же, как и в Библии, деление на шесть последовательных актов, из которых каждому посвящается своя особая таблица, приблизительно то же содержание каждой из этих таблиц, как и в истории каждого из библейских дней, та же их общая последовательность и — что особенно любопытно — одни и те же характерные приемы, выражения и даже отдельные термины. Ввиду всего этого сравнение библейской космогонии с данными халдейского генезиса получает высокий интерес и великую апологетическую важность (подробнее об этом см. в диссертации А. Покровского: "Библейское учение о первобытной религии", с. 86-90).
Три первых стиха второй главы по своему содержанию всецело примыкают к предшествующей главе, являясь естественным завершением изложенной в ней истории творения мира.
"Так совершены были небо и земля..." Таким образом закончено, исполнено было дело сотворения всей вселенной.
"и все воинство их..." т.е. воинство неба и воинство земли.
Первое выражение довольно употребительно в Библии и служит обозначением или ангелов, окружающих небесный престол Бога-Вседержителя, очевидно, по аналогии со стражей вокруг трона земных владык (Нав. 5:14[9]; 3 Цар. 22:19[10]), или же — звезды, горящие на небесном своде и правильностью своего распорядка напоминающие стройные ряды войск (Втор. 4:19[11]; 17:3[12]; 4 Цар. 17:16[13]; Иc. 40:26[14]; Иер. 8:2[15]; Дан.8:10[16] и др.). Выражение же "воинство земли" больше не встречается в Писании, хотя некоторая аналогия ему и имеется в кн. Неемии (9:6)[17] и у пророка Исаии (34:1[18]), где идет речь о высших представителях земли, т.е. о людях и животных.
Таким образом, под "воинством неба и земли" разумеется все то, что есть высшего и лучшего в той и другой области и что, следовательно, служит как бы украшением каждой из них. Эту последнюю мысль прекрасно и выражают греческий LXX и латинский переводы Библии, где еврейское слово zeba (воинство) передано соответствующими ему синонимами: κόσμος и ornatus, означающими "украшение".
"И совершал Бог к седьмому дню..." Этот день неодинаково называется в наших русской и славянской Библиях: в первой стоит седьмой, а во второй шестой день. Произошло это от разности подлинников, в которых сделаны эти переводы: именно в еврейском тексте, равно как в Вульгате и арабском переводе, указывается "седьмой" день, но в греческом переводе LXX (за исключением некоторых стихов), а также у И. Флавия и в сирском переводе и самаритянском тексте, поставлен "шестой" день. Контекст речи, в котором лишь дальше идет речь о "седьмом дне" и где, по-видимому, отличается день окончания творения от дня начала, наиболее благоприятствует последнему чтению, за что ручается и авторитетность древнего самаритянского текста.
"и почил в день седьмый..." Почил в еврейском тексте выражено словом sabat. Отсюда, седьмой день недели, посвященный воспоминанию этого божественного покоя, сохранил за собой у евреев название субботы (у нас же значение этого дня перешло на воскресенье, причем заменено и само содержание воспоминания).
Как же понять этот "покой" Божий, когда сам Господь наш Иисус Христос сказал: "Отец Мой доныне делает, и Я делаю" (Ин. 5:17)?
Ответ на это имеется в самом рассматриваемом нами тексте, где ясно указано то дело, от которого Бог почил в седьмой день: это, именно, Его творчески-образовательная деятельность шести предшествующих дней; "Бог почил от всего дела, которое Он делал" и речь о котором только что шла все время перед этим, — "перестал творить вещи, подобные только что сотворенным", как поясняет текст Библии арабский перефраз ее. "Бог почил, — говорит блаженный Августин, — от создания новых видов твари, потому что Он уже не творил больше какого-либо нового рода ее". "Почил, — говорит святой Иоанн Златоуст, — значит перестал творить и производить из небытия в бытие". Но, прекратив творчество, Бог никогда не оставлял Своей промыслительной деятельности по отношению к миру и человеку (Пс. 103:28[19]; Еккл. 12:7[20]; Иc. 57:16[21]; Иер. 38:16[22]; Неем. 9:6; Ин. 5:16,17; Eвр. 4:9-10[23].
"И благословил Бог седьмой день..." "Когда день благословляется, — говорит м. Филарет, — тогда он поставляется причастным особого некоего блага, достойным радости и сохранения среди самых перемен времени", разумеется, добавим мы от себя, в силу важности и знаменательности соединенного с ним воспоминания.
"и освятил его..." Первое значение стоящего здесь в мазоретском тексте еврейского глагола заключает в себе мысль "об отделении" для какого-либо высшего предназначения и уже отсюда — об освящении, т.е. о назначении для святилища и Бога. В частности, освящение времен, по библейскому употреблению, есть назначение их для богослужения (4 Цар. 10:20[24]; Неем. 8:9[25];). Это благословение и выделение седьмого дня, как дня благодарственно-радостного покоя, посвященного воспоминаю творения и прославления Творца, имело значение только для разумно-одаренных существ, т.е. людей, которые, вероятно, с этого времени начали соблюдение субботы, в подражание творческому покою Бога. Хотя, строго говоря, суббота характер определенной заповеди получила лишь в законодательстве Моисея (Исх. 20:8[26]; Втор. 5:12[27]), но существует целый ряд сильных доказательств, из которых видно, что в форме благочестивого обычая она практиковалась гораздо раньше Моисея и что происхождение ее в этом смысле чуть ли не современно самому началу человеческой истории (доказат. см. в диссертации А. Покровского "Библейское учение о первой религии", с. 49-53).
"Вот происхождение неба и земли..." Это не что иное, как общий заголовок целого нового раздела библейской первоистории, начинающегося отсюда (2:4) и простирающегося до следующего подобного же заголовка (5:1). Доказательством этого служит как филологический анализ стоящего здесь еврейского слова toldoth, так и его библейское употребление, о чем у нас уже была речь выше (см. введение к кн. Бытия).
"в день..." День, о котором говорится здесь (славян. Библ.), это не обычные астрономические сутки, ибо здесь нет необходимого указания на утро и вечер, — а весь шестидневный период творения мира, как это ясно из контекста, в котором идет речь о творении всей вселенной, объединенной в понятиях "неба и земли". Лучший перевод этого места дает сирийская версия (Пешито)[28], которая просто говорит "в то время", когда созданы были небо и земля...
Все это вводное предложение служит к определению момента сотворения человека — специального предмета данного повествования. Таким путем бытописатель имеет в виду доказать глубокую древность человека и полное отсутствие всяких следов человеческого существования на земле раньше сотворения первой четы — Адама и Евы.
Эту свою мысль он проводит через общее изображение картины новосозданной земли перед моментом появления на ней человека, в которой он отмечает два главных признака: а) отсутствие всяких следов человеческой культуры и вообще продуктов возделывания поля) и б) наличие неблагоприятных атмосферических условий, делавших даже немыслимой никакую культуру и никакое человеческое существование. Все это, по мысли бытописателя, решительно устанавливало тот факт, что на земле, до сотворения Адама, не было культуры, а следовательно, не существовало и человека. Вот лучшее библейское опровержение рационалистических теорий преадамизма, т.е. мнения о существовании людей, предшествовавшем сотворению Адама.
"Господь Бог". Здесь мы впервые в еврейском тексте встречаемся со словом "Иегова", более правильный перевод которого будет "Сущий" (Исх. 3:14). Это — преимущественное название Бога Завета, Бога Промыслителя и Искупителя (Быт. 4:6; 6:3, 5, 8; 9:13, 15, 26; 24:40; 39:31; 30:30; Исх. 6:20; Чис. 26:59 и в предпочтительном употр. у всех пророков). В этом смысле оно отличается от другого употребительного слова "Элогим", означающего Бога как всемогущего Творца вселенной. На основании этого различия божеских имен отрицательная критика ("гипотеза записей", "фрагментарная теория", "гипотеза восполнений" и др.) хочет установить различие во времени происхождения различных отделов Библии (древнейших элогистических от позднейших иеговистических) и тем самым подорвать веру в подлинность Моисеева Пятикнижия. Но в настоящее время библейская наука все сильнее и тверже устанавливает факт глубокой древности сего божественного имени и тех отделов Библии, в которых оно употребляется; особенно драгоценную услугу в этом отношении оказывают библейские апологетические данные "халдейского генезиса" (см. об этом в диссертации А. Покровского "Библейское учение о первобытной религии", с. 424-427).
"но пар поднимается от земли..." В славянской Библии, следующей тексту LXX, стоит "источник;" но в еврейском тексте находится слово эд, более точный перевод которого и дается нашим русским текстом — "пар, туман", как толкуют его и таргумы Ионафана и Онкелоса.
Чтобы яснее установить связь этого стиха с предыдущими следует в начале его поставить слово "тогда", после чего весь этот период примет вполне законченный и определенный вид в следующей форме: "в то время, когда были уже созданы небо и земля, но еще не появлялось никаких полевых растений и хлебных злаков, так как не было дождя, не существовало еще человека, но над всей землей висел густой туман, — тогда-то Господь Бог и сотворил человека".
"Господь Бог..." Здесь, как и во многих последующих отделах Библии (3:1:9 и др.), оба спорных (конечно, только с точки зрения рационалистов) величания Бога Иегова и Элогим (с евр. яз.) соединены вместе, чем устраняется всякая мысль об их коренном различии, как то силятся доказать враги Библии (т.е. представители отрицательной, рационалистической критики).
"И создал Господь Бог человека из праха земного..." Факт создания человека уже упоминался раньше (1:27) в истории творения мира, но именно только упоминался в этой общей истории мироздания, в качестве составной ее части; здесь же он подробно передается в виде особого, самостоятельного предмета повествования. "Упомянув в начале II гл. о том, что было уже сказано, Моисей обширно излагает то, чего не было досказано", — говорит святой Ефрем Сирин в своем толковании на это место.
Самая мысль о создании человека, — собственно внешней оболочки человека, или его тела, из земли, или по более близкому к подлиннику — "из праха земли", обща многим местам как ветхозаветного, так и новозаветного Священного Писания (Быт. 3:19[29]; 18:27; Иов. 10:9[30]; 25:6; Пс. 29:10; 102:14[31]; 118:73[32]; 138:14-16; Еккл. 3:20[33]; 12:7[34]; Сир. 17:1[35]; 1 Кор. 15: 47-49[36]; 2 Кор. 5:1-4 и пр.). В создании тела человека из земной персти заключена идея о сродстве человека со всей видимой природой, ближайшим образом с животным царством, возникшим по творческому мановению из той же самой земли (1:24).
С другой стороны, в признаке материальности физической природы человека дана мысль о ее разрушимости или смертности. Все это, по словам Иоанна Златоуста, преподает прекрасный нравственный урок смирения: "чтобы в самом образе нашего творения преподать нам всегдашний урок не мечтать о себе выше меры, для этого Моисей и повествует обо всем с такою тщательностью и говорит: "создал Господь Бог человека из праха земного" (Беседа на кн. Бытия XIII, Спб. 1898 г., 103с.).
"и вдунул в лице его дыхание жизни..." Или, "вдунул в ноздри его дыхание жизней". Как предшествующее образование тела человека из земли, так и настоящее одухотворение его Богом нельзя понимать в грубо чувственном смысле: в том виде, что скачала будто бы Бог вылепил из глины фигуру человека, а затем взял ее в руки и дунул на нее. Все подобные места, по совету блаженного Феодорита, должно истолковывать "богоприлично" (ΰεοπρεπώς), т.е. сообразно с величием, святостью и духовностью Бога. В частности, и настоящее место надлежит изъяснять так, что внешний облик человека возник из земли по творческому глаголу Всемогущего. Идея, лежащая в основе всего библейского рассказа о творении человека, состоит в намерении выставить человека как связь двух миров — мира видимого, физического и невидимого, духовного, и представить его как царя природы и образ самого Бога на земле, и утвердить истину бессмертия человеческой души; язык же, которым выражена такая отвлеченно-возвышенная идея, — это язык образов и картин, на котором только в подобных случаях и мыслило древнейшее человечество. Самая же мысль о том, что человек причастен к божественной жизни, находит себе параллели и в других местах Священного Писания Иов 33:4[37]; Еккл. 12:7; Деян. 17:25[38] и др.).
"и стал человек душею живою..." Соединение высшего божественного начала (дыхания Божья) с низшем материальным (прахом от земли) дало в результате человека как живую душу, т. е. как сознательную личность, одаренную разумом и свободной волей. Но вместе с тем человек, эта "живая душа" бесконечно отличается от Бога, Который есть "дух животворящий" (1 Кор. 15:45) и относится к нему, как бледная копия — к своему несравненному оригиналу.
Сотворив первого человека, Бог не оставляет его на произвол судьбы, а промышляет о нем; это прежде всего и выражается в том, что Он водворяет его в особо приготовленном, лучшем пункте земли, "в саду Едемском" (gan Eden по-еврейски), или в "раю сладости" по греческому и славянскому текстам. Такая разница произошла от того, что LXX еврейское слово Eden, означающее собственное имя страны, приняли за созвучное с ним нарицательное, которое и перевели словом "удовольствие или сладость". Равным образом и еврейское слово gan, что значит место, огороженное решеткой, оттуда "сад" (Втор. 11:10; Ис. 51:3; Иер. 31:8-9), LXX заменили греческим словом παράδεισος, взятым в свою очередь из персидского языка и означающим земляной или каменный вал, окружающий место прогулки, оттуда и самое это место, т.е. "сад или парк". В других местах Библии рай называется "садом Божиим" (Быт. 13:10[39]; Иез. 28:13[40]; 31:8[41]), или "садом Едема" (2:15; 3:23-24[42]; Иоил. 2:3[43]), или же, наконец, — просто "Едем" (Иез. 31:9[44] и др.).
"на восток..." Некоторые из библейских переводов это географическое указание заменяют хронологическим, переводя еврейский термин миккедем (miqqedem) словом "в начале" (Вульгата, Акита, Симмах, Феодотион). Но греческий, сирийский и оба наших перевода правильнее передают — "на востоке", ибо и в других местах Библии данный термин обычно обозначает собою место, а не время (Быт. 3:24[45]; 4:16[46]). Страна Едем, которую, по указанию других священных книг (Ис. 37:12[47]; Иез. 27:23[48]), должно искать вблизи Месопотамии в бассейне Тигра и Евфрата, действительно лежала на востоке от Палестины, место, в котором жил и действовал автор Пятикнижия, где он записал и это божественное откровение о рае.
"и поместил там человека..." Следовательно, первый человек был сотворен вне рая, куда он был введен лишь впоследствии.
"и дерево жизни, посреди рая..." Посреди всех райских деревьев, услаждавших взор и питавших тело человека, стояло одно, обладавшее чудодейственной силой — сообщать бессмертие тому, кто вкушал от его плодов (Быт. 3:22), за что и получило свое имя "дерева жизни". Указанная особенность этого дерева не была, без сомнения, его естественным свойством, но представляла один из видов особого, сверхъестественного действия божественной благодати, связанной с вкушением его плодов, как со своим внешним символическим знаком. Помимо своего действительного исторического существования (Откр. 2:7[49]; 22:2[50]), дерево жизни, как в самом Писании, так и у отцов Церкви получило таинственно-преобразовательное значение, указывая главным образом на дерево крестное, которым Господь возвратил нам жизнь духовную, и на таинство евхаристии как спасительный плод этой крестной жертвы (Ин. 6:51-58[51] и др.), ведущей в жизнь вечную.
"и дерево познания добра и зла..." Это было другое знаменитое райское дерево, стоявшее по соседству с первым (3:3[52], 2:9), но обладавшее, как открылось впоследствии, прямо противоположными ему свойствами (3:17[53]). Бог избрал это дерево в качестве средства испытать веру и любовь Адама, а также и его благодарность к небесному Отцу, для целей чего Он и дал ему заповедь не вкушать от плодов данного дерева. От этой-то заповеди оно, по всей вероятности, и получило свое название. "Древо познания, — говорит митрополит Филарет, — быв избрано орудием испытания, представляло человеку, с одной стороны, непрерывно возрастающее познание и наслаждение добра в послушании Богу, с другой — познание и ощущение зла в преслушании". Так как, вообще, заповедь, приуроченная к этому древу, имела в виду развитие высших способностей человека как существа разумного, то и на самое это древо легко могло перейти название "дерева разумения" или "дерева познания". А так как, по ветхозаветному воззрению, все вообще познание носило моральный характер, то "добро и зло" и берутся здесь как два противоположных полюса всего вообще познания.
Общий довольно загадочный характер библейского сказания о рае, в частности — существование в нем каких-то таинственных деревьев и в особенности дерева познания, служили как для древних еретиков, так и для новых рационалистов поводом считать все библейское повествование о нем сплошной аллегорией. Как бы предупреждая самую возможность подобного ложного перетолкования фактов, бытописатель не без цели указывает точную и довольно подробную топографию рая, удостоверяя тем самым его некогда действительное существование на земле (факт его полной реальности).
"Из Едема выходила река и потом разделялась на четыре рукава..." Вот первый существенный географический признак рая. В еврейском тексте эта река не названа по имени, так как слово нагар означает вообще большую реку, целый водный бассейн, почему иногда оно прилагается даже к океану (Иов. 22:16; Пс. 23:2; 45 и т.д.). А так как из больших рек евреи эпохи Моисея лучше всего знали ближайшую к ним реку Евфрат, то неудивительно, что именем "нагар" они преимущественно ее и называли, со всеми впадающими в нее и из нее вытекающими притоками и рукавами (Быт. 15:18[54]; Исх. 23:31[55]; Мих. 7:12[56] и др.). Эта река, беря свое начало в земле Едем (т.е. на севере Месопотамии или на южном склоне гор Армении), проходила через весь рай и уже по выходе из него разветвлялась на четыре главных рукава.
"Фисон" — таково было имя первого из этих рукавов. Древняя география не сохранила нам имени этой реки, как и далее указываемой, но современные нам ученые, по-видимому, напали на некоторые следы ее: мы разумеем открытие в ассирийских клинообразных надписях слова "писану", означающего "русло, ложе, канал" (Делич и проф. Якимов). А так как созвучное этому древне-ассирийское Библейское имя "Фисон" в буквальном переводе означает "полноводный", то те же ученые и строят остроумную догадку, что под именем первой райской реки разумеется не что иное, как один из самых больших и полноводных каналов древней Месопотамии, служивший для отвода воды из Евфрата прямо в море и более известный у древних греческих авторов под именем Паллокопаса.
Тем же обстоятельством, что здесь в библейское описание рая вводится канал, т.е. уже искусственное сооружение человека особенно смущаться не следует, так как Моисей, судя по всему контексту речи, описывал не первобытную, а современную ему топографию бывшего рая. И это тем более, что самый канал Паллокопас, по заключению одного авторитетного географа (Риттера), был проведен по высохшему руслу одной действительно бывшей, но высохшей реки. Ближе определяя положение реки Фисон, Моисей указывает, что она обтекает всю землю Хавила, славившуюся своим высокопробным золотом, благовонной смолой (бдолах, Числ. 11:7[57]) и драгоценными каменьями. Библия знает две страны с этим именем: одну — хамитскую (т.е. населенную хамитами) в северо-восточном углу Египта (Быт. 10:7), другую — семитскую, расположенную на северо-западе от Месопотамии, иначе называвшуюся также Иектанидой (Быт. 10:29[58];). Основываясь на контексте, мы должны признать, что здесь речь идет именно об этой последней, семитской Хавиле, тем более, что с этим совпадают и данные новейших научных изысканий, открывших в клинообразных текстах созвучное библейскому наименование "песчаной земли" Ард-ел-Хавилот, или Халат, лежащей по соседству с Персидским заливом.
"Геон... обтекает землю Куш..." Местоположение второй райской реки точно также довольно спорно и поэтому лучите начать с определения страны, которую она обтекала. В еврейском подлиннике страна эта называется "землей Куш", т.е. местожительством кушитов, потомков младшего сына Хамова-Куша или Хуса (Быт. 10:5-8). LXX перевели это словом "Эфиопия", чем подали многим повод искать самую страну в северо-восточном углу Африки, по соседству с Гислом, куда, действительно, впоследствии и переселились хамиты (Иер. 2:18[59]). Но первоначальной родиной этих кушитов, по свидетельству генеалогической таблицы Библии (Быт. 10:6-10) и памятников клинообразной литературы (Kasdim), был восточный берег нижнего течения Тигра и северо-восточный угол Персидского залива, именно та самая долина Сеннаар, в которой, по сказанию Библии, осели потомки разных народностей, оставшихся после вавилонского столпотворения; сплотившись в один культурно-гражданский союз под преобладающим влиянием кушитов, они и образовали особую народность, известную в науке под названием суммерийско-аккадийской, а в клинообразных текстах под именем Kassu, что очень созвучно с библейским "Куш". "Если же Куш то же, что Kassu, говорит проф. Делич, то и Гихон представляется возможным отожествить с Гуханом, месопотамским рукавом Евфрата".
Имена двух последних рек не представляют уже никаких трудностей, так как под теми же самыми названиями они известны и в настоящее время. Тут только может возбуждать некоторое недоумение направление Тигра, указанное на восток (или как неточно переводят LXX, а за ними и наш славянский — "напротив") от Ассирии, тогда как сама-то Ассирия чуть ли не вся лежит на восток от Тигра! Недоумение это легко устраняется тем предположением, что под "Ассирией" здесь разумеется не столько вся страна, сколько самый тот город, имя которого она носила и развалины которого в настоящее время открыты, действительно, на восточном берегу Тигра (местечко Килет-Шерга).
Таким образом, сопоставляя данные Библии с открытиями новейшей ассириологии, положение библейского рая уместнее всего определить в южной части месопотамской равнины, между Вавилоном на север и Персидским заливом на юг. По заключению целого ряда выдающихся ученых (Ролинсона, Шрадера, Делича, Якимова и др.), библейский ган-Эден тождественен с gan-idimi — ассирийских клинообразных текстов, и, следовательно, лежал в области южного Вавилона. Несомненная реальность земного рая устанавливается также многими местами самого Священного Писания (Быт. 13:10[60]; 31:8-9[61] и др.).
"чтобы возделывать его и хранить его". Лучшее толкование этого места дает святой Иоанн Златоуст, который говорит: "так как рабская жизнь доставляла человеку полное наслаждение, принося и удовольствие от созерцания ("красоты рая"), и приятность от вкушения ("снедей райских"); то, чтобы человек от чрезмерного удовольствия не развратился ("праздность — сказано — научила многому худому", Сир. 33:28), Бог повелел ему делать и хранить рай, т.е. возделывать его почву и культивировать на ней разные растения, а также и оберегать его от неразумных животных, которые, забегая в сад, могли вносить в него беспорядок и повреждения. Это — первая божественная заповедь о труде человека, исключающая языческую идеализацию так называемого "золотого века" и осмысливающая существование человека. Легкий, необременительный и приятный труд был прекрасным средством для упражнения физического, а отчасти и умственных сил человека.
"И заповедал Господь Бог человеку..." Для развития же нравственных сил (высших) человека Бог даровал ему специальную заповедь, состоявшую в воздержании от плодов уже известного нам древа познания. Это воздержание Бог назначил служить символом повиновения и покорности Ему со стороны человека, в силу чего соблюдение этой заповеди выражало со стороны человека чувство любви, благодарности и преданности Богу; тогда как нарушение ее, совершенно наоборот, свидетельствовало о недоверии к Богу, пренебрежении к Его словам и черной неблагодарности к Творцу, вместе с желанием жить по своей воле, а не по заповедям Бога. Вот почему такое, по-видимому, ничтожное преступление получало такое огромное моральное значение!
"в день... смертью умрешь". Слово "день" здесь, как и раньше (2:1), должно понимать в смысле неопределенного указания времени и переводить словами: "в то время, когда..." "Смертью умрешь" — один из употребительных в еврейском языке способов усиливать мысль, равный нашему выражению "непременно умрешь". Этой угрозы смертью (за нарушение заповеди) нельзя понимать в смысле (виде) мгновенного поражения, имевшего наступить тотчас же за грехопадением, а должно понимать ее в смысле начавшегося вследствие грехопадения медленного процесса умирания: Бог послал смерть (точнее, лишил бессмертия) в тот самый момент, когда человек пал; но эта смерть лишь постепенно подтачивала его силы, ощутительно выражаясь в скорбях духа и болезнях тела. Но кроме этой физической смерти Священное Писание и отцы Церкви видят здесь указание и на духовную смерть, состоявшую в том, что актом своего падения человек нарушил свой первый завет с Богом, порвав свою связь с величайшим источником жизни и тем самым с этого момента обрек себя на духовную смерть (Рим. 5:12,17,21[62]; Еф. 4:18[63]).
"И сказал Господь Бог... сотворим..." Нетрудно видеть здесь довольно близкую аналогию с словами божественного совета перед сотворением первого человека (1:26) и точно также, следовательно, находить здесь доказательство важности того акта, о котором они говорят.
"не хорошо быть человеку одному..." Слова эти отнюдь не означают того, что Бог будто бы сознается в несовершенстве своего творения и как бы вносит в него поправку, — в планах божественного промышления, без сомнения, все это было уже заранее предусмотрено и преднамечено: но они указывают лишь на тот факт, что одиночество тяжело и нехорошо для человека, ибо лишает его самых близких и удобных средств к всестороннему развитию своей личности, успешнее всего происходящему, как известно, в общении с себе подобными.
"помощника, соответственного ему..." В этих словах, с одной стороны, указывается на высокое достоинство жены, ибо она подобна мужу, т.е. так же, как и он, носит в себе образ Божий, с другой — отмечается и ее, несколько как бы зависимое от мужа, положение, поскольку всякий помощник стоит в общественном смысле ступенью ниже своего непосредственного начальника.
Прежде чем перейти к подробному изложению самой истории творения первой жены, бытописатель кратко отмечает еще один факт, послуживший ближайшим поводом к этому творению.
"Господь Бог образовал..." Образовал, разумеется, гораздо раньше, именно в пятый и шестой дни творения (1:21 и 25), если же здесь бытописатель снова возвращается к этому факту, то он делает это лишь для общей связи повествования.
"И привел (их) к человеку, чтобы видеть, как он назовет их..." Этим указанием бытописателя сам Бог поставляется в роли наблюдателя и верховного руководителя первым опытом человеческой речи. "Авторитет Ж..-Ж.. Руссо и великого филолога и философа Вильгельма Гумбольдта согласны с тою мыслью, что для человечества и не было другого исхода из младенческого неразумного лепета, как божественное Откровение, давшее ему готовую форму для выражения его мысли, или, лучше сказать, давшее ему мысль и форму вместе" (Властов,"Священная Летопись", I, с. 30).
"И нарек человек имена всем скотам..." Так как это наречение не было случайным, а основывалось на знакомстве с природой нарекаемых существ и по большей части заключало в своей основе указание на более характерное свойство будущего носителя того или другого имени, то оно свидетельствует о сравнительно высоком состоянии умственного развития первого человека. Кроме того, по толкованию святого Иоанна Златоуста, наречение Адамом животных указывало на его господство над ними (Пс. 8:6-7[64];): "у людей есть обычай полагать знак своей власти в том, что они, купив себе рабов, переменяют им имена; так и Бог заставляет Адама, как владыку, дать имена всем бессловесным" (Иоанн Златоуст).
"но для человека не нашлось помощника..." В этих словах звучит как бы тихая грусть первого человека, возбужденная сознанием своего полного одиночества на земле, и слышится явное и сильное желание его к восполнению недостающего, что милосердый Господь и не замедлил вскоре же осуществить.
"крепкий сон".., Что сон, наведенный Богом на Адама (по-еврейски — тардема), не был обыкновенным и естественным, а вдохновенным и экстатическим (έκστασις — LXX), об этом говорит как контекст речи, так и библейское употребление этого слова (Быт. 15:12[65]; 1 Цар. 26:12[66]; Ис. 29:10[67]).
"И создал Господь Бог из ребра... жену..." Эта библейская деталь многим кажется соблазнительной и на основании ее одни весь данный рассказ о творении первой жены считают мифом (рационалисты), другие толкуют его аллегорически (некоторые даже из отцов и учителей Церкви). Но самый характер данного библейского повествования, отмечающий с такою тщательностью все его детали, исключает здесь возможность аллегории. Что же касается ссылки на якобы очевидную невероятность и неестественность данного процесса, то там, где идет дело не об обычном явлении, а чудесном, сверхъестественном событии, она, по меньшей мере, неуместна. Начало человечества было экстраординарной эпохой. Духовный смысл этого повествования раскрывается в нескольких местах Священного Писания (Тим. 2:11-13[68]; Еф. 5:25-26[69]), а именно, факт единства природы мужа и жены, а через то и всего человечества, основание их обоюдного влечения и характер их должного взаимоотношения.
"И сказал человек..." По мнению всех лучших толковников, Адам, находясь в глубоком таинственном сне, во время которого Бог вынул у него ребро для создания ему жены, не терял своего сознания, почему и мог сказать эти слова.
"вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей..." Это обычное библейское изречение, выражающее идею тесного физического родства, быть может, ведущее свое начало именно от этого первобытного факта (Быт. 29:14[70]; Суд. 9:2; 2 Цар.5: 1;1 Пар. 11:1 и др.).
"будет называться женой, ибо взята от мужа..." Еврейское слово "жена" (ишша) произведено от слова "муж" (иш) и этим самым навсегда запечатлело в себе ясный намек на историю ее происхождения.
"Потому оставит человек отца своего и мать свою…" Слова эти следует приписывать самому Богу, освятившему таинство брачного союза и давшему его основоположение на будущее время. Заключенная в этих словах мысль, с одной стороны, удостоверяет богоучрежденность брака, с другой — провозглашает два основных его закона — единство и нерасторжимость, как толкует и само Священное Писание (Мф. 19:4-5; Мал. 2:14-15[71]; 1 Кор. 6:16[72]; Еф. 5:31 и др.).
"и прилепится к Жене своей; и будут (два) одна плоть..." Слово "прилепится" по еврейски выражено глаголом дабак, означающим поглощаться, ассимилироваться, уподобляться (Втор. 10:20[73]; 3 Цар. 11:2[74]), и, следовательно, указывает не столько на физическую связь между супругами, сколько на духовное объединение их интересов, настолько тесное, что они должны представлять собой уже не две особых, а как бы одну общую личность. Этот тесный духовно-нравственный союз супругов, как в Священном Писании, так и у отцов Церкви служит образом союза Христа с Церковью (Еф. 5:30-31; Иоанн Златоуст, Августин и др.).
"И были оба наги... и не стыдились..." До грехопадения первые люди не имели нужды в одежде и не были знакомы с ощущением стыда, который есть уже плод греха (Быт. 3:7[75]; Рим. 6:21[76]).
Все духовные и физические силы первых людей находились в такой чудной гармонии и были так уравновешены, что естественный вид телесной наготы не пробуждал в них никаких нечистых мыслей и грязных пожеланий; а их физическая природа была настолько вынослива и крепка, что не нуждалась ни в каких средствах защиты от атмосферических влияний.
"Змей..." Природа этого змия довольно загадочна: по некоторым своим признакам, напр., по самому своему имени, по принадлежности к животному виду, по отличающей его хитрости (Мф. 10:16) и по наложенному на него наказанию — ползания по земле (14 стих этой главы) — он, несомненно, представляется в Библии обыкновенным, естественным змием, но целый ряд других признаков, как-то: дар речи, осведомленность в существовании заповеди, необыкновенная хитрость и коварство, а также утверждение необычайной для естественного змия продолжительности его существования (14) — все это говорит нам о каком-то высшем сознательно разумном существе. Посему, правильным пониманием этого змия будет то, которое объединит все эти вышеуказанные черты, как, напр., это и делает святой Иоанн Златоуст, говоря; "следуя Писанию, надобно рассуждать так. что слова принадлежали диаволу, который возбужден был к этому обману завистью (Прем. 2:24[77]), а этим животным (т.е. обыкновенным змием) воспользовался как удобным орудием" (Иоанн Златоуст).
Присутствие в этом змие диавола-искусителя согласно утверждается и многими другими местами Священного Писания, в которых диавол называется "человекоубийца от начала" (Ин. 8:44), первовиновником на земле зла (1 Ин. 3:8; Прем. 2:24) и даже прямо "древним змием" (Откр. 12:9-10).
"И сказал змей жене..." Коварный змий обращается к жене, как слабейшему сосуду (1 Тим. 2:14[78]; 1 Пет. 3:7[79]), в справедливом расчете легче через нее достигнуть цели; к тому же жена, вероятно, не сама лично слышала заповедь от Бога, а получила ее уже от мужа и потому знала ее менее устойчиво и твердо.
"не ешьте ни от какого дерева..." Соблазнитель намеренно преувеличивает тяжесть заповеди, чтобы тем самым сбить жену с толку и поселить в ней нерасположение как к самой заповеди, так и к ее Основоположнику.
В ответе Евы обращает на себя внимание недостаточно точная формулировка ею божественной заповеди (ср. 2:16), именно, прибавка к ней слов: "и не прикасайтесь к ним..." В этом многие комментаторы усматривают как бы упрек Богу со стороны Евы за излишнюю суровость и трудность Его заповеди и глухое недовольство этим.
"чтобы вам не умереть..." Случайный и внешний мотив для соблюдения заповеди (2:17) Ева поставляет здесь главным и даже единственным. "Из сего догадываться можно, — справедливо замечает и Филарет, — что мысль о строгости заповеди и о страхе смерти уже начинала затмевать в ней чистое чувствование любви и благоговения к Богу-Законодателю".
"нет, не умрете..." Справедливо усматривая из ответа Евы, что в послушании Богу она сдерживается не столько внутренними и нравственными мотивами, чем чисто внешним чувством страха перед смертью, диавол говорит уже чистую ложь: "нет, не умрете", т.е. ваши опасения лишиться жизни, основанные на божественной угрозе, совершенно неосновательны и напрасны.
"но знает Бог..." Видя, что Ева ничего не возражает ему на новую, очевидную ложь (отрицание смерти), диавол употребляет грубую клевету на Бога, рисуя Его завистливым и хитрым тираном первых людей, грубо эксплуатирующим их наивную доверчивость, служащую основанием Его господства над ними.
"откроются глаза ваши..." Отверзение очей — обычный библейский образ, служащий обозначением раскрытия способности умственного понимания и нравственной чуткости (Быт. 21:19[80]; 4 Цар.6:17-20[81]; Деян. 26:18[82]).
"вы будете, как боги..." В еврейском тексте последнее слово выражено термином — Элогим Elohim, которое служит одним из употребительных названий Бога. Но так как, по филологическому своему составу, это множественная форма и значит собственно "силы", "власти", "начальство", то LXX и перевели ее дословно, т.е. множественным числом "боги". Однако правильнее было бы удержать обычное библейское употребление, т.е. перевести словом "Бог;" ибо, во-первых, первые люди еще не знали других богов, кроме единого истинного Бога, а во-вторых, только при таком переводе и выдерживается то противоположение между Богом и людьми, которое дано в тексте (знал "Бог", что вы будете, как боги). Намек на это дерзновенное стремление сравняться с Богом в познании дают нам и некоторые другие места Священного Писания (Ис. 14:13-14, [83]).
"добро и зло..." — здесь так же, как и раньше (2:9), берутся в смысле универсального познания, как бы крайнего его полюса.
"И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает познание..." Когда диаволу удалось не только уничтожить в Еве страх смерти, но и пробудить в ней честолюбивые помыслы широкого познания и высокого могущества (как боги), то в душе ее, строго говоря, уже совершился процесс мысленного падения; оставалось только, чтобы это греховное настроение обнаружилось вовне, выразилось в преступном деянии. Тут на помощь искусителю пришло непосредственное впечатление от самого запрещенного древа, раздражающе повлиявшее на все ее чувства. В этом последнем, так картинно и глубоко-психологично изображенном в Библии, акте грехопадения Евы основательно находят все те три главных типа греха, которые Апостол Иоанн (1 Ин 2:16[84]) различает, как похоть плоти (хорошо для пищи), похоть очес (приятно для глаз) и гордость житейская (вожделенно, потому что дает знание).
"и ела, и дала также мужу своему..." Прельщенная соблазнительной речью диавола и окончательно отуманенная чувственным раздражением от древа, Ева срывает запрещенный плод и вкушает от него (2 Кор. 11:3[85]). Павши сама, она спешит приобщить к своему поступку и мужа, делая это, по мнению большинства толковников, без особенного злого умысла, так как яд греха еще не успел проникнуть в ее душу и отравить спокойствие совести.
"и он ел..." Если Еву в падении, до некоторой степени, извиняла ее сравнительная природная слабость, преувеличенно-формальное и чисто внешнее представление о заповеди, наконец, непосредственно-чувственное впечатление от древа, то Адам, получивший от самого Бога грозную заповедь и на самом себе испытавший столько проявлений божественной любви, не имел никаких смягчающих его вину обстоятельств, так что его грех есть чисто духовное преступление и тяжелее греха Евы (Рим. 5:12,14; 1 Кор. 15: 21-22[86]; 1 Тим. 6:14[87]).
"и открылись глаза…" Таким образом, предсказание искусителя сбылось, — но вместо чувства довольства и радости падение произвело лишь ощутительную скорбь и беспокойство.
"и узнали они, что наги..." Поскольку раньше нагота служила синонимом детской невинности и чистоты первых людей (2:25), постольку теперь мучительное ощущение ее стало победным знаком грубой чувственности и греха (Рим. 6:12-14[88]; 7:4,8[89]; Кол. 3:5[90]). "Внешнее око, — по глубокомысленному выражению Оригена, — открылось после того, как закрылось духовное".
"и сшили смоковные листья и сделали себе опоясания..." Такова, по свидетельству Библии, была первая одежда человечества; и это стоит в полном согласии как с универсальной традицией древности, так и с историей человеческой культуры.
"И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю..." Очевидно, здесь идет речь об одном из тех богоявлений, которыми характеризуется первобытная эпоха — время особенной близости и непосредственных сношений Бога с человеком. Что касается самого характера этого богоявления, то, судя по описанию, оно имело доступный внешним чувствам, следовательно, конкретный характер, что подтверждается также и всем последующим контекстом. В этом же, наконец, утверждают нас и аналогичные с данным, другие выражения Библии (Лев. 26:12[91]; Втор. 23:14-15[92]; 2 Цар. 5:24[93]; Исх. 9:23[94]; Иов. 37: 4-5[95]; Пс. 39:3[96] и др.).
"во время прохлады дня…" или, по более близкому к еврейскому тексту переводу, — "в Веянии, в вечере дня". Одни видят здесь указание на время богоявления — именно на вечернюю прохладу дня, другие — на образ его (Иов. 38:1[97]), т.е. на любвеобильную готовность Господа простить падших прародителей в случае их искреннего раскаяния.
"и скрылся..." Страх больной совести падших людей, утративших свою невинность и чистоту, настолько помрачил их умственные способности, что они думали было скрыться от Всевидящего и Вездесущего (Иер. 21:14[98]; Амос. 9:3[99]), ища в своем наивном ослеплении убежища от Него под листьями деревьев рая.
"Адам, где ты?" В этом вопросе отнюдь не обнаруживается неведение, а слышится лишь призыв божественной любви, обращенной к грешнику для его покаяния. По толкованию святого Амвросия, Бог спрашивает Адама не столько о том, в каком месте, сколько о том, в каком состоянии они находятся.
"голос Твой я услышал..., и убоялся... потому что я наг..." Вместо искреннего и чистосердечного раскаяния, Адам прибегает к ложным извинениям — самооправданию, чем, конечно, только усиливает тяжесть сей вины.
"не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил..." Божественное милосердие неизреченно: как бы идя навстречу ложной стыдливости и греховной косности человека, Бог сам предположительно называет его вину; последнему оставалось только, подобно блудному сыну евангельской притчи, из глубины сокрушенного сердца воскликнуть: "я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим". Но человек, по действию греха, оказался неспособным этим непосредственным покаянием восстать от своего падения.
"жена, которую Ты мне дал..." Вместо должного раскаяния Адам позволяет себе грубое самооправдание, в котором он дерзает даже как бы укорять самого Бога за дарование ему того, что прежде он считал желанным для себя благом (2:18,20).
"змей обольстил меня..." В ответе жены, хотя и не отрицается сам факт нарушения заповеди, но точно также слагается ответственность за него и переносится на другого. Это самооправдание падших прародителей — очень характерная черта всех упорных грешников, свидетельствующая об их нравственном огрубении. Сам факт прельщения жены змием удостоверяется в Священном Писании очень легко (2 Кор. 11:3; 1 Тим. 2: 14).
"И сказал Господь Бог змею... проклят ты перед всеми скотами".. Так как в лице змия-искусителя соединялись, как мы видели, два отдельных существа — злой дух и естественный змий, то все это одновременно относится к ним обоим: к змию, как видимому орудию — прямо непосредственно, к диаволу же, как его невидимому деятелю, — опосредовано и путем аналогии. В частности, проклятие естественного змия, преимущественное по сравнению со всей остальной тварью, также подвергшейся работе истления (Рим. 7:20[100]), есть как бы справедливое возмездие за его бывшее прежде превосходство над ней (3:1).
"ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей". По мнению большинства авторитетных толковников, ползание змия на чреве не являлось каким-либо новым чудом, а составляло природное свойство; но прежде это свойство не имело никакого особенного значения, — теперь же оно становится символом унижения и презрения (Втор. 32:24[101]; Мих. 7:17[102]) по чувству отвращения к его носителю. Ту же в сущности мысль заключают в себе и последующие слова текста — о снедении праха земли: они дают образное выражение той же самой идеи о пресмыкании змия, поскольку оно неизбежно ведет за собой вдыхание земной пыли и соприкосновение с различными ее нечистотами. В приложении же к диаволу эта последняя метафора указывает на унижение сатаны, уже низринутого с неба и тем самым как бы обреченного пресмыкаться по земле, питаясь здесь людскими пороками и злодеяниями, прямыми следствиями его же коварных внушений.
"и вражду положу..." Данный раздел — величайшей важности. В нем заключено пророчество, проходящее через всю мировую историю, вплоть до самого конца мира, и вместе исполняющееся на каждой странице вышеупомянутой истории. Названная здесь глубокая вражда есть та внутренняя оппозиция, которая существует между добром и злом, светом и тьмою (Ин. 3:19-20[103]; 7:7[104]; 1 Ин. 2:15[105]), — эта вражда находит отражение даже в сфере высших духов (Откр. 12:7-9)[106].
"Первая в мире жена первая попала в сеть диавола, но она же своим раскаянием (имеется ввиду раскаяние всей последующей внерайской жизни) первая и потрясает его власть над собой" (Виссарион).
Многие отцы Церкви (Иустин, Ириней, Киприан, Иоанн Златоуст, Иероним и др.), основываясь на различных местах Священного Писания, относят данное указание не столько к Еве, сколько к той великой жене, которая больше всех других жен, олицетворила в себе "вражду" к царству сатаны, послужив тайне воплощения (Откр. 12:13,17[107]; Гал. 4:4[108]; Ис. 7:14[109]; Лк. 2:7[110]; Иер. 31:22[111]). Взамен погибельной дружбы жены со змием, между ними полагается спасительная вражда. Поскольку жена первого Адама была причиной падения, постольку мать второго Адама явилась орудием спасения.
"и между сяменем твоим и семенем ее".., Под семенем змия в ближайшем, буквальном смысле разумеется потомство естественного змия, т.е. все будущие особи этого рода, с которыми потомство жены, т.е. все вообще человечество, ведет исконную и ожесточенную войну; но в дальнейшем, определенном смысле путем этой аналогии символизируется потомство змия-искусителя, т.е. чада диавола по духу, которые на языке Священного Писания именуются то "порождениями ехидны" (Мф. 3:7[112]; 12:34[113]; 23:33[114]), то "плевелами на Божьей ниве" (Мф. 13:38-40[115]), то прямо "сынами погибели, противления, диавола" (Ин. 8:44[116]; Деян. 13:10[117]).
Из среды этих чад диавола Священное Писание особенно выделяет одного "великого противника", "человека беззакония и сына погибели", т.е. антихриста (2 Фес. 2:3[118]). В полной параллели с этим устанавливается и толкование семени жены: под ним точно также, прежде всего, разумеется все ее потомство — весь человеческий род; в дальнейшем, определяемом контекстом речи, смысле под ним разумеются благочестивые представители человечества, энергично боровшиеся с царившим на земле злом; наконец, из среды этого последнего Священное Писание дает основание выделить одного Великого Потомка, рождаемого от жены (Гал. 4:4; Быт. 17:7,19[119]), в качестве победоносного противника антихриста, главного виновника победы над змием.
"оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту". Сам процесс и характер вышеуказанной вражды наглядно изображается в художественной картине великой борьбы двух враждующих сторон, со смертельным исходом для одной из них (поражение в голову) и сравнительно незначительным уроном для другой (ужалении в пяту). Довольно близкие аналогии этому образу встречаются и в других местах Священного Писания (Рим. 16:20[120] и др.). Упоминание здесь о жене, о змие и их потомстве, о поражении в голову и ужаление в пяту — все это не более как художественные образы, но образы полные глубокого смысла: в них заключена идея борьбы между царством света, правды и добра и областью тьмы, лжи и всякого зла; эта высоко драматическая борьба, начавшись с момента грехопадения наших прародителей, проходит через всю мировую историю и имеет завершиться лишь в царстве славы полным торжеством добра, когда по слову Писания, будет Бог "все во всем" (1 Кор. 15:28; ср. Ин. 12:32[121]). Заключением этой борьбы и будет тот духовный поединок, о котором говорится здесь, когда "Он" (αϋτός — местоимение муж. рода), т.е. Великий Потомок, вступит в брань с самим змием или главным его исчадием — антихристом и поразит последнего на полову (2 Фес. 2:8-9[122]; Откр. 20:10[123]).
Любопытно, что традиция язычества сохранила довольно прочную память об этом важном факте и на различных художественных памятниках запечатлела даже самую картину этой борьбы. Если это божественное обетование о победе над диаволом служит живым источником утешения и радости для нас, то каким же лучом животворной надежды было оно для падших прародителей, впервые услыхавших из уст самого Бога эту радостнейшую весть? Поэтому данное обетование вполне заслуженно именуется "первоевангелием", т.е. первой благой вестью о грядущем Избавителе от рабства диаволу.
"умножая умножу скорбь твою... в болезни будешь рожатъ детей..." В этих словах изрекается наказание жене, состоящее в том, что чадородие, величайший акт земной жизни человека, бывший предметом особенного божественного благословения (1:26), превращается теперь в источник скорби и страданий. Впрочем, эти муки рождения не есть что-либо намеренно посылаемое теперь Богом в наказание жене, а составляют лишь естественное законное следствие общей дряблости физической природы падшего человека, утратившей вследствие падения нормальное равновесие духовных и физических сил и подпавшей болезням и смерти.
"и к мужу твоему влечение твое..." В этих словах еще яснее выражается весь трагизм положения жены: несмотря на то, что жена при рождении будет испытывать величайшие муки, соединенные с опасностью для самой своей жизни, она не только не будет отвращаться от супружеского общения со своим мужем — этим невольным источником ее страданий, но будет еще более и еще сильнее, чем прежде, искать его.
"и он будет господствовать над тобою". Новая черта брачных отношений между мужем и женой, устанавливавшая факт полного господства первого над последней. Если и раньше жена, в качестве только помощницы мужа, ставилась в некоторую зависимость от него, то теперь, после того, как первая жена доказала неуменье пользоваться свободой, Бог определенным законом поставляет ее действие под верховный контроль мужа. Лучшей иллюстрацией этого служит вся история дохристианского мира, в особенности же древнего Востока с его униженно-рабским положением женщины. И только лишь в христианстве жене снова возвращены отнятые у ее права (Гал. 3:28[124]; Еф. 5:25[125] и др.).
"Адаму же сказал: за то, что mы послушал голос жены твоей и ел..." Приговор над последним виновником грехопадения — Адамом — предваряется выяснением его сугубой вины, именно указанием на то, как он, вместо отрезвляющего действия на жену, сам подпал ее соблазнительному влиянию.
"проклята и земля..." Лучшее объяснение этого факта мы находим в самом же Священном Писании, именно у пророка Исаии, где читаем: "земля осквернена под живущими на ней, ибо они преступили законы, изменили устав, нарушили вечный завет. За то проклятие поедает землю, и несут наказание живущие на ней" (24:5-6). Следовательно, в этих словах дано лишь частное выражение общебиблейской мысли о тесной связи судьбы человека с жизнью всей природы (Иов. 5:7[126]; Еккл. 1:2,3[127]; 2:23[128]; Рим. 8:20[129]). По отношению к земле это божественное проклятие выразилось в оскудении ее производительной силы, что в свою очередь сильнее всего отзывается на человеке, так как обрекает его на тяжелый, упорный труд для насущного пропитания.
"терние и волчцы произрастит она тебе... в поте лица твоего будешь есть хлеб..." В этих двух стихах дается более подробное раскрытие предшествующей мысли об оскудении земного плодородия и о тяжести и непроизводительности человеческого труда. Этим божественным приговором все земное существование человека как бы превращается в сплошной трудовой подвиг и обрекается на скорби и страдания, как это гораздо яснее выражает славянский текст "в печалях снеси тую вся дни живота своего" (ср. также Иов. 5:7[130]; 14:1[131]; Ис. 55:2[132]; Еккл. 1:13[133] и др.).
"доколе не возвратишься в землю..." Ряд божественных наказаний заканчивается определением исполнения той угрозы, которая была возвещена на случай нарушения заповеди, т.е. провозглашением смерти. Этот закон разрушения и смерти, как видно из данного текста, а также и из ряда библейских параллелей (Пс 103:29[134]; 145:4[135]; Иов. 34:14-15[136]; Еккл. 12:7[137]), касался только физической стороны природы человека, образованной из земли и возвращавшейся в свое первобытное состояние; на душу же человека, имеющую свой высочайший источник в Боге, он не распространялся (Еккл. 12:7; Притч. 14:32[138]; Ис. 57:2[139]; и др.). Да и по отношению к физической природе человека смерть, если ее можно считать наказанием за грехопадение, то не столько в положительном, сколько в отрицательном смысле слова, т.е. не как введение чего-либо совершенно нового и несоответствующего природе человека, а лишь как лишение, отнятие того, что составляло дар сверхъестественной благодати Божией, проводником и символом чего служило древо жизни, уничтожавшее действие физического разрушения в человеческом организме.
В таком смысле следует понимать и известные библейские выражения, что "Бог не сотворил смерти" (Прем. 1:13), что "Бог создал (точнее предназначил) человека для нетления" (Прем. 2:23) и что смерть привнесена в мир грехом человека (Рим. 5:12).
"И нарек Адам имя жене своей..." До сих пор у нее, как видно из Писания, не было собственного имени, а она обозначалась лишь со стороны своего отношения к мужу словом "жена". Имя же, данное ей теперь, евр. Хавва, означает "жизнь", или, собственно, "производительница жизни" (Ζωογόνος — Симмаха). В том обстоятельстве, что даже в самый момент божественного приговора о смерти Адам не усомнился в непреложности божественного обетования о жене (и ее Семени), как восстановительнице жизни ("Еве"), отцы Церкви справедливо видят доказательство сознательной, живой и горячей веры падших прародителей в обетованного Искупителя (Мессию).
"И сделал Господь Бог... одежды кожаные..." В этой краткой библейской заметке дано указание на божественное установление религиозных жертвоприношений, предуказывавших на великую Жертву, которую имел принести Мессия для искупления человечества.
"вот Адам стал как один из Нас..." Было бы слишком грубо и недостойно Бога видеть в этих Его словах лишь одну простую иронию над несчастными падшими прародителями. Посему, более правы те, кто усматривает в них них сильную антитезу одному из раннейших стихов данного повествования, где говорилось о льстивом обещании искусителя дать людям равенство с Богом (3:5). "Поскольку, — замечает блаженный Феодорит, — диавол говорит: "вы будете, как боги, знающие добро и зло", преступившему же заповедь изречено смертное определение, то Бог всяческих изрек сие в укоризну, показывая лживость диавольского обещания". Таким образом, если здесь и есть некоторая ирония, то самих фактов, а не слов.
Заключением всей райской истории служит факт изгнания падших прародителей из рая, с целью, главным образом, лишить их возможности пользования плодами древа жизни.
"И поставил... херувима и пламенный меч обращающийся..." Чтобы окончательно преградить людям доступ в рай, Бог поставляет одного из небожителей — "херувимов", в качестве стражи при входе в рай, и кроме того — посылает особый небесный огонь, выходивший из недр земли и сверкавший наподобие блестящего клинка у вращаемого меча.
"Адам познал Еву, жену свою... и родила Каина..." Вот первое по времени библейское известие о чадорождении, на основании чего многие склонны думать, что в раю не существовало общения и что оно возникло лишь со времени грехопадения в качестве одного из его следствий. Но такое мнение ошибочно, так как оно стоит в противоречии с божественным благословением о размножении, преподанном самим Богом первозданной чете еще при самом ее сотворении (1:26). Самое большее, что можно предположительно выводить отсюда, это то, что райское состояние, вероятно, продолжалось очень недолго, так что первые люди, всегда поглощенные высшими духовными запросами, еще не имели времени отдать дань физической, низшей стороне своей природы.
"и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа". Очевидно, что Ева смотрела на своего первенца-сына, как на дар от Бога, или как на наследие, полученное от Него; этим самым она, с одной стороны, исповедовала свою веру в Бога, нарушенную преслушанием грехопадения, с другой — выражала надежду на получение от Бога благословенного Потомка, имеющего сокрушить власть диавола.
"Авель" — имя второго, известного из Бибилии, сына Адама, толкуют и переводят различно: "дыхание, ничтожество, суета" или, как думает Иосиф Флавий — "плач". Подобно предыдущему имени и оно, по всей вероятности, точно также имело связь с идеей первообетований. Сколько радовалась Ева первому сыну, от которого ждала видеть великое для себя утешение, столько же сокрушалась она по рождении второго, как это видно из наречения ему имени Авель, что значит "суета, ничтожество". Ева хотела, вероятно, сим наименованием выразить, что как в первом сыне она не нашла, чего ожидала, так и от второго она уже не чает себе радости (Виссарион).
"И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец". Следовательно, очень рано возникают представители двух изначальных занятий человечества, прототипы бедуина (кочевник — Авель) и феллаха (земледелец — Каин).
"Спустя несколько времени..." Так переводит наш русский текст хронологическое указание текста еврейского которое дословно означает: "в конце дней". Проникая в мысль библейского автора, экзегеты различно определяют тот период времени, в конце которого произошло описываемое событие: одни думают, что здесь имеется в виду "год" (точнее — "время новолетия"), другие видят указание на конец месяца, или окончание недели, именно на "субботу", в частности, — на установление "богослужебных времен", освящавшихся принесением жертвы.
"Каин принес от плодов земли..." "Авель от первородных стада своего и от тука их". Хотя значение этих жертв определялось, по толкованию Апостола Павла, не достоинством приносимого, а внутренним расположением приносившего (Евр. 11:4), однако, поскольку все внутреннее находит соответственное выражение и вовне, не без значения, разумеется, оставались и самые дары. Святой Иоанн Златоуст по этому поводу замечает: "Более проницательные умы уже из самого чтения понимают сказанное... Смотри, как Писание показывает нам боголюбивое намерение Авеля и то, что он принес не просто от овец, но от "первородных", т.е. дорогих, отборных: далее — что от этих отборных самое драгоценнейшее: и "от туков" сказано, т.е. из самого приятного, наилучшего. О Каине же ничего такого Писание не замечает, а говорит только, что он принес от плодов земли жертву, что, так сказать, попалось, без всякого старания и разбора".
"И призрел Господь на Авеля... а на Каина и на Дар его не призрел..." Различные по своему достоинству, характеру и особенно по внутреннему расположению (настроению) приносившего, жертвы двух братьев сопровождались совершенно различным успехом: Господь "призрел" на жертву Авеля, т.е., как толкует это Иоанн Златоуст, "принял, похвалил намерение, увенчал расположение, был, так сказать, доволен тем, что совершено..."
И в другом месте тот же знаменитый толкователь говорит: "так как Авель принес с надлежащим расположением и от искреннего сердца, то "призрел", сказано, Бог, т.е. принял, одобрил, похвалил... Безрассудство же Каина отвергнул" (Иоанн Златоуст).
Такое же освещение этого факта дается и Апостолом Павлом (Евр. 11:4), которой говорит, что жертва Авеля была полнее (πλείονα), совершеннее жертвы Каина, т.е. больше отвечала основной идее жертвы, так как была проникнута живой и действенной верой, под которой, прежде всего, разумеется вера в обетованного Мессию. Жертва же Каина, в противоположность этому, носила в себе дух гордости, тщеславия, высокомерия и внешней обрядности, создавшей вполне понятные препятствия ее успеху. Так как, судя по контексту, различный успех этих жертв стал известен и самим приносившим их, то несомненно, что вышеозначенное божественное отношение к ним было выражено Каином очевидным, внешним знаком. Основываясь на подходящих сюда библейских аналогиях, думают, что таким знамением были или небесный огонь, устремившийся на принятую жертву, или высокий столб, восходивший от нее к самым небесам (Лев. 9:24[140]; Суд. 6:21[141]; 1 Пар. 21:26[142]; 3 Цар. 18:38[143] и др.).
"Каин сильно огорчился, и поникло лице его..." Всего точнее мысль еврейского текста передает латинский перевод, где вместо "огорчился" стоит iratus "разгневался;" именно "разгневался и на брата младшего, перед ним предпочтенного Богом, и на самого Бога, как будто Он нанес ему обиду, явив знамение Своего благоволения не ему, а его брату" (Виссарион).
"И поникло лице его", т.е. черты лица его, под влиянием зависти и злобы, прибрели угрюмое и мрачное выражение. Не печаль, не покаянные чувства или сердечная скорбь о грехе омрачили лицо Каина, а дух беспокойной зависти и глухой затаенной вражды к предпочтенному брату.
"И сказал Господь..." Велико милосердие Божие, не хотящее смерти грешника, но изыскивающее все пути и средства к его вразумлению и наставлению (Иез. 18:23[144])!
"у дверей грех лежит..." Русский перевод ближе к подлиннику, мысль которого более ясно может быть выражена в следующей фразе: так как лицо есть зеркало души, то мрачный вид и понурый взор служит отражением темных мыслей и настроений. Когда ты поступаешь хорошо и совесть твоя чиста, то ты испытываешь приятно-легкое состояние духа, радостно и весело поднимаешь свое лицо. Когда же ты делаешь что-либо дурное, то ощущение духовной тяготы гнетет твое сердце и заставляет тебя опускать вниз свои взоры. Коль скоро последнее случилось, то знай, что у дверей твоего сердца лежит грех и ты близок к падению; поэтому, пока еще не совсем поздно, собери все свои силы и постарайся отразить предстоящий греховный соблазн.
"он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним..." Заканчивая предыдущее вразумление Каину, Бог как бы так говорил ему: "тебя искушает злая склонность, но ты бодрствуй и подавляй ее, не допускай, чтобы злоба, гнездящаяся в тебе и олицетворенная здесь в виде лежащего при дверях сердца зверя, созрела до решимости на злодеяние". Во всем этом библейском разделе дан, таким образом, глубокий анализ психологии человека и художественно-верное изображение его внутренних сокровенных процессов с драматической борьбой различных побуждений, результаты которой неизбежно отражаются и на внешнем виде человека.
"И когда они были в поле, восстал Канн на Авеля, брата своего, и убил его..." Как сама смерть, явившись в мире в качестве оброка греха, была актом некоторого насилия и разрушения богоучрежденного порядка, так и первый опыт этой смерти был самым типическим выражением всех этих ее свойств. Древнехристианская традиция, основанная на словах самого Господа Иисуса Христа (Мф. 23:31,35; Лк. 11:49-51; Евр. 12:24), сохранила память об Авеле, как о первом праведнике. Это было первым проявлением предвозвещенной Богом вражды между Семенем жены и семенем змия, проходящей через всю историю человечества, как это прекрасно выясняет и Иоанн Богослов в одном из своих посланий (1 Ин. 3:10-12[145]).
"где Авель, брат твой?" По примеру суда над падшими прародителями (3:9) и суда над преступным их сыном милосердый Бог начинает с воззвания (призыва) к покаянию. Своим вопросом Господь хочет пробудить совесть братоубийцы, вызвать его на чистосердечное покаяние и на просьбу о помиловании.
"разве я сторож брату своему?" Но Каин был в совершенно противоположном настроении: с упорством ожесточившегося грешника, он не только запирается в преступлении, но и дает дерзкий ответ Богу, как бы даже обвиняя Его за столь неуместный вопрос.
"И сказал (Господь): что ты сделал?" Так как Каин не обнаружил готовности принести покаяние и принять помилование, то Бог приступает, наконец, к осуждению его, в котором проявляет Свое всеведение, всемогущество, правосудие и милосердие.
"голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли". Это довольно употребительное в Библии обозначение тяжких преступлений, остающихся по неведению или небрежению безнаказанными у людей, но находящих должное возмездие у Бога (Быт. 18:20-21[146]; 19:13[147]; Исх. 3:9[148]; Иов. 24:12[149]; Иак. 5:4[150]; Евр. 5:7[151]).
"Кровь Авеля вопиет, т.е. требует отмщения (Откр. 6:9-10[152]), она вопиет от земли самым действием разрушения, которое, по порядку природы возбуждает против себя другие разрушительные силы, и вопль ее доходит даже до Бога, ибо Авель и по смерти говорит верою (Евр. 11:4[153]) поставляющей его в благодатном присутствии Бога" (Филарет).
В том, что этот вопль достигает неба, замечается образное выражение мысли о божественном всеведении, которое представляется слышащим восклицания и там, где человек старается покрыть все глухим молчанием.
"и ныне проклят ты от земли..." Здесь мы имеем первый пример божественного проклятия направленного непосредственно на человека. При осуждении, напр., Адама проклинались только диавол и земля (Быт. 3:17), последняя ради человека (Быт. 3:17); теперь же сама земля, обагренная кровью невинного страдальца, превращается в орудие наказания для убийцы, лишая его своих естественных даров (Лев. 18:28[154]; Иов. 31:38-40[155]; Втор. 28:39-42[156]).
"ты будешь изгнанником и скитальцем на земле..." Вместо этих слов русского перевода славянский текст имеет: "стеняй и трясыйся будеши на земли" (στενών και τρέμων — LXX). "Сей последний перевод, — по справедливому замечанию митр. Филарета, — сделан, кажется, для загадочного изъяснения знамения, положенного на Каина (15 ст.), а первый подтверждается ясными словами самого Каина, который в наказании Божием находит изгнание от лица земли" (14 ст.). Так как земля служит для человека одновременно и источником пищи, и местом жилища, то и проклятие от нее имеет, в соответствии с этим, два вида: оно состоит в бесплодии почвы и в бездомном скитании по лицу земли. И действительно, на примере Каина мы несем наглядное подтверждение известной мысли Премудрого: "Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним" (Притч. 28:1).
"наказание мое больше, нежели снести можно..." Славянский текст, следующий греческому переводу LXX, имеет и здесь свою вариацию: "вящшая вина моя, еже оставится ми". Происхождение ее объясняется тем, что еврейский термин — авон, имеющий два значения: грех и наказание за него, одними был принят в первом смысле (LXX), другими — во втором. Но по связи контекста речи первое чтение, имеющееся в русской Библии, гораздо предпочтительнее: оно представляет нам это восклицание Каина, как вопль отчаяния и малодушия грешника, не желающего безропотным перенесением заслуженных страданий хотя бы отчасти искупить свою вину.
"вот, Ты теперь изгоняешь меня с лица земли..." Под лицом земли в еврейском тексте (hadama — населенная людьми и культивированная) понимается, очевидно, страна Едем, бывшая первообиталищем человечества: Адам изгонялся из рая или сада земли Едем, Каин же изгоняется и из всей этой земли. Этим, конечно, не исключается возможность видеть здесь и сравнение с прахом, возметаемым ветром с лица земли(Пс. 1:4; Ос. 8:3[157]).
"и от лица Твоего я скроюсь..." Это параллель той же самой мысли об изгнании из Эдема, как страны, освященной особым благодатным присутствием Бога и ознаменованной дарованными Им обетованиями.
"и всякий, кто встретится со иной, убьет меня..." "Так всякий, вносящий грех в мир, инстинктивно чувствует, что он подлежит тому же злу по закону возмездия, какое он внес в общество" (Властов). Кого же боялся Каин? Самым разумным и правдоподобным ответом на это будет то предположение, что он боялся мщения со стороны всей вообще фамилии своего отца, как настоящей, так и будущей. Возможно допустить, что даже и ко времени братоубийства Каина, семья их не исчерпывалась только двумя этими, названными в Библии, сыновьями, а состояла и из других сынов и дочерей (Быт. 5:4).
"отмстится всемеро" В ответ на малодушный ропот грешника, Бог дает торжественное удостоверение его неприкосновенности, обещая воздать всемеро всякому, кто самовольно будет покушаться на его жизнь. Число семь, по свойству священного языка, может означать множество раз. Этим Бог, с одной стороны, обнаруживает всю крайнюю преступность человекоубийства и всю тяжесть ответственности за него, с другой — являет неистощимое богатство Своего милосердия, не хотящего смерти грешника, но открывающего ему возможность искупить свой грех в течение всей последующей жизни.
"И сделал Господь... Каину знамение..." По вопросу о "знаке", положенном Богом на Каина для того, чтобы его не убили по неведению, в экзегетической литературе царит полное разнообразие мнений и в громадном большинстве неудовлетворительных: все они объясняют только то, что Каин мог быть узнан, но не то, что его строго воспрещалось убивать. Опираясь на библейские аналогии, позволительно видеть в сделанном Богом Каину знамении указание на какое-либо внешнее, чудесное действие, служившее как для самого Каина, так, главным образом, и для всех прочих знаком (удостоверением) его неприкосновенности, по подобию того, как, напр., впоследствии радуга послужила знамением неповторяемости потопа (Быт. 9:13,15[158]), несгораемая купина — свидетельством божественного посланничества Моисея (Исх. 3:2,12[159]), возвращение солнца на пятнадцать ступеней — знамениям выздоровления царя Езекии (Ис. 38:5-7[160]).
Блаженный Феодорит в своем толковании на это место говорит: "самое определение Божие было знамением, воспрещавшим умертвить его", полагая тем самым, вместе и с некоторыми другими новейшими экзегетами, что это определение было всем известно или в силу особого божественного внушения, или — что еще гораздо проще — потому, что оно полностью было начертано на его челе. Несколько аналогичный этому случай имеется, повидимому, в книге пророка Иезекииля 9:4-6[161].
"И пошел Каин... и поселился в земле Нод, на восток от Едема..." В силу божественного повеления, Каин принужден был оставить ту отечественную землю, где Бог благоволил наиболее осязательным образом обнаруживать Свое присутствие, и превратиться в бездомного (бесприютного) скитальца. Место нового, кочевого обитания Каина и его потомства называется землею Нод и определяется словами на восток от Едема. По мнению некоторых толковников, земля Нод — это не собственное имя какой-либо страны, а нарицательное обозначение всего вообще кочевья каинитов, как земли изгнания и страны бедствия, расположенной, действительно на восток от Едема, "страны блаженства".
"И познал Каин жену свою..." Невольно рождается вопрос: кто же была жена Каина? Очевидно, одна из сестер, разъясняют святой Иоанн Златоуст и блаженный Феодорит "так как это было вначале, и между тем, роду человеческому надо было размножаться, то и позволено было жениться на сестрах". Вероятно, она состояла с ним в браке еще до убиения Авеля, так как сомнительно, чтобы какая-либо женщина рискнула соединить свою судьбу с заведомым братоубийцей.
"И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха..." Отсюда начинается краткая история новой, обособлявшейся ветви первобытного человечества или точнее — генеалогия каинитов. Она состоит почти из одного только перечня главных имен, лишь изредка сопровождаемого небольшими пояснительными замечаниями. Но, принимая во внимание особое свойство древне-библейских имен выражать отличительные особенности и положение каждой личности в патриархальной фамилии, — мы должны находить (читать) историю их жизни в анализе самых их имен. Так, напр., имя первого сына Каинова Енох — значит "освятитель, начинатель, обновитель" — могло быть дано ему, как первенцу (ср. Исх. 6:14[162]; Чис. 26:5[163]) и как "инициатору" новой формы жизни — "городской", взамен прежнего беспокойного скитания. Нарекая своего сына именем "начинателя, обновителя", Каин, очевидно, выражал ту свою заветную мечту, что с рождением сына в момент начатой им постройки города как некоторого культурно-оседлого жилища, если не для него самого лично, то для его потомства наступает новый, более светлый период жизни, что Енох, родившийся уже не бесприютным скитальцем, а оседлым горожанином, откроет собой новую, более счастливую эру истории каинитов.
"и построил он город" т.е. положил основание, сделал его закладку, предоставил самую постройку города Еноху и дальнейшим генерациям. Этот город должно представлять себе лишь в виде простого укрепленного пункта, вероятно, опоясанного рвом и огороженного тыном для защиты от нападения диких зверей. С точки зрения материальной культуры, постройка первого рода — событие чрезвычайной важности, так как оно знаменует переход от кочевого быта к оседлому и говорит даже о значительном прогрессе последнего.
"У Еноха родился Ирад", названный в славянской Библии ошибочно "Гаидад", вследствие смешения еще в греческом переводе LXX двух сходных по начертанию начальных букв этого имени и перестановки их. Филологически имя Ирад означает "город" и там самым указывает на него, как на жителя города по преимуществу, как на первого истинного горожанина. Отсюда должно заключать, что постройка города, начатая Каином, продолженная Енохом, была относительно закончена лишь при рождении у последнего сына, которого он, для увековечения сего достопамятного события, и называет "Ирадом".
"Ирад родил Мехиаеля". Имя сына Ирадова, по словопроизводству с еврейского, означает "пораженный, уничтоженный Богом" и, по догадке толковников, заключает в себе намек на какое-то особенно божественное вразумление забывшихся каинитов. Но в чем же именно состояло это вразумление, нельзя сказать ничего определенного: может быть, здесь увековечено было воспоминание о каком-либо страшном стихийном бедствии, в котором каиниты познали небесную кару.
"Мехиаель родил Мафусала..." Имя этого нового каинитского родоначальника, по более правдоподобному его толкованию, значит: "человек, муж Божий", т.е. испрошенный у Бога, данный Им; в нем, равно как и предшествующем имени, не без основания усматривают следы некоторого смирения горделивых потомков Каина и их временного обращения к Богу, бывшего следствием обрушившегося на них небесного наказания.
"Мафусал родил Ламеха..." На личности самого Ламеха и на истории его семьи бытописатель останавливается с некоторой подробностью, давая этим самым знать, что семья Ламеха особенно типична для характеристики всего каинитского племени. Обращает на себя внимание, прежде всего, уже самое имя "Ламех", которое значит "разрушитель, неприятель".
"И взял себе Ламех две жены..." Ламех позорно увековечил свое имя тем, что первый ввел многоженство, этим самым он извратил богоучрежденный характер брака (2:24) и обнаружил свою нравственную разнузданность и плотоугодие.
"имя одной: Ада, и имя второй: Цилла". О таковом именно характере Ламехова брака могут говорить и имена его жен, из которых первое означает — "украшение, привлечение", второе — "тень, ширма".
Три первых имени этого раздела истолкованы в самом тексте, что значительно облегчает установку их филологического смысла. Так, первый сын Ады Иавал значит "кочевник, ведущий стада", и в Библии он называется "отцом живущих в шатрах со скотом", т.е. родоначальником или, точнее, только устроителем пастушеско-кочевого образа жизни. Имя второго сына Ады — Иувала, происходящее от слова jobel (юбилей) — протяжный музыкальный звук, издаваемый трубою, — указывает на него, как на изобретателя "струнных и духовых" инструментов, о чем прямо говорится и в самом библейском тексте. Наконец, третий сын Ламеха, рожденный уже от другой жены, носил имя Тувалкаина (по-греч. LХХ — Фовела). Библия не объясняет нам значение имени этого патриарха, но она прекрасно определяет его роль, как изобретателя разного рода медных и железных инструментов, потребных для земледелия, скотоводства, охоты, войны и музыки. Краткая заметка бытописателя обо всем этом служит попутным указанием на весьма важный культурно-исторической момент, знаменующий переход из каменного века в металлический, при этом обращает на себя особенное внимание и та любопытная подробность, что и Библия, в полном согласии с позитивной историей культуры, обработку "меди" ставит раньше выработки "железа".
"И сестра Тувалкаина Ноема..." Вот теперь Писание в первый раз упоминает отдельно о женщине, — говорит Златоуст: "не просто и не беспричинно поступил так блаженный пророк, но чтобы доказать нам нечто сокровенное".
Эти два библейских стиха, известные под именем "песни Ламеха", представляют собой древнейший памятник семитической поэзии, так как в нем мы впервые встречаемся с характеристическим ее признаком — параллелизмом мыслей и строф. "Во всей всемирной литературе нет памятника древнее данного отрывка семитической поэзии", — говорит один ученый полуотрицательного направления (Ленорман).
"послушайте голоса моего... внимайте словам моим" — вот типичный для еврейской поэзии пример параллелизма мыслей, т.е. повторения одной и той же мысли, только в разных словах.
"я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне..." Здесь точно также повторяется одна и та же мысль, хотя и с некоторыми вариациями. Гораздо труднее вопрос о том, в каком смысле следует понимать всю эту речь Ламеха перед своими женами о каком-то будто бы совершенном им убийстве. Говорится ли все это только в вопросительной форме, т.е. в смысле того — "разве я убил мужа... и юношу", или в положительной — как уже о совершившемся факте только двойного убийства, или же, наконец, лишь в предположительной — именно, что я убью всякого, кто станет на моей дороге, будет ли то зрелый муж, или юный отрок? Большинство современных экзегетов склоняются на сторону последнего решения вопроса, находя, что здесь прошедшее время глагола "убил" употреблено вместо будущего, для выражения несомненности исполнения выражаемого им действия: "я несомненно убью, все равно, как бы уже убил", дерзко и хвастливо заявляет о себе Ламех.
В зависимости от такого взгляда на характер текста и вся песнь Ламеха получает значение победного гимна мечу. Восхищенный кровавым изобретением своего сына Тувалкаина, Ламех как бы подходит к своим женам и, потрясая грозным оружием, надменно хвалится перед ними этой новой культурной победой, создающей ему положение деспота и властелина. "Я убью всякого, будет ли то почтенный, зрелый муж или легкомысленный отрок, раз он осмелится нанести мне хотя бы малейшее оскорбление. И если Бог за смерть Каина обещался воздать всемеро, то я, вооруженный грозным изобретением своего сына, сумею в семьдесят раз лучше постоять за себя сам!"
"И познал Адам еще жену свою... и она родила сына и нарекла имя ему: Сиф..." На место двух старших детей Адама и Евы, из коих один не оправдал возлагавшихся на него надежд (Каин), другой — безвременно погиб (Авель), хранителем истинной веры и благочестия Бог дарует им третьего сына — по имени Сифа. Значение его имени объяснено в самом тексте, в смысле "утверждения, основания" истинной веры, или "подстановки, возмещения" той утраты, которая нанесена была погибелью Авеля. "Все сие показывает, что в Сифе Ева надеется на восстановление и сохранение благословенного Семени и нарекает ему имя в духе веры и прозрения в будущее" (Филарет). И действительно, будучи родоначальником благочестивых патриархов допотопного периода (сифитов), Сиф явился тем столпом, на котором стояла и утверждалась первобытная религия и церковь. В этом отношении Сиф как бы является прототипом самого Господа нашего Иисуса Христа (1 Кор. 3:11[164]).
"Енос..." Имя этого патриарха в буквальном переводе с еврейского означает: "слабый, хилый, немощный, смертный", откуда — в качестве производного существительного: "человек", характеризуемый именно со стороны вышеуказанных свойств его природы (Пс. 8:5[165];). Уже одно это имя достаточно свидетельствует о том духе смиренной покорности пред Богом, который отличал благочестивых сифитов, в противоположность горделивому самомнению и высокомерию каинитов.
"тогда начали призывать имя Господа (Бога)". Славянский текст имеет здесь свою вариацию, именно вместо слов "тогда начали" — "сей упова;" произошло это от смешения двух фонетически сходных еврейских слов, из которых одно значит "начинать", а другое — "поднятъся, уповать;" предпочтение здесь должно быть отдано русскому переводу.
Что касается до смысла этой библейской фразы, то она прежде всего говорит о торжественном призывании Бога во дни Еноса, т.е. о начале общественного богослужения. Во-вторых, как думают некоторые из отцов Церкви (3латоуст, Феодорит, Ефрем Сирин), — она указывает на то, что благочестивые сифиты за свою ревность Богу, удостоились наименования сынов Божиих". Все это особенно выделяло благочестивых сифитов, ревнителей Бога и давало им право на то наименование "сынов Божиих", с которым мы встречаемся позднее (6:2). И вот в то время, как поколение каинитов через основание города, изобретение светских ремесел и искусств клало первый камень мирского могущества, племя сифитов, совокупным призыванием Бога, полагает основание Царству Божию на земле — Церкви, как обществу людей, объединенных между собой верой в Искупителя и надеждой на избавление через Него.
"Вот родословие Адама..." Это — заглавие целого нового раздела (toldoth), подобно предшествующему (2:4) и целому ряду последующих за ним (Быт. 10:1; 11:10, 27; 25:12, 19; 36:1; 37:1). Переводя этот заголовок истории сифитов на язык современных понятий, мы должны были бы сказать: "вот перечень потомков Адама". А так как дальше все время идет речь только о сифитах, то, очевидно, этот перечень касается не всех, а только ближайших к нему потомков, родственных с ним не столько по плоти, сколько по духу.
"когда Бог сотворил человека... в день сотворения их..." Приступая к перечислению потомков, бытописатель не без цели упоминает о создании родоначальника и жены его по образу Божию. Быть может, он хотел внушить читателю, что перечисляемые потомки Адама через него ведут свой род как бы от самого Бога; что Бог, создавший Адама по образу своему и подобию, есть как бы первый член родословия (Лк. 3:38[166]; Виссарион).
В изложении самой родословной таблицы, библейский автор, начиная с Адама, придерживается все время одного и того же порядка: назвав имя известного патриарха, он указывает на его возраст в момент рождения у него следующего члена генеалогии, затем определяет количество лет остальной жизни этого патриарха, подводит общий итог его долголетию и заканчивает все это упоминанием о его смерти.
В некоторых хронологических датах, главным образом в относящихся ко времени рождения у того или другого патриарха сына, замечается несогласие между русским и славянским текстами, происходящее из-за различия в еврейской и греческой Библиях. Различие это, по всей вероятности, случайного происхождения (внесено каким-либо переводчиком или переписчиком) и во всяком случае никакого серьезного значения для существа веры не имеет, наглядно доказывая только ту очевидную истину, что в Библии нет точной хронологии, а имеющаяся — довольно условна и относительна, и, по крайней мере, в некоторых своих отделах, по всей вероятности, внесена в нее позднее.
Другой, еще более важный вопрос, имеющий отношение к этой допотопной генеалогии, это вопрос о поразительном долголетии ее членов, достигавшем почти целого тысячелетия. В противоположность тенденциозности и неосновательности рационалистических попыток подорвать веру в патриархальное долголетие, признание его располагает целым родом действительных доказательств. За него, прежде всего, говорит факт предыдущего райского бессмертия человека: хотя через грехопадение человек и утратил этот божественный дар, однако зараза смертности могла лишь постепенно сокрушать первобытную крепость организма. О том же, далее, свидетельствует аналогия патриархального периода с детством человека: патриархально-допотопный период был своего рода эпохой младенчества в жизни человечества, т.е. временем особенного богатства, целостности, продуктивности и свежести всех его как духовных, так и физических сил.
Справедливость этого, до известной степени, подтверждается целым рядом параллельных преданий других древних народов, записанных египетским жрецом Манефоном, финикийским — Мохом, халдейским — Берозом и др. Наконец, важным подтверждением, а вместе и лучшим объяснением факта патриархального долголетия служит очевидное действие божественного Промысла, осуществлявшего путем его высокие религиозные цели: хранение религиозной истины, распространение человеческого рода и утверждение основных элементов религии, морали и культуры (подробнее об этом смотри у И. Спасского, "Библейская хронология", Пластова, "Священная летопись" и А.Покровского, "Библейское учение о первобытной Религии").
"Адам... родил (сына) по о6разу своему (и) подобию своему". Данными словами довольно выразительно устанавливается прирожденность основных духовно-физических свойств человеческой природы; в силу этого, на потомство Адама перешли как черты заложенного в его природу образа Божия, так и свойства того греховного подобия, которое помрачило этот божественный образ в факте грехопадения (Быт. 1:28; 3:16; Рим. 5:12).
"и родил он сынов и дочерей…" Трех сыновей Адама и Евы Библия называет по имени и одну дочь — предположительно жену Каина (4:17); но помимо этих у них, как видно из приведенных слов, были, вероятно, еще сыновья и, несомненно, еще дочери, которые не упоминаются здесь потому, что они не имели существенного значения в истории божественного домостроительства. Совершенно аналогичные им известия имеем мы и о семьях других патриархов этой генеалогии (ст. 7-26 и др.), откуда еще раз убеждаемся, что эта генеалогия не представляет собой полного списка всех сифитских родов, а отмечает только избранных личностей, чем-либо особенно выделившихся а истории человеческого спасения.
"родил Каинана..." Филологический анализ имени этого патриарха открывает тождество его значения с именем "Каина", т.е. "приобретение, владение;" и это, разумеется, не набрасывает на сего благочестивого сифита никакой неблаговидной тени, так как и самое имя Каина, по заключенной в ней идее, было знаменательным и светлым (4:1).
"Каинан... родил Малелеила", что в переводе означает: "хвала, слава Богу, или хвалящий, прославляющий Его". Этим самым указывается, очевидно, на процветание религиозных интересов при Каинане, сыне Еноса — первого организатора служения Богу, в составе которого видное место занимало торжественное призывание и прославление Творца (4:26), Промыслителя мира и Искупителя человечества.
"Малелеил... родил Иареда..." Происходя от евр. глагола jarad — означающего "спускаться, нисходить", имя этого нового патриарха указывает на него, как на человека, откуда-то "нисходящего, спускающегося, падающего". Удерживая как буквальный, так и переносный смысл этого слова, мы вправе предполагать, что здесь идет речь как о физическом нисхождении сифитов с какой-то высоты, так и об их нравственном упадке. Так как поколение Иареда, пятого от Адама через Сифа, было современно поколению Ламеха, пятого от Адама через Каина, и так как, с другой стороны, существует предание, что первоначально сифиты жили на высотах, а каиниты в низменных долинах, то не лишено правдоподобия и то мнение, по которому сифиты, увлекшись в век Иареда красотой современных им каинитянок (во главе которых стояла прекрасная Ноема, 4:22), спустились со своих высот в долины каинитян, вступили с ними в преступные связи и через то нравственно пали. Это мнение, исходя из филологии, опирается и на древнеиудейскую традицию, занесенную, между прочим, в кн. Еноха.
"Иаред... родил Еноха..." Имя этого патриарха, известное нам уже из генеалогии каинитов, указывает на его носителя, как на обновителя, начинателя, освятителя, словом — на нечто новое и, в качестве начаток, посвященное Богу. Но в то время, как Енох-каинитянин был началом мирского могущества и культурного господства их (выразив в постройке соименного ему первого города), Енох-сифитянин, наоборот, явился типичным представителем первобытной веры, надежды и благочестия, словом — всего того, что объединено в понятии ветхозаветной "праведности".
"Енох... родил Мафусала..." В дословном переводе с еврейского это имя, по мнению авторитетных гебраистов, значит: "муж стрелы, человек оружия". Так как, по более вероятному вычислению, Мафусал погиб в самый год потопа, то и находят возможным видеть в его имени символическое предуказание его смерти от этой стрелы божественного гнева, т.е. от потопа. И это тем более вероятно, что отец Мафусала — праведный Енох, по словам Апостола Иуды (14-15[167]), пророчествовал о потопе и, следовательно, в духе этого прозрения легко мог дать соответствующее имя и своему сыну.
"И ходил Енох пред Богом..." Подобное выражение встречается в Библии неоднократно (6:9; Мих. 6:8[168]; Мал. 2:6[169] и пр.) и везде оно означает высшую степень нравственного направления жизни человека, когда он стал глубоко проникаться благоговейным чувством божественного вездеприсутствия, что очами веры как бы постоянно видит Бога пред собою, и в строгом соответствии с этим согласует весь образ своего поведения и каждый шаг своей жизни. Данное выражение даже еще несколько шире — именно, заключает в себе намек и на следствия такого благоповедения, в форме особенной и исключительной близости к Богу, как это и передается на славянском тексте: "и угоди Енох Богу", также и Апостолы Павел (Евр. 11:5[170]) и Иуда (14).
"и не стало его, потому что Бог взял его..." "И не обреташеся" (LXX, славян.) — Енох, т.е. он не абсолютно уничтожился, а таинственно исчез из среды людей. Уже это одно отступление библейского автора от обычного у него образа выражения о смерти патриархов показывает, что конец земной жизни Еноха не походил на смерть остальных патриархов, не был, следовательно, обычным. Дальнейшие слова текста "потому что Бог взял его" и раскрывают именно эту самую мысль, хотя быть может тоже недостаточно подробно и ясно, обращаясь за выяснением этой фразы к библейским параллелям, мы находим, что они буквально повторены еще раз относительно пророка Илии (4 Цар. II гл.), из истории которого положительно известно, что он чудесным образом был взят живым на небо. То же самое, по толкованию Апостола Павла, произошло еще раньше с Енохом (Евр. 11:5; ср. Сир. 49:16[171]).
Посему-то, вероятно, и в Священном Писании Илия и Енох выставляются вместе, в качестве предтеч страшного второго пришествия Господа на землю (Откр. 11, ср. Мф. 17; Мк. 9; Лк. 9). Такое понимание кончины Еноха вполне, наконец, отвечает и контексту, где эта кончина выставляется наградой праведнику за его благочестие; так как смерть есть "оброк греха" (Рим. 6:23[172]), а Енох своим "хождением пред Богом" достаточно искупил свою вину, то он и переселяется в загробную жизнь, не видя истления плоти (Пс. 15:10[173]), которая подверглась мгновенному преобразованию по подобию того, что ожидает, согласно обетованию апостола, и тела верующих — современников второго славного пришествия Господня (1 Кор. 15:20-23[174]; 2 Кор. 5:4[175]; 1 Фес. 4:17[176]).
"Мафусал... родил Ламеха..." Из генеалогии каинитов нам уже известно, что имя "Ламех" значит "свирепый человек, муж войны и разрушения". Трудно только с точностью определить, как мысль сифитов символизируется таким, по-видимому, неподходящим для них именем. Всего вероятнее, что в нем должно усматривать след воинственного и боговраждебного духа каинитов, начавшего с этой генерации заметно сильно ощущаться и в среде сифитов.
"Всех же дней Мафусала было девятьсот шестьдесят девять лет..." Это — самый долговечный из всех десяти допотопных патриархов (а вместе — и всех исторически известных людей), лета или век которого вошли у нас в пословицу (лета, век Мафусала}.
"И нарек ему имя: Ной, сказав; он утешит нас в работе нашей и в трудах рук наших при возделывании земли, которую проклял Господь". Последним допотопным патриархом был сын Ламеха — Ной. Значение этого имени истолковано в самом библейском тексте, именно в смысле "успокоения, утешения" в трудах и работе по возделыванию земли. Полагают, что сам Ламех, не отличавшийся благочестием, давая такое имя своему сыну, соединял с ним богопротивную мысль, именно — выражал надежду на скорое уничтожение силы божественного проклятия над землей, благодаря культурным успехам, насадителем которых он и мнил видеть своего новорожденного сына. Но, по толкованию Иоанна Златоуста, Ламех, подобно первосвященнику Каиафе в суде над Иисусом Христом (Ин. 11:40-52), помимо своей воли выразил здесь и другую великую идею: ставя указание библейского текста на ослабление суеты и работы в связь со словами божественного суда по грехопадении и с объяснениями их у Апостола Павла (Быт. 3:13; Рим 8:20[177]), отцы Церкви справедливо усматривают в имени Ноя пророчественное предуказание того, что через Ноя и его потомство будет ослаблена сила божественного наказания за грехопадение и после бури нечестия (насилия исполинов, 6:4[178]) и грозы небесной кары за него (потоп при Ное) настанет новое, относительно мирное и покойное течение общественно-религиозной жизни.
"Ною было пятьсот лет, и родил Ной трех сынов..." Большую часть своей жизни Ной прожил в допотопную эпоху и под конец ее успел уже иметь трех сыновей; но уже деятельность этих последних принадлежит послепотопной эпохе, когда, по ходу повествования, скажем о них и мы. Что касается того, почему у Ноя, сравнительно с прочими патриархами, так поздно родились эти дети (Ною уже было 500 лет), то лучшим ответом является то предположение, чтобы дети Ноя до эпохи потопа не успели бы сами стать родителями, или настолько испортиться и развратиться, что и им пришлось бы разделить печальную участь всего первобытного мира.
"Когда люди начали умножаться на земле..." Контекст речи показывает, что здесь целое берется вместо части — "каинитяне" обозначаются общим понятием "людей", аналогию чему виюим и в других местах Писания.
"тогда сыны Божий увидели дочерей человеческих..." Это — одно из труднейших для толкования мест из Библии; главная трудность его заключается в определении того, кого здесь должно разуметь под "сынами Божиими". Одни, преимущественно иудейские раввины, основываясь на филологическом значении корня (Божий), видели здесь указание на сыновей вельмож и князей, вообще высших и знатных сословий, будто бы вступавших в брак с девицами низших общественных слоев. Отсюда, термин "сыны Божии" в араб. тексте переведено — filii illustrium, в таргуме Онкелоса — filii principium, у Симмаха — ύιοί τών δοναστεύοντων. Но это объяснение не выдерживает положительно никакой критики, будучи совершенно произвольным и не объясняющим дальнейших последствий указанного факта.
Большинство других иудейских и христианских толковников древности, вместе с рационалистами нового времени, под "сынами Божиими" разумеют Ангелов. Будучи обстоятельно развито в апокрифических книгах — Еноха и Юбилеев и в сочинениях Филона, это мнение в первые века христианской эры, пользовалось такой широкой известностью, что его разделяли даже многие из отцов и учителей Церкви (Иустин Философ, Ириней, Афинагор, Климент Александрийский, Тертуллиан, Амвросий и др.). Хотя и верно, что под термином "сынов Божиих" Священное Писание иногда, преимущественно в поэтических отделах, разумеет "Ангелов" (Иов. 1:6[179]; 2:1[180]; 38:7[181] и др.), тем не менее, как самый контекст данного повествования и его положительно-исторический характер, так и филологическо-догматические требования не позволяют стать на сторону этого мнения.
Единственно правильным, счастливо избегающим недостатков двух вышеуказанных мнений и удовлетворяющим всем филологическим, текстуальным и историко-догматическим требованиям считаем мы третье мнение, по которому под "сынами Божьими" следует разуметь благочестивых "сифитов". На стороне его стоит большинство прославленных своими экзегетическими трудами отцов Церкви (Иоанн Златоуст, Ефрем Сирин, блаженный Феодорит, Кирилл Иерусалимский, Иероним, Августин и др.) и целый ряд современных ученых экзегетов (во главе с Кейлем).
Мнение это вполне оправдывается филологически, так как название "сынов Божиих" в Священном Писании обоих Заветов (Втор. 14:1[182]; Пс. 72:15[183]; Прем. 16:26[184]; Лк. 3:38[185]; Рим. 8:19[186]; Гал. 3:26[187] и др.) нередко прилагается к благочестивым людям. Этому благоприятствует и контекст предыдущего повествования, в котором при исчислении потомства Сифа во главе его поставлено имя Бога, почему все сифиты представляются как бы Его детьми. Еще решительнее то же самое указывает заключительный стих 6 гл., где (ст. 26) говорится, что в дни Еноса сифиты начали торжественно призывать имя Господа и сами называться в честь Его "сынами Божиими". Наконец, за это же говорит и самый характер браков, заключенных между сынами Божиими и дочерьми человеческими: по смыслу употребленного здесь библейского выражения — это не были временные и противоестественные связи (каковые только и могли быть сношения Ангелов с женами), а обычные браки, правильные юридически, хотя и пагубные по своим моральным последствиям.
"увидели дочерей человеческих, что они красивы..." Если мы припомним, что при характеристике каинитянок физическая красота и чувственная прелесть стояла на первом плане (Ада, Цилла, Ноема), то станет ясно, что здесь бытописатель говорит именно о каинитянках. При таком понимании "сынов Божиих" и "дочерей человеческих" мы вполне выдерживаем и данное в тексте противопоставление их: как те, так и другие — представители одного и того же первобытного человечества; но, будучи сходны по природе, они противоположны по своему духовно-нравственному настроению: "сыны Божии" были выразителями всего доброго, возвышенного и хорошего; дочери человеческие, ведущие себя соблазнительно — олицетворение земных чувственных интересов. Со временем противоположность нравов исчезает — сыны Божии смешиваются с дочерьми человеческими, чем стирается грань между добром и злом и дается полный простор господству низших, чувственных интересов плоти в ущерб высшим интересам духа.
"не вечно Духу Моему быть пренебрегаемыми человеками (сими)..." Очевидно, тут идет продолжение предыдущего повествования: там указывался самый факт, здесь дается соответствующая ему оценка; и если здесь действующие лица ясно названы людьми, то они же (а не Ангелы) разумелись и выше. В частности, слова библейского текста: "Духу Моему" и заключают в себе указание или на внутреннюю, духовную сущность человеческой природы (с глухой ссылкой на историю творения человека, 2:6), или же, что еще вероятнее, — на Святого Духа, как зиждительный принцип всякой вообще (Быт. 1:2) и религиозно-этической жизни по преимуществу. Пренебрежение к Нему есть именно та хула на Духа Святого, которая, по словам Спасителя, составляет один из самых тяжелых смертельных грехов (Мк. 3:29[188]), поскольку он характеризует собой такую степень греховного ожесточения человека, с которой становится психологически невозможным уже никакое исправление.
"потому что они плоть..." Вот та причина, в силу которой люди пренебрегли божественным Духом и заслужили наказание. Первое слово этой фразы м. Филарет более точно переводит: "в заблуждении своем", — очевидно, библейский автор этим снова указывал на нечестивое сношение сифитов с каинитами. Так как вступая в подобные браки, люди свидетельствовали об упадке у них высших, духовных интересов и о господстве низших, плотских, то и сами они как бы превращались в ту грубую плоть, которая на языке Священного Писания служит синонимом всего низменного, материального и греховного.
"пусть будут дни их сто двадцать лет..." Этих слов нельзя понимать в смысле сокращения человеческой жизни до пределов ста двадцати лет (как понимал И. Флавий, Древности 1,3,2), так как достоверно известно, что еще долгое время и после потопа человечество жило больше 120 лет, достигая иногда до 500, а следует в них видеть срок, назначенный Богом для покаяния и исправления людей, в течение которого праведный Ной пророчествовал о потопе и делал соответствующие к нему приготовления (1 Пет. 3:20[189]).
"В то время были на земле исполины..." Предпотопное человечество именуется "исполинами", в подлинном nephilim — "нефилим". Хотя, действительно, в Писании этот термин иногда и служит обозначением великанов или гигантов (Чис. 13:33-34[190]), но основное значение этого корня "разрушать, ниспровергать", а в форме ниф — "заставить падать, соблазнять, развращать". Поэтому в этих первобытных "нефилим" можно видеть людей, не только отличавшихся необыкновенной физической силой и ростом, но и лиц, сознательно попиравших правду и угнетавших слабых. Существовали подобные личности среди каинитов и раньше, вероятно, с эпохи Тувалкаина, изобретшего оружие, и Ламеха, воспевшего ему победный гимн; со времени же смешения сифитов с каинитянами эти "нефилимы" особенно размножились вследствие всеобщего развращения и падения всех нравственных устоев.
"это были сильные, издревле славные люди..." Здесь идет речь уже о плодах смешанных браков, которые в отличие от "нефилим" в еврейском тексте названы "гибборим" (сильные). Последнее имя по библейскому словоупотреблению означает выдающуюся личность (2 Цар. 17:10[191]; Дан. 11:3[192]), отборного воина, человека, превосходящего других своей силой (3 Цар. 11:28[193]). Отсюда очевидно, что потомки смешанных родов (сифитов с каинитами) превосходили своих прототипов, как по физическим, так и безнравственным свойствам. Называя этих "гибборим" издревле "славными людьми", бытописатель, вероятно, имел здесь в виду тот факт, что они, под именем "героев древности" получили мировую известность в универсальных традициях человечества (Вар. 3:26-28[194]).
"Все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время..." Корень глубокого развращения предпотопного человечества указывается в повреждении сердца, а так как последнее, по библейскому воззрению, считается центральным средоточием всей сознательной деятельности человека, то и развращение его равносильно заражению самого источника жизни (Мф. 15:19[195];).
"и раскаялся Господь... и восскорбел в сердце Своем..." Понятие о свойстве приписываемого Богу раскаяния можно заимствовать из повествования о Сауле, где двукратно приписывается Богу раскаяние (1 Цар. 15:11 и 35[196]) и где, между тем, Самуил говорит о Боге, что Он — не человек, чтобы Ему раскаиваться (29[197]). Из сего видно, что когда говорится о Нем, как о человеке, то это потому, что, по выражению Абен Езры, закон говорит языком сынов человеческих, т.е. языком простого, народного смысла (Филарет). В частности, "раскаяние" Божье — как бы особый способ изменения неизменяемого — есть высшее выражение мысли о крайнем божественном сожалении, доходившем как бы до того, что само неизменяемое Существо, казалось, готово было измениться.
"и восскорбел в сердце Своем..." Подобно предыдущему это — такое же человекообразное выражение. "Скорбь Божия — предвидение невозможности человеку, созданному со свободной волей, сознательно и упорно злоупотребляющему ею, возвратиться на добрый путь; посему там, где говорится о скорби Божией, как, напр., о городах, навлекших на себя гнев Божий (Мф. 11:20-26[198]; Лк. 10:13[199]), там нужно понимать, что приговор вечной правды Божией совершился, что род этот, или человек, должен погибнуть, чтобы зло не было увековечено" (Властов).
"И сказал Господь: истреблю... ибо Я раскаялся, чтο создал..." Здесь дано более сильное выражение той же самой мысли — о глубоком несоответствии действий человеческой свободы планам божественного промышления и желаний Всемогущего уничтожить эту дисгармонию.
При этом печальную участь человека, по приговору божественного суда, должен был разделить и весь окружающий его мир живых существ, так как между судьбой человека и жизнью природы, по учению Писания, существует самая тесная, нравственная связь; отсюда, падение и восстание человека соответствующим образом отражается и на всей остальной твари. И это не было, строго говоря, истреблением человечества (так как праведный Ной и его семья спаслись и возродили его), а лишь искоренением царившего на земле зла омытием в водах всемирного потопа (3 Езд. 3:8-9[200]; 1 Пет. 3:20-21[201]).
"Ной же обрел благодать..." Фраза, совершенно аналогичная с ранее сказанной об Енохе "и угоди Енох Богу" (славян., LXX) и имеющая соответствующие себе параллели в других местах Библии (Лк. 1:30[202]; Деян. 7: 46[203] и др.).
"Вот житие Ноя..." Это начало нового библейского раздела — история праведного Ноя и всемирного потопа (6:9-9:29).
"Ной был человек праведный и непорочный в роде своем..." т.е. он был нравственно чистым и цельным (tamim — по еврейски), выделявшимся из среды своих порочных современников, неприглядную нравственную характеристику которых дают нам сам Иисус Христос и апостолы (Мф. 24:37-38[204] и паралл., ср. 1 Пет. 3:20[205]). Самый же отзыв о Ное, почти дословно повторяется вдруг. местах Писания (Иез. 14:19-20[206]; Сир. 44:16[207]; Евр. 11:7[208]).
"Ной ходил пред Богом..." Заключением характеристики Ноя служит черта, уже знакомая нам из истории Еноха (5:24). На священном языке Библии, это — специальная форма, в которой обыкновенно открывался совершенно нравственный характер в среде грешных современников.
Заключающиеся и этом разделе четыре стиха представляют почти буквальное повторение вышесказанного в стихах 5:32; 6:5-7. Но это никого не должно смущать: так как в 9 ст. этой главы, как мы отметили, началась новая история — история Ноя и потопа, которая первоначально составляла особое и независимое повествование, то такое повторение более, чем естественно; и удивительное совпадение в содержании является лишь новым доказательством истинности самых событий, служащих предметом рассматриваемых повествований.
"конец всякой плоти пришел пред лице..." Многие комментаторы не без основания предполагают, что здесь речь идет о конце того сто двадцатилетнего периода, который назначен был Богом для покаяния людей и в течение которого Он тщетно ожидал их исправления (1 Пет. 3:19-20; 2 Пет. 3:9-15[209]).
"Сделай себе ковчег из дерева гофер..." В еврейском тексте этот "ковчег" обозначен термином теба, который еще раз прилагается в Библии к той корзине, в которой спасен был Моисей (Исх. 2:5[210]); откуда ложно думать, что и ковчег Ноя колоссальных размеров, представляет собою тип подобного примитивного сооружения. Самое дерево "гофер", из которого был построен ковчег, принадлежит к породе легких, смолистых деревьев, наподобие кедра или кипариса (Исх. 27:1[211]; 30:1[212];) В построении деревянного ковчега, где первобытный мир в лице своих представителей избежал гибели от водной стихии, отцы Церкви усматривают символическое предуказание на древо крестное и воду крещения, путем которых новозаветное человечество находит свое спасение.
"отделения сделай в ковчеге..." Буквально с еврейского — "гнезда" (kinnim) или клетки, очевидно, для птиц и зверей, которых, согласно божественному повелению, Ной должен был поместить в ковчеге.
"длина ковчега триста локтей; широта его..." Точного представления о величине и вместимости ковчега, на основании этих показаний, мы все же получить не можем, главным образом потому, что локоть, как мера длины, была недостаточно устойчивой метрической величиной и размеры его допускали сильные колебания, как это видно из самого Священного Писания (Чис. 35:4,5; 3 Цар. 7:15; 2 Пет. 3:15; Иез. 40:5; 43:13). По мнению митроп. Филарета, долгота ковчега внутри его равнялась приблизительно 500 фут., ширина — 80 фут. и высота — 50 фут., с чем довольно согласны и вычисления одного французского ученого, определяющего длину ковчега в 156 метров, ширину в 26 метр, и высоту в 16 метр. Вместимость подобного сооружения, по вычислениям специалистов (напр., вице-адмирала Тевенара) вполне достаточна была для своей цели, т.е. для помещения в нем семьи Ноя и минимального количества всех животных родов с запасом необходимого для всех годового продовольствия.
"И сделай отверстие в ковчеге... устрой в нем нижнее, второе и третье жилье". Детали постройки ковчега еще более убеждают нас в том, что он отнюдь не был похож на наши современные корабли, а скорее напоминал большой сундук, или ящик, или громадный плавучий дом, который имел почти плоскую крышу (спускавшуюся с вершины только на один фут) и освещался единственным, более или менее значительным окном наверху его. В 1609 г. один нидерландский меннонит, некто Петр Янсен построил по типу ковчега, только в уменьшенном масштабе, особое судно, откуда опытно убедился, что хотя подобный корабль и мало приспособлен к плаванию, но он гораздо поместительнее, чем всякий другой корабль (почти на целую треть) иного типа с тем же кубическим объемом.
"И вот, Я наведу на землю потоп водный..." Этими словами впервые определенно называется средство или орудие божественного наказания над первобытным, растленным миром, каковым был всемирный потоп (Ис. 54:9[213]).
"все, что есть на земле, лишится жизни..." Так как вся земля растлилась и наполнилась беззакониями живущих на ней, то гибнут на ней все виновники ее осквернения, во главе с первыми и главными из среды их — людьми. Однако, нельзя считать этот всемирный потоп чем-либо вроде личной мести со стороны Бога человеку: нет, он являлся необходимым следствием духовной смерти первобытного, нравственно выродившегося человечества. Человечество это было исключительной "плотью", как бы навсегда утратившей душу и представлявшей разлагавшийся труп, дальнейшее сохранение которого было бы не только бесполезно, но и положительно вредно для духовно-нравственной атмосферы мира. И вот, первый мир гибнет в волнах потопа, чтобы омыть лежащую на нем скверну и начать жить на новых (возрожденных) началах.
"Но с тобою Я поставлю завет Мой..." Союз Бога с человеком здесь впервые назван своим специальным термином "завет" (берит). Подтверждая существование того завета, который был заключен Богом еще в первообетовании о семени жены (Быт. 3:15), Господь тем самым ясно свидетельствует, что хотя Он и уничтожает почти все человечество, но не разоряет Своих вечных заветов (Сир. 17:10[214]); погибнет только злое семя змия, семя же жены в лице Ноя будет торжествовать свою победу (Прем. 10:4[215]).
"и войдешь ты и сыновья твои, и жена твоя и жены сынов твоих с тобою..." Вот полный перечень всех членов Ноевой семьи, которые одни только и спаслись от потопа, как подтверждает это и Апостол Петр в двух своих посланиях (1 Пет. 3:20[216]; 2 Пет. 3:6[217]).
"Введи также в ковчег... из всех животных... из всех по паре войдут к тебе, чтобы остались в живых..." Для сохранения и последующего возрождения также животной жизни, Бог повелевает Ною взять с собою в ковчег по одной паре каждого из главных родов их. Основываясь на словах 20 стиха, можно думать, что животные эти, гонимые инстинктом ввиду надвигавшейся грозы потопа, сами подходили к ковчегу и искали в нем спасения, что значительно облегчало задачу Ноя. Что касается того выражения, как могло поместиться такое количество животных в одном ковчеге, то по поводу него должно заметить, что, во-первых, Ной из экономии места и фуража, мог выбирать только самых молодых животных, а во-вторых, и число основных родовых групп, сложившихся к эпохе потопа не было еще настолько велико, чтобы создать какое-либо неодолимое препятствие Ною к размещению их в ковчеге.
"И сделал Ной все... так и сделал..." В этих словах дана лучшая похвала Ною, как выясняет это и Апостол Павел, говоря: "Верою Ной, получив откровение о том, что еще не было видимо, благоговея приготовил ковчег для спасения дома своего; ею осудил он (весь) мир, и сделался наследником праведности по вере" (Евр. 11:7).
"Построение ковчега (о котором так просто выражается святой повествователь, передавая это чисто покойное, послушное выполнение воли Божией) было, однако, для Ноя глубоким испытанием его веры в Бога. Кругом был мир развратный и совершенно спокойный насчет своего будущего (Мф. 24:37-38), мир, укорявший Ноя и ругавшийся над ним в продолжение многих лет построения ковчега. Поэтому Ной должен был весь мыслью и душою перенестись в будущее, и эта вера, спасшая его от гибели, и была высшей заслугой его духовной жизни и прообразовала то состояние души человеческой, когда она спасается от вечной гибели верою, принимая святоe крещение" (Властов).
"Войди ты и все семейство твое в ковчег..." Вот положительное повеление Божие о предварительном размещении Ноя в ковчеге, которое было последним предостережением для всех и последним призывом грешного мира к покаянию.
"и всякого скота чистого возьми по семи...а из скота нечистого по два..." В этих словах мы имеем первый случай разделения животных на чистых и нечистых; к первым относились все те животные и птицы, которые или только употреблялись в пищу (Лев. 11 гл.), или, кроме того, приносились в жертву (Лев. 1:2,10,14[218] и Быт. 8:20). Хотя точное разграничение всех этих видов и принадлежит уже позднейшей эпохе — дано в законодательстве Моисея, — однако, на практике оно существовало гораздо раньше, восходя, как мы видим отсюда, еще ко времени потопа, хотя Ноево выделение животных и птиц чистых для жертвы (Быт. 8:20[219]) и не совпадало с постановлениями закона Моисеева о принесении в жертву только 3-х пород скота и двух пород птиц. Закон же впоследствии в данном случае, как и в других, ему аналогичных, подтвердил, точно формулировал и узаконил то, что раньше было лишь установившимся обычаем. Всего чистого заповедано было взять всемеро больше, во-первых, с тем расчетом, чтобы обеспечить их лучшее сохранение и большее распространение после потопа, а во-вторых, быть может, и для продовольствия людей, заключенных в ковчеге.
"ибо через семь дней..." Последняя неделя была назначена, очевидно, для окончательного размещения всех людей и животных в ковчеге. Само по себе это указание на неделю, в связи с другими, имеющимися в той же истории потопа (7:10; 8:12), может говорить за глубокую древность недельного цикла и за первобытное происхождение семидневной недели и затем субботы.
"сорок дней и сорок ночей..." Точно такой же срок был впоследствии назначен для покаянной проповеди пророка Ионы жителям Ниневии (Ион. 3:4[220]), столько же пробыл Моисей на горе Синае (Исх. 24:18[221]), пророк Илия постился в пустыне Вирсавийской по дороге к горе Хорив (3 Цар. 19:8[222]), Господь Иисус Христос постился в пустыне и готовился к своему мессианскому служению (явления миру) (Мф. 4:2[223]), и, наконец, столько же он благоволил пребывать на земле и явиться Своим ученикам по воскресении Своем до вознесения на небо (Деян. 1:3[224]). Отсюда можно заключать, что число сорок представляет одно из важных, священных чисел Библии.
Слов этого стиха, заключенных в скобки, не имеет современный еврейский текст; но то обстоятельство, что они сохранились почти во всех древних переводах и стоят в полном соответствии с контекстом, дают им полное право на существование.
"по паре..." Это не значит по одной паре, а вообще, попарно, причем самое количество также прежде уже было определено выше (2 ст.).
"во второй месяц, в семнадцатый день месяца..." У евреев было два года: один — священный, начинавшийся с месяца нисана (март-апрель), другой — гражданский, начинавшийся с месяца тишри (сентябрь-октябрь). Более определенные указания на существование первого начинаются лишь с эпохи Моисеева законодательства (Исх 12:2[225]; 13:4[226]; 23:15[227]; Втор. 16:1[228]), почему ученые обычно и думают, что в раннейшую эпоху существовало лишь одно, гражданское время исчисления, начинавшееся со времени осеннего равноденствия (Иос. Флав., раввин Кимхи, Розенмюллер, Кейль и др.). Основываясь на этом, можно полагать, что потоп начался семнадцатого мархешвана, что, по нашему исчислению, падает на самые первые числа ноября месяца.
"источники великой бездны..." Этим именем, очевидно, обозначена вода, заключенная внутри земной коры, которая, вероятно, особым действием вулканических сил в громадном количестве вышла на поверхность.
"окна небесные отворились…" Это — наглядный и сильный образ ниспадения обильных дождевых потоков, находящийся в полном соответствии с библейским воззрением на самую небесную твердь, которую семиты представляли себе в форме сплошного шатра или крова, распростертого над землей (1:7).
Исполнение того, что предсказано раньше (4 ст.).
"В сей самый день…" То есть в тот день, о котором бытописатель только что сказал и который мы определили, как один из первых дней нашего ноября месяца (когда в Палестине, обыкновенно, бывает период сильнейших дождей).
Весь данный раздел представляет собой сжатое повторение того, что уже неоднократно по частям было сказано раньше. Поступая так, бытописатель очевидно, хочет обратить особенное внимание читателей на важность этого факта и на великость божественной любви к спасаемым.
"И затворил Господь за ним" (снаружи)... Трогательный образ божественного промышления о спасаемых от потопа, прекрасно заключающий всю картину их спасения от гибели. Некоторые, впрочем, усматривает здесь аллегорию, имеющую тот смысл, что Господь, долготерпеливо ожидавший покаяния от грешного мира, положил конец теперь этому ожиданию и решил привести в осуществление Свой грозный приговор о гибели первого мира. "И затворил Господь за ним ковчег" и тем самым как бы отрезал путь к покаянию (Лк. 13:24-25,28[229]).
В этих стихах с большой последовательностью воображается постепенное возрастание и усиление потопа: "постепенность сия — говорит митроп. Филарет — с точностью и напряженной силой, показывающей великость описываемого действия:" "бысть потоп", "умножися вода", "возмогать вода", "умножалась зело", "возмогание зело, зело".
"И продолжалось на земле наводнение сорок дней…" Если теперь какой-либо выдающийся ливень, проходящий в течение 1-2 часов, производит иногда страшное наводнение и разрушение, то легко себе представить, какую же массу воды должен был образовать подобный ливень, идя в течение целых сорока суток. А если прибавить, что приблизительно такую массу воды дала из себя и внутренность земной коры, то картина необъятного водного океана будет совершенно готова.
"на пятнадцать локтей... покрылись все высокие горы..." Пятнадцать локтей составляют около 25 футов. По мнению большинства современных ученых экзегетов, не следует понимать эти слова в абсолютном смысле, т.е. что воды было так много, что она на 25 фут. превышала и такие высочайшие вершины, как Гималаи и Кордильеры. Нельзя этого допустить, главным образом потому, что мы не можем себе представить, на чем же держалась подобная глубина. По опыту мы знаем, что какова бы ни была глубина известного водного бассейна, всегда, однако, линия суши, проходящая по его краям, должна быть несколько выше уровня воды, чтобы последняя не перелилась через край. Следовательно, воображая себе картину всемирного потопа, мы не в силах представить себе такого положения земной поверхности, когда бы она положительно вся, без всяких исключений, была залита водой. Притом в Библии довольно нередки примеры того, когда целое берется вместо части — вся земля, вместо того или другого ее пункта (41:57[230]; Исх. 9:25[231]; 10:15[232]; 3 Цар. 10:24[233]; Деян. 2:5[234];). Вполне можно бы допустить, что и здесь под термином "вся земля" и "все горы" разумеются земля и горы того самого округа, который служил местом обитания первобытного человечества и был расположен в бассейне рек Тигра и Евфрата, высшим пунктом которого была гора Арарат. Однако, Библия и, в частности, Новый Завет считает бывший при Ное потоп "всемирным" (поскольку он потопил все известное Бытописателю человечество, хотя нет основания считать, что потом покрыл материки Африки, Америки, Австралии, Гренландии ... где населенность была очень малая, не погрязшая в грехах, как насельники Месопотамии), сопоставляя его, в отношении космической универсальности, с всемирной катастрофой, ожидающей мир в конце времен — с погибелью мира от огня перед явлением "нового неба и новой земли" (Мф. 24:37 и д. и паралл. 2 Пет. 3:5-7; 1 Пет. 3:20}.
Весь этот библейский раздел выразительно и сильно показывает, в каком смысле должно понимать всемирность или универсальность потопа; она состояла именно в том, что воды потопа истребили буквально все живое "на поверхности земли" — от человека до скота и гадов и птиц, — кроме, разумеется, спасенных в ковчеге. Следовательно, рассматривая библейский потоп с точки зрения его результатов, мы должны признать его всемирным, так как он уничтожил всю жизнь всего мира.
"Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней..." Возрастание и усиление вод потопа продолжалось в течение ста пятидесяти дней или пяти с лишком месяцев, считая в том числе и те сорок дней, с которых начался сам потоп (17 ст.). Следовательно, если начало потопа положить в первых числах ноября, то высшая точка его усиления придется на седьмой день седьмого месяца, т.е. на последние числа нашего апреля месяца.
"И вспомнил Бог о Ное..." "Будем, возлюбленные, понимать эти слова богоприлично, а не в том грубом смысле, в каком свойственно понимать их немощной нашей природе", — говорит относительно них святой Иоанн Златоуст: "что значит помяну? Умилосердился, то есть, Бог над праведником, жившим в ковчеге, сжалился над ним, когда он был в столь тесном и трудном положении, и не знал, чем окончатся его бедствия". Самое же "воспоминание" Богом Своих рабов, на языке Священного Писания, означает исполнение обетований и раздаяние им наград (Быт. 19:29[235]; Исх. 2:24[236]; 32:13[237]; Пс. 131:1[238]).
"и навел Бог ветер на землю..." Сильный ветер, разгонявший дождевые тучи, был в руках божественного всемогущества посредствующей или естественной причиной прекращения потопа. В данном случае, как и в других ему подобных (Исх. 10:13-19[239]; 14:21[240]), Бог употребляет естественные явления и законы, Им установленные в качестве орудий Своей воли.
"И закрылись источники бездны и окна небесные…" Причина прекращения потопа стоит в полном соответствии с причиной его происхождения (5:4).
В параллель картине постепенного возрастания потопа (7:17-20), этот раздел дает не менее художественное изображение его постепенного прекращения.
Отметив самый факт ухода воды в свои обычные водовместилища, бытописатель указывает и на детали — во-первых, уменьшение количества воды, во-вторых, остановка ковчега на вершине горы Арарат и освобождение из-под воды вершин других гор.
"И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца..." Полагая наиболее достоверной датой начала потопа семнадцатый день месяца мархешвана (первые числа ноября), остановку ковчега вершине Араратских гор мы должны отнести на семнадцатый день месяца нисана, что будет соответствовать началу нашего апреля. А так как, но указанию бытописателя, между двумя вышеуказанными хронологическими терминами протекло сто пятьдесят дней (7: 24), то, следовательно, на каждый из пяти этих месяцев приходится по 30 дней, откуда многие не без основания заключают, что в первобытную эпоху год был солнечным, а не лунным, как он стал у евреев позднее, в период подзаконный.
Должно отметить, что в указании самого числа обоих месяцев между русским и греко-славянским текстом есть некоторая разница — в первом 17-ое, а во втором 27-ое число. Надо полагать, что эта разница произошла, вероятно, по вине переводчиков, которые легко могли перепутать буквенное обозначение еврейских чисел.
"на горах Араратских..." уже одно то, что вместо единственного числа употреблено здесь множественное (горы Араратские) свидетельствует о том, что речь идет не об одной какой-либо определенной горной вершине, а о целой цепи гор, или вообще о гористой местности. И действительно, Библия знает целую страну Араратскую, которую она отождествляет с Арменией, как это особенно ясно из сопоставления 4 кн. Цар. 19:37 с Ис. 37:38 (по LXX). Подобным же именем —Urarda или Urtu — обозначается Армения и в клинообразных памятниках ассирийских царей. На одной из гор этой Армении и остановился ковчег Ноя.
"в первый день десятого месяца показались верхи гор..." Так как Великий Арарат — лишь одна из вершин целой горной цепи, то вполне понятно, что по мере убыли воды открылись и верхи других гор. Это произошло, как видно из текста, в первый день 10-го месяца таммуза, т .е. приблизительно в половине нашего июля.
"По прошествии сорока дней..." Эти сорок дней, очевидно, должно считать с момента остановки ковчега на горах Араратских, т.е. после 270 дней.
Весь этот раздел говорит о средствах, путем которых Ной удостоверялся в прекращении потопа. Так как ковчег Ноя, как мы видели выше (6: 16), не имел боковых окон, открывавших перспективу потопа, а освещался единственным отверстием сверху, то Ной, чтобы освидетельствовать состояние земли, прибег к выпуску птиц: сначала ворона, а потом голубя.
"выпустил ворона... который, вылетев, отлетал и прилетал..." Или, как сказано в еврейском тексте, "вышел, отлетая и прилетая".
"Потом выпустил... голубя..." Новый выпуск Ной сделал через семь дней после первого (10 ст.); на этот раз он выпустил голубя, что больше отвечало цели, так как голубь питается зернами и боится влаги.
"но голубь не нашел места покоя для ног своих... и он простер руку свою и взял его, и принял... в ковчег..." Картинное изображение факта, из которого Ной убеждался, что земля еще непригодна для жительства на ней не только людей, но даже и птиц.
"И помедлил еще семь дней других, и опять выпустил голубя..." Это частое повторение семидневного периода может служить доказательством того, что недельное счисление времени было еще тогда уже хорошо известно.
"Голубь возвратился к нему в вечернее время..." Это было свидетельством того, что земля уже несколько пообсохла, так что открывалась возможность провести на ней Целый день, до захода солнца.
"и вот, свежий масличный лист во рту у него..." Лучшее доказательство того, что на земле уже начала пробуждаться новая жизнь. Кроме того, масличное дерево, из которого добывается елей и который служит в Священном Писании символом радости и мира и давало Ною успокоительное указание на прекращение божественной кары (наказания).
"Он помедлил еще семь дней других и опять выпустил голубя..." На этот раз голубь уж не вернулся, чем доказал, что на земле свободно можно жить и человеку.
"Шестьсот первого года (жизни Ноевой), к первому (дню) первого месяца иссякла вода на земле..." Вот хронологические даты окончания потопа, которое, таким образом, падало на первый день нового года, т.е. на начало месяца тишри (сент.-окт.).
14. "И во втором месяце, к двадцать седьмому дню месяца, земля высохла..." Но полное осушение земли произошло только в конце второго месяца, ровно через год и десять дней после его начала (7:11). Объединяя теперь все имеющееся в Библии, хронологические даты потопа, мы получим, что общая продолжительность его обнимала собой 364 дня (220 + 88 + 56), что составляет целый солнечный год. Бытописатель же дает ясно понять, что потоп продолжался год и десять дней; отсюда, с большой вероятностью можно заключать, что в эпоху потопа, древнейшую эпоху существовало еще солнечное счисление и что лишь позднее, со времени Авраама или даже Моисея, оно было переведено на лунное.
Как некогда входил в ковчег Ной по особому божественному повелению, так и выходит из него не прежде, как получает об этом специальное божественное откровение. Воспоминание о потопе составляет одну из самых распространенных традиций древнего мира, причем самые детали этих сказаний нередко поразительно близко совпадают с библейской историей потопа. В особенности это должно сказать о знаменитой халдейской поэме об Издубаре или Гилгамете, открытой в древнейших клинообразных текстах, входящих в состав так называемого "халдейского генезиса". Параллельное сопоставление этой халдейской поэмы с библейским сказанием не оставляет никакого сомнения в их тесной родственной связи, а глубокая древность и документальность клинообразных текстов дает сильное оружие библейской апологетике в борьбе с рационалистической критикой. Более подробно см. об этом у С. С. Глаголева, "Сверхъестественное откровение и естественное богопознание" и о "Происхождении человеческого рода".
"пусть плодятся и размножаются на земле..." По поводу этих слов божественного повеления, непосредственно относящихся к животным, но касающихся также и человека, святой Иоанн Златоуст говорит, напр., следующее: "смотри, как этот праведник, снова получает то благословение, которое получил Адам до преступления. Как тот, тотчас по сотворении своем, услышал: их благослови и Бог, глаголя: раститеся и множитеся, и наполните землю (1:28[241]), так и этот теперь растится и множится на земле, потому, что как Адам был началом и корнем всех живших до потопа, так и этот праведник становится как бы закваскою, началом и корнем всех после потопа" (святой Иоанн Златоуст, Беседа XXVI).
Здесь говорится о быстром и точном исполнении божественного повеления, чем Ной еще раз свидетельствовал свое полное послушание божественной воле.
"И устроил Ной жертвенник Господу…" Это, строго говоря, первое библейское упоминание о священном алтаре или жертвеннике; еврейское наименование его — мизбеах — указывает на него, как на место заклания жертвенных животных.
"и взял из всякого скота чистого... и принес во всесожжение..." Из числа тех чистых животных, которые находились в ковчеге в нарочито увеличенном количестве (7:2), Ной по выходе из ковчега и принес Господу жертву. Эти жертвы названы здесь жертвой всесожжения; при ней жертвенное животное сжигалось все без остатка (Лев. 1 гл.), что и служило символом полного совершенного сознания греховной немощи и глубокого сердечного покаяния. Отсюда, жертва Ноя была, с одной стороны, актом его покаяния за прошлый грех человечества, послуживший причиною потопа, с другой — изъявлением благодарности Богу за спасение и выражением полной покорности и послушания Его святой воле.
"И обонял Господь приятное благоухание..." "Не соблазняйся грубостью выражения", — говорит по сему поводу Златоуст, — но, причиной такого снисхождения в словах признав собственную твою слабость, уразумей отсюда, что приношение праведника было приятно Богу... Вот почему и Апостол Павел сказал в послании своем: "Ибо мы Христово благоухание Богу в спасаемых и в погибающих: для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь" (2 Кор. 2:15-16). Слова "приятное благоухание", по более точному переводу с еврейского — reach hannichoach должны быть переведены так: "запах удовлетворения, успокоения", причем в самом анализе понятий находят сходство с именем Ноя, что значит "успокоение" (5:29[242]) и откуда видят как бы исполнение того самого пророчества, которое было вложено в данное ему имя. Эта жертва Ноя, подобно тому, как и раннейшая жертва Авеля, без сомнения, была приятна Богу не по материи самого приношения, но по выраженным в нем чувствам веры, благочестия и смиренной покорности Творцу. Подобным же образом молитве и милостыни верных приписывают сладкий вкус (приятное благоухание) (Флп. 4:18[243]; Откр. 5:8[244]; 8:3-4[245]; Пс. 140:2[246]).
"и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышления сердца человеческого — зло от юности его..." В этих словах, очевидно, дается торжественное удостоверение самого Бога о неповторяемости подобного общемирового (в смысле универсальном для всего человечества и всех живых тварей) наказания; но самая мотивировка его представляется на первый взгляд несколько непонятной: по-видимому, она представляет повторение того мотива, который послужил главной причиной потопа (6:5, 12-13); и здесь тот же самый факт берется а качестве мотива для противоположного отношения к миру.
Но более внимательное сличение этих двух параллелей, произведенное на почве контекста речи, открывает существенное различие между ними.
В первом случае сказано гораздо общее и сильнее — именно, что "все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время" (6:5), чем характеризуется не столько наследственная, сколько, главным образом, постоянная личная греховная настроенность, переходящая, как это видно из контекста, в горделивое попрание нравственных устоев и в нераскаянное упорство (6:11[247]).
В рассматриваемом же нами стихе речь идет почти исключительно лишь о наследственной греховной порче, за которую человек сравнительно менее ответственен, чем за сознательную, личную греховность. Принесением же жертвы, о которой только что перед тем говорилось, человек как нельзя лучше доказал, что его личная настроенность значительно улучшилась, что хотя он, в силу греховной немощи своей природы, и продолжал грешить, но каждой раз в сознании своего падения и часто с глубокой скорбью об этом и с просьбой к Богу о помиловании, выражением чего и служили различные жертвы. Такая перемена в настроении человеческого сердца создавала вполне достаточные основания и для перемены к нему божественного отношения. "Прежде правосудие открывалось всеобщим, а милосердие особенным действователем (история потопа и Ноя): отныне правосудие будет являться в частном, как напр., над Содомом, над фараоном, а милосердие во всеобщем" (Филарет). Отсюда, становится вполне естественным и понятным указание на наследственную греховную порчу человека, как на мотив для снисходительного отношения к его греховности, с которой человек выражает (путем жертв) желание бороться по мере своих слабых сил.
"впредь во все дни земли..." Т.е. до тех пор, пока земля существует и когда "дни земли" должны будут уступить свое место "дням неба" (Пс. 88:30[248]).
"сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся..." Три времени года названы здесь по имени: весна, лето и зима, а четвертое — описательно: "жатвы", как время сбора хлебных злаков и плодов.
Впрочем, следует отметить, что мазоретский текст и некоторые из переводных текстов не называют также и весны, а дают лишь повторное обозначение двух основных сезонов или целых полугодий, это — "хлад и зной" или, что то же, "лето и зима", в соответствии с чем стоит и третья пара контрастов "день и ночь". И последнее чтение предпочтительнее, так оно встречается и в других местах Библии (Пс. 73:17[249]).
Что касается до заключенной здесь мысли, то она служит более подробным разъяснением и развитием только что выраженной выше — о не повторяемости подобного потопу страшного стихийного бедствия, соединенного с неизбежным нарушением основных Законов природы (сравн. Иер. 33:20-25[250]; Иез. 34:25-29[251]; 37:26[252];). "Добрейший Господь обыкновенно, обращает внимание не столько на наши жертвы, сколько на внутреннее расположение, с каким мы их совершаем, и, судя по нему, или приемлет, или отвергает наши жертвы" (Иоанн Златоуст, 27:273).
Заключая историю потопа, считаем своим долгом сжато указать и на то прообразовательное значение, которое отцы Церкви находили в нем. Основание такому взгляду положено еще самим Господом нашим Иисусом Христом и Его апостолами. Так, Господь в прошлой истории потопа видит предсказание будущей истории Своего второго грозного пришествия: как тогда люди были крайне развращены и беспечны относительно своего спасения, так же точно будет и перед вторым пришествием; и как тогда совершился грозный приговор божественного суда над всем грешным миром, точно то же повторится и в момент страшного суда (Мф. 24:37-39[253]; Лк. 17:25-27[254]).
Апостол Πавел в одном из своих посланий сравнивает купель крещения с Ноевым ковчегом (1 Пет. 3:20-21[255]), указывая, что как то, так и другое одинаково спасает нас от греховной смерти. Его мысль развивает и Апостол Павел, говоря, что мы "погреблись с Ним крещением в смерть" и одновременно тем же самым действием вводимся в Его Церковь и начинаем ходить в обновление жизни (Рим. 6: 4-6).
Подобно тому, как родоначальник первого мира — Адам, тотчас же по сотворении, получил от Бога особое благословение (1:28-30), и родоначальник второго мира — Ной получает подобное же благословение. Как то, так и это благословение одинаково касается трех пунктов: размножения человека, его власти (обладания) над животными и его питания. Сила этого божественного благословения касалась не одного только праведного Ноя, но и "сынов его", т.е., как наличного, так и будущего его потомства, короче сказать — всего человеческого рода, обновленного теперь и призванного к новой жизни.
"плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю..." Но не добавлено, как некогда Адаму: "и обладайте ею" так как человек через грехопадение утратил эту богоподобную силу или, по крайней мере, сильно умалил и сократил эту богоподобную свою способность. И только второй Адам — Господь наш Иисус Христос, уничтоживший власть греха, снова покорил все под ноги Свои и не оставил ничего Ему непокоренного (1 Кор. 15:27[256]; Еф. 1:22[257]; Евр. 2:8[258]).
"да страшатся и да трепещут вас все звери земные..." "Сего не было в благословении, данном Адаму: он был владыкою твари, но не страшным. Когда же внутреннее достоинство человека уже не покоряет ему тварей, Бог обуздывает их страхом" (Филарет).
"все движущееся, что живет, будет вам в пищу..." Это будет уже второй по числу закон о пище (2:16[259]), разрешающий теперь наряду с прежними родами ее — зеленью и полевыми злаками еще и один новый, именно — мясо животных, птиц и рыб, словом все то, что движется и живет. Причину нового разрешения блаженный Феодорит выясняет следующим образом: "Бог, провидев наклонность человека к идолослужению и обоготворению животных, дал плоть сих последних в пищу, дабы познал, сколь неприлично воздавать божеское почтение земным существам, которые можно убивать и съедать".
"только плоти с душею ее, с кровью ее не ешьте..." Давая новый закон о пище, Бог вводит в него существенное ограничение — запрещает употреблять в пищу кровь животных. Причина этого запрещения указывается здесь же, именно в том, что кровь животного как бы отождествляется с его душой. Подобная идея встречается и во многих других местах Священного Писания (Лев. 17:11,14[260]; Втор. 12:16[261];). Любопытно, что кроме Священного Писания, она находится в сочинениях многих древних писателей, и по преимуществу у классиков (Вергилия, Емпедокла, Пифагора и др.). Таким образом, общенародная психология древности основной принцип животной жизни, т.е. то, что называется душою, полагала скрытым в крови его. Становясь на точку зрения этой наивной психологии и желая на почве ее внушить человеку возможно больше уважения ко всякой чужой (в том числе и животной) жизни, Бог и дает запрещение употреблять в пищу кровь. Это — первая Ноева заповедь; впоследствии, при Моисее, она получила более подробное изложение и более обширную аргументацию физическую, моральную (обрядовую; Притч. 28:17[262]) и преобразовательную (Лев. 17:11; ср. Евр. 10:4[263] и Ин. 1:17[264]).
"Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша... от всякого зверя..." Эти слова дают прекрасное подтверждение только что приведенного нами взгляда на кровь, как седалище души. Даже и к крови животного Господь внушает должное уважение строгим взысканием; и чтобы еще рельефнее оттенить мысль о преступности убийств, Бог и говорит, что за кровь человека Он взыщет не только с сознательного убийцы, но даже и с неразумного животного и дикого зверя, что впоследствии получило даже и определенную законодательную санкцию (Исх. 21: 28[265]).
"Взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его..." Если убийство человека неразумным животным подвергалось суровой каре, то, разумеется, гораздо преступнее и посему во много раз сильнее преследовалось убийство человека человеком же... В самих словах данного текста некоторые не без основания видят осуждение двух родов убийства — самоубийства (человека от руки человека, т.е. себя) и убийства других.
"кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека..." Закон, запрещающий человекоубийство, получает свое изъятие, но такое, которое еще более укрепляет силу этого закона, сдерживая нарушение его страхом соответствующей (подобной же) расправы. Это позволение прекрасно выражает собой дух и сущность всей ветхозаветной морали, требовавшей ока за око, зуба за зуб, жизни за жизнь (Исх. 21:24[266]; Лев. 24:20[267]; 2 Цар. 1:16[268];). Здесь же лежит основание древнему обычаю кровной мести, культурным пережитком которого, до известной степени, являются и наши современные дуэли. Но христианство, привнесшее в мир новые гуманные начала, давно уже осудило эту практику: как невольного, так даже и вольного убийцу он заповедует не умерщвлять, а всячески исправлять его и возвращать к истинно человеческой жизни.
"ибо человек создан по образу Божию..." Вот внутреннее, глубочайшее основание того, почему убийство человека особенно преступно. Создание человека по образу Божию, ставя его как бы в отношение некоторого духовного родства с самим Богом, делает его личность священной и неприкосновенной, так что решительно никто, не исключая и самого человека, не имеет права посягать на его жизнь, единственным распорядителем которой является лишь сам даровавший ее Бог. В этих словах важно отметить, во-первых, то, что здесь implicite подтверждается отличие образа от подобия, а во-вторых, и то, что наличность образа Божия не отрицается и в нашем человеке.
В рассматриваемом разделе говорится о возобновлении того завета, который Господь благословил заключить с Ноем еще пред потопом (6:18). Но теперь этот завет провозглашается еще торжественней и в более широком объеме: раньше он был только личный союз Бога с праведным Ноем ("с тобою"); теперь в него входят и все семейство Ноя (с вами) и все их будущее потомство и даже мир животных.
"вот, Я поставляю завет Мой с вами..." Это был завет спасения от разрушения и смерти, и в этом смысле он может служить прообразом евангельского обетования, проповедующего благую весть об избавлении от вечной, греховной смерти (Иез. 34:25[269]; 37:26[270]; Иер. 32:40[271]).
"и со всякою душею живою..." Вот еще доказательство того, насколько тесна связь человека со всей природой: падает человек, падает и вся природа; гибнет человек, погибает и все живущее, наконец, восстает человек и с ним восстает и вся тварь (Рим. 8:20).
В качестве внешнего, видимого знака, удостоверяющего неповторяемость мирового потопа, Бог указал человеку на радугу, известное атмосферическое явление, состоящее в преломлении и разложении светового солнечного луча в прозрачной среде (массе) воды. Что касается того, как понимать самое значение этого знамения, то мнения экзегетов здесь расходятся: одни думают, что радуга с этого момента появляется только впервые и что раньше ее не существовало совершенно потому, что не было вовсе дождя, а земля орошалась только туманом и росою, как это можно предполагать на основании 6 ст. 2 гл. Другие более основательно допускают, что радуга существовала и раньше; но прежде она была совершенно безразличным небесным феноменом, — теперь же ей усваивается особенное символизирующее действие. И то обстоятельство, что для данной цели избрана именно радуга, а не что-либо иное, имеет свое полное оправдание: дело в том, что радуга, т.е. видимое нами преломление солнечных лучей, возможно лишь при том условии, чтобы тучи не сплошь покрывали собой небо, а оставляли просвет и для солнца, и дождь не представлял собой сплошной водяной массы, могущей угрожать потопом. Естествоиспытатели и теперь наблюдают, что радуги не бывает при тропических ливнях. Отсюда, появление радуги есть естественное доказательство того, что дождь не имеет угрожающего характера и непохож на наводнение пред потопом (7:11). Этому-то естественному натуральному явлению Бог и благоволил усвоить особое символическое значение, избрав его знамением Своего завета с Ноем. Аналогичные с данным примеры представляет, напр., ползание змия на чреве, ставшее символом унижения, или погружение в воду при таинстве крещения, сделавшееся символом очищения от первородного греха.
В Священном Писании мы встречаемся и с другими выражениями символического значения радуги: она служит одним из атрибутов божественного суда над миром вместе с молнией (Пс. 17:14[272]) или же является знамением божественного величия и славы (Иез. 1:27-28[273]; Сир. 43:12-13[274]; Откр. 4:3[275]; 10:1[276]). Идея об особом таинственном знаменовании радуги, по-видимому, нашла себе отклик и в универсальных мифах языческой древности, где радуга чаще всего изображалась в виде кроткой посланницы небес, несущей на землю радость, мир и благоволение богов.
"И будет, когда Я наведу облако на землю..." Глагол "наводить" в священно-библейском языке употребляется главным образом для выражения понятия какой-либо надвигающейся опасности или грозы (Быт. 6:17 и мн. др.). Таким образом, в момент наибольшего ожидания опасности, Господь и обещает посылать радугу, как символ помилования и избавления от небесной кары.
"Я вспомню завет Мой..." Это не более, как антропоморфическое изображение идеи божественного промышления о людях, которое, по аналогии с человеком, представляется вспоминающим о них всякий раз, когда им грозит какая-либо скрытая опасность. Это общее промыслительное отношение Бога к людям не исключает и частных специальных действий божественного промышления, вытекающего из факта заключенного между Богом и Ноем завета.
"вот знамение завета..." Это — заключительные слова ко всей довольно пространной речи о завете и его значении.
Отсюда начинается новый библейский раздел — история детей и дальнейшего потомства Ноя (toldoth Noach). Что касается значения самих имен его непосредственных детей, то, согласно наиболее принятому толкованию, слово "Сим" значит "знак, помета", отсюда — вообще "имя;" слово "Хам", вероятно, значит "жгучий, черный, темный, смуглый" и слово "Иафет" означает "распространение".
"Хам же был отец Ханаана..." По объяснению Иоанна Златоуста, "Писание хочет этим указать нам на крайнее невоздержание Хама, на то, что ни столь великое бедствие (потоп), и такая тесная жизнь в ковчеге, не могли обуздать его, но между тем, как старший его брат доселе еще не имеет детей, он во время такого гнева Божия, когда погибала вся вселенная, предался невоздержанию и не удержал необузданной своей похоти" (Бес. 28). Это не исключает собой и другого объяснения, по которому Ханаан указан здесь как представитель того племени хамитов, которые, получили имя хананеев и живя впоследствии по соседству с евреями, всего более приходили в соприкосновение с историей богоизбранного народа (Быт. 12:6).
"и от них населилась вся земля..." Далее, в 10 гл., 11:1[277]; 19:31[278], мы увидим более подробное раскрытие этой мысли. Здесь же можем лишь отметить, что потомство Сима (семиты) населило Армению, Месопотамию, Сирию и Аравию; потомство Хама эмигрировало главным образом в Африку, и, наконец, потомки Иафета распространились по северной части Азии, в Индии, проникли в Европу и даже, вероятно, в Америку (Деян. 17:26[279]).
Эти стихи раскрывают нам повод, вызвавший последующее важное пророчество Ноя.
"насадил виноградник..." Армения, где, по свидетельству Библии, осел Ноев ковчег, считается родиной винограда.
"и выпил вина и опьянел..." Умеренное употребление винограда и виноградного сока представляет собой прекрасное и здоровое лечебное средство, так что, рассматриваемая с этой точки зрения Ноем культура винограда есть полезное и хорошее дело. Но допотопное человечество совершенно не было знакомо с нею и с употреблением вина; впервые со всем этим пришлось познакомиться только Ною, и легко могло случиться, что он, не зная силы и действия вина, выпил его больше, чем бы это следовало, и впал в то состояние, которое здесь указано. Самое выражение "начат" (LXX, славян.) уже показывает, что он положил начало употреблению вина и подвергся опьянению по совершенному неверию и по незнанию меры употребления вина. Эти ошибки даже праведников являются лучшим предостережением для нас против нашей самонадеянности (1 Кор. 10:12[280]) и наиболее действительным лекарством в тех случаях, когда нами овладевает отчаяние и малодушие ввиду нашей греховности (Иер. 8:4[281]). "Для того и описаны, — говорит Иоанн Златоуст, — не только добродетели сынов, но и прегрешения их, чтобы мы последних избегали, а первым подражали" (Бес. 29).
"И увидел Хам... наготу отца своего..." Хам увидел ту самую наготу, которую мучительно ощутили и наши прародители тотчас по вкушении запрещенного плода (Быт. 3:7) и которую из чувства стыда прикрыли опоясаниями. Однако со стороны Ноя во всем этом было очень мало вины: во-первых, как видно из контекста, он сделал это во сне и следовательно, бессознательно; во-вторых, он допустил это дома (в шатре своем), куда не должен проникать чужой нескромный взор и где всякий человек в праве позволить себе большую свободу и непринужденность действий.
"и вышел, рассказал двум братьям своим..." Эта последняя прибавка и выдает всю вину Хама: если бы Хам был только невольным свидетелем такой несколько соблазнительной картины и не придал всему виденному никакого особенного значения, то он и не совершил бы никакого преступления. Но Священное Писание говорит о противоположном: "в этой поспешности рассказать, что он видел, братьям, видна глубоко испорченная натура; в поступке его видна злобная радость в унижение отца, чувство гордости и собственного превосходства и отсутствие чувства стыда" (Властов). Вскрывая довольно ясно выраженные здесь мотивы Хама, мы можем сказать, что он издевался перед братьями над своим отцом, изображая в неприглядном свете то, как их отец — этот шестисотлетний старец, такой непоколебимый столп благочестия и веры — мог дойти до такого смешного состояния! "Он, может быть, рассказывая о случившемся, еще издевался над посрамлением отца, не внимая премудрому, который говорит: не ищи славы в бесчестии отца твоего" (Сир. 3:10; у Злат. 29 бес.; Исх. 21:17[282]; Лев. 19:3[283]; Мф. 15:4[284]; Притч. 30:17[285]). Он как бы был рад, что тот, кто служил образцом строгой жизни и обуздывал его злонравие, теперь сам в неприличном положении от опьянения.
"Сим же и Иафет взяли одежду... и покрыли наготу отца своего..." Этим действием они не только не выразили сочувствия к поступку Хама, но и уничтожили самую его причину. И поскольку Хам обнаружил порочную наклонность и испорченное воображение, отсутствие сыновей почтительности, постольку, наоборот, Сим и Иафет дали нам назидательный пример целомудрия, стыдливости и высокой сыновней любви и почтительности к своему отцу даже и в такой исключительный момент, когда он, по-видимому, меньше всего этого заслуживал.
"лица их были обращены назад, и они не видали наготы отца своего..." Мелкая, но весьма характерная деталь, доказывающая, до какой степени нравственной чуткости доходило моральное чувство двух этих достойных сынов Ноя.
"Ной проспался от вина своего..." Отсюда ясно, что все предшествующее случилось с Ноем во время его сна, т.е. помимо участия его сознательной воли.
"и узнал, что сделал над ним меньший сын его..." "Откуда он узнал это? — спрашивает Иоанн Златоуст и отвечает так: может быть рассказали братья, не с тем, чтобы обвинить брата, но чтобы объяснить дело, как оно происходило, дабы Хам получил соответственное своей болезни врачевство" (24 бес.). Не менее мудро разрешает Иоанн Златоуст и другое недоумение — каким образом следует понимать здесь наименование Хама "меньшим" или младшим сыном, когда достоверно известно, что он был средним (Быт. 9:18): "Хам, конечно, не был самым младшим; он был второй и старше Иафета, но если он и был старше его по возрасту, то по душе оказался моложе и дерзость поставила его ниже младшего брата". В еврейском тексте слово "меньший" выражает собой сравнительную форму, а не превосходную и следовательно не указывает на Хама, как на самого меньшого из всех сынов Ноя, а лишь на сравнительно младшего именно по отношению к Симу.
Три данных стиха заключают в себе вдохновенное пророчество Ноя, который, исходя из фактов, обнаруживших склонности и поведение его детей, предрекает будущую судьбу каждого из них, вместе с их потомством.
"проклят Ханаан..." На вопрос, почему вся тяжесть этого проклятия падает не на Хама, главного виновника всего, а на сына его Ханаана, существует несколько более или менее правдоподобных догадок.
Так, Ориген, следуя иудейской традиции объясняет это тем, что отрок Ханаан будто бы первый заметил непристойное положение своего спящего деда и указал на него своему отцу Хаму: но это объяснение, помимо всего прочего, не выдерживает критики уже по одному тому, что никогда нельзя считать в одном и том же проступке более ответственным юного, неразумного отрока, чем зрелого мужа.
Гораздо глубже и основательнее другое объяснение этого, предложенное Златоустом: "Не без цели и не напрасно упомянуло Писание о сыне (Хама), но по некоторой сокровенной причине. Ной хотел и наказать Хама за его преступление и нанесенное ему оскорбление, и вместе с тем не нарушить благословения, данного уже Богом: "благословил, — сказано, — Бог Ноя и сынов его", когда они вышли из ковчега (Быт. 9:1); далее Златоуст подробно разъясняет, что Ной, наложив проклятие на Ханаана, больше всех воплотившего в себе типические черты своего отца и потому особенно близкого и дорогого ему, нанес именно этим наиболее чувствительное наказание и самому Хаму. Наконец, не лишено значения и вышеуказанное нами соображение об исключительно важной роли племен в будущей истории Израиля, в духе пророческого прозрения которой Ной и изрекает проклятие на потомство одного только Ханаана, не касаясь других детей Хама
"раб рабов будет он у братьев своих..." Это обычная в еврейском языке форма усиления мысли (превосходная степень), которая описательно всего лучше может быть переведена так: в полном подчинении и во всесовершенном рабстве будет потомство Ханаана у потомков Сима и Иафета. И история действительно дала полное оправдание этого пророчества. Так, потомки Ханаана были умерщвлены и обращены в рабство евреями при Иисусе Навине, во время завоевания им земли обетованной (Нав. 9:23[286]). Не раз и еще, в особенности при Давиде и Соломоне, хананеи испытали на себе тяжелую руку потомков Сима и послужили им (3 Цар. 9: 20-21[287]). А другие отрасли хамитов — финикияне и в особенности ефиопляне были покорены племенами Иафета — персами, греками и римлянами.
"благословен Господь Бог Симов..." Пророчество, данное Симу, составляет полную противоположность предыдущему: то начиналось с проклятия, это начинается с благословения; то предрекало рабство, это возвещает господство. Самая формула — "благословен Бог", когда она прилагается к Богу, означает вознесение хвалы и благодарности Богу (Еф. 1:3); но всего замечательнее в ней то, что здесь Бог откровения — Всевышний — впервые называется собственно Богом Сима. Это означает, что потомство Сима будет стоять в особых, исключительно близких отношениях к Творцу, в качестве родоначальников богоизбранного еврейского народа, и что из него произойдут патриархи и пророки — служители Бога на земле и, наконец, из него потом произойдет и сам Христос Спаситель.
"Ханаан же будет рабом его..." Разумеются ближайшим образом те подчиненно вассальные отношения, в которых находились хананеи у евреев в эпоху Иисуса Навина и во времена еврейских царей.
"да распространит Бог Иафета..." В еврейском тексте здесь дана своеобразная игра слов (japhet e'jephet), или параллелизм понятий, так как имя "Иафет" и обозначает "широкое распространение". Потомству Иафета, таким образом, предрекалось самое широкое расселение по лицу земли; и действительно, в лице народов кавказа оно заселило большую часть Азии, почти всю Европу и Америку, не говоря уже о том, что оно же составляет привилегированную часть населения и в остальных странах Нового и Старого света.
Количественному распространению иафетитов отвечает и его интеллектуальное превосходство: метафизика Индии, философия Греции, стратегия Рима и вся современная мировая цивилизация обязана своим существованием и процветанием, главным образом, гению иафетитов.
"и да вселится он в шатрах Симовых..." Речь не о Боге, как то ошибочно полагали некоторые (Филон, Феодорит, Онкелос и др.), но об Иафете, которому со временем предрекается и господствующее положение даже над потомством Сима. И, действительно, это пророчество оправдалось в двояком смысле: и в смысле политическом, когда римляне, потомки Иафета, покорили иудеев и разрушили самый Иерусалим, и в религиозном, когда вместе с Израилем в Церковь Христову вступали язычники (Еф. 2:11-15[288]).
"Посредством этих благословений, изреченных Симу и Иафету, он (Ной), кажется мне, предвозвестил призвание двух народов, именно: через Сима — иудеев, так как от него произошел патриарх Авраам и народ иудейский, а через Иафета — призвание язычников" (Иоанн Златоуст, 30 бес.}.
"Ханаан же да будет ему слугой..." Оправдание этого пророчества можно, главным образом, видеть в росте невольничества черных рас у белой и во всестороннем преобладании последней над первыми.
Заключая детальный комментарий пророчества Ноя, мы должны сказать, что это — одно из самых знаменательных сказаний, обнимающее в общем схематическом очерке главные течения всей последующей истории человечества, олицетворенное в судьбе трех сынов Ноя, как родоначальников всего последующего человечества: здесь и возлюбленный первенец Ноя — Сим, которому предрекается особое божественное благоволение, здесь и неблагодарный Хам, которому возвещается отвержение, рабство, здесь и младший сын — Иафет, на судьбе которого имело исполниться евангельское пророчество, что "последние да будут первыми", первыми как в культурно-историческом, так и в христианско-религиозном смысле.
"И жил Ной после потопа триста пятьдесят лет..." по вычислениям некоторых библеистов триста пятидесятый год послепотопной эпохи падает на пятьдесят восьмой год жизни Авраама; следовательно, Ной был свидетелем постройки вавилонской башни и последующего за ней рассеяния народов.
"Всех же дней Ноевых было девятьсот пятьдесят лет, и он умер". Обе эти хронологические даты напоминают нам хорошо известные подобные же примеры из генеалогии сифитов (5:31 и др.), Ной был последним из патриархов, доживших до такой глубокой старости и это — не без особенного божественного промышления: деятель последних шести веков допотопного мира, Ной был и свидетелем первых трех с половиною веков истории нового, послепотопного человечества и своей личностью как бы скреплял оба этих мира и служил носителем и хранителем всех универсальных традиций человечества. Шестьсот лет допотопной жизни Ноя позволяли ему видеть еще Мафусала и слышать из его уст рассказы о первобытных временах, полученных Мафусалом непосредственно от самого Адама, а триста пятьдесят лет послепотопного периода открывали возможность личной беседы и передачи всех священных традиций Аврааму, откуда через две-три посредствующих ступени (Иаков, Левий, Кааф), все это и чисто естественным путем могло дойти до бытописателя Моисея, который помимо этого, был и озарен также особым сверхъестественным божественным Откровением. "Так близко передавалось изустное предание, начертанное на страницах Библии, и в то время, когда Моисей начертывал его, весь народ еврейский мог поверить в истину этих сказаний с преданиями старцев" (Властов).
"родословие сынов Ноевых..." Это хорошо известный нам общий заголовок нового раздела, или с еврейского текста ― нового toldoth. Судя по его заголовку, данный раздел заключает в себе родословие трех сыновей Ноя ― Сима, Хама и Иафета, т.е. перечень главных родов послепотопного человечества. Исследуемый раздел библейской первоистории, вместе с последующей XI главой, составляет один из важнейших памятников не только специально-библейской, но и всемирной истории человечества. Он известен под именем "таблицы народов", или "этнографической таблицы", так как имеет своей целью выяснить происхождение и расселение первобытного человечества по разным странам древнего мира.
Однако, чтобы правильно судить об этой библейской этнографии и не предъявлять к ней каких-либо несоответственных требований, необходимо иметь в виду следующее. Генеалогические таблицы у древних народов на Востоке были самым важным и широко распространенным явлением, главнейшей и почти единственной историей прошлого, тщательно сохранявшийся и передававшийся из рода в род. Но по самому характеру подобных памятников они никогда не отличались особенной полнотой и подробностью, а сохраняли в самой сжатой форме лишь самое замечательное и важное. Отсюда и данная генеалогическая таблица Библии, несомненно, памятник глубокой древности, идущий от эпохи Авраама и начавшийся, вероятно, еще с семейства самого Ноя; во-вторых, из вышесказанного следует также и то, что в той генеалогии нет и не должно искать полного перечня всех родов и этнографических групп, а следует видеть исчисление только того, что с точки зрения семитов заслуживало упоминания и сохранения в традиции.
Поэтому-то совершенно неосновательно искать в библейской таблице упоминания о всех народах, в особенности упрекать ее за пропуск таких народов, которых не существовало не только в эпоху Авраама, но даже и в период Моисея, окончательного редактора этой таблицы (напр., жители Америки).
Далее, древневосточные генеалогии довольно своеобразны: иногда они ведут перечень отдельных индивидуальных личностей, как, напр., мы видели это в допотопной генеалогии каинитов и сифитов; иногда делают коллективное обозначение целых расовых групп; иногда, наконец, ту или другую народность называют именем страны, в которой они поселилась. В подлежащей нашему исследованию библейской таблице имеют свое приложение все три этих генеалогических приема; задача критики состоит именно в том, чтобы правильно установить тот смысл, в каком употреблено то или другое собственное имя (генеалогическое звено, термин), а не считать собственное заблуждение и смешение понятий ошибкой библейского писателя.
Имея все это в виду и делая сопоставление библейских известий с данными ассирийской и египетской древности, ученые наших дней все больше и больше начинают убеждаться в подлинности, достоверности и важности этой библейской таблицы народов. Так, напр., известный французский ориенталист Ленорман называет ее документом "наиболее древней, наиболее драгоценной и полной истории расселения народов в древнем мире" и говорит, что "подлинность ее удивительно подтверждает сравнительное языкознание и физиологическое исследование различных наций".
Таблица народов преследует три цели: во-первых, она утверждает истину единства человеческого рода, показывая, что все человечество произошло только от этих трех ветвей, которые в свою очередь вышли из одного, общего корня; во-вторых, она устанавливает факт родства богоизбранного еврейского народа с другими племенами той же семитической расы, и, наконец, в более отдаленном смысле ― она показывает нам судьбы божественного промышления в мировой истории народов.
В заключение всего должно сказать, что для правильного суждения о библейской этнографической таблице необходимо постоянно иметь в виду исходный пункт и точку отправления ее как относительно времени, так и относительно места; из 2 ст. 11 гл[289]. открывается, что исходным пунктом в этом отношении служила для бытописателя долина Сеннаар, в момент рассеяния народов после вавилонского столпотворения; и если Моисей впоследствии распространил и дополнил эту древнейшую традицию современными ему данными, то и он, верный духу древней традиции, преимущественное внимание уделял жителям соседних с Палестинской страной и родственных с евреями племен.
"Сыны Иафета..." Так как Иафет, судя по предыдущему контексту, был не старшим, а наоборот ― младшим сыном Ноя, то бытописатель, начиная свою таблицу народов с его потомства, имел, очевидно, не хронологическую, а какую-то другую цель; по всей вероятности ту самую, на какую указывало и предыдущее пророчество Ноя о блестящей судьбе Иафетова потомства, которому предрекало и количественное преимущество, и качественное преобладание над всеми потомками детей других родоначальников послепотопного человечества.
"Гомер..." С народностью этого имени мы еще раз встречаемся в Библии у пророка Иезекииля, который описывает ее как соседнюю с Тубалом и Мосохом (38:6) и целым рядом других народностей, населявших северную Сирию и Малую Азию. "Имя гимераи (народа) найдено в гвоздеобразных надписях Асурба-нипала" (Властов). Большинство авторитетных экзегетов отождествляет их с классическими киммерийцами (Одиссея 4:11; 11:13-19), населявшими берега Каспийского и Аральского морей и оттуда впоследствии расселившихся на запад, в пределы северной Германии (кимвры и тевтоны) и островов Британии. Некоторые сближают с именем киммерийцев ― Гомер название "Крым".
"Магог..." У того же пророка Иезекииля представители этого племени выступают в качестве опытных и искусных стрелков (38:2[290]; 39:6[291]), а само оно точно также помещается по соседству с вышеуказанным, несколько еще севернее. Ввиду этого, большинство склонно видеть здесь указание на скифов, обитавших по берегам Азовского моря и в пределах Кавказа, некоторые же считают Магога армянами. В Апокалипсисе идеи Гога и Магога служат олицетворением двухбогоборных сил, имеющих перед пришествием антихриста заключить взаимный союз для борьбы со Христом и Его Церковью (Откр. 20:7-10[292]).
Бохарт имя Гога или Магога видит в имени Кавказа, который колхидяне и армяне называли Гог-Хазан, Гогова крепость. Магог, по всей вероятности, суть туранцы (у калмыков встречаются подобные названия урочищ - Властов). На судьбе этих скифов исполнилось и пророчество Иезекииля о погибели их в долине "полчища Гога" (Иез. 39:11) когда они потерпели страшное поражение в области Палестины от войска Псамметиха и развившихся у них повальных болезней, как свидетельствует об этом Геродот (1:105-106).
"Мадай..." Этим именем, по согласному свидетельству священных книг Персии и Индии, подкрепленному ассирийскими надписями, назывались первобытные арийцы, жившие в западной Азии, именно в Мидии, откуда большая часть их со временем выселилась на восток и получила название индусов, а меньшая осталась на месте и удержала название мидян.
"Иаван..." Не менее, если еще не более определенно и это имя, которое в хеттейских надписях встречается в форме Yevanna, в монументах эпохи Дария Гистаспа ― Iavana, в санскритском языке ― Iavana, в древнеперсидском ― Iuna. Оно указывает на греков, прежде всего, на ионян, а оттуда и на всех остальных. Намеки на подобное обозначение греков имеются и в других местах Священного Писания (Ис. 66:19[293]; Иез. 27:13[294];).
"Елиса..." Это имя в большинстве переводов помещено в числе не сыновей, а внуков Иафета, где оно повторяется и в нашем переводе. А так как оно, как это мы увидим впоследствии, означает тоже греков, то этим вероятно, и объясняется его упоминание здесь, наряду с Иаваном.
"Фувал, Meшех..." Как в книге Бытия, так и в других местах Священного Писания эти два народа обычно соединяются и вместе изображаются данниками Гога (Иез. 38:2[295]; 39:1[296]). Однажды, впрочем, они соединяются с Иаваном (Иез. 27:13), и еще в двух местах местожительство их определяется на севере Палестины. В анналах ассирийских царей нередко упоминаются Muski и Tabal в качестве двух соседних народностей, населяющих Киликию, а Геродот говорит о тибареках или иберианах (иберийцы) и мосхах, живших по соседству с Колхидой. Ученые полагают, что первоначально обе данные народности обитали в верховьях Тигра и Евфрата, между Мидией и Скифией, т.е. в Колхиде и Иберии, расположенных на юге современного Кавказа (Фувал ― предположительно иберы или грузины).
"и Фирас..." Большинство экзегетов полагает, что это имя представляет древнейшую, сокращенную (может быть и испорченную впоследствии переписчиками) форму имени "фракиян", ветви пелазгического населения, группировавшихся около будущего г. Тира Малоазийского. Предполагают, что в отдаленную доисторическую эпоху это племя проникало в Европу, населило Эладу и отчасти Италию. В древнеегипетских памятниках Turasch обычно соединяется с Masnuash, наподобие библейского сочетания "Фовел и Мешех". По мнению Кнобеля и Ленормана, библейский Фирас это ― то же, что классические "тиренцы" ― древнейшее пелазгическое народонаселение сначала древней Лидии и Финикии, отсюда Греции и наконец Италии.
"Сыны Гомера: Аскеназ…" Основываясь на том, что современные евреи называют Германию "Аскеназ", большинство иудейских толковников видят здесь именно указание на немцев. Но ввиду того, что библейская таблица имеет в виду почти исключительно азиатскую территорию, служившую общей колыбелью человечества, мы должны в это мнение внести серьезную поправку.
Определению этой национальности всего больше помогает пророк Иеремия (51:27[297]), который, перечисляя народности, входившие в состав войска Кира, шедшего на завоевание Вавилона, рядом с народами Арарат и Менни называет и Аскеназ, чем дает понять, что эта народность точно так же жила в пределах Армении или Малой Азии. Не лишена остроумия и та догадка, что по имени этой народности получило свое название и Черное море, или у древних Понт Евксинский (Πόντον Εύξεινος или Άξενος). Вполне правдоподобно также и то, что эта народность, выйдя из территории своего первоначального пребывания, с течением времени остановилась в Западной Европе и здесь положила начало населению будущей Германии.
"Рифат..." В другом месте Библии, вероятно, по ошибке переписчиков, начальная буква этого имени заменена другой, благодаря чему получилось "Дифат" (1 Пар. 1:6[298], только в некоторых рукописях). И. Флавий отождествляет их с пафлагонянами, обитавшими на северо-западе Малой Азии, а большинство последующих толкователей склонно помещать их в горах Рифейских, лежавших на севере Каспийского моря.
"Фогарма..." Это имя еще дважды встречается у пророка Иезекииля, в качестве поставщиков коней и мулов для тирских купцов (Иез. 27:14[299]; 38:6[300]). По традиции, сохраненной Моисеем Хоренским, родоначальником жителей Армении был сын Форгомы, чем и решается вопрос об этой народности в смысле отождествления ее с армянами.
"Елиса..." Острова Елисы у пророка Иезекииля восхваляются за их багряницу и пурпур (27:7[301]); поэтому считается почти бесспорным, что этим именем называлась одна из приморских народностей Греции: Элида, Эолия или вообще Еллада, по отзыву Горация, славившаяся своими пурпурными одеждами.
"Фарсис..." И. Флавий полагает, что здесь указан Тарс ― город Киликии; но большинство экзегетов во главе с Евсевием более основательно думают, что здесь идет речь о какой-либо из отдаленных западных колоний, эмигрировавших из пределов малоазийской митрополии. Главнейшим основанием для последнего мнения служит то место из пророка Ионы, в котором говорится, что он сел на корабль, чтобы плыть из Иоппии (нынешняя Яффа) в отдаленный Фарсис. И ученые географы указывают, что именем Фарсис или Тартессий называлась одна наиболее отдаленная из финикийских колоний, находившаяся в современной Испании и славившаяся богатством своих свинцовых и медных рудников. На обилие металлов в Фарсисе и на торговлю ими с Тиром указывает и Священное Писание (Иез. 27:12[302]; Пс. 71:10[303]).
"Киттим..." Из всех объяснений этого наименования наиболее удачным следует признать мнение Иосифа Флавия, отождествляющего библейский Киттим с древне-историческим Китионом, столицей острова Кипра. С ним согласны, по-видимому, и указания пророков Исайи и Даниила относительно Киттима, что это был народ приморский (Ис. 23:1-12[304]; Дан. 11:30[305]).
"Доданим..." По всей вероятности это ― дарданийцы или трояне (давшие свое имя Дарданельскому проливу), одна из древнейших малоазийских ветвей греческой народности.
"острова народов..." Это общеупотребительное библейское обозначение языческих племен, обитавших за пределами Палестины, в областях Средиземного, Черного, Каспийского и Аральского морей (Пс. 71:10; Ис. 41:5; 42:4[306], 10[307]; 49:1[308]; 51:5[309]; 60:9[310]; Иер. 2:10[311]; 25:22[312] и др.).
Происхождение такого названия легко объясняется наивным взглядом древних евреев, которые, не имея никакого представления о других материках и размерах известных им морей, склонны были до чрезмерности увеличивать последние и сокращать первые, рисуя их какими-то небольшими островами посреди сплошной водной стихии. Поэтому-то, вероятно, рассматриваемое ими название чаще всего и прилагалось к прибрежным жителям самого большого из этих морей ― Средиземного, т.е. к обитателям современной южной Европы.
Говоря, что от сих, т.е. вышеприведенных народов, населились эти более отдаленные приморские пункты Малой Азии и Европы, бытописатель этим самым молчаливо предполагает, во-первых, то, что изначальное население указанных им народностей было отлично от этих островов и что, во-вторых, с течением времени оно эмигрировало отсюда на эти острова, т.е., говоря языком науки, Библия кратко отмечает здесь факт великого доисторического переселения первобытных арийцев с гор Армении и вершин Гималаев сначала в пределы Малой Азии, а затем и южной Европы. Характерна при этом и та мелкая деталь Библии, которая говорит, что от сих "выделились" обитатели островов, т.е. не все коренное население известной народности покидало свою отечественную землю и переселялось на острова, а лишь известная, выделившаяся из него часть.
"в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих..." Вот лучшее доказательство широты и полноты просвещенного взгляда библейского автора на дело правильной классификации народов; последняя ведется им с четырех основных точек зрения: с географической (в землях их), диалектической или лингвистической (по языку своему), с расовой (по племенам своим) и национальной (в народах своих).
"Сыны Хама..." Хам называется здесь в качестве родоначальника четырех основных рас, происшедших от его сыновей и населявших области южной Азии и верховьев Нила.
"Хуш..." Древнееврейское название страны "Куш, или Хуш" в переводе LXX обыкновенно замещено позднейшим именем "Ефиопия;" но в ассирийских клинообразных памятниках она, согласно с еврейской Библией, называется страной "Кус", чему родственно и египетское наименование ее словом "Кес". Из сопоставления библейских параллелей открывается, что существовали две страны с этим именем: одна между Вавилоном и Аравийским полуостровом (1 Пар 1:8-10; Пс. 86:4[313]), другая ― на северо-восточном берегу Африки, приблизительно на месте современной Нубии, по направлению к Абиссинии (Ис. 18:1-2[314]; 20:3-5[315]; Иез. 30:4[316]; Наум. 3:9[317]).
Лучшее объяснение всего этого дают памятники ассирийской и египетской древности. По свидетельству первых, кушиты или кадим были теми первобытными протохалдеями, которые составляли основное зерно так называемой сумерийско-аккадийской народности, положившей начало наидревнейшей халдейско-вавилонской цивилизации и культуре. Со временем эти кушиты, принужденные уступить свою территорию здесь семитам, сначала перекочевали в аравийские степи, а отсюда, при фараоне 12-м, Узерпизене I, были переселены в Египет (около 2000 до Р. Хр.) и водворены на жительство в Нубии.
"Мицраим..." В Библии это слово имеет очень определенный смысл ― указывает именно на Египет. Оно представляет собой форму двойственного числа от единственного Мацор, основываясь на том, что это последнее употреблено в Библии для обозначения лишь одного нижнего Египта (4 Цар. 19:24[318]; Ис. 19:6[319]. Эберс и другие ученые полагают, что двойственное число дает лишь идею о двух Египтах: верхнем и нижнем. Другие, впрочем, происхождение его объясняют двойным рядом пограничных валов, которыми Египет отделен от Аравийского полуострова, по имени которого азиатские семиты называли и всю страну, начинавшуюся за этими валами. Сами египтяне называли свою страну землей Хеми или Кеми, именем, довольно близко напоминающим библейского Хама; впрочем, в недавнее время на одном из древнеегипетских иероглифов хеттейской эпохи (из эпохи гиксов) открыто и аналогичное библейскому наименованию Египта, в форме "Мацрима".
"Фут..." У пророков племя Фута перечисляется в ряду африканских народов (Иер. 46:9[320]; Иез. 30:5[321]; Наум. 3:9[322]). Согласно с И. Флавием и древнейшими контекстами, следует думать, что это то же самое, что древнеегипетское "Фет", т.е. Ливия, лежавшая на северо-западе Африки, по соседству с Нубией.
"Ханаан..." Младший из сыновей Хама, потомство которого осталось в пределах Азии и заняло Палестину до времени завоевания ее евреями при Иисусе Навине. Подробнее о территории Ханаана смотри ниже, стихи 15-19.
"Сыны Хуша: Сева..." Это имя, хотя и с некоторым отличием в правописании (אבם Себа и אבש Шеба), встречается в данной генеалогии и еще раз при исчислении потомков Сима; отсюда и возникает трудность разграничить и определить территорию тех и других савеев. Ближе всего к истине, по-видимому, показание И. Флавия, определяющего местоположение кушитской Савеи на севере Нубии, в области Мерое (Иуд. Древн. 2:10,2); хотя этим нисколько не исключается и то предположение, что до переселения в Африку эти Савеи обитали где-либо в Азии, напр, в Йемене или южной Аравии, как думает блаженный Иероним. Священное Писание благоприятствует каждому из этих взглядов, когда, с одной стороны, называют Саву отдаленной южной страной (Пс. 71:10[323]; Ис. 43:3[324]; 45:14[325]), с другой ― соединяет ее с землей Куш или Ефиопией.
"Хавила..." По ясным свидетельствам классических писателей (Птолемея, Плиния, Марциала и др.) хавлотеи населяли африканский берег, пограничный с Баб-эль-Мандебским проливом. Иосиф Флавий (Иуд. Древн. 1:5, 2) отождествляет их с гетулами, жившими по оазисам Ливийской пустыни. Но столь же решительные свидетельства Библии (2:1,4; 25:18[326]) побуждают искать эту землю в пределах Тигра и Евфрата. Лучшим примирением этих показаний служит то предположение, что были две страны с тем же самым названием и населением: одна ― азиатская, служившая местом первобытного обитания, другая ― африканская, явившаяся следствием позднейшей эмиграции. Таким образом, здесь повторяется та же история, что с землей "Куш" и со страной "Сава", когда колония и метрополия носят одно и то же имя и часто даже меняются ролями.
"Савта..." По предположению И. Флавия, этим именем обозначался народ "астабары", населявший ту часть Ефиопии, которая теперь называется Атбарой, а в древности называлась Астабаром. По мнению же Птолемея и здесь разумеется Сабота (или Саббата), главный город Счастливой Аравии.
"Савтеха..." По псевдоИонафановскому таргуму, это ― одна из негритянских провинций, хорошо известная из древнеегипетских памятников, где она встречается под формой Субаток; она лежала на восточном берегу Персидского залива, в области Карамании.
"Раама... Сыны Раамы: Шева и Дедан..." Определению Раама и его сыновей всего больше помогает пророк Иезекииль, который говорит о купцах Саввы и Раммы и о торговле Дедана (27:22[327]; 38:13[328]), которую все эти народности вели с Тиром, столицей Финикии; по этим признакам ученые полагают, что все три вышеназванные народа обитали в приморской области Аравии, славившейся своими естественными богатствами и представлявшей все удобства для развития торговли. В Священном Писании имеются и более частные указания на Саву, как главный город Счастливой Аравии (3 Цар. 10:1[329]; Иов. 1:15[330]; 6:19[331]; Пс. 71:10,15[332]; Ис. 60:6[333]; Иер. 6:20[334]; Иез. 27:22; Иоил. 3:8[335]), и на Дедан, расположенный на берегу Персидского залива (Ис. 21:13[336]; Иер. 49:8[337]; Иез. 25:13[338]; 27:15[339]). Быть может, библейский Дедан был на том же месте, где и современный Даден. Таким образом, весь род хушов занял южную часть Аравии, восточный берег Африки и северную часть Персидского залива, причем, многие из племен этого рода значительные части всего своего состава выделяли для переселения в пределы Африки, благодаря чему и получалось по две соименных и одноименных страны: одна ― в Азии, другая ― в Африке.
"Хуш родил также Нимрода..." Это не означает непременно того, что Нимрод был непосредственным сыном Хуша, а вообще служит доказательством только того, что он происходит по прямой нисходящей линии от него, принадлежал к коренным кушитам и, следовательно, жил в Аравийской Ефиопии, по соседству с библейской долиной Сеннаар. Самое имя "Нимрод" здесь уже не коллективное, а индивидуальное, личное; рассматриваемое филологически, оно означает "бунтовщик, мятежник, возмутитель" (от евр. глагола marad ― огорчать, досаждать, восставать, возмущаться); поэтому, некоторые экзегеты полагают, что оно было усвоено ему лишь позднее, на основании его насильнической деятельности.
"сей начал быть силен на земле..." Начальные слова этой фразы имеют себе уже известные нам аналогии в истории Еноса и Ноя; дальнейший библейский термин "силен на земле", по евр. гиббор, точно так же знаком нам из характеристики предпотопного человечества (нефилим и гибборим). Если там, как мы видели (6:4), это имя заключало в себе мысль о выдающемся своей физической силой и нравственно распущенном великане, то, очевидно, употребляя тот же самый термин и здесь, бытописатель тем самым хочет показать, что в лице Нимрода снова, впервые после потопа (сей начал), воскрес тип гордого великана, прославившегося своими богатырскими подвигами по всей своей стране.
"он был сильный зверолов пред Господом..." Весь этот стих служит разъяснением предыдущего: указав раньше на силу и знаменитость Нимрода, бытописатель теперь определеннее называет и главное средство его прославления, и ту высшую степень, до которой оно доходило. Таким средством широкой популярности Нимрода служила его удачливая и смелая охота, а степень высоты этой популярности указана в словах "пред Господом". Эти слова обозначают собой наивысшую степень того или другого качества, уже превышающую компетенцию человека, а доступную только оценке самого Бога. А что действительно смелые и удачные подвиги на охоте, в борьбе с дикими зверями и чудовищами, в ту грубую первобытную эпоху ценились особенно высоко и возводили на пьедестал славы их героев, об этом свидетельствует вся доисторическая древность, начиная с героя халдейской поэмы Издубара и кончая мифическими подвигами Геркулеса. В доказательство известности Нимрода, основанной на его богатырской силе и удачливой охоте, библейский автор ссылается на существование в его время даже особой поговорки, опирающейся на указанный факт. Суть данной поговорки состояла в том, что когда хотели кого-либо особенно похвалить и прославить, то его сравнивали по силе отваги и мужества с Нимродом.
"Царство его вначале составляли..." Вот самое первое библейское известие о начале политической, государственной жизни на земле. По мнению большинства авторитетных ученых, Библия говорит здесь о так называемой в науке "первой халдейской конфедерации", т.е. о первом союзе халдейских городов, объединенных под властью знаменитого кушитянина Нимрода, известного и в древнехалдейских надписях под титулом "Арба-Лизуна", т.е. государя четырех языков.
"Вавилон, Эрех, Аккад и Халне, в земле Сеннаар". Все четыре перечисленных здесь города лежали в долине Сеннаар; а эта долина, как видно из следующего стиха (11 ст.), а также и из других мест Библии (Ис. 11:11[340]), обозначала собою южную часть месопотамский равнины, или Вавилонию, т.е. ту самую страну, которая и в клинообразных надписях называлась именем "Суммир". В пределах этой халдейско-вавилонской территории мы и находим исторические следы существования всех вышеуказанных городов, и прежде всего ― столицы того союзного государства, самого города Вавилона. Развалины древнего Вавилона открыты на восточном берегу Евфрата, вблизи современного местечка Hillah, где существует с развалинами капища холм, доселе сохранивший у туземных арабов название "Бабиль".
Второй древнехалдейский город "Эрех" или "Арах" справедливо отождествляется с Ορχοή Птоломея, с Arku клинообразных надписей, т.е. совпадает, следовательно, с современной "Варкой", лежащей приблизительно на восемь миль южнее древнего Вавилона.
Два других города: Аккад и Халне представляли собой, наоборот, северные пункты описываемого государства: в частности Аккад, вероятно, был тем самым городом, который впоследствии дал свое имя целой стране "Аккад", так часто упоминаемой в клинообразной литературе. По мнению известного англ. ориенталиста Георга Смита, Аккад был столицей царя Саргона и лежал на берегу Евфрата, недалеко от Сиппара, на север от Вавилона. Последний из поименованных здесь городов "Халне" или "Калне" экзегеты сближают с "Кално" (рус. "Халне") у пророка Исайи (10:9[341]) и "Ханне" (рус. "Хане") у пророка Иезекииля (27:23[342]). Одни, вслед за блаженным Иеронимом и Евсевием, ищут этот города на месте позднейшего "Ктезифона", т.е. на северо-западе Вавилона; другие (Раулинсон) находят его следы в развалинах современного Ниппура, на северо-востоке от Евфрата. Эти-то четыре города добровольно или ― вероятнее ― в силу захвата их Нимродом, и образовали собою первое союзное государство, или древнейшее халдейско-вавилонское царство, в котором верховная руководящая роль принадлежит потомкам Хама.
"Из сей земли вышел Ассур…" Одни из толковников принимают здесь имя "Ассур" в смысле собственного имени одного из сыновей Сима (22 ст. LXX, Вульгата, Лютер, Розенмюллер и др.) и толкуют данное место в том смысле, что, семиты, недовольные деспотическим правлением Нимрода и кушитов, предпочли удалиться на север и основать там новое царство. Но по мнению других (Таргум, Делич, Кейль, Ланге, Филарет и мн. другие), имя "Ассур" служит здесь нарицательным обозначением целой страны, в зависимости от чего и сам перевод текста должен быть несколько иным, а именно: "и из земли этой (Сеннаар) вышел он (Нимрод) в Ассирию..."
"и построил Ниневию..." Вначале опорным пунктом господства Нимрода служил Вавилон; теперь он воздвигает новый центр своего владычества на север ― город Ниневию. Эта впоследствии обширнейшая столица могущественнейшей ассирийской монархии (Иона 3:3[343]и 4:11) лежала на берегу реки Тигра, напротив Мосула, в области раскопок современного Куюнджика.
"Реховоф-ир, Калах".. Первый из этих городов доселе остается неизвестным, хотя некоторые и склонны отождествлять его с библейским Елассаром или Ларсой ― согласно клинообразных надписей, ― находившейся при впадении в Тигр нижнего Заба. По буквальному же переводу с еврейского, слово Реховоф-ир ― означает "город улиц", тем дается представление об его обширности. Название города "Калах" встречается в анналах царя Ассурнасирхабала (883-859 г.), где о нем говорится, как о городе, построенном еще Салманассаром I. Местоположение его учеными определяется на юг от Ниневии, при впадении в Евфрат верхнего Заба, вблизи современного Нимруда. Другие, впрочем, предпочитают видеть его на месте современного местечка Калах-Шергат, в пяти милях на юг от Ниневии.
"и Ресен между Ниневиею и между Калахом", т.е. между современным Куюнджиком и Нимрудом. В вышеуказанных ассирийских надписях упоминается также и город "Ресен", который называется здесь "городом ловца", явно напоминая тем самым вышеприведенную библейскую поговорку о Нимроде. Библия же называет "Ресен" городом великим и помещает его в непосредственном соседстве с Ниневией. Все это, а также и то, что самая Ниневия, по словам пророка Ионы, имела протяжение трех дней пути (3:3), дало основание ученым думать, что Ресен, представлявший собой особый самостоятельный город, находившийся в окрестностях великой Ниневии, впоследствии слился с нею заодно и таким образом утратил свое собственное название (Лейеярд и др.).
Итак, в этих немногих строках Библии воспроизведена вся начальная история халдейско-вавилонской и вавилонско-ассирийской монархии: в полном соответствии с новооткрытыми данными клинообразных памятников, Библия свидетельствует, что первоначальное зарождение государственной жизни произошло в области южной Вавилонии или Халдеи, где средоточием ее были города: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне; что затем эта жизнь стала отливать на север, где основала новый центр, в виде Ниневии и окружающих ее городов, и что, наконец, преобладающее влияние кушитов в первой халдейско-вавилонской монархии постепенно должно было уступить свое место семитическому элементу ассирийско-ниневийской монархии.
В этих двух стихах специально указывается потомство Хамова сына ― Мицраима, т.е. народонаселение различных египетско-африканских провинций.
"Лудим..." Народность этого имени упоминается еще у пророка Исайи (66: 19[344]), как хорошие стрелки из лука, и называется совместно с племенам Хус (Хуш) и Фут (братьев Мицраима, родоначальника Лудима и иных), т.е. жителями северо-западной Африки, Таргумы помещают это племя возле самого Египта, в западной стороне; а ученый египтолог Эберс, найдя, что в иероглифических текстах древнего Египта жители его обозначались именем Lutu или Rutu, полагает, что и это библейское Лудим есть не что иное, как древнейшее обозначение аборигенов Египта.
"Анамим..." По мнению Эберса, это тот самый народ, который в монументах известен под названием "Ааму" и который населял восточную часть Нильской долины и Суэзский перешеек,
"Легавим..." Предполагают, что это та же самая народность, которая в других местах Библии называется "Лудим", или даже прямо "Ливией" (2 Пар. 12:3[345]; Дан. 11:43[346]; Наум 3:9[347]). На этом основании большинство отождествляет ее с Ливией, лежавшей на северо-запад от Нила, вблизи нынешнего Алжира.
"Нафтухим…" Филологический анализ этого имени открывает, что народ, его носивший, имел отношение к египетскому божеству "Фта" или "Пта;" а так как это было главное божество Мемфиса, то отсюда справедливо заключают, что и в племени "Нафтухим" должно видеть обитателей среднего Египта.
"Патрусим..." С тем же самым, а также и с несколько измененным ("Петрос") наименованием данная народность встречается и во многих др. местах Священного Писания, где они помещаются между Ефиопией и Мицраимом (Ис. 11:11[348]) и различаются от Мигдола, Тафни и Мемфиса (Иер. 44:1,15[349]; Иез. 29:14[350]).
В клинообразных летописях Ассаргаддона мы находим, что по завоевании Египта он принял титул царя Musur, Paturusi и Kusi. Из всего этого с достоверностью выводят, что под Патрусим должно разуметь население верхнего Египта, жившее между Мицраимом и Ефиопией.
"Каслухим..." ("Хасмоним" по тексту LXX), откуда вышли Филистимляне, и Кафторим. По смыслу этого текста выходит, что "Каслухим" послужили к образованию еще двух других народностей: филистимлян и кафторим. Но в других местах Священного Писания родиной филистимлян довольно определенно указывается "Кафтор" (Втор. 2:23[351]; Иер. 47:4[352]; Ам. 9:7[353]), под которым правдоподобнее всего видеть остров Крит (1 Цар. 30:14[354]; Иер. 47:4[355]; Иез. 25:16[356]). Примиряя два этих показания, экзегеты думают, что Библия говорит о двух различных переселениях филистимлян, из которых древнейшее происходило из Каслухим, т.е. из северо-африканского побережья Средиземного моря, а другое, позднейшее ― из Кафторим, т.е. с острова Крита. Несомненно только одно, что жители северо-восточной Африки, о. Крита и филистимляне имели много общего в своем языке, древних верованиях, обычаях, что служит доказательством их генетического родства между собою. Что же касается самих филистимлян, обитавших в Палестине и давших ей свое имя, то анализ самого имени их (пелешет ― переселенец), указывает на них, как на переселенцев или выходцев; а древнейшие народные саги называют их именно выходящими из Египта.
В этих четырех стихах дан перечень главнейших ханаанитских племен, населявших Сирию и Палестину, до завоевания последней Иисусом Навином.
Первенцами Ханаана, не столько по рождению, сколько по значению, названы здесь жители Сидона, богатого, морского города, бывшего вместе с Тиром столицей Финикии (3 Цар. 5:6[357]; 1 Пар. 22:4[358]; Ис. 23:2,4,12[359]; Иез. 27:8[360]).
"Xeт" ― родоначальник хеттеев (Быт. 23:3,5[361]), могущественного сирийского племени, страшного некогда и для самого Египта, оставившего после себя следы высокой культуры и целую богатую литературу, доселе еще почти неразгаданную учеными (хеттейские надписи).
"Иевусей" ― жили в горах Иерусалима, до дней Давида, который покорил их (Нав. 15:8[362]; Суд. 19:10[363]; 2 Цар. 5:6[364]; 1 Пар. 11:4-5[365]).
"Aмoppeи" ― одно из сильнейших ханаанских племен, имевшее по восточную сторону Иордана два сильных царства ― Есевон и Васан (Чис. 21: 26[366]).
"Гepгесеи" ― известны только по имени, как сражавшееся с евреями на запад от Иордана (Нав. 24:11[367]).
"Евеи", или, по чтению м. Филарета, "хивеи", упоминаются еще в Нав. 24:11; Нав. 9:1,7[368]; Суд. 3:3[369] ― обитали при подошве горы Ливана.
"Аркеи", или Аркиты, вероятно, обитатели города Арки, находившегося на месте современных руин при местечке Тель-Арки, у подошвы того же Ливана.
"Синеи", или "Синиты", ― народность, соседняя с предыдущей, обитавшая вблизи древней крепости, носившей то же самое имя.
"Арвадеи" ― жили в Арваде, или Руаде (И. Фл.), т.е. на Барейнских островах нашего времени, как думает Ленорман; впоследствии они образовали ядро населения Финикии и сообщили ему страсть к мореплаванию и торговле.
"Цемареи и Химафеи" ― две народности, очень мало известные; полагают, что первые сообщили свое имя Симри ― городу северной Финикии, развалины которого и доселе известны под названием Сумра. Точно также и имя Химафей, по всей вероятности, перешло на город Хаммани-Рабба, лежавший на р. Оронте, близ Дамаска. У греков он назывался "Епифанией", в новое время известен под древним именем "Хама".
"Впоследствии племена Ханаанские рассеялись..." Т.е. под влиянием взаимного смешения, завоеваний и последовательных переселений неоднократно меняли свои топографические границы, благодаря чему не только крайне трудно, ― но и положительно невозможно твердо установить их местожительство.
"и были пределы Хананеев…" Указав причину, вследствие которой трудно было определять местожительство каждого из ханаанских племен, библейской автор делает указание более общего характера ― определяет границы всей ханаанской территории.
На севере такой границей был г. Сидон, на юге Газа и Герара, город, находившийся между Кадесом и Суром, в стране полуденной (Быт. 20:1[370]).
Западной границей служили города: Содом, Гоморра, Адма и Цевоим, которые вместе с опущенным здесь Сигором составляли так называемое пятиградие и на месте которых впоследствии образовалось Мертвое море (Быт. 14:2,8[371]).
Наконец, восточной границей являлся город Лаши, под которым большинство разумеет город, известный у греков под именем Каллирое (источник красоты) за целебные воды его горячего серного источника. Таким образом, "поселения хамитов охватывают все морские берега нынешней Персии, Персидского залива, Аравии, Черного моря по африканскому берегу и по Средиземному морю в Африке и Сирии" (Властов).
"Это сыны Хамовы..." Общее заключение генеалогии хамитов, смысл которого раскрыт нами выше (5 ст.).
Отсюда начинается наиболее важная с библейской точки зрения генеалогия семитов, из среды которых вышел и избранный Богом народ еврейский, получивший свое имя от Евера, о чем и не преминул здесь упомянуть библейский автор.
"Сыны Сима: Елам..." В клинообразных памятниках Ассирии эта страна известна под именем leamtu, что означает "горная" страна. Впоследствии она стала называться Сузин, или Сузан, откуда произошло и Сузиана. В этой последней сохранился целый ряд местностей с семитическими именами, откуда справедливо и заключают, что в древней Сузиане или Еламе семитический элемент был некогда господствующим.
"Ассур..." Этот потомок Сима был родоначальником ассирийцев, одного из знаменитейших народов древнего Востока. Он обитал по восточной стороне среднего течения реки Тигр, между Арменией, Сузианой и Мидией и говорил, как это теперь точно установлено, на семитическом наречии, довольно близком к еврейскому языку. Как мы видели выше, в Ассирию еще очень рано было сделано вторжение кушитов (11 ст.), чем и объясняется то обстоятельство, что вся цивилизация и культура ассирийской монархии стоит в несомненном родстве с халдейско-вавилонской цивилизацией.
"Арфаксад..." Один из прямых праотцов еврейского народа. Основываясь на клинообразных надписях, Шрадер и др. ученые полагают, что это имя означает народ, "сопредельный с халдеями" (arp-kasad), и местожительство его указывают в южной, приморской части долины Евфрата, главной резиденцией которой был г. Ур Халдейский, современный Мугейр.
"Луд..." Вслед за И. Флавием, здесь разумеют население малоазиатской провинции Лидии с ее главным городом Сарды. Но в виду того, что в классическую эпоху население Лидии было скорей арийского, чем семитического происхождения, ученые предполагают, что семиты населяли эту провинцию лишь в самой глубокой древности, но что впоследствии они уступили ее арийцам. Эта постепенная замена одного населения другим происходила главным образом в эпоху ассирийских царей, в анналах которых и можно находить некоторые намеки на него.
"Арам..." В клинообразной литературе известна под формами: "Араму, Аруму, Ариму" и обозначала собой страны, лежащие по берегам Тигра и Евфрата, за исключением Вавилона. Египтяне область между Евфратом и Хабором называли "Нагараина", откуда произошло и библейское обозначение Месопотамии, как "Арам-Нагараина" В этой области находился целый ряд различных государств, почему и в Библии мы встречаемся с различными сочетаниями этого наименования: Арам-Сова, Арам-Дамаск, Арам-Рехоф и др.
"Сыны Арама: Уц, Хул, Гефер и Маш". Все эти имена принадлежат к числу малоизвестных. Относительно первого, впрочем, со значительной достоверностью предполагают, что он дал свое имя стране Уц, откуда впоследствии вышел Иов (Иов. 1:1[372]) и которая была расположена на юго-востоке Палестины, по пути к Аравийской пустыне; позднейшая Траханитида (ср. Иос. Флав., Древн. 1:5, 4). Относительно "Хула" мнения расходится: И. Флавий указывает его вообще в Армении; Бохарт отождествляет с той частью Армении, которая носила название "Холоботены", т.е. дома Хула (Хул-Битан); Делич видит здесь указание на сирийскую Хилату Морфи на Хулэ, недалеко от истоков р. Иордана и т.п. О двух последних народностях ― Гефер и Маш ― неизвестно почти ничего, если только не брать в расчет догадки Бохарта, поддержанной и м. Филаретом, о том, что Маш или Мас сообщил свое имя горе Масий, в Армении.
"Арфаксад родил (Катана, Катан родил) Салу..." Слова, стоящие вскобках, опущены в еврейском тексте; но они находятся в древнейших и авторитетнейших греческих рукописях, в евангельском родословии Господа Иисуса Христа (Лк. 3:36), а также в сочинениях И. Флавия и Моисея Хоренского.
"Сала родил Eвера" ― того самого патриарха, имя которого впоследствии было усвоено богоизбранному народу еврейскому. Само по себе это имя означает человека, перешедшего через реку и, следовательно, заключает в себе мысль о переселении этого патриарха из-за какой-то реки, вероятно, реки Евфрата (слово ירבע, ibri, еврей в Быт. 14:13[373] у LXX переводится через о περάτης, "пришелец", живущий по ту сторону Евфрата или перешедший через эту реку).
"У Евера родились два сына; имя одному Фалек..." По чтению еврейского текста это имя должно иметь форму "Пелег", что и будет значить разделение или разветвление. О каком же именно разделении говорится здесь ― это не совсем ясно, в виду чего одни видели здесь указание на вавилонское рассеяние народов (Розенмюллер, Кейль, Ланге), другие ― на выделение со стороны священного бытописателя той ветви семитов, которая имела ближайшее отношение к богоизбранному народу (Делич).
"имя брагу его: Иоктан..." Этот последний был родоначальником целого ряда кочевых племен, населявших Аравийский полуостров, во главе с Иектанидой. По всей вероятности, это уже было вторичное население Аравии, водворившееся на место первоначально обитавших там хамитов, которые и принуждены были искать себе новых местожительств главным образом в пределах Африки.
В этом разделе дан довольно подробный перечень главнейших аравийских племен, большинство которых можно указывать лишь предположительно. Так, Алмодад отождествляют с аравийской провинцией Йемен; Шалеф ― с Салапеноем Птоломея, расположенным в нижней Аравии; Хацармавее с Хадрамутом, на юго-востоке Аравии; Иерах с доселе существующим аравийским племенем Бне-Гилал, что точно так же, как и Иерах, указывает на связь с луной, означает именно "чада луны".
"Гадорама, Узала, Диклу..." На местожительство первого из них, быть может, указывает мыс Хадорам, при Персидском заливе. "Узал" думают видеть в современном городе Сана, в Йемене, носившем в древности наименование Аузура, откуда происходила особая благовонная мазь ― мирра азурская. Диклу ― от слова "дикал", что значит "пальма", отсюда "Счастливая Аравия", как главное ее месторождение.
"Шеву..." Эти сабеи-семиты должны быть отличаемы от савеев-хамитов (7 ст.); они были торговым народом приморской области Аравии и имели своей столицей город Мариабу.
"Офира..." Нет оснований видеть здесь Индию, известную в древности под этим именем; но, по всей вероятности, здесь разумеется какая-либо из юго-западных гаваней Аравии, ведшая торговлю с Индией и бывшая как бы ее торговой колонией (напр., Аден).
"Хавилу и Иовава..." Первая означает, вероятно, северную область Йемена, а вторая с арабского означает "пустыню" и может служить указанием на Неджед.
"от Меши до Сефара..." Под первой из этих границ разумеют современную пустыню Месалик, соседнюю с Ирак-Арби, а под второй горную страну Михру, где возвышается гора Дзафар или по современному произношению Дже-бель-Шеджир.
"На всей земле был один язык и одно наречие..." Дав общую картину географического расселения первобытного человечества, бытописатель возвращается назад, чтобы объяснить нам его причину.
Сначала, говорит он, "на всей земле", т.е. на всей обитаемой людьми земле, иначе — во всем человечестве, "был один язык", — или, как стоит в еврейском тексте — "одни уста, как орган членораздельной речи" и "одно наречие", т.е. одна и та же материя и форма речи.
Факт единства человеческого языка составляет основную проблему лингвистики, которая с большей или меньшей степенью успеха и осуществляется всеми выдающимися языковедами: сродство языков и общность многих корней в двух главных ветвях человеческой расы — семитической и индогерманской — почти не оставляют сомнения в том, что и эти две, главных разновидности некогда вышли из одного общего первоисточника. Каков был этот первобытный язык всего человечества, об этом мы можем судить лишь только гадательно; но несомненно, что мнение древних писателей (Оригена, блаженых Иеронима и Августина, Диодора, Евсевия и пр.) в пользу первенства одного из семитических языков имеет на своей стороне то преимущество, что в одном еврейском языке находят свое начало первобытные имена (Адам, Ева, Каин, Сиф и пр.), что из него удобно объясняются имена многих древних народов (вавилонян, халдеев, кушитов и т.п.) и что, наконец, древнейшие остатки человеческой культуры носят довольно ясные следы кушито-семитического влияния.
"Двинувшись с Востока..." Так как ковчег Ноя после потопа остановился на горах Араратских, то Армения и была первым пунктом поселения послепотопного человечества. Хотя по отношению к Палестине, где Моисей писал свое повествование, Армения лежала на северо-востоке, но у библейских авторов не в обычае такая строгая география, а в преимущественном употреблении только указания на восток и запад. Но с другой стороны это выражение "с востока" подало повод некоторым ученым думать, что под "Араратскими горами" разумеется не Арарат Армении, а "Ариарата" — высочайшая гора в кряже Индунуша (Гиндукуша?) к востоку от Тигра, — та гора Низир, на которой по ассиро-вавилонскому сказанию остановился корабль Ут-Напистима после потопа. В таком случае выражение "двинувшись с востока" будет буквально верно, потому что Месопотамия или Сеннаар лежат как раз к западу от Ариараты.
"они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились в ней..." Выйдя из своей гористой области, потомки Ноя двинулись вниз по течению Тигра и Евфрата и остановились в обширной и плодоносной равнине Сеннаарской, впоследствии стране Вавилонской.
"И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести..." Высоко историческая деталь, вполне оправдываемая современными раскопками, из которых мы видим, что древние вавилоняне приготовляли искусственный кирпич и были хорошо знакомы с употреблением земляной смолы или современного асфальта.
"построим себе город и башню высотою до небес..." Самое первое известие о постройке города Библия дает нам еще в истории Каина (Быт. 4:17), а затем в истории хушитянина Нимрода (Быт. 10:10). Приписывая в обоих этих случаях строение городов представителям нечестивых родов человечества, Библия и в данном случае провидит в этом факте дурное намерение. Еще очевиднее это намерение выразилось в построении башни "высотою до небес;" последнее выражение, разумеется, гиперболическое и показывает только на необычайную высоту этой башни (Втор. 1:28[374]; 9:1[375]).
Воздвигая подобную колоссальную башню, строители ее хотели поставить памятник своему выдающемуся искусству и тем самым обессмертить себя в глазах всего потомства; быть может, к этому присоединялись у них и властолюбивые замыслы создать такой опорный пункт владычества, откуда удобно было бы простирать свою власть на возможно большее количество народонаселения; наконец, в намерении строителей, вероятно, было и желание помешать осуществлению божественного пророчества о всеобщем расcеянии потомков Ноя (9:25-27[376]) созданием такого центра, который был бы виден для всех и снова объединил бы всех вокруг себя.
"и сделаем себе имя..." Вот прямые и ясные слова Библии, не оставляющие сомнения относительно честолюбивых, властолюбивых и вообще богопротивных намерений устроителей вавилонской башни. В подобном же смысле, т.е. в смысле указанной их ревности о репутации, употребляется эта фраза и в других местах Библии (2 Цар. 8:13[377]; Иc. 63:12-14[378]; Иер. 32:20[379]).
"прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли..." Начальные слова текста: "прежде, нежели" в еврейском тексте выражены союзом ken, который вполне допускает и другой перевод его, равнозначащий греческому μη и русскому "чтобы не;" в этой последней форме он оттеняет основную мысль текста о преступности замыслов строителей.
"И сошел Господь посмотреть..." Всеведующему не нужно воочию видимое нисхождение, так как Ему открыты все, даже самые сокровенные помышления человеческого сердца (Иер. 11:20[380]; 17:10[381]; Пс. 7:10[382]; 1 Пар. 29:17[383]; следовательно, это выражение — антропоморфическое, указывающее на производство божественного суда над человеческими предприятиями (Быт. 18:24[384]; Пс. 143:5[385]). "Господь снисходит на землю, когда, не предоставляя последующих событий воле людей, Он готовится чудесным образом расстроить их планы. Господь снисходит видеть город и башню, потому что создание их доказывало глубокую порчу души, и этим выражением указывается на то, что Господь обратил особое внимание на грешников и решил предпринять меры к разъединению их" (Властов).
"которые строили сыны человеческие..." "В обширном смысле это название принадлежит всем людям, благочестивым и нечестивым, и указывает на их естественное ничтожество перед Всемогущим (сыны человеческие, или Адамовы, значит "сыны персти"); но здесь идет речь, вероятно, о членах нечестивого Хамова племени, которые были главными виновниками предприятия и обманом вовлекли в оное членов благочестивого племени" (еп. Виссарион). Это подтверждается и библейским контекстом, из которого видно, что и в предыдущее время главным строителем городов выступает потомок Хама же — кушитянин Нимрод (10:10-11).
"Показал Господь... и не отстанут они от того, что задумали делать". "Бог, — говорит святой Иоанн Златоуст, — обыкновенно поступает так: когда намеревается послать наказание, то прежде показывает великостъ грехов и как бы представляет оправдание, а потом уж и наказывает" (Быт. 3:11,22-23 и 6:5-7). Так, и в данном случае единый язык — этот величайший дар божественной любви и лучшее средство для развития в людях высших гуманных чувств всеобщего братства и равенства — был обращен людьми в зло, на содействие к развитию бурных и низших инстинктов их природы. Видя, что человечество твердо стало на этот гибельный путь нечестия и не обнаруживает намерения сойти с него и раскаяться, милосердый Господь и решил сам, чрезвычайным действием Своего всемогущества, свести с него людей и тем самым спасти их от полной нравственной погибели.
"сойдем же и смешаем там язык их..." Слова этого библейского места, представляющая, по мнению святого Иоанна Златоуста, обращение Бога "к равночестным Себе", т.е. к Лицам Пресвятой Троицы, свидетельствуют об особенной важности того творческого акта, который имел за ним последовать. Как акт новотворения, он по содержанию и форме сближается здесь с созданием первых людей, которое предварялось подобным же божественным советом (Быт. 1:26). Полную новозаветную антитезу этому событию представляет чудо сошествия Святого Духа на апостолов в виде огненных языков, возвратившее им некогда утраченную способность полного взаимного понимания (Деян. 2:4-6[386]).
"И рассеял их Господь оттуда по всей земле..." Собственно Бог только смешал их языки, т.е. заставил их говорить на разных языках и тем самым уничтожил средство взаимного обмена мыслей. Рассеяние же строителей было естественным следствием разделения их интересов: язык служит внешним выражением мыслей и всего духовного содержания людей; отсюда поскольку единство языка связывает людей и заставляет их сплотиться, постольку различие языка, наоборот, разобщает их между собою и создает различные и нередко даже враждебные друг другу группы.
"Смешением языка и рассеянием племен само собой разрушалось богопротивное дело, имевшее целью политическое объединение племен под властью одного из них и притом нечестивого... Этим полагались преграды всеобщему разливу нечестия и разврата из одного средоточия... Если бы существовала всемирная столица, как средоточие нечестия и разврата и если бы существовал повсюду один язык, тогда бы весь мир сделался тем, чем впоследствии сделалась Ханаанская земля, мерзостями своими истощавшая долготерпение Господа" (еп. Виссарион).
"Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык сей земли…" Этот стих представляет собой заключение ко всей истории вавилонского столпотворения. По смыслу данного места, происшедшее здесь чудо смешения языков сообщило свое имя и самой местности, которая получила имя "Вавилон;" такого же толкования относительно этого имени держится и И. Флавий. Очевидно, как, Библия, так и И. Флавий производят слово "Вавилон" от еврейского глагола "balal" что значит "смешивать". Но новейшие ориенталисты разлагают это имя на составные его части — Bab-Bel, т.е. "двор, или ворота Бела", древне-вавилонского божества. Однако если и можно признать некоторое значение за последним производством, то его во всяком случае должно отнести уже к позднейшей эпохе, к тому времени, когда в Вавилоне утвердилось почитание бога Бела, а событие вавилонского смешения успело уже несколько изгладиться из памяти народа.
Знаменательный факт вавилонского столпотворения и последовавшего за ним рассеяния народов произошел в эпоху Фалека, или Пелега, представителя четвертой послепотолной генерации, жившего приблизительно в половине VI-го века после потопа (Быт. 10:25 и 11:1б-17). В истории божественного домостроительства о спасении человеческого рода он образует своего рода эру, заканчивающую собою одну эпоху — эпоху универсальной истории всего человечества и начинающую другую — историю одного богоизбранного потомства Симова, из которого через Авраама и Давида имел родиться и сам обетованный Мессия.
Историческая достоверность этого события подтверждается многими согласными преданиями древности и результатами современных научных раскопок на Востоке. В ряду древних традиций особенного внимания заслуживает рассказ Абидена, приведенный Евсевием в его "Приготовлении к Евангелию", где, между прочим, мы читаем следующие замечательные строки: "вскоре после потопа произошли на земле люди, гордые своею силою и ростом, презрители богов, которые задумали построить высоченную башню на том месте, где теперь Вавилон, намереваясь через нее подняться на самое небо. И вот, когда их постройка уже приближалась к небу, боги послали сильные ветры, которые и разнесли эту башню. Развалины ее доселе стоят и называются Бабель, потому что до этого времени все люди говорили одним языком, а теперь на них было наведено смешение многих и различных языков".
Краткие, но еще более близкие к Библии, отрывки этой истории найдены были англ. уч. Георгом Смитом и в клинообразных текстах, вошедших в состав так называемого "халдейского генезиса". Тот же самый ученый, производя свои знаменитые раскопки, открыл и развалины этой башни вблизи развалин др. Вавилона. Судя по описанию Геродота и Плиния, эта знаменитая башня неоднократно достраивалась и перестраивалась, имея в цветущую пору своей истории значение главного храма или пантеона вавилонских божеств, именно — семи планетных божеств, причем каждому из этих божеств посвящался особый этаж башни, окрашенный в свой отличительный цвет.
"Вот родословие Сима..." Вот начало новой toldoth — генеалогии семитов, имеющей ближайшее и непосредственное отношение к линии богоизбранного народа. Родословие Сима обнимает собою целых 17 стихов (11-27 включительно) и в первой своей половине представляет повторение уже сказанного выше (10:22-25); но это повторение далеко не буквальное: оно многое опускает, именно — все то, что не имеет прямого отношения к линии Фарры и Авраама, и еще больше добавляет, именно — все хронологические даты, по принятой в подобных генеалогиях схеме.
По своему содержанию и форме, генеалогия Сима тесно примыкает к подобной же генеалогии Сифа (Быт. 5 гл.) и как бы составляет ее непосредственное продолжение. Поэтому все то, что было нами сказано о значении и смысле той генеалогии, о ее лицах и числах, вполне приложимо и к данной: в ней мы точно так же должны видеть остов древнейшей истории семитов и обращать внимание не столько на цифры, сколько на анализ самих библейских имен и на их общую последовательность. Что же касается цифровых данных, то и в этой генеалогии, подобно предыдущей, они не внушают к себе особенного доверия, так как во всех трех основных редакциях текста они указываются различно (общая продолжительность этого периода, определяемая по годам рождаемости патриархов, будет в 390 л. по еврейскому тексту, в 1040 — по самаритянскому и в 1270 — по LXX). Это еще раз убеждает нас в том, что в Библии нет строгой и точной хронологии, а имеющаяся или сильно пострадала от различных причин, или привнесена в нее позднее; к счастью, все это — повторим еще раз — к существу веры не относится и особенного значения для нас не имеет.
В этих двух стихах обращает на себя внимание разница, существующая между двумя основными текстами — еврейским и LXX в исчислении патриархов: в еврейском подлиннике за Арфаксадом непосредственно следует Сала, тогда как в тексте LXX между ними поставлен еще Каинан. Ссылаясь на то, что многие из древнегреческих кодексов, текст кн. Паралипоменон и родословие Господа у евангелиста Матфея (1 Пар. 1:24[387] и Мф. 1:17[388]), а также И. Флавий и Филон не делают подобной вставки, большинство комментаторов склонно видеть здесь позднейшую интерполяцию и отдает предпочтение еврейскому тексту. Но мы, опираясь на авторитет LXX и Евангелиста Луки (3:36), скорей согласимся видеть намеренный пропуск в еврейской Библии, чем вставку в греческой, причем нетрудно объяснить и мотивы такого пропуска, именно — желанием достигнуть десятеричного числа патриархов, как более удобного для запоминания.
Значение имен "Сим, Арфаксад, Каинан, Евер и Фалек" нам уже известно из предыдущего: первое означает — "имя", второе — "сосед халдеев", третье — "приобретение", четвертое — "пришелец, переселенец, странник", пятое — "разделение, рассеяние". Не менее знаменателен по своему значению и ряд остальных имен данной генеалогии; так, имя, напр., "Салы", по более вероятному объяснению, указывает на него, как на "посланца, или выселенца", быть может из южных пределов земли Арфаксада; "Рагав" означает "друга" — быть может он дал свое имя известным впоследствии "Рагам Мидийским". Имя "Серух" значит "крепость, сила" и указывает, следовательно, на силу и значение данного племени; имя "Нахор" означает "борца", вероятно, мужественно отстаивавшего интересы своего рода от натиска соседних племен. Наконец, имя Фарры, по мнению Эвальда, происходит от глагола tarach, означающего "обращаться, выселяться, уходить", и таким образом предсказывало его будущую судьбу — выходца из Ура Халдейского.
"Вот родословие Фарры..." Отсюда начинается новый библейский раздел — toldoth, или генеалогия Фарры, отца Аврама. Библейский историк, по замечанию экзегетов, с удивительной постепенностью подходит к истории отца верующих — Авраама: он все больше и больше суживает крут семитических родословий и вот уже, наконец, берет самый дом и семью, в которой родился Аврам.
"Фарра родил Аврама, Нахора и Арана…" И здесь бытописатель не прямо берет одного Аврама, но указывает и на его семейную обстановку, перечисляет его братьев, не забыв упомянуть и племянника — Лота. "Аврам" — что значит "отец возвышения" — поставляется здесь на первом месте не потому, чтобы он был старше других, но, очевидно, по причине особой важности его теократической роли. Имя второго брата Аврама — Нахора нам уже известно, так как оно дано, очевидно, в честь деда (26 ст.); а имя третьего сына Фарры — Арана или Харрана имеет в Библии, помимо личного, еще и местное значение (топографическое) — в последнем смысле термином Харран обозначалась северо-западная часть Месопотамии. Аврам стоит здесь в центре всего, как родоначальник избранного племени, Нахор вводится, как дед Ревекки (22:20-23), и Харран, как отец Лота (27 ст.).
"И умер Аран при Фарре, отце своем..." т.е. "пред лицом отца своего", как стоит в LXX (ένώπιον τοϋ πατρός αύτοΰ), в его присутствии. Библейский историк отмечает этот факт, вероятно, с той целью, чтобы показать, что впоследствии, в земле нового поселения, Аврам водворился уже один.
"в земле рождения своего, в Уре Халдейском". Это особенно важная библейская деталь, показывающая, что отечеством Авраама была далекая страна — земля Ура Халдейского. По наиболее достоверному предположению таких выдающихся ориенталистов, как Г. Смит и Раулинсон, библейский Ур Халдейский есть не что иное, как город Хур — знаменитая древняя столица Халдеи, лежавшая недалеко от современного местечка Мугейр, в области южной Вавилонии. Такая тесная этнографическая связь родоначальника еврейского народа с древней Халдеей, а через нее и с Вавилонией и Ассирией, имеет весьма важное значение и дает наилучшее объяснение тому удивительному согласию, которое наблюдается между повествованиями библейской первоистории и древнейшими традициями Халдеи, или между первыми главами кн. Бытия и данными "халдейского генезиса".
Очевидно, что все это — предания, вышедшие из одного общего первоисточника; но тогда как мрак языческой Халдеи успел многое затмить и обезобразить в этих первобытных сказаниях, чистый свет откровенной истины продолжал сохраняться в линии богоизбранного народа и таким дошел до Моисея, предавшего его письменам под особым руководством Духа Божия.
"Аврам и Нахор взяли себе жен; имя жены Аврамовой: Сара..." Интересуясь всякой подробностью, касающейся личности и семьи Аврама, бытописатель отмечает и факт женитьбы Аврама и оставшегося в живых его брата — Нахора. "Сара" — имя жены самого Аврама, по более точному переводу, означает "госпожа;" из XX гл. 12 ст[389]. видно, что она доводилась родственницей Авраму — или сводной сестрой (от разных матерей), или даже племянницей, будучи родной сестрой Милки и дочерью уже умершего брата Аврама — Арана.
"Сара была неплодна и бездетна". Важная подробность, приготовляющая к последующему повествованию (16:1; 18:11-12).
"И взял Фарра Аврама... вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую..." Моисей здесь не объясняет нам мотивов переселения Фарры из его отечественной земли, но в ином месте (Быт. 15:6-7[390]) он и сам отчасти указывает, а другие священные писатели и прямо говорят, что это было сделано им в силу особого божественного повеления (Неем. 9:7[391]; Деян. 7:3-4[392]), имевшего, очевидно, своею целью сохранение дома Фарры от заражения всеобщим идолопоклонством (Нав. 24:2-3[393]). Из южной области Ура Халдейского Фарра со всеми перечисленными здесь членами своего семейства двинулся на север в землю Ханаанскую, т.е. к пределам Сирии и Палестины; но на пути своего переселения они сделали более или менее продолжительную остановку в Харране, области, лежавшей при реке Белии, на прямом пути между Низибией и Гаргамами, нередко встречающейся в клинообразных текстах и известной также по знаменитой битве Красса с парфянами.
"И умер Фарра в Харране..." Даже и самому Фарре, как тронутому идолопоклонством (Нав. 24:2), не суждено было видеть земли обетованной, а определено умереть на пути к ней — в Харране.
С этой главы начинается специальная история богоизбранного еврейского народа, которая открывается довольно подробной биографией самого родоначальника евреев — патриарха Аврама. Все библейское повествование о нем делится на четыре раздела или периода, из которых каждый сосредоточивается около важного божественного богоявления Авраму, историей которых начинаются 12, 15, 17 и 22 главы книги Бытия.
"И сказал Господь Авраму..." На вопрос: когда Бог сказал это Авраму? — большинство, вслед за архидиаконом Стефаном (Деян. 7:2[394]), отвечает, что это произошло еще при жизни Фарры, в Уре Халдейском, что подтверждается и последующим контекстом речи, именно указанием на отечественную землю, какой была только земля Халдейская, а не Харран.
"пойди из земли твоей, от родства твоего и из дому отца твоего... в землю, которую Я укажу тебе". Апостол Павел говорит, что Авраму не было еще открыто имя той земли, которая ему предназначалась (Евр. 11:8[395]); и тем не менее он, послушный божественному гласу, нисколько не колеблется оставить все, что было у него дорогого (родину, родных и отчий дом), и безропотно меняет все это на неизвестное будущее и на предстоящую ему беспокойную жизнь кочевника.
"Посмотри, — говорит по поводу этого святой Иоанн Златоуст, — как с самого начала праведник был приучаем предпочитать невидимое видимому и будущее тому, что уже находилось в руках... Подумай, возлюбленный, какой возвышенный, необладаемый никакой страстью или привычкой, дух потребен был для исполнения этого повеления!" Целью такого разрыва всяких связей с прошлым было божественное попечение о сохранении рода и дома Аврамова от увлечения повсюду разлившимся нечестием, охватившим даже и дом его отца Фарры (Нав. 24:2-3[396]). Как бы в награду за такое послушание и веру Аврама, Господь преподает ему торжественное благословение, в котором возвещает четыре рода обетований: 1) обещание многочисленного потомства; 2) дарование благ временных и вечных; 3) награду славы и бессмертия в потомстве и 4) превращение его личности в источник благословения для других. Все эти божественные обетования действительно и оправдались на последующей судьбе потомков Аврама, как плотских, т.е. евреев, так и еще более — духовных, т.е. христиан (Рим. 4:11-17; Гал. 3:7-9).
"благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну..." Заключая завет с Аврамом, Бог, по обычаю людей, как бы вступает с ним в дружбу (2 Пар. 20:7[397]; Иc. 41:8[398]; Иак. 2:23[399]) и обещает иметь с ним общими как друзей, так и врагов.
"и благословятся в тебе все племена земные..." Лучший комментарий к этим словам дает Апостол Павел в своем Послании к Галатам, говоря, что через Иисуса Христа благословение Аврамово распространилось на язычников... Писание, провидя, что Бог верою оправдает язычников, предвозвестило Авраму: "в тебе благословятся все народы" (3:8,14[400]).
"И пошел Аврам, как сказал ему Господь..." В последних словах некоторые видят указание на новое богоявление Авраму, бывшее уже в Харране и по смерти его отца Фарры.
"и с ним пошел Лот…" "Не по ослушанию против Господа, — говорит святой Иоанн Златоуст, — но, конечно, потому, что Лот был молод, а Аврам заступал ему место отца; да и тот, по любви к нему и кроткому нраву, не хотел разлучиться с праведником". Вот почему и Апостол Петр говорит о Лоте, что он подражал благочестию и вере Аврама (2 Пет. 2:7).
"И взял Аврам с собою Сару... и все имение, которое они приобрели, и всех людей, которых они имели в Харране..." На основании этих слов можно думать, что остановка Аврама в Харране была довольно продолжительна, так как он успел уже приобрести здесь и имение, и рабов. Златоуст особенно подчеркивает то, что все это заведено было Аврамом в Харране и составляло его благоприобретенное имущество, а все отцовское наследство было оставлено еще в Халдее, согласно божественному повелению об этом.
"и вышли, чтоб идти в землю Ханаанскую..." Хотя, испытывая веру и послушание Аврама, Господь и скрывал от него до времени конечную цель его путешествия, однако, очевидно, самое направление этого пути было так или иначе внушено Богом Авраму или открыто какими-либо особыми знамениями.
"и пришли в землю Ханаанскую...", т.е. в плодородную палестинскую страну, где обитали потомки Ханаана. Границами ее на Севере служили горы Ливанские, на юге — Аравийские степи, с востока — пустыня Сирийская и с запада — Средиземное море. "Окруженная таким образом горами, степями и морями, эта страна, предназначенная в наследие избранному народу, больше, чем всякая другая, благоприятна была для воспитания его вдали от языческого влияния. С другой стороны, находясь в средоточии известного тогда мира, на перепутье между Европой (со стороны моря), большей частью стран Азийских и Африкой, эта страна представляла весьма много удобств для распространения повсюду евангельской проповеди" (Виссарион).
"И прошел Аврам... до места Сихема, до дубравы Море". Вступив в пределы Палестины, как полагают, с севера, Аврам прошел большую часть ее к югу до того места, где впоследствии был построен город Сихем, названный сим именем в честь Сихема, сына Емморова (Быт. 33:18-19[401]). Со временем этот Сихем сделался столицей Самарии и не раз выступает пред нами в Священном Писании как Ветхого, так и Нового Завета (Втор. 11:30[402]; Суд. 9:1[403]; Пс. 59:8[404]; Ин. 4:5[405] и др.). Во времена Иисуса Христа он назывался также еще Сихарем, а при Веспасиане был переименован в Неаполис, откуда произошло современное название этого местечка Набулус или Наблус.
"до дубравы Море..." или "Мамре", как она называется в другом месте (13:18[406]). Предполагают, что тут идет речь о целой дубовой или теревинфовой роще, принадлежавшей знатному хананеянину, носившему фамилию Море, или Мамре, и достаточно известной по тому времени и месту.
"И явился Господь Авраму..." Это первое библейское известие о явлении Бога человеку за послепотопный период. Хотя существо Бога невидимо и непостижимо, тем не менее из Священного Писания нам известен целый ряд внешних образов, в которых Он благоволил открывать Себя людям (Быт. 18:2,17,33[407]; 21:17-18[408]; 21:12[409]; 31:11-13[410]; 32:24-30[411] и пр.). Одним из подобных же богоявлений было, вероятно, и данное.
"Общее основание богоявлений Ветхого и Нового Завета, наипаче в образе человеческом, — говорит митрополит Филарет, — есть предвестник вочеловечения Сына Божия".
"И создал там Аврам жертвенник Господу…" Он построил жертвенник или алтарь, без сомнения, для того, чтобы принести Господу благодарственную жертву за данное для него и его потомства обетование, а затем и с целью увековечить соответствующим внешним знаком священное место богоявления.
В этих двух стихах намечается общий путь кочевья Аврама по Палестине и его главнейшие остановки. Одной из таких крупных и важных остановок было то место, которое впоследствии стало называться "Вефилем" (28:19[412]). Оно расположено в 5 милях на юг от Сихема и в 3 ч. пути от Иерусалима, в долине, обильной прекрасными пастбищами. Неподалеку отсюда находился и "Гай" (Быт. 13:3[413]) Неем. 11:31[414]), развалины которого известны и доселе под названием "Мединет-Гай" и находятся в 5 м. от Вефиля на восток. Наконец, последнее обозначение пути, переведенное в нашей Библии словом "к югу", в еврейском тексте заключает в себе указание на определенный южный округ Палестины, носивший название "Негеб" (13:3[415]; 20:1[416]; 24:62[417]), указывающее на пустынный или степной характер данной местности.
"и создал там жертвенник и призвал имя Господа..." И на этом новом месте своего поселения Аврам, прежде всего, спешит выразить чувства благодарности Богу, а всенародным и торжественным исповеданием имени истинного Бога (Быт. 4:26) свидетельствует свою правую веру перед язычествующими хананеями.
"И был голод в той земле..." Т.е. в земле "Негеб", или в северных пределах Аравийской пустыни, куда в конце концов спустился Аврам. Это было, конечно, новое и сильное искушение для веры Аврама: вместо того, чтобы, согласно божественному обетованию, наслаждаться различными благами от своего нового владения, он принужден на первых же порах испытывать в нем такое тяжкое лишение, как сильный голод
"И сошел Аврам в Египет пожить там..." Так как Нильская долина Египта, славившаяся своим плодородием, лежала гораздо ниже Аравийской степи, то выражение "сошел" нельзя не признать особенно удачным. В Египет Аврам направился, вероятно, не без особого на то божественного внушения и притом лишь на время самого голода, как в подобных случаях и доселе поступают бедуины Аравии.
"Когда же он приближался к Египту, то сказал Саре..." Такой уговор у Аврама с Сарой сделан был гораздо раньше, еще перед самым выходом из Ура Халдейского (20:13[418]), так как Аврам, очевидно, знал нравственную распущенность всех племен, среди которых ему придется странствовать и жить.
"я знаю, что ты женщина, прекрасная видом..." Хотя Саре в это время было уже 65 лет, но так как данный возраст составлял лишь половину всей ее жизни (23:2[419]) и так как, с другой стороны, она была бездетна (11:30), то и неудивительно, что могла до сего времени сохранить привлекательную красоту.
"и когда египтяне увидят... убьют меня, а тебя оставят в живых..." В этих словах видно прекрасное знание современных той эпохе обычаев и нравов Египетской страны, где муж красивой женщины убивался, а самая жена бралась в гарем; в особенности широко все это практиковалось с переселенцами из Аравии, женщины которых сильно выигрывали в красоте по сравнению с довольно безобразными египтянками и ефиоплянками.
"скажи же, что ты мне сестра..." В этих словах Аврама не было полного обмана: во-первых, потому, что на Востоке слово "сестра" не имеет того узкого смысла, который соединяется с ним у нас, а означает близкое родство вообще, в понятие которого входят все двоюродные братья и сестры, а также и племянники с племянницами; во-вторых, и потому, что Сара и в самом деле доводилась Авраму или сводной сестрой, или племянницей (20:12).
"дабы мне хорошо было ради тебя, и дабы жива была душа моя чрез тебя..." "Это — весьма трудное место: оно одно из тех мест Библии, которые доказывают необычайную правдивость священной летописи, именно явным указанием слабостей, иногда даже преступлений, величайших и святейших мужей Ветхого Завета, Аврама, Иакова, Давида, Соломона и др". (Властов). Как бы мы ни оправдывали поступка Аврама, но однако не в состоянии уничтожить в нем некоторого элемента малодушия и хитрости. Единственным оправданием его служит лишь грубость нравов той эпохи, позволявшая смотреть на брачный вопрос слишком широко и снисходительно, и безвыходное положение Аврама, заставлявшее его прибегнуть к меньшему злу, чтобы избегнуть большего — собственной погибели и полного порабощения Сары. Впрочем, святой Иоанн Златоуст в этом добровольном соглашении супругов и взаимном пожертвовании их своими интересами ради общего блага (один — правами мужа, другая — достоинством верной жены) видит венец их супружеской любви и образец, достойный подражания.
Предположения Аврама не замедлили осуществиться со всею точностью и его план спасения удался как нельзя лучше.
"И увидели ее вельможи фараоновы". Вельможи — в еврейском тексте выражено словом "принцы" (sarej), что вполне согласно и с историей, свидетельствующей о принадлежности египетских царедворцев к высшим кастам страны. Эпитет "фараон" не был собственным именем какого-либо из египетских царей, а представляет собой общий титул всех древнеегипетских правителей, наподобие современных "царь, король, император" и т.п. Что касается словопроизводства этого термина, то лучшее из них, данное Руже, Бругшем и Эберсом на основании иероглифических текстов, производит слово "фараон" от древнеегипетского — "пераа" или "перао", что значит "великий дом" и что самому термину "фараон" придает значение, совершенно аналогичное coвременномy названию Турецкой империи — "Высокая Порта".
По наиболее вероятному предположению египтологов, путешествие Аврама в Египет имело место при одном из первых царей ХІІ-ой династии, т.е. за 2000 лет до Рождества Xристова.
"Господь поразил тяжкими ударами фараона и дом его..." Какими именно, неизвестно; но по аналогии случаев, можно думать, что теми же, как впоследствии и дом Авимелеха, т.е. бесплодием (Быт. 20:18[420]).
"И я взял было ее к себе в жену..." Отсюда можно заключать, что Промысел Божий сохранил супружескую чистоту Сары, которая жила при дворе фараона еще пока только для испытания.
"И дал о нем фараон повеление..." Так и из этого нового искушения праведник выходит полным победителем. И все, "кто видел, как он прежде, побуждаемый голодом, шел в Египет со страхом и трепетом, а теперь возвращался оттуда с такой славой, обилием и богатством, познавали из этого силу Божия о нем промышления" (святой Иоанн Златоуст).
"И поднялся Аврам из Египта..." Выражение очень картинное и вполне подходящее для кочующего пастуха со всеми его стадами.
"и Лот с ним на юг..." В предшествующей главе Лот не упоминался; теперь же он снова вводится в повествование, ввиду отдельного повествования о нем ниже.
"И был Аврам очень богат..." Или, как в еврейском тексте выражено, "очень тяжел", что служит обычным в Библии указанием на изобилие внешних благ: И был Аврам очень богат… серебром и золотом..." Это первое библейское упоминание о металлических ценностях. Надо думать, что Аврам познакомился с ними в Египте, где они были предметом меновой торговли и имели форму пластинок или колец.
"серебром и золотом..." Это первое библейское упоминание о металлических ценностях. Надо думать, что Аврам познакомился с ними в Египте, где они были предметом меновой торговли и имели форму пластинок или колец.
Как видно из сделанных здесь указаний, Аврам возвращался из Египта тем же самым путем, каким некогда и шел в него, причем слова текста: "и продолжал он переходы" прекрасно выражают самый характер кочевой жизни номада, какую проводил этот патриарх.
"и там призывал Аврам имя Господа..." Дойдя до Вефиля, в котором Аврам некогда утвердил алтарь истинному Богу, он снова приносит на нем жертву хвалы и благодарения Богу за благополучный исход своего далекого и опасного путешествия в Египет и за возвращение в землю обетования.
"И у Лота, который ходил с Аврамом, также был мелкий и крупный скот..." Так божественные благодеяния, данные Авраму, изливались и на его племянника Лота.
"И непоместительна была земля для них…" "Смотри, — восклицает по этому поводу Иоанн Златоуст, — как избыток богатства тотчас становится причиной разделения, производит разрыв, нарушает согласие, расторгает узы родства!"
"И был спор между пастухами..." Неудовольствие и недо6рожелательство, как это часто бывает, началось снизу, между пастухами Аврама и Лота; при большом количестве скота у того и другого и при совместных пастбищах и особенно водопоях, поводов к ним, конечно, было немало.
"И сказал Аврам Лоту, да не будет раздора между мною и тобою..." "Как прекрасно рисуется в этих простых словах высокая, благородная личность Аврама! Из этих слов уже ясно, что Лот готов был примкнуть к ссоре пастухов; спокойно и с достоинством Аврам напоминает ему, что они родственники, и намекает тем, что им и неприлично примыкать к ссоре слуг, и опасно ввиду того, что они окружены иноплеменниками" (Властов).
"не вся ли земля пред тобою?..." Холмы Вефиля, где происходило описываемое событие, занимают возвышенное и господствующее положение над расстилающейся у их подошвы долиной Иордана. Вообще, вся эта речь полна картинности и изобразительности.
"отделись же от меня: если ты налево, то я направо..." Речь Аврама дышит великодушием и кротостью: желая показать величие своей добродетели, и исполнить желание юноши, чтобы от разлуки их не произошло никакого повода к неудовольствию, предоставляет Лоту полную свободу и говорит: "и вся земля пред тобою, отлучись ты от меня, и какую землю хочешь, ту и возьми" (Иоанн Златоуст).
Воспользовавшись предоставленной ему свободой выбора, Лот взял себе богатую и плодородную долину Иорданскую, цветущую, по выражению Библии, как сад Господень, т.е. как рай (2:10; Ис. 51:3[421]), и орошаемую водою Иордана, как Египет водами Нила.
"Аврам стал жить в земле Ханаанской, а Лот стал жить в городах окрестности..." Аврам, верный своему призванию продолжал оставаться кочующим номадом и жил особняком в западной части Ханаанской земли. Лот же, наоборот, вошел в дружественные отношения с окружающим его населением и даже соблазнившись удобствам их жизни, решил переменить свой прежний кочевой образ жизни на спокойную и приятную жизнь горожанина.
"Жители же Содомские были злы и весьма грешны пред Господом..." Вот краткая, но выразительная характеристика тех жителей, в общение с которыми вступил их новый сосед — Лот. "Плодоносная долина Иордана и изнеживающий климат имели такое влияние на жителей Содома и Гоморры, что они превзошли все современные им города в наглом разврате. Заметим еще, что Библия присовокупляет, что они были и злы. Глубокий разврат сопровождается обыкновенно жестокостью и даже каким-то кровожадным сумасшествием (Нерон, Калигула, Гелиогабал и пр.). И надо предположить, что жители Содома пали так глубоко, что в них не осталось уже места для доброго чувства" (Властов).
"И сказал Господь Авраму, после того как Лот отделился от него..." Последняя прибавка в тексте особенно знаменательна: она показывает, что Лот, самовольно избравший себе долю по мирским расчетам, этим самым исключил себя из участия в жребии Аврама, со всеми его испытаниями и искушениями, но и со всеми его наградами и обетованиями.
"ибо всю землю... тебе дам Я и потомству твоему навеки..." Как бы в награду за смирение, великодушие и бескорыстие, проявленное Аврамом в разделе с Лотом, Господь снова повторяет Свои обетования и утешает Своего верного раба обещанием, что вся эта земля, по которой он теперь скитается, не имея в ней наследства на стопу ноги (Деян. 7:5[422]), со временем будет принадлежать ему, или, точнее, его потомству. Это обетование, действительно, и исполнилось над плотским его потомством тогда, когда народ еврейский, под предводительством Иисуса Навина, силой оружия занял землю Ханаанскую, и над духовным Израилем, т.е. верующими во Христа, которые в Нем и через Него сделались наследниками и причастниками всех божественных обетований, ибо, по слову Писания, Аврам и по смерти своей продолжает говорить верою (Евр. 11:13,16[423]; ср. Мф. 22:31-32[424]).
"и сделаю потомство твое, как песок земный..." "Поистине, — восклицает святой Иоанн Златоуст, — обетование было превыше естества человеческого! Господь обещает не только сделать патриарха отцом, хотя столько было препятствий к этому (собственная его старость и неплодство Сары), но и дать ему имя столь многочисленное, что оно сравняется с количеством песка земного и даже будет неисчислимо, — этим сравнением Он хотел показать необычайную великость (обетования)". Исполнилось это обетование и над евреями, известными своей выдающейся плодовитостью (Исх. 1:12[425]), и еще больше сбылось оно над христианами, распространившимися по всему лицу земли.
"встань, пройди по земле сей..." Образец высокой священной поэзии, дышащей изобразительностью и силой. По глубокому замечанию м. Филарета, "мера обетования есть мера веры" — сколько может вместить человек, столько и получит...
"и поселился у дубравы Мамре, что в Хевроне..." Мамре было собственно имя аморреянина, союзника Аврамова (14:13,24). Город Хеврон лежит в 22 милях на юг от Иерусалима, на пути в Вирсавию. Предполагают, что сначала он назывался Хевроном, затем был переименован в Кириаф-Арбу (23:2[426]; 35:27[427]; Нав. 15:3[428]; Суд. 1:10[429]), потом снова был восстановлен в своем древнем наименовании (2 Цар. 15:7[430]) и, наконец, у современных арабов известен под названием "Ел-Халил", т.е. город "друга Божия", каким называется Аврам даже и в Священном Писании (Ис. 41:8[431]; Иак. 2:23[432]).
14-я глава книги Бытия, даже по признанию отрицательной критики, представляет собой документ глубокой древности и огромной исторической ценности. Целый ряд собственных имен царей и местностей, а также и детальность фактической стороны описания производят впечатление живой исторической правды; а новейшие исследования и раскопки в области указанной территории подтверждают и усиливают это впечатление.
Сопоставляя указания Библии с данными ориентологии, описываемое в данной главе событие мы должны отнести к эпохе "эламитского владычества" в Вавилоне. Следы этого владычества открыты в одной из надписей царя Ассурбанипала, в которой под 660 годом, между прочим, значится, что за 1635 лет до этого (следовательно, в 2280 г.) на Вавилон напал Кудурнакхунта, царь Элама, который ограбил этот город и увез его главную святыню — статую богини Кана. Этот факт обыкновенно и считается началом эламитского владычества над древневавилонской монархией.
Анализируя различные клинообразные документы, ученые установили, что владычество эламитян над Вавилоном не было особенно тяжелым для последнего: цари Элама по-прежнему продолжали жить в своей столице — Сузах, для управления же покоренными областями посылали своих наместников. В царствование одного из царей этой эламитской династии — Кудурлагомера, или, как точнее, это имя изображается на памятниках клинописи, Кудур-Лагамора, в то время, когда его вассальными наместниками состояли: в Вавилоне или библейском Сеннааре (10:10) — Амрафел (Ам-раипал, Хаммураби — надписей), в Ларсе (библ. Елласаре) — Ариох (Ериаку — надписей) и у остальных кочевых племен — Тидал (или Фаргал по LXX), и произошло то событие, о котором говорит здесь Библия и суть которого состоит в рассказе о двух походах эламитского царя и его вассалов против царей хананейских, имевших для последних оба раза печальный исход.
"И было во дни Амрафела, царя Сеннаарского... и Фидала, царя Гоимского..." Хотя, по-видимому, все четыре названных здесь царя и выставляются в качестве равноправных союзников, но последующий контекст речи явно выделяет одного из них, именно Кедорлаомера, царя эламского (4-5 ст.), что стоит в полном согласии и с клинообразными текстами.
"пошли они войною против Беры, царя Содомского... и прошв царя Белы, которая есть Сигор..." Очевидно, воинственный царь эламский, по обычаю всех азиатских владык, стремился к расширению своей монархии и, вероятно, искал даже дороги в богатый Египет; неудивительно, что на пути туда он успел поработить богатые и изнеженные ханаанские племена, и сделал это тем скорей и легче, что все эти племена жили одинокой, разобщенной жизнью и управлялись отдельными царьками, нередко даже враждовавшими между собой. Целый ряд подобных ханаанских царей, владения которых часто ограничивались пределами только одного города, и перечисляется здесь Моисеем.
"Все сии соединились в долине Сиддим, где ныне море Соленое..." Очевидно, общая неволя в рабстве эламитян заставила всех ханаанских владетелей, или, по крайней мере, наиболее видных из них, сплотиться между собою и поднять знамя общего восстания против своего поработителя. Местом их соединения послужила долина Сиддим, т.е. нижняя часть Иорданской долины, получившая свое имя от слова "Сид", что значит "горная смола", или "асфальт", чем богата была данная местность, где впоследствии образовалось так называемое Соленое или Мертвое море (19 гл.; Чис. 34:3[433]; Втор. 3:17[434]).
"Двенадцать лет были они в порабощении у Кедорлаомера, а втринадцатом году возмутились. В четырнадцатом году пришел Кедорлаомер и цари, которые с ним..." Такая хронологическая точность свидетельствует о полной правдивости этого исторического памятника. Здесь же более ясно и определенно указана также и роль Кедорлаомера как главного поработителя, а других царей как только его пособников.
Конец пятого и два последующих за ним стиха указывают нам путь движения войск Кедорлаомера и перечисляют целый ряд попутно пораженных им хананейских племен. Из них прежде всего называются "рефаимы" — народ исполинов или великанов, живший в Васане (Втор. 3:11-13[435]) и сохранившийся до времен Давида (2 Цар. 21:16,18[436]). Они кланялись золотому изваянию богини Астарты, по имени которой назывался и главный их город — Астерот-Карнаим (Втор. 1:4[437]; Нав. 13:12[438]), развалины которого известны и теперь под именем "Телль-Астерот". Два других народа "зузимы и емимы" представляются, по-видимому, родственными первым и соседними с ними; они жили в тех странах, которые впоследствии были заняты потомками Лота — аммонитянами и моавитянами (Втор. 2:9-11[439]). Город "Гам", в котором жили зузимы, отождествляют с Рабат-Аммоном, а столицей емимов был город Шаве-Кириафаим, т.е. "долина двух городов" (Чис. 32:37[440]; Иер. 48:1,23[441]), на месте которой теперь лежит Керейяш, городок на западном углу Мертвого моря, недалеко от устья Иордана.
"Хорреев в горе их Сеире" — это троглодиты, т.е. пещерные обитатели Идумеи, изгнанные отсюда детьми Исава (36:20[442]). Страна "Сеир" в самаританском Пятикнижии и иерусалимских таргумах заменена синонимом — "Габгала", откуда, очевидно, происходит и современное арабское название ее "Джебаль".
"Эл Фаран" — есть название пустыни, простирающейся на юг от Палестины до Синайских гор и известной у современных арабов под именем "Ель-Ти".
"И возвратившись оттуда, пришли к источнику Мишпат... поразили всю страну Амалекитян, а также Аморреев, живущих в Хацацон-Фамаре..." Пустыня Ел-Фаран была крайним западным пунктом похода Кедорлаомера, откуда он снова повернул на юго-восток, сначала к источнику Мишпат (позднейшее название), или древнему Кадису (Чис. 34:4[443]), затем прошел по стране, впоследствии населенной амалекитянами (Исх. 17 гл.), и поразил аморреев, обитавших по берегам Иордана (Чис. 21:13[444]) в их главном городе Хацацон-Фамаре, позднее названном "Енгеди" (2 Пар. 20:2[445]), т.е. источником дикой козы.
"И вышли... и вступили в сражение с ними в долине Сиддим... четыре царя против пяти..." Когда, таким образом, Кедорлаомер вместе со своими вассалами столь победоносно прошел чуть не всю Сирию и Палестину и приблизился к Пентаполю, то цари его соединились в долине Сиддим, дабы дать ему решительный отпор: но вместо этого, они сами потерпели полную неудачу.
"В долине же Сиддим было много смоляных ям. И цари Содомский и Гоморрский, обратившись в бегство, упали в них; а остальные убежали в горы..." Таково краткое, но совершенно ясное известие Библии об исходе этой войны царей. А так как царь содомский остался в живых и попал в плен (17 ст.), то, очевидно, здесь идет речь не столько о личностях самих царей, сколько о судьбе их войск, которые частью погибли в нефтяных колодцах и частью спаслись бегством в соседние горы.
"И взяли Лота, племянника Аврамова, жившего в Содоме..." Пленение Лота было заслуженным для него наказанием за выбор им соседства с содомлянами, несмотря на их нравственную распущенность. Так, вместо благоденствия и счастья, на которые рассчитывал Лот, он встретил плен и позор.
"И пришел один из уцелевших и известил Аврама Еврея…"Аврам называется евреем, как потомок Евера, внука Симова, точно в том же смысле (для отличия от упоминаемых в рассказе не евреев), в каком позднее прилагался этот эпитет и к Иосифу (39:17[446]).
"Мамре, Аморреянина, брата Эшколу и брата Анеру, которые были союзники Аврамовы". Названные здесь аморреяне, по всей вероятности, были довольно сильными и могущественными владетелями, напоминавшими собой царьков ханаанских. Они вводятся здесь в священное повествование, без сомнения, потому, что стояли в дружественных отношениях к Авраму, с которым они, очевидно, заключили наступательный и оборонительный союз.
"Аврам... вооружил рабов своих, рожденных в доме его, триста восемнадцать". Решившись идти на выручку несчастного своего племянника Лота, Аврам вооружает с этой целью всех своих "домочадцев", как выражается наш славянский перевод, т.е. рабов, рожденных в его доме (а не приобретенных куплею), а потому и более верных и надежных. И таких-то людей нашлось у него только 318 человек. Священный историк точно указывает эту цифру, по-видимому, с тем намерением, чтобы, при виде такого слабого и малочисленного, по сравнению с громадными союзными войсками Кедорлаомера, отряда, очевидней и осязательнее сделать божественную помощь Авраму.
"и преследовал неприятелей до Дана..." Т.е. гнался за неприятелем и настиг его только у Дана. Большинство экзегетов полагает, что имя этого города взято уже из позднейшей послемоисеевой эпохи; древнейшее же наименование его было "Лаис" (Нав. 19:47[447]; Суд. 18:29[448]). В Священном Писании "Дан" часто употребляется для обозначения крайнего пункта Палестины на севере, и в этом смысле противополагается Вирсавии на юге (Суд. 20:1[449]; 1 Цар. 3:20[450]; 2 Цар. 3:10[451]; 17:11[452]).
"и разделившись напал на них ночью... и поразил их..." Это довольно обычный и известный из Библии стратегический прием, посредством которого малые отряды одерживали блестящие победы над большими войсками. Суть его состояла в том, что маленький отряд делился на несколько групп; и когда неприятель предавался мирному отдыху или сну, все эти отряды с военными кликами бросались на него и старались произвести панику, в чем часто и успевали, как это мы видим еще и на примере Гедеона с мадианитянами (Суд. 7:16[453] и д.).
"и преследовал их до Ховы, что по левую сторону Дамаска". В таргуме Онкелоса определеннее указано — по северную сторону Дамаска; хотя это в сущности одно и то же: евреи различали страны света всегда обратясь лицом на восток, так что левая сторона падала всегда на север. Местечко Хова существует и доселе в двух милях от Дамаска.
"и возвратил все имущество и Лота..." Таким образом, Аврам с Божьей помощью не только осуществил свое благородное намерение — выручить племянника из плена, но и отбил еще большую добычу у союзников, преимущественно, конечно, ту, которая была захвачена ими в последнюю победу при долине Сиддим.
"Когда он возвращался после поражения Кедорлаомера и царей... царь Содомский вышел ему на встречу..." Возвращение Аврама было настоящим триумфальным шествием победителя. Действительно, Аврам, так мужественно и храбро нанесший чувствительный урон Кедорлаомеру, которому не в силах были противостоять все цари Хананеи, должен был в глазах жителей последней казаться необыкновенным героем. А то обстоятельство, что в успехе Аврама была очевидна рука Божья, только еще более возвышало его в мнении всех народов. Одним из первых приветствовал Аврама царь содомский: или тот, который сам сражался с Кедорлаомером и еле успел спастись бегством, или, как думают другие, уже его преемник.
"в долину Шаве, что ныне долина царская…" Долина, в которой произошла эта встреча владетелей и царей, вероятно, оттуда и получила название "Царской". Под таким именем она встречается нам еще раз в истории Авессалома, воздвигшего себе здесь памятник (2 Цар. 18:18[454]). По свидетельству И. Флавия, долина Саве отстоит от Иерусалима на две стадии, т.е. меньше, чем на полверсты, и называется теперь долиной потока Кедронского.
"И Мелхиседек, царь Салимский..." Из числа других лиц, выходивших на встречу Аврама, священный историк останавливает наше внимание на выдающейся и совершенно исключительной личности Мелхиседека, царя салимского.
То обстоятельство, что Моисей не дает нам никаких биографических сведений о Мелхиседеке, а Псалмопевец и Апостол Павел ставят его в таинственную связь с самим Господом Иисусом Христом (Пс. 109:4[455]; Евр. 7:1-3[456]), породило множество самых разнообразных взглядов на личность Мелхиседека и на достоинство его служения: одни видят в нем престарелого патриарха Сима (таргумы, Лютер и др.), другие — Ангела (Ориген), иные — Святого Духа (Иеракс египтянин)... Но ни одно из этих толкований, ввиду их неустойчивости и произвольности, принято быть не может. На личность Мелхиседека должны быть твердо установлены две основные точки зрения: несомненно, во-первых, что это была строго определенная историческая личность, жившая и даже царствовавшая в эпоху Аврама, но столь же несомненно, что эта историческая личность получила впоследствии преобразовательное значение, которое и раскрывают отчасти Псалмопевец, а главным образом Апостол Павел (Евр. VII гл.).
Самое имя "Мелхиседек" — чисто семтического происхождения и в дословном переводе значит "царь правды" (malach-sedek); оно очень близко и родственно имени "Адониседек", которое носил царь Иерусалима в эпоху завоевания земли Ханаанской Иисусом Навином (Нав. 10:1,3,5,23[457]). Это последнее обстоятельство сильно располагает нас и в пользу того мнения, что "Салим", где царствовал "Мелхиседек", есть не что иное, как "Иерусалим", в котором царствовал "Адониседек", так как устойчивость и постоянство известных царственных имен для каждой страны и народа составляет один из характерных признаков не только древних времен, но даже и наших дней.
Но кроме этого предположительного (основанного на аналогии) доказательства тождественности "Салима" с "Иерусалимом" существует целый ряд и других, более положительных, опирающихся на данные Библии, на открытиях ориентологии и на авторитет древней традиции. К библейским свидетельствам принадлежит ясное указание Псалмопевца: и было в Салиме место Его (Бога) и обитание Его в Сионе (75:3). В клинообразных надписях ассирийских царей Иерусалим обыкновенно известен под формой "Уру-Салима", что, собственно, значит: "город Салим".
В Тель-ель-Амарнской переписке палестинских наместников Египта с двором фараонов найдено письмо одного наместника к фараону Аменофису IV, в котором он, между прочим, говорил, что божеством-покровителем вверенного ему города считается Ель-Елион, который называется также и Салимом. Вероятно, чужеземный наместник, мало осведомленный с языком, религией и обычаями новой для него страны, еще плохо разбирался в ее особенностях и много здесь понимал по-своему (напр., это чисто египетское отождествление имени города и божества — его патрона); но самое упоминание его о "Салиме" и особенно о почитании в нем "Ел-Елиона" для нас в высшей степени ценно и дает прекрасное подтверждение Библии. Наконец, за тождество Салима с Иерусалимом говорят древнеиудейские таргумы, И. Флавий и большинство как древних, так новых экзегетов (Абен-Езра, Кимхи, Кнобель, Делич, Кейлъ, Мёрфи, Буш, и пр.).
Ввиду всего этого, хотя Библия и знает еще два местечка, носившие также имя "Салима" (Ин. 3:23[458]), отождествление Мелхиседекова Салима с Иерусалимом является почти бесспорным. Этот последний Салим лежал на пути Аврама и отстоял от Содома приблизительно в шести часах пути, в течение которых царь Содома провожал Аврама.
"вынес хлеб и вино".. В зависимости от различия взглядов на самую личность Мелхиседека неодинаково смотрят и на это его действие — изнесение хлеба и вина: одни видят здесь простую доставку провианта для подкрепления и освежения отряда Аврама; другие усматривают бескровное жертвоприношение, имеющее ближайшую, преобразовательную связь с новозаветным таинством евхаристии. Всецело удовлетвориться одним последним объяснением не позволяет уже одно то, что дары, употребленные здесь Мелхиседеком, приносятся не Богу, а человеку (Авраму), что противоречит основной идее божественной жертвы.
Но нельзя признать состоятельным и первого объяснения, так как ниоткуда не видно, чтобы отряд Аврама нуждался в подобном подкреплении и чтобы последнего доставлено было такое количество, которого хватало бы на всех. Гораздо естественнее и ближе к истине будет то объяснение, что "хлеб и вино" — эти два главных жизненных продукта Палестины — употреблены были здесь Мелхиседеком для выражения его гостеприимства и почтения к Авраму, подобно тому, как и у нас практикуется встреча "с хлебом и солью" для высоких и почетных гостей. Этим, разумеется, нисколько не исключается возможность усматривать в данном историческом факте и известное прообразовательное значение, указывающее на его связь с новозаветным таинством евхаристического хлеба и вина.
"он был священник Бога Вышнего..." В первый раз в Библии мы встречаемся здесь со специальным термином, указывающим на жреческое или священническое служение.
Относя его прежде всего к личности исторического Мелхиседека, мы нисколько не должны смущаться тем обстоятельством, что здесь в одном лице совмещается служение "царя и священника:" это было в обычае у многих народов древности (напр., rех Romanorum был вместе и pontifex maximus), в особенности в ту отдаленную эпоху, которая еще жила преданиями патриархального быта, где старший в роде одновременно был и царем, и жрецом, и законодателем, и судьей. Впрочем, всем контекстом речи "священство" Мелхиседека поставляется в качестве особого, сакраментального служения; но и с этой своей стороны оно неоднократно и ясно отличается в Библии от последующего, подзаконного священства и даже как бы противополагается ему (Пс. 109:4; Евр. 5:6[459]). Отсюда можно заключать, что Мелхиседек был последним представителем того первобытного священства, некоторые намеки на которое мы находим в истории Еноса и Ноя (4:26 и 9:9); это было универсальное, мировое священство, служение религии первобытного откровения, остатки которого, как звезды на темном горизонте, продолжали еще сохраняться и среди мрака языческого суеверия и идолопоклонства.
Что именно таково было священство Мелхиседека, об этом, помимо особо уважительного отношения к нему Аврама, свидетельствует и имя Бога, служителем Которого он был, — "Бог Всевышний", или, как стоит в еврейском тексте — "Ел-Елион". Это именование истинного Бога, встречающееся в некоторых других местах Священного Писания (Чис. 24:16[460]; Втор. 32:8[461]; Пс. 7:18[462]; 9:3[463]; 57:3[464]; 20:8[465] и пр.), изображающих Его, как Высшую Мировую Силу и Верховное Господство, простирающееся на всю вселенную. Небезызвестно, по-видимому, это именование было и хананеям-язычникам, как это можно видеть из того, что тем же самым именем (Ел-Елион) называлось и верховное божество у финикиян, очевидно, по смутной памяти их об истинном Боге.
В таинственном священстве Мелхиседека по особому чину и в соединении этого священнического служения с царским достоинством наиболее полно и ясно выражается преобразовательная параллель между Мелхиседеком и Христом, подробно раскрытая Апостолом Павлом (Евр. 7 гл.).
"и благословил его и сказал..." Понятие "благословил" в еврейском тексте выражено словом barech, которое может означать также и вообще "приветствовать, выражать благожелания". Но что здесь благословение Мельхиседека не было простым приветствием и обычным благожеланием, за это прежде всего говорит как предыдущий (18 ст. — "священник Бога Вышнего"), так и последующий контекст речи (20 ст., Аврам дает ему жреческую десятину); а во-вторых, это твердо устанавливает и Апостол Павел (Евр. 7:6-7), который говорит, что "без всякого прекословия меньшее от большего благословляется" и что, следовательно, Аврам, принявший благословение от Мельхиседека, этим самым признал в нем особого посредника между собою и Богом, способного низвести на него божественное благословение.
"благословен Аврам от Бога Всевышнего... и благословен Бог Всевышний..." Как самое содержание этого благословения (исповедание божественной милости, явленной Авраму и хвала Богу за нее), так и еще больше его формула (двухстрофный, ритмический стих) довольно характерны для священно-библейской поэзии и имеют в ней ряд соответствующих себе аналогий (Быт. 27:27[466]; 48:15[467]; 31:15[468] и пр.).
" (Аврам) дал ему десятую часть из всего". Хотя закон о десятине в пользу жрецов и левитов был дан позднее, уже при Моисее (Лев. 27:30-33[469]; Чис. 18:21-23[470]), но ясно, что в качестве широко распространенного обычая он практиковался гораздо раньше, как у евреев, так и у других восточных народов.
"Поднимаю руку мою к Господу Богу Всевышнему, Владыке неба и земли..." Эта торжественная клятва Аврама, данная царю содомскому, обращает на себя наше внимание, во-первых, тем внешним действием, которым она сопровождалась (поднятием руки) и которое сохраняется в присяге и доселе, и, во-вторых, своим сходством со словами благословения Мелхиседека, доказывающим, что оба они чтили одного и того же Бога.
"даже нитки и ремня от обуви не возьму... Анер, Эшкол и Мамрий пусть возьмут свою долю..."
"Нельзя не остановиться на этом прекрасном, поистине величественном образе патриарха, который с таким чувством достоинства отказывается от законной своей добычи, не забывая, однако, выговорить права своих союзников" (Властов).
Не забыты были Аврамом даже и его друзья-союзники — Анер, Эшкол и Мамрий, которые, впрочем, оставались дома и охраняли интересы патриарха за время его вынужденного отсутствия.
"После сих происшествий..." Довольно обычное, хотя в то же время слишком общее хронологическое указание.
"было слово Господа к Авраму…" Экзегеты обращают внимание на данное место, как на первый случай того, как в Библии под термином dabar "слово" предлагалось таинственное предуказание (Исх. 9:20[471]; 1 Цар. 3:21[472]; и др.).
"в видении [ночью]..." Последнее указание, стоящее а скобках, есть у LXX (не во всех кодексах, см. у Гольмеса); еврейский же текст его не имеет. Точнее определяя это состояние, бытописатель называет его "видением", т.е. особо восторженным, приподнятым и, так сказать, экстатическим состоянием, подобным тому, в котором находился пророк Исаия в момент призвания его к пророческому служению (Ис. 6) или Апостол Павел, когда восхищен был в рай и слышал неизреченные глаголы (2 Кор. 12:3-4)[473].
"не бойся Аврам; Я твой щит..." Не бойся, прежде всего, мести от тех врагов, над которыми ты недавно одержал столь блистательную победу, а также не страшись недоброжелательства и зависти к твоему военному успеху и возрастающему благосостоянию со стороны окружающих тебя хананейских владетелей; не бойся ничего подобного, — говорит Господь: "ибо Я твой щит", т.е. покровитель и защитник (Пс. 3:4[474]; 5:13[475]; 83:12[476]; 118:114[477] в др.).
"награда твоя (будет) весьма велика..." В награду за все возвышенные и благородные свойства высокой души Аврама, в особенности за его послушание и веру, Господь не только даровал ему целый ряд обетовании, как временных, так и вечных благ, но и удостоил его особенной близости к Себе, которая дала Апостолу Иакову (2:23[478]) основание назвать его даже другом Божьим, в чем нельзя не видеть высочайшей награды для человека.
"Аврам сказал: Владыка Господи!…" Данное обращение в еврейском тексте выражено словами: "Адонаи-Иегова" (следуя после "Адонаи", "Иегова" в еврейском произносится уже не с гласными первого имени, а с гласными имени "элогим"); это первый в Библии пример подобного, но довольно, впрочем, редкого сочетания двух величаний Бога (8[479] ст., ср. Втор. 3:24[480] и 9:26[481]), из которых первое указывает на Бога, как верховного судью (dan — судить), а второе — как на промыслителя и искупителя. И это еще одно доказательство совершенно неправильного толкования слов Иегова, Элогим, Адонаи: эти слова используются для почтительного акцента Величия и Славы Творца. В данном случае, если следовать еврейскому тексту, фраза может иметь следующее значение:
"Аврам сказал: о Промыслительный и Милосердный Судья!"
Это следует и из контекста вышеприведенных ссылок на Священное Писание, и находится в прямой связи со следующей частью стиха, так как у евреев бездетность считалась наказанием за грехи, и Аврам совершенно был вправе величать Господа Судьей.
"что Ты дашь мне? я остаюсь бездетным..." "Когда Господь обещал Авраму награду, и награду великую, очень великую, тогда он, обнаружив скорбь своей души и постоянно томившее его уныние по причине бесчадия, сказал: Господи, что такое Ты дашь мне? Ведь я уже достиг глубокой старости и отпускаюсь бесчаден" (Иоанн Златоуст).
"распорядитель в доме моем этот Елиезер из Дамаска".. В славянской Библии эта фраза начинается несколько иначе, словами: "сын же Масек домачадицы моея", в зависимости от чего меняется и самый смысл ее. Такая разность объясняется тем, что стоящее в еврейском тексте первое слово этой фразы — "Бен-Мешек" LXX поняли и перевели в смысле собственного имени — "сын Масек;" тогда как правильный перевод этих слов дает идею "управителя, распорядителя домом или имуществом" (гебраизм: "сын владения", так же, как и "человек владения", означает просто лицо, чем-либо владеющее или распоряжающееся). Самое имя "Елиезер" означает того, "кому помогает Бог;" по месту же своего происхождения он называется жителем Дамаска.
"И сказал Аврам... и вот, домочадец мой наследник мой..." Будучи бездетным уже на склоне своих лет, Аврам, хотя и изливает перед Богом свою скорбь об этом, однако далек от греховного уныния и ропота на Бога; он спешит усыновить своего любимого домочадца и сделать его участником и наследником всех данных ему Богом обетований.
"не будет он твоим наследником; но тот, кто произойдет из чресл твоих..." В греческой, латинской и нашей славянской Библии этот стих начинается наречием: "тотчас", по поводу чего Златоуст говорит: "Заметь точность Писания: сказано: тотчас, т.е. Господь не попустил праведнику и малое время скорбеть, но подает скоро утешение, и облегчает беседою с ним тяжесть печали". Бог преподаст Своему верному рабу самое сильное утешение, исцелявшее его главную сердечную рану, нанесенную отсутствием прямого, естественного потомства: Он, именно, торжественно возвещает Авраму, что не чужой домочадец, а собственный, родной его сын будет действительным его наследником.
"И вывел его вон и сказал... сосчитай звезды... столько будет у тебя потомков..." Для большей наглядности и силы Своего удостоверения Господь выводит Аврама под открытое небо и обращает его внимание на мириады рассыпанных по нему звезд, говоря, что таково же будет и количество его потомков. Смысл и значение этого сравнения уже известны нам по аналогичному образу из истории предшествующего богоявления (13:16[482]). Но в раскрытии самого обетования замечается важная новая черта: раньше говорилось вообще о потомстве Аврама; теперь же добавляется, что потомство это будет личным и прямым, так как произойдет от собственного его сына.
"Аврам поверил Господу..." Среди связного исторического повествования, составляющего содержание данной главы, рассматриваемый нами стих представляет собой некоторое отступление, именно — вводное замечание самого бытописателя; очевидно, Моисей придавал ему слишком важное значение, если ради него решился нарушить связность и планомерность своего эпического повествования. И действительно, здесь говорится о главной религиозной добродетели человека — оправдывающей и спасающей его вере. Первое значение еврейского глагола "аман" — "поверил" дает мысль о "полном успокоении" и "неподвижном утверждении" в чем-либо или на чем-либо; в данном случае он, следовательно, означает уничтожение всяких сомнений и колебаний в душе Аврама и полное утверждение его заветных чаяний и надежд в благой и всесовершенной воле Божьей. Не взирая ни на свою старость, ни на бесплодство Сары, Аврам верит божественному обетованию о рождении у него сына, и верит искренно и горячо, нисколько не рассуждая и скептически не исследуя того, как же все это может произойти.
"и Он вменил ему это в праведность..." Бог, испытующий сердца и утробы человеческие и знающий все, даже самые малейшие движения человеческой души, по достоинству оценил этот благородный и высокий подъем духа Аврама и поставил его в качестве главного основания его будущего оправдания, т.е. заглаждения как его личного, так и тяготевшего над ним первородного греха. Окончательное же оправдание Аврама, как и других ветхозаветных праведников, наступило лишь после крестной смерти Господа Иисуса Христа и Его сошествия в ад (1 Пет. 3:19[483]). Этот знаменательный ветхозаветный факт оправдания по вере подробно комментируется Апостолом Павлом в его Послании к Римлянам (IV гл.), где пример Аврама служит у него очевидным доказательством той истинны, что и в христианстве оправдание дается не в силу каких-либо внешних подвигов и заслуг, а туне (даром) — по вере в искупительную силу Христовой смерти. Но как у Аврама спасшая его вера была плодом и венцом всей его благочестивой деятельности и жизни, так и у христианина оправдывающая вера должна охватывать и проникать собою все его существо и быть той живой и деятельной силой, которая необходимо искала бы соответствующего себе выражения и вовне, т.е. в благочестивой жизни и в добрых делах (Иак. 2:24-26[484]).
"Я Господь, Который вывел тебя из Ура Халдейского..." Хотя Моисей и не говорит прямо того, чтобы выход Аврама из Ура Халдейского вместе с отцом его Фаррой был следствием особого божественного призвания, но он молчаливо заставляет это предполагать (12:1[485]), а первомученник Стефан даже определенно свидетельствует об этом (Деян. 7:2-3[486]).
Указывая на факт изведения Аврама из отечественной земли и на цель этого факта, Бог тем самым хочет дать Авраму новое доказательство непреложности и верности Своих обетований.
"Владыко Господи! по чему мне узнать, что я буду владеть ею?" Так как обетование обладания Палестиной относилось не к личности самого Аврама, а к судьбе его потомства, то лучшим объяснением данного вопроса является мнение тех экзегетов, которые полагают, что Аврам ставил этот вопрос не для себя и не за себя, а за свое будущее потомство, ради его удостоверения в правдивости таких, по-видимому, неосуществимых обетований.
"Обетование о наследовании земли Ханаанской, думал Аврам, может исполниться не прежде, как потомство его возрастет в многочисленный народ. Для сего потребно немалое время, и в то время оно может испытать много превратностей в своей судьбе, много скорбей и бедствий. Немудрено, что эти скорби и бедствия, при долговременном ожидании обетованного наследия, могут поколебать в потомках Аврама веру в обетование. Посему естественно было желать Авраму, чтобы Господь особенным образом запечатлел для его потомков истину Своего обетования, и предварительно открыл им, как оно должно исполнится" (еп. Виссарион).
"возьми Мне трехлетнюю телицу... только птиц не рассек". Снисходя к уважительной просьбе Аврама о знамении, которое удостоверяло бы его потомство в исполнении божественных обетований, Господь благоволит дать ему то же самое знамение, которое в подобных случаях употребляется и у людей. А у древних, в особенности на Востоке, когда люди связывали себя какими-либо важными обещаниями, то вступали между собою в союз, заключение которого сопровождали известным внешним обрядом: брали то или другое количество жертвенных животных, заколали их и проливали их кровь, разрубали их на две равные половины и проходили между этими рассеченными частями. Всеми этими символическими действиями лица, вступившие в союз, свидетельствовали пред Богом и людьми, что они готовы пролить друг за друга кровь, что обязываются представлять собою как бы две равных половины одного и того же живого целого и что нарушителя этого союза ожидает казнь от Бога, наподобие рассечения трупа животного (Иер. 34:18[487]).
Снисходя к человеческой немощи, Господь благоволил употребить этот клятвенный обряд и при Своем вступлении в завет с Аврамом и его потомством. Следует при этом отметить, что как перечень указанных здесь животных, так и самый ритуал обряда (напр., "несечение птиц", Лев. 1:14-17[488]) почти буквально совпадает с последующими законами о жертвоприношениях, откуда очевидно, что Моисей не вводил чего-либо нового, а лишь возвращал народ к забытым, древним установлениям.
"И налетели на трупы хищные птицы..." Эта мелкая подробность считается пророчественным предуказанием тех идолопоклоннических племен, которые, увлекая своим примером народ израильский, тем самым оскверняли этот завет и вредили его чистоте ("блужение Израиля").
"крепкий сон напал на Аврама…" В еврейском тексте этот сон обозначен тем же самым термином — "тардема", как и сон Адама во время создания Богом ему жены (Быт. 2:21). Следовательно, это был не обыкновенный и естественный сон, а необычайный, сверхъестественный, в котором все высшие способности и силы человека не только не ослабевают, но наоборот — возрастают.
"и вот, напал на него ужас и мрак великий..." Оба этих состояния были чисто субъективными у Аврама и обусловливались приближающимся явлением самого Бога в материальном образе (Иов. 4:14-17[489]). Некоторые экзегеты, впрочем, усматривают здесь пророчественное предчувствие тех ужасов и бедствий, которые ожидали потомство Аврама во дни египетского рабства.
13. "потомки твои будут пришельцами в земле не своей, и поработят их и будут угнетать четыреста лет". Из того, что ответ Господа относится к судьбе потомства Аврама, вытекает новое доказательство того, что и вышеприведенный вопрос Аврама касался того же самого предмета (8 ст.).
Как бы идя навстречу тревожным думам Аврама о превратностях судьбы, ожидающих его потомство, Господь открывает Авраму, что его потомство, прежде чем получить исполнение обетования, должно будет пережить целый ряд испытаний и бедствий: во-первых, им предстоит продолжительное и беспокойное странствование по земле Ханаанской, а во-вторых, длинное и тяжелое рабство, имеется в виду — рабство в Египте. Общую продолжительность этого первого периода еврейской истории — периода скитаний бедствий и рабства — Бог определяет в четыреста лет. Собственно говоря, более точная цифра всего этого периода, началом которого считается выход Аврама из Ура Халдейского, а концом исход евреев из Египта, указывается в четыреста тридцать лет (на 25-м году, по выходе из Ура, родился Исаак, на б0-м году у Исаака родился Иаков, 130-ти лет Иаков переселился в Египет и 215 лет истекло после этого до исхода евреев; Исх. 12:40[490]; Гал. 3:17[491];).
"Я произведу суд над народом..." Выражение аналогичное с изречением: "Мне отмщение и Аз воздам" (Втор. 32:35[492]; Рим. 12:19[493]; Евр. 10:30[494]). Исторически оно исполнилось над египтянами в то время, когда Господь поразил их жестокими казнями и тем самым принудил их отпустить евреев (Исх. 7:4[495]; 8-12:21).
"они выйдут (сюда) с большим имуществом..." Пророческая деталь, точно оправданная историей (Исх. 12:35-36[496]).
15. "а ты отойдешь к отцам своим... и будешь погребен в старости доброй". В этих замечательных словах справедливо видят выражение идеи ветхозаветного бессмертия; на него указывает уже одно то, что в тексте ясно различается "уход к отцам" от "погребения тела", причем, если под последним, без сомнения, разумеется телесная, физическая смерть, то под первым может разуметься только духовное бессмертие, открывающее возможность загробного свидания с прежде умершими отцами. Толковать же это "приложение к отцам" в смысле обычного погребения в фамильной, родовой пещере, пример Аврама положительно не позволяет, ввиду того, что сам Аврам был погребен в пещере Махпел (Быт. 25:9[497]), отец его Фарра в Харране (Быт. 11:32[498]), а прочие предки в Уре Халдейском.
"в четвертом роде возвратятся они сюда..." Одни видят в этих словах параллель 13-му стиху, т.е. речь о четырех столетиях или родах — бедственной жизни Израиля, другие с большим основанием усматривают указание на продолжительность одного египетского рабства, которое должно было закончиться в четвертом поколении тех пришельцев, которые впервые поселились в нем. Действительно, Моисей, инициатор исхода евреев, был уже четвертым после Иакова, пришедшего в Египет (Левий, Кааф, Амрам и Моисей).
"ибо мера беззаконий Аморреев доселе еще не наполнилась..." Аморреи взяты здесь в качестве представителей всех хананеев (Нав. 24:15[499]). Долготерпение Божие щадило их целые века, чтобы дать им возможность покаяния; но они употребили это время во зло и заслужили грозный приговор божественной правды о полном их истреблении (Нав. 6:20[500]; 8:22[501]; 9:24[502] и др.).
"Когда зашло солнце и наступила тьма..." Замечание бытописателя, указывающее на выдающуюся продолжительность данного богоявления: начавшись предшествующей ночью, оно происходило в течение всего последующего дня и продолжалось при наступлении новой ночи.
"дым как бы из печи и пламя огня прошли между разобщенными животными..." Дым и огонь — это излюбленная эмблема обнаружений Бога в истории Израиля, одновременно грозных и мрачных, как дым, и светлых и радостных, как огонь.
"Прохождение между разобщенными животными означало, по обычаю, соединение разделенного, т.е. союз. Отто Герлах замечает, что Аврам не проходил между рассеченными; проходил только видимый образ Господа, т.е. это был договор милости, благодеяние, обещанное и подтвержденное осязательно обрядом договора" (Властов).
"В этот день заключил Господь завет с Аврамом…" Еврейское название завета "берит", происходящее от глагола, означающего "резать, рассекать разрубать", ясно указывает на тесную связь его с вышеописанным обрядом прохождения через рассеченные части животных. Этим актом Господь вступает в торжественный завет с Аврамом, по примеру того, как раньше Он вступал в подобный же завет с Ноем (9:9). Впрочем, завет Бога с Аврамом имеет в виду более важные теократические цели, почему он и обставляется еще большей торжественностью, чем завет с Ноем.
"потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки..." Границами будущего владения евреев Господь указывает две реки: с востока Евфрат, а с запада какую-то египетскую реку. Под последней нельзя разуметь Нила, так как Евфрат в сравнении с Нилом не мог бы быть назван великой рекой; очевидно — это какая-либо из пограничных египетских речек, значительно меньших Евфрата; полагают, что это — река Сихор, которая отделяла Египет от Палестины и на которой стоял город Риноколюра. В этих пределах евреи действительно владели землей Ханаанской во времена царей Давида и Соломона (3 Цар. 4:21[503]; 2 Пар. 9:26[504]; Пс. 71:8[505]; 2 Цар. 8 гл.), когда не только вся Палестина и все окружающие ее кочевья племена признавали владычество царей Израиля, но даже и цари южной Аравии преклонились перед ими.
"Но замечательнее на этом именно пространстве влияние нравственное, которое Аврам, потомки его патриархи, Давид и Соломон удержали до сих пор над умами кочевых племен. Память их чтится более памяти Магомета" (Властов).
"Кенеев, Кенезеев, Кедмонеев..." Печальная участь первых — порабощение ассириянами предсказана в пророчеств Валаама (Чис. 24:21-22[506]), а их местожительство — на юг от Ханаана, близ амаликитян, а потом и вовсе в пределах Палестины, в колене Иудином, указано писателем кн. Царств (1 Цар. 27:10[507]; 30:29[508]). В том же колене Иудином жили, по всей вероятности, и кенезеи, как можно догадываться из того, что Халев, житель колена Иудина, назывался кенезеянином (Нав. 14:6[509]). Гораздо менее известны "кедмонеи", которые в Библии больше не упоминаются ни разу; но они встречаются на египетских памятниках, откуда некоторые догадываются, не называется ли этим именем какое-либо из пограничных с Хананеей египетских племен.
"Хеттеи, Ферезеи, Рефаимы..." Под первыми несомненно разумеется важная и сильная "хеттейская" народность, владевшая Сирией и имевшая свои колонии в окрестностях Хеврона и Вефиля (Суд. 1:23-26[510]; 3 Цар. 10:29[511]). "Ферезеи" — это уже известные нам (13:7) хананейские обитатели горных стран Палестины (Нав. 11:3[512]). "Рефаимы" — опять уже известное нам племя (14:5), обитавшее (Нав. 12:4[513] и 13:12[514]) на северо-восток от долины Иордана, хотя позднее оно спустилось и значительно южнее, давши свое имя долине рефаимов или исполинов одной из окрестностей Иерусалима (Нав. 15:8[515] и 18:16[516]).
"Гергесеев и Иевусеев..." Первые жили на запад от Иордана (Нав. 24), а вторые ― около Иерусалима и в самом городе, который вследствие этого некоторое время назывался даже Иевусом (Суд. 19:10[517]).
"Но Сара, жена Аврамова, не рождала ему…" Необходимое вводное замечание, подготовляющее к последующему повествованию. Прошло уже целых десять лет (3 ст.) с того времени, как Аврам и Сара получили божественное обетование о многочисленном потомстве, а у последней не родилось еще ни одного сына.
"И сказала Сара Авраму: вот, Господь заключил чрево мое... войди же к служанке моей..." Смиренно считая себя главной виновницей неисполнения божественного обетования о потомстве и желая оказать Авраму содействие в получении его, Сара великодушно отказывается от своих прав на мужа и добровольно предлагает ему в жены свою собственную служанку Агарь, вывезенную ими еще из Египта, вероятно, в числе прочих даров, которыми снабдили их египтяне (12:16[518]). Самое имя этой служанки "Агарь" значит бегство и дано ей было или по пророчественному предсказанию, или, вернее, по последующему воспоминанию ее двукратного бегства из дома госпожи своей (16:6[519];).
"может быть я буду иметь детей от нее..." В еврейском тексте сказано по другому: "чтобы мне создать дом (banch) мой от нее, опереться на нее", "усилиться чрез нее" (Втор. 25:9; Руфь 4:16); славянском (с 70-и): "да чада сотворю от нея".
Через это и сам поступок Сары становится гораздо понятнее: очевидно, она здесь основывает свои надежды на том обычном праве той эпохи, в силу которого дети мужа, рожденные от служанки, считались законными его детьми и, следовательно, равно принадлежали обоим супругам, т.е. как мужу, так и жене (30:3[520]).
"Аврам послушался слов Сары..." Хотя в поступке Аврама и было допущено нарушение чистоты брачного союза (2:22), но извинением для него служило, во-первых, то, что он сделал это не по собственной страсти, а из послушания жене, и во-вторых, то, что при совершении сего поступка преследовал не личные, низменные интересы, а высшие, теократические цели (Мал. 2:15[521]).
"и дала ее Авраму, мужу своему, в жену..." Название жены приложено здесь к Агари не в собственном и строгом смысле, а в смысле временной наложницы, как она и называется более точно в другом месте (25:6[522]); но в то же время она была, так сказать, легальной наложницей, взятой с согласия, одобрения и даже по просьбе жены, так что в этом случае она для Аврама была женою второго ранга.
"Увидев же, что зачала, она стала презирать госпожу свою..." На всем древнем Востоке, а у евреев в особенности, многочадие считалось особым признаком божественного благословения и фамильной гордости (24:60[523]; Исх. 23:26[524]; Втор. 7:14[525]); тогда как бесплодие, наоборот, рассматривалось как несчастье и бесчестье (30:1,23[526]; Лк. 1:48 и др.). Неудивительно, что молодая служанка Агарь, проникнутая подобными взглядами, могла забыться перед своей обездоленной госпожой.
"И сказала Сара Авраму: в обиде моей ты виновен..." "Сара наказана за свое нетерпение; она сама предложила мужу свою служанку, чтобы скорей исполнилось обетование, а теперь чувствует, что в доме восстает новая хозяйка. Но, не рассчитав последствий своего действия, она во всем обвиняет теперь Аврама" (Властов).
"Господь пусть будет судьею между мною и между тобою..." "Слова души огорченной! - говорит Иоанн Златоуст: и если б в праотце не было столько любомудрия и он не имел бы великого уважения к Саре, то вознегодовал бы и оскорбился такими жестокими словами. Но этот, достойный уважения муж все ей простил, зная слабость пола". Впрочем, нетрудно понять и тяжелое душевное состояние Сары, в которой одновременно заговорили и ревность обездоленной супруги, и достоинство оскорбленной госпожи.
"вот, служанка твоя в твоих руках; делай с нею, что тебе угодно..." Этими словами Аврам благоразумно укрощает начавшуюся домашнюю ссору между госпожой и служанкой, указывая действительную роль первой и ее законные права в отношении к последней.
"И Сара стала притеснять ее..." Но Сара не нашла в себе достаточного великодушия, а проявила в отношении к Агари некоторую пристрастную суровость. Вот новый пример того, что Писание нисколько не замалчивает и даже не ослабляет и недостатков у праведников.
"и она убежала от нее..." Гордая служанка не захотела переносить такого унижения и предпочла бегство в пустыню "Сур" (7 ст.), лежавшую на пути между Египтом и Ассирией (25:18[527]; 1 Цар 15:7[528]; 27:8[529]) в северо-западном углу аравийского полуострова, известную теперь под названием "Джифар". По ней вела дорога из Палестины в страну фараонов, куда естественней всего и было направиться Агари, как в свою родную страну.
"Ангел Господень..." По вопросу об этом известном деятеле ветхозаветных откровений существует объемистая литература, все произведения которой делятся на две противоположных категории: в одной отстаивается тот взгляд, что "Ангел Господень" или "Ангел Божий" был обычным тварным существом, хотя и высшим в чине Ангелов; в сочинениях другой категории утверждается та истина, что под формой "Ангел Господень" происходили явления самого Бога, именно Логоса или Сына Божия.
Представители первого взгляда (Августин, Ориген, Иероним, Гофман, Баумгартен, Толллюк, Делич, Куртц) утверждаются на следующих основаниях:
1) термин "ангел" обычно означает собой класс духовно-тварных существ (19:1[530]; 22:12[531]; Иов. 4:18[532]; Пс. 90:11[533] и др.)
2) и Новом Завете άγγελος Κυρίου (ангел Господень) (Μф. 1:20[534]; Лк. 2:9[535]) постоянно называется тварный ангел;
3) филологическое происхождение самого термина "ангел" указывает на его зависимое и подчиненное состояние (2 Цар. 24:16[536]; Зах. 1:12[537]) и
4) наконец, самое откровение Бога под такой человекообразной формой не могло быть понятно тогда, т.е. до пришествия в мир Спасителя.
Доказательства представителей другого лагеря (Генстенберг, Кейль, Ланге, Геверник, Нитч, Эбрард, Элер, Баумгартен, Вордсворд, из русских: А. Глаголев, А. Лебедев, Ястребов и др.) сводятся к следующим основным тезисам:
1) "Ангел Господень" ясно отождествляет сам Себя с Богом (10 ст.), говоря от первого лица.
2) те, кому Он является, обыкновенно принимают Его за самого Бога (13 ст.; 18:23-33; 28:12-22[538]; Исх. 3:6; Суд. 6:15,20-23[539];);
3) библейские авторы постоянно говорят о Нем, как о Боге, приводя диалоги от первого лица (13 ст.; 18:1; 22:16; Исх 3:2 и др.);
4) учение о множественности лиц в Божестве, на которое опирается этот взгляд, находится в согласии и с раннейшими намеками на него (1:26; 11:7), и с позднейшими откровениями;
5) органическое единство двух заветов требует, чтобы центральным пунктом их было одно и то же Лицо, именно Логос — Сын Божий, а не допускает того, чтобы в Ветхом Завете таким лицом было тварное существо — "Ангел Господень".
Очевидно, что вторая точка зрения не выдерживает никакой критики.
"Агарь, служанка Сарина!".. Самые слова этого обращения, лучше всякого упрека, должны были привести в чувство забывшуюся рабу.
"возвратись к госпоже своей и покорись ей..." "Ангел не осуждает ни Агари, ни Сары, — говорит м. Филарет, — он только восстановляет их взаимные отношения. Из этого можно заключить, что происшедшее между Сарой и Агарью было скорей недоразумение, чем неблагонамеренная ссора; вероятно, Агарь думала, что зачавшей от Аврама неприлично оставаться служанкой; Сара же опасалась, чтобы ее служанка не сделалась ее госпожой" (Властов).
"И сказал ей Ангел Господень: умножая умножу потомство твое..." Весьма важно отметить здесь то, что Ангел Господень от Своего лица говорит здесь так, как обычно говорит только сам Бог. Это — одно из главных оснований к признанию божественного достоинства в лице "Ангела Господня". Так как Агарь стала женой Аврама, то и она в некоторой доле сделалась наследницей тех обетовании о многочисленном потомстве, которые даны были Богом родоначальнику евреев. Это пророчество о потомстве Агари через ее сына Измаила блестяще оправдалось в истории, именно на судьбе тех двенадцати кочевых племен, которые под общим именем измаильтян, а также агарян или сарацин, заняли большую часть Аравийской пустыни (Быт 25:12-16) и неоднократно эмигрировали отсюда в Африку, Испанию, Персию и даже Индию.
"и наречешь ему имя: Измаил; ибо услышал Господь страдание твое". Вторая половина этой фразы и служит собственно объяснением имени "Измаил", которое в дословном переводе значит: "слышит Бог".
"он будет между людьми как дикий осел..." Дикий осел, или онагр, который неоднократно и художественно изображается в Библии (Иов. 39:5-8[540]; Ис. 32:14[541]), является, по общему мнению, поразительно жизненным и верным типом бедуина — этого дикого сына пустыни.
"руки его на всех, и руки всех на него..." Столь же сильно и картинно изображается и будущая судьба этих кочевников, вся беспокойная жизнь которых чередуется между смелыми набегами и жестокой расплатой за них.
"жить он будет пред лицом всех братьев своих..." Потомки двух братьев — Измаила и Исаака — не будут смешиваться между собою, а будут жить отдельно и независимо друг от друга, они будут находиться между собою не всегда в добром, но всегда в близком соседстве.
"И нарекла (Агарь) Господа, Который говорил к ней..." Замечание самого бытописателя, имеющее большую важность в вопросе об установлении личности Ангела Господня.
"Ты Бог видящий меня..." Точно такое же значение имеют для нас и эти слова Агари. Кроме того, в них дано исповедание Агарью веры в божественный Промысл и Божие всеведение (Пс. 138:11,12; Иов. 34:21-22; Ам. 9:2-3). Это еще яснее выражено славянским переводом: "Ты Бог, призревый на мя", т.е. явивший на мне Свою промыслительную силу.
"Посему источник тот называется: Беэр-лахай-рои..." Собственное имя этого источника в славянском тексте заменено переводом, объясняющим смысл его названия: "идеже предо мною видех;" отсюда ясно, что Агарь, по общепринятому на Востоке обычаю, для увековечения воспоминания о бывшем ей у источника богоявлении, переименовала в честь его и самый этот источник.
"Он находится между Кадесом и между Баредом..." Колодезь Агари, упоминаемый в Библии еще дважды (24:62[543] и 25:11[544]), по мнению одного ученого географа Палестины (Реланда у Риттера), вероятнее всего будет видеть в источнике Аин-Кадес, в долине, лежащей на юг от Вирсавии, по которой идут караваны из Сирии к Синаю и которую арабы называют "Милхи" или "Мувельх", именем, которым они обозначают и Агарь, и где они показывают пещеру — "ложе Агари".
"Агарь родила Авраму сына..." Вразумленная бывшим ей откровением, Агарь возвратилась в дом Аврама, примирилась с Сарой и скоро сделалась матерью, родив сына, которого Аврам, согласно данному в откровении повелению, назвал Измаилом. Этим самым удостоверяется и реальность бывшего Агари видения.
"Аврам был восьмидесяти шести лет..." Замечание бытописателя, почерпнутое им, вероятно, из традиции, ревниво сохранявшей все детали из жизни этого самого популярного на всем Востоке патриарха (17:24-25[545]).
1. "Аврам был девяноста девяти лет..." "Для чего Бог медлил столько времени? — задается вопросом святой Иоанн Златоуст и тут же отвечает на него: для того, чтобы мы узнали не только терпение и великую добродетель праведника, но и беспредельное всемогущество Божие. Когда уже изнемогла природа и стала неспособной к деторождению, потому что тело Аврама увяло и иссохло от старости, — тогда только, открывая вполне всю добродетель праведника и являя Свою силу, Бог исполняет Свои обетования" (Бес. 39, 426 с.).
"Я Бог Всемогущий..." В еврейском тексте — "Эл-Шаддай". Это новое словосочетание, которым в Ветхом Завете обозначался Бог завета и откровения со стороны Своей всемогущей зиждительно-промыслительной силы (schadad — быть сильным, крепким) или устойчивой крепости и верности Своих обетований (28:3[546]; 35:11[547]; Исх. 6:3[548]).
"ходи предо Мною и будь непорочен..." Смысл и значение этих нравственных заповедей известны нам по примерам их осуществления двумя великими ранейшими праведниками Енохом (5:24) и Ноем (6:9).
"и поставлю завет Мой..." Или, как можно перевести ближе к еврейскому тексту: "и дарую завет Мой", т.е. дарую исполнение того самого завета, который Я благоволил некогда заключить с тобой (15 гл.; речь, очевидно, идет о главном пункте этого завета ― о рождении Исаака и происхождении от него многочисленного потомства, о чем и говорится дальше.)
"И пал Аврам на лице свое…" Это выражение глубокого смирения, радостной благодарности и доверчивого преклонения пред неисповедимыми судьбами божественного Промысла (17 ст[549].; 24:52[550]; Чис. 16:22[551]; Лев. 9:24[552]; Руфь 2:10[553]).
"вот завет Мой с тобою..." Повторяя Свой завет с Аврамом, Бог теперь более раздельно излагает его условия и обязательства для каждой из двух договаривающихся сторон, благоволя начать это с самого Себя ("Я — вот завет Мой").
"ты будешь отцом множества народов..." Бог обещает Авраму, что он станет не только отцом многочисленного еврейского народа, но и целого ряда других народов, как то: измаильтян, идумеев и агарян, а также и "отцом всех верующих", как обрезанных, так и необрезанных, но соединенных с ним верой в Господа Иисуса Христа (12:2[554]; 13:16[555]; 15:5[556]; Рим. 4:11-12[557]; 9:7-8[558]).
"но будет тебе имя: Авраам..." Соответственно обычаю древних восточных владык, которые переименовывали возвышаемых ими слуг (41:45[559]; Дан. 1:7[560] и др.), и Бог, возвышая Аврама до завета с Собою, дает ему новое имя, которое к тому же имеет ближайшие отношение и к содержанию самого обетования. Прежнее имя: "Аврам", что значит "высокий отец", изменяется в новое: "Авраам" (собственно Абрагам — Abraham), что значит "отец множества", разумеется — множества обещанных ему потомков.
"весьма, весьма распложу тебя... и цари произойдут от тебя..." Повторяя в более сильных выражениях уже неоднократно высказанную мысль (4 ст.), Бог делает и добавление к ней, указывая на происхождение царей из потомства Авраама, под которым ближе всего, конечно, разумеются иудейские и израильские цари, а затем — целый ряд правителей других происшедших от него племен.
"и поставлю завет Мой... завет вечный..." Слово "век" в библейском употреблении имеет свой, более узкий, чем обычный, смысл; оно указывает на завершение или окончание известного периода, после которого имеет открыться новый "век", т.е. начаться новый период (Евр. 1:3[561]). В данном случае "вечность" завета означает продолжение его до конца периода ветхозаветной церкви и до наступления новозаветных времен; по отношению же к сим последним оно имеет абсолютное значение, при условии соответствующих изменений (Мф. 28:20[562]; 1 Кор. 15:28[563]).
"и дам тебе и потомкам твоим... всю землю Ханаанскую во владение вечное..." Торжественное заключительное обещание, которым заканчивается ряд обязательств завета со стороны Бога. Вечность обладания Палестиной имеет точно также условный характер, простирается до конца отдельного и самостоятельного существования еврейского государства.
"И сказал Бог Аврааму..." Отсюда начинается изложение обязательств завета от другой из договаривающих сторон — от Авраама и его потомства (9-14),
"Сей есть завет Мой... да будет у вас обрезан весь мужеский пол и сие будет знамением завета..." Вся суть этих требований сводилась к одному основному — к соблюдению обрезания, которое во внешнем символическом действии заключало сущность этого завета. С внешней своей стороны обрезание, прежде всего, было тем пролитием крови, которое считалось важной гарантией прочности подобных союзов и у людей. Затем, по самой связи фактов и цели его установления, обрезание должно было служить постоянным и наиболее, так сказать, ощутительным напоминанием о том завете с Богом, в который некогда вступил отец верующих, а в его лице и все его потомство (11 ст.). Наконец, обрезание было знамением завета и в том смысле, что оно являлось внешним отличительным признаком принадлежности к богоизбранному народу и вступления в ветхозаветную церковь.
Еще важнее было идейное, внутреннее значение обрезания; хотя с этой стороны оно, по всей вероятности, еще долго не сознавалось во всей своей силе, будучи раскрыто только позднее, отчасти у пророков и главным образом у Апостола Павла (Лев. 26:41[564]; Втор. 10:16[565]; 30:6[566]; Ис. 52:1[567]; Иер. 4:4[568]; 9:25[569]; Иез. 44:7-9[570]; Деян. 7:51[571]; Рим. 3:1[572]; 4:11[573]; Флп. 3:3[574]; Кол. 2:11-12[575] и др.). В этом отношении обрезание, состоявшее в отсечении крайней плоти детородного органа, символизировало собой отсечение плотских похотей и нечистых пожеланий, или, как это выразительно называет Библия, — "обрезание сердца" (Втор. 10:16; Рим. 2:29[576] и др.).
Во-вторых, вводя некоторое освящение в сам источник чадорождения и изображая собой совлечение "греховного тела плоти" (Кол. 2:11), обрезание, с одной стороны, указывало на наследственную греховность, в которой мы все зачинаемся и рождаемся (Пс. 50:7[577]), с другой таинственно предзнаменовывало новозаветное крещение, омывающее эту наследственную, прародительскую порчу (Кол. 2:11-12).
В-третьих, в приложении к предмету обетования, т.е. к потомству, обрезание имело тот смысл, что указывало как бы на устранение или ослабление всяких естественных средств его осуществления и тем самым очевиднее открывало особое действие божественной благодати в исполнении этих обетований. Наконец, значение этого последнего основания получало особенную силу в отношении к главному "Семени" Авраама, т.е. к божественному лицу Господа Иисуса Христа, имевшему родиться от Святого Духа и Марии Девы.
"Восьми дней от рождения..." Следовательно, обрезание совершалось спустя неделю после рождения, и это соблюдалось настолько строго, что ради обрезания нарушался даже покой субботнего дня (Ин. 7:22-23[578]).
"младенец мужеского пола..." Этим, между прочим, обрезание у евреев отличается от обрезания у египтян и других древних народов, где оно практиковалось и относительно женщин.
"Непременно да будет обрезан рожденный в доме твоем и купленный за серебро..." О рожденных в доме Авраама, т.е. низших слугах и домочадцах, нам уже известно из ранейшего повествования; но, очевидно, после этого у него появились и рабы, купленные за серебро. Как те, так и другие считаются одинаково принадлежащими к дому Авраама, а потому вместе с ним принимают участие и в завете. Доступ в этот завет сыновей бывших иноплеменников преобразовательно знаменует вступление в новозаветную Церковь всех народов и состояний.
"Необрезанный же… истребится душа та из народа своего..." "Истребится" — в еврейском тексте выражено термином, означающим "да будет отсечена", чем дается мысль не столько об истреблении или смерти, сколько об отделении от израильского общества, изгнании из него и своего рода религиозно-гражданской смерти (Исх. 12:15,19[579]; Лев. 7:20-21,25[580]; 23:29[581]; Чис. 9:13[582]; 15:30[583]).
"но да будет имя ей: Сарра..." По тем же самым побуждениям, как раньше Аврааму (5ст.), Бог благоволит теперь дать новое имя, или, точнее, переименовать старое, и его жене. Ее прежнее имя буквально с еврейского звучало: "Сарай" и означало "госпожа моя;" теперь же ей дается имя: "Сарра", что значит "госпожа" вообще, т.е. не одного только Авраама и его дома, но и всего множества имеющих произойти от нее племен и царей, как видно из контекста.
"И пал Авраам на лице свое и рассмеялся?..." "В знак благоговения и благодарности к Богу, изрекшему обетование, Авраам повергается перед Ним. Слова же, какие при сем были у Авраама в мысли, выражают не то, что в душе его возникло сомнение в истине обетования Божия, а радостное изумление перед величием обетования: от радости, переполнившей его душу. Он себе, своим ушам не верит, слыша уверение от Бога о рождении сына от него и от жены его в таком возрасте, когда оба они уже омертвели для чадородия" (Рим. 4:19; еп. Виссарион).
"о, хотя бы Измаил был жив пред лицом Твоим!".. Не смея, по своей скромности, верить всей полноте своего счастья, Авраам готов удовольствоваться меньшим, — именно, не ждать себе нового сына, а перенести все эти обетования и надежды на имеющегося уже Измаила. "Оба мы получили достаточное утешение, когда родился Измаил, — комментирует мысль Авраама святой Иоанн Златоуст: да будет же этот, данный нам от Тебя сын, жив пред Тобою; и мы будем иметь достаточную отраду, и жизнь его утешит нашу старость" (Бес. 40).
"и ты наречешь ему имя: Исаак..." Повторяя Свое обетование Аврааму о рождении у него сына, Господь на этот раз еще яснее и определеннее говорит, что сын обетования будет собственным сыном его и девяностолетней жены его Сарры, причем впервые определил и имя этого сына — "Исаак", а двумя стихами ниже указал и самое время его рождения, сказав, что он произойдет ровно через год после данного предсказания (21 ст.). Имя "Исаак" с еврейского языка значит "смех, или радость" (собственно это форма futurum — "он воссмеется, возрадуется") и, очевидно, в самом себе носило указание на радость престарелых его родителей по поводу его рождения, радость, выразившуюся, между прочим, и в смехе их обоих (17 ст. и 18:12[584]). Не иное что, как именно это, имел в виду и сам Спаситель, когда говорил об Аврааме, что "он рад был увидеть день Мой и увидел и возрадовался" (Ин. 8:56).
"И о Измаиле Я услышал тебя... двенадцать князей родятся от него..." Первая половина этой фразы в еврейском тексте имеет вид повторения одного и того же, ибо имя "Измаил" значит — "Бог слышит". Этому сыну Авраама по плоти точно так же преподается божественное благословение и сопровождающие его блага великого размножения: как бы в соответствие двенадцати коленам Израилевым ему обещается происхождение двенадцати князей, т.е. начальников племен, или шейхов (25:12-16). Но, по справедливому замечанию м. Филарета, "благословение Исааково и Измайлово разнствуют между собой, как обетования благодатные, духовные, вечные и дары естественные, временные".
"Но завет Мой поставлю с Исааком..." Т.е. не со всем потомством Авраама, — хотя и было оно все обрезано, — а только с тем, которое имело произойти от Исаака, как сына обетования и веры.
"И Бог перестал говорить... и восшел..." Эта словесная форма говорит о прекращении богоявления.
"И взял Авраам Измаила, сына своего... весь мужеский пол людей дома... и обрезал крайнюю плоть их в тот самый день, как сказал ему Бог..."Замечание бытописателя, свидетельствующее о быстром и неуклонном исполнении Авраамом божественного повеления, само, в свою очередь, говорит о силе послушания и пламенности веры патриарха, которые не знают промедления и затруднения (Иак. 2:22-24[585]). Существовал ли где-либо до сего времени этот довольно мучительный обряд (напр., у египтян, на что особенно любят ссылаться рационалисты) или он только впервые вводится здесь Богом — трудно решить окончательно; одно только несомненно, что у евреев его в данный момент не было, и что он возник у них с совершенно особенным характером, резко отличающим его как по внешности, так и еще больше по духу, от аналогичных с ним религиозно-бытовых обрядов, практиковавшихся у других народов древности.
"Авраам был девяноста девяти лет..." Отмечая это важнейшее событие в жизни Авраама, священный историк, по обычаю, указывает и его хронологическую дату, которая тем более поучительна, что свидетельствует о выдающейся силе веры патриарха, если он в такой глубокой старости решил произвести над собой эту мучительную и опасную операцию.
"А Измаил, сын его, был тринадцати лет..." Живым памятником этого служит сохраняющийся у арабов — потомков Измаила и других магометанских народностей — обычай обрезания мальчиков по достижении ими тринадцатилетнего возраста.
Заключительные стихи представляют собой повторение вышесказанного — прием, довольно обычный в Библии в тех случаях, когда идет речь о каком-либо особенно важном деле.
"И явился ему Господь у дубравы Мамре..." Замена здесь собственного имени Авраама личным местоимением — "ему" свидетельствует о том, что данная глава стоит в самой тесной связи с предшествующей и составляет как бы ее продолжение. Но самые начальные слова главы не оставляют сомнения в том, что здесь речь о новом богоявлении, хотя и бывшем вскоре за предшествующим (14 ст., срав. 17:21[586]). Местом этого богоявления была та самая дубрава союзника Авраамова аморреянина Мамре, в которой поселился Авраам по возвращении своем из Египта (13:18; 14:13) и которая находилась в окрестностях Хеврона.
"когда он сидел при входе в шатер (свой), во время зноя дневного..." Упоминание о времени этого богоявления, именно о том, что оно происходило не во сне, и не ночью, а днем и даже в середине дня, по мнению экзегетов, устанавливает его полную реальность. Самые же детали этой картины как нельзя лучше совпадают с обычаями и нравами древнего Востока, жители которого любили выходить в послеполуденные часы дневного зноя под прохладную тень своих палаток и поджидать здесь гостей, нуждающихся в подкреплении и покое (19:1[587];).
"Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него..." Все эти глаголы "возвел, взглянул, увидел" еще больше усугубляют высшую реальность данного явления. Кто были "три мужа", явившиеся Аврааму? На это отвечают неодинаково: многие авторитетные из древних толкователей видят в них Ангелов Господних, несущих Божие откровение или предваряющих и сопровождающих Господа, а также и указание на Триединую сущность Божества (Иоанн Златоуст, Иустин Философ, Амвросий, Кирилл и др.) (Исх. 3:2-4[588]; Суд. 6:12-14[589], 20-23[590]).
"Увидев, он побежал... и поклонился до земли..." Все это признаки обычного, хотя и высокого, восточного гостеприимства, а отнюдь не доказательство того, что Авраам узнал в лице этих простых странников особых небесных гостей, как это думают некоторые. Против этого горячо восстает святой Иоанн Златоуст: "никто из слушающих это не унизит добродетели праведника, предполагая, будто он говорил так потому, что знал, кто были те путники. В таком случае, как я уже много раз говорил, не было бы ничего и великого... Но то дивно и необычайно, что он говорит такие слова, обращаясь с ними, как с людьми" (Бес. 41). Действительно, приглашение Авраама посетить его кущу, омовение ног странникам и предложение им пищи — все это черты радушного гостеприимства, рассчитанного на обыкновенных людей. Аналогичные этому примеры можно находить и в др. местах Библии (23:7[591]; 33:6,7[592]; 42:6[593];).
"Владыка!.. не пройди мимо раба Твоего..." Текст русской Библии, по-видимому, предполагает обращение со стороны Авраама к одному из странников, как к начальствующему. Равным образом стоящее здесь в еврейском тексте слово: "Адонай" (с гласной "камец") обычно составляет обращение к начальствующему, а не к простому человеку (наподобие нашего — "господин мой"). На вопрос, почему Авраам, видя трех мужей, обращается только к одному со своим приветственным приглашением, прекрасно отвечает святой Иоанн Златоуст, говоря: "Не удивляйся и тому, что праведник, принимая трех странников, говорит: "Господи", обращаясь как бы к одному. Может быть, один из пришедших казался важнее других; к нему поэтому и обращает праведник свою просьбу. Но далее он обращает свою речь ко всем вообще" (см. 4-5 ст.).
4-5. "омоют ноги ваши, и отдохните под сим деревом... и вы подкрепите сердца ваши..." Омовение ног в знойной и пыльной Палестине, где обувью служили лишь одни легкие сандалии, было делом необходимости и первым долгом гостеприимства (24:32[594]; 43:24[595]). "Сердце" в Библии рассматривается, как центр всех жизненных отправлений, и выражение — "подкрепить сердце" равносильно нашему "подкрепить силы" (Суд. 19:5[596]; Пс. 103:15[597] и др.).
"Поскорее замеси три саты лучшей муки..." Три саты составляли одну "ефу", приблизительно около 30 фунтов нашего веса; судя по другим местам Библии, можно думать, это было обычное количество муки, употреблявшееся у евреев для приготовления хлебов (Мф. 13:33[598]). Под пресными же хлебами здесь, очевидно, имеются ввиду те лепешки, которые и теперь обычно изготовляются арабами в несколько минут, при приемах почетных гостюй.
По поводу тех мелких подробностей, которыми изображаются картины угощения Авраамом его неожиданных гостей, святой Иоанн Златоуст замечает: "смотри, как все делается со скоростью, с пламенным усердием, с радушием, с радостью и большим удовольствием!.. Сам все делает и предлагает! Он даже не признал себя достойным сесть вместе с ними, но, когда они ели, он стоял пред ними под деревом. Какое величие страннолюбия! Какая глубина смирения! Какая возвышенность боголюбивой души!"
"И они ели". Это не призрачное или только аллегорическое вкушение пищи, как то думали некоторые толкователи (Иосиф Флавий, Филон, Ионафан, Иустин Философ), но действительное и реальное ее принятие, наподобие того, как вкушал пищу и Господь Иисус Христос, являясь ученикам по Своем воскресении (Лк. 24:43) со Своею преображенной плотью, проходившей даже через запертые двери (Ин. 20:19).
"И сказал один из них..." Еще в предшествующем стихе речь шла о всех трех гостях Авраама; теперь же говорящим выступает один из Них. То обстоятельство, что этот чудный гость Авраама оказался знающим его жену по имени, и еще больше то, что Он изрек обетование о рождении от нее сына, уже хорошо известное Аврааму по предшествующим случаям общения с Господом (15:4[599]; 17:19,21), должно было открыть ему глаза на действительную небесную природу этого гостя. Исполнение слов самого обещания придти на следующий год в то же самое время справедливо видят в факте рождения Исаака, в котором, очевидно, сказалась чудодейственная рука Божья, на что уполномочивает и последующий контекст речи (21:1[600]).
"Авраам же и Сарра были стары..." Вводное замечание бытописателя, служащее к обьяснению и оправданию последующего поступка Сарры.
"И сказал Господь Аврааму: отчего это... рассмеялась Сарра..." Некоторые толкователи соотносят эту фразу к первенствующему гостю, и будто бы это дает основание считать, что одним из гостей был вочеловечившийся Господь Бог. Но в Священном Писании имеется множество случаев, где общение с Господом путем разговора предваряется появлением и вступительными словами одного или нескольких Ангелов Господних (Исх. 3:2-4[601]; Суд. 6:12-14[602], 20-23[603]). Судя по всему, здесь действительно говорит Аврааму Господь, он же иподтверждает для Авраама и Сарры обетование, переданное своими посланниками, дабы уверить последнюю, а заодно чтобы неуверенность Сарры не поколебала Авраама.
"Есть ли что трудное для Господа?" Прекрасное выражение идеи божественного всемогущества, лучшей параллелью которому могут служить слова Ангела к Пресвятой Деве Марии, сказанные ей во время благовещения: "у Бога не останется бессильным никакое слово" (Лк. 1:37).
"Сарра же не призналась... Ибо она испугалась..." Чувство некоторого испуга или страха, как мучительного голоса совести и опасения наказания, есть естественное следствие греха (3:12-13) в душе людей, еще не успевших нравственно загрубеть и доступных покаянию. Подобное чистосердечное раскаяние в своем маловерии, без сомнения, принесла и Сарра, так как апостол впоследствии находит возможным похвалить ее за веру в обетование о рождении у нее сына (Евр. 11:11).
Здесь можно заметить, что Сарра судя по всему тоже слышала голос Господа о ее усмешке, поэтому и добавлены слова о ее испуге. Она ведь была в шатре, и могла не отвечать на вопрос, если бы он был задан одним из странников, беседующими с Авраамом снаружи.
"И встали те мужи и оттуда отправились к Содому (и Гоморре)..." Второго города нет в еврейской Библии, но он имеется в греческой и славянской; последнее чтение более правильно, так как основано на контексте речи (20 ст.).
"Авраам же пошел с ними проводить их..." Проводить гостя до границ своей земли — это последний долг восточного гостеприимства, радушно исполненный в данном случае и престарелым патриархом Авраамом. Согласно иудейскому преданию, Авраам провожал Господа и Ангелов по пути к Содому до места, называемого "Кафар-Варух", откуда вдоль по долине открывался вид на Мертвое море и окружающее его Пятиградие.
Эти слова Господа образуют своего рода введение к последующему пророчеству о погибели нечестивых городов. В нем Господь повторяет и раскрывает Свои предшествующие обетования Аврааму и его потомству (12:3; 13: 16; 15:5; 17:5-6), причем указывает как цель избрания еврейского народа, так и условия или средства к достижению ее, а следовательно, и к получению всех обетований, со стороны последнего состоявшие а верности Всевышнему или в хождении по Его путям. Положительный результат такого поведения — это близость к Господу (по-еврейски — Иегове) и достижение всех обетований; а отрицательный, могущий наступить в случае неверности Ему и развращении Израиля, — это печальная участь, предстоящая нечестивым городам Содому и Гоморре.
"утаю ли Я от Авраама (раба Моего)..." Слова эти представляют собой обычное в Библии человекообразное выражение известной мысли, в данном случае — мысли о такой близости праведника к Богу, которая ставит его в положение друга, от которого нет секретов или тайн. Последних слов "раба Моего" нет в еврейском тексте и они внесены из перевода LXX. Но Филон и Апостол Иаков (2:23[604]) делают некоторую поправку: вместо "раба Моего", имеют — "друга Моего", что более отвечает внутреннему характеру тех взаимоотношений, какие существовали между Богом и патриархами (2 Пар. 20:7[605]; Ис. 41:8[606]; Иак. 2:23 и др.).
"вопль Содомский и Гоморрский... вопль на них, восходящий ко Мне..." Это уже известный нам библейский образ, выражающий ту мысль, что всякое насилие и неправда, совершающиеся на земле, не скрываются от божественного всеведения и получают от Него соответствующее им возмездие (4:10; 6:13; Исх. 3:7[607]; Ис. 5:7[608]). В особенности часто так изображается грех притеснения слабых сильными, соединенный с кровопролитием и убийством (Быт. 4:10; Втор. 24:14-15[609]); им страдали и жители Содома, которые отличались крайней нравственной распущенностью и высокомерно-презрительным отношением к низшим и слабейшим (Иез. 16:47-56[610]).
"сойду и посмотрю..." Слова эти — снисхождение к нашей немощи, для более понятного выражения той мысли, что божественный суд основывается на самом полном и непосредственном знакомстве с самым предметом этого суда. (Пс. 72:2[611]; Ис. 11:3[612]; Притч. 18:13[613]; Мф.7:1[614]).
(мое добавление).
Также это косвенно подтверждает, что Господь сопутствовал Ангелам, но не был в образе человеческом, так как они пошли в Содом пешком.
"И обратились мужи оттуда и пошли в Содом..." Некоторые толкователи утверждают, что в Содом пошли не все три мужа, а только два Ангела, ссылаясь на (19:1[615]). Хотя в предыдущем тексте "мужи" все время отделялись от "Господа". К тому же в славянской Библии 19:1 звучит следующим образом: "Приидоста же два Аггела в Содом в вечер", таким образом нельзя однозначно проводить аналогию между двумя посетившими Лота, и тремя, посетившими Авраама.
"Авраам же еще стоял пред лицом Господа..."
Некоторые толкователи, опираясь на указание, что "Авраам… стоял пред лицом Господа" делают вывод, что третий Ангел и был Господом, и обосновывают на этом совершенно неверное предположение, что имело место явление Господа в человеческом виде до воплощения в Иисусе Христе.
Там же, в Священном Писании, нигде нет указания о явлении Господа в человеческом облике. И вероятно, это очень правильно, дабы не было искуса указать на неисключительность воплощения Господа в Сыне Своем.
Весь этот заключительный раздел данной главы представляет любопытную и поучительную беседу Бога с Авраамом, свидетельствующую как о высоком дерзновении праведника, так и крайнем снисхождении Бога.
"неужели Ты погубишь праведного с нечестивым...?" В самом вопросе Авраама слышится уже и ответ на него, ответ отрицательный — именно тот, что высшая божественная любовь и правда не допустят гибели своих избранников.
"может быть, есть в этом городе пятъдесят праведников? неужели Ты погубишь и не пощадишь (всего) места ради пятидесяти праведников... в нем?..." Установив в предшествующих словах общую мысль о высшей божественной правде, не допускающей незаслуженной гибели праведников, Авраам делает теперь применение ее к данному частному случаю, предполагая, что и в обреченном на погибель городе Содоме найдется значительное количество подобных праведников. Он даже выражает здесь надежду на то, что такое количество праведных искупит, до некоторой степени, преступление остальных и спасет и их от погибели.
"не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым... Судья всей земли поступит ли неправосудно..."Этот стих представляет собой один из важнейших членов патриархальной религии, заключая в себе торжественное исповедание веры в Бога, как всемогущего Судью всей вселенной, судящего мир по законами высшей правды, строго разделяющей виновных от невинных (ср. Втор. 10:17[616]; Иов. 34:19[617]; Иер. 31:29-30[618]; Иез. 18:20[619]; Мф. 13:28-29[620]; Рим. 2:11[621]; Еф. 6:9[622];).
"Господь сказал... ради них Я пощажу все место сие..." Снисходя к просьбе Авраама, Бог обещает явить спасение всем и нечестивым, ради пятидесяти благочестивых. Подобные мысли и даже примеры не чужды и другим местам Библии (Притч. 11:11[623]; 29:8[624]; Ис. 37:35[625]; Мф.5:13[626]; 24:22[627] и пр.).
"Вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел".. Ободренный успехом своей первой просьбы, Авраам продолжает свое заступничество с еще большим дерзновением, хотя и исполненным в то же время высокого смирения. Доказательством такого смирения перед величием Всевышнего служит его сравнение с прахом и пеплом, сравнение — полное глубокого внутреннего значения, в смысле указания на начало ("прах от земли", Быт. 2:7[628]) и конец (Еккл. 12:7[629]) земного существования человека.
"Авраам продолжал говорить с Ним..." Или, как можно еще перевести с еврейского: "прибавил говорить, усилил свою просьбу". Вообще, все это заступничество Авраама за жителей Содома представляет собой пример горячей, неотступной мольбы, сопровождающейся, обычно, желанным успехом, по слову Спасителя: "просите и дастся вам, стучите и отверзнется" (Мф. 7:7; ср. Лк.11: 8-9[630]; Рим. 15:30[631]).
"да не прогневается Владыка... может быть найдется там тридцать?".. Параллельно с тем, как усиливается самая просьба Авраама, увеличивается и его смирение пред Богом, долготерпение Которого он искушает; но искушает не ради пустого и праздного любопытства, а по высоким побуждениям любви и сострадания к ближним, почему Господь благосклонно и принимает его посредничество.
"вот, я решился говорить Владыке: может быть, найдется там двадцать..." Уступчивость Господа усиливает дерзновение Авраама и он, хотя и с большим смущением, решается понизить цифру праведников уже до двух десятков.
"да не прогневается Владыка, что Я скажу еще однажды: может быть, найдется там десять?..." Это высшая степень дерзновенной молитвы Авраама, когда он просил Господа о сохранении города только ради одного десятка предполагаемых в нем праведников, и Бог по неизреченной Своей милости соглашается и на такую, крайнюю просьбу Своего верного раба. Но жители нечестивых городов настолько погрязли в нечестии и разврате, что не сохранилось в них и десяти праведников: таких, как видно из последующего контекста, нашлось только три человека — Лот и две его дочери, которые и были чудесно спасены Богом от всеобщей гибели (19 гл.).
33. "И пошел Господь, перестав говорить с Авраамом..." В славянской версии перевода с 70-и толковников — "отиде". Слова, указывающие на то, что богоявление окончилось и видение Всевышнего исчезло.
"Авраам же возвратился в свое место..." Т.е. он вернулся из долины Кафар-Варух, бывшей местом богоявления, к дубраве Мамре, близ Хеврона, служившей местом его преимущественного пребывания.
"И пришли те два Ангела в Содом вечером..." Повествование этой главы служит непосредственным продолжением предшествующей: те два Ангела или мужа, о которых сказано, что они после полуденной трапезы у Авраама пошли в Содом (18:1 и 22), теперь, к вечеру того же самого дня, достигли цели своего путешествия, т.е. подошли к воротам Содома.
От Мамре, по дороге на Беэр-Шеву, потом, не доходя 10 километров до нее, поворот на восток, через Арад, по старой исторической дороге — всего около 90 километров до Содома, (иначе — через горы, напрямик, километров 50) — пешком те же Ангелы в человеческом облике никак не могли дойти с полудня до вечера. Скорее всего, эти ангелы тоже направились в Содом, но прибыли туда к утру, когда начались ужасные события. А к Лоту пришли два других Ангела.
В славянской Библии — "Приидоста же два Аггела в Содом в вечер" — "пришли два Ангела в Содом вечером". В русском варианте сделан акцент на словах "те два Ангела". Цель такого акцента очевидна — еще раз попытаться убедить читателя в том, что третий Ангел и был Всевышним в образе земного человека. Видимо, подобное уточнение присутствует в еврейском тексте.
"Лот сидел у ворот Содома..." Ворота города, по обычаю древнего Востока, были тем же самым, что "агора" у греков, или "форум" у римлян, т.е. общественным местом свидания и прогулки жителей города, а также центром всех судебных и торговых дел (23:10[632]; 34:20[633]; Втор. 21:19[634]; Руфь 4:1-2[635]; Притч. 31:23[636] и др.).
Он же сильно упрашивал их; и они пошли к нему и пришли в дом его. Он сделал им угощение и испек пресные хлебы, и они ели.
"Лот увидел и встал, чтобы встреть их и поклонился лицом до земли и сказал: государи мои! зайдите в дом раба вашего... и умойте ноги ваши.., сильно упрашивал их.., Он сделал Им угощение и испек пресные хлебы..." Все поведение Лота в отношении к проходящим двум странникам изображается здесь приблизительно теми же самыми чертами, как и гостеприимство Авраама в предшествующей главе (18:2-8). Отсюда видно, что племянник в высокой степени унаследовал от дяди его страннолюбие и гостеприимство, за что он похваляется и ставится в пример для нашего подражания и у Апостола Павла (Евр. 13:2[637]).
"городские жители, Содомляне, от молодого до старого, весь народ... окружили дом..." Слух о приходе к Лоту и остановке у него двух молодых красивых юношей (в образе которых обыкновенно являлись Ангелы, — Мк. 16:5[638]; ср. 1 Цap. 29:9[639]; и др.) успел распространиться по городу, и вот жители его, движимые отчасти праздным любопытством, а еще более преступными намерениями (5 ст.), собираются с различных концов города, без различия возраста и положения, к дому Лота.
"и вызвали Лота и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? выведи их к нам; мы познаем их..." Из этих слов видно, что поведение собравшейся толпы содомлян было вызывающим: оно угрожало как самому Лоту — нарушением его священного долга гостеприимства, так и еще больше его гостям — поруганием их чести. На характер последнего выразительно указывают стоящие здесь слова: "да познаем их", имеющие в Библии весьма определенный, специфический смысл (4:1[640]; 24:16[641]; и др.), выражающий мысль о половом акте. Вся тяжесть преступного поведения содомлян состояла в ненормальности и извращенности их полового чувства, порождавшей противоестественные пороки деторастления и мужеложства, получившие после техническое наименование "содомского греха". О широкой практике всех этих чудовищных преступлений между нечестивыми хананеями и особенно среди развратных содомлян свидетельствует целый ряд библейских мест (Лев. 18:22[642]; Ис. 3:9[643]; 2 Пет. 2:6-8[644]; Иуд. 7[645] и др.).
Поэтому вполне естественно, что гости Лота, отличавшиеся молодостью и красотой, могли с особенной силою возбудить похотливые желания содомлян.
С опасностью для собственной жизни, Лот выходит к этой озверевшей толпе и сначала лаской, а затем даже и жертвой пытается отклонить ее от ее преступного намерения.
"братья мои, не делайте зла".. Обращаясь к ним с таким братским приветствием, Лот думал пробудить в них лучшие чувства и подействовать на их благоразумие; но это было напрасно, так как, при господстве разнузданности низших инстинктов, все высшие и благородные чувства были уже мертвы у содомлян.
"вот, у меня две дочери.., лучше я выведу их к вам... только людям сим не делайте ничего..." Видя безуспешность своего увещания, Лот решается на крайнее средство; ради спасения чести своих гостей он готов пожертвовать честью своих незамужних, хотя уже и обрученных (14 ст.), дочерей. Блаженный Августин делает упрек Лоту за подобное предложение, но святой Иоанн Златоуст и большинство других толкователей видят в нем акт самопожертвования, или, по крайней мере, лучший выход из его крайне затруднительного положения; "из двух зол (поругание гостей, или лишение чести дочерей) он выбирает меньшее", как говорит святой Амвросий Медиоланский.
"Но они сказали... вот пришелец, и хочет судить..." Образ жизни и поведения праведного, живущего в обществе закоренелых грешников, является немым, но тем на менее весьма красноречивым обличением последних. В подобном именно положении находился и Лот, живя среди содомлян и ежедневно мучаясь, глядя на их беззакония, как говорит Апостол Петр (2 Пет. 2:8[646]). Видя в нем человека совершенно иного настроения, содомляне и без того питали к нему враждебные чувства (2 Пет. 2:7[647]). Теперь же, когда Лот осмелился выступить к ним с увещанием и воспрепятствовать их гнусным намерениям, негодование содомлян на него возрастает настолько, что начинает грозить его жизни.
"и подошли чтобы выломать дверь..." Т.е. уже приступили к осуществлению своих угроз.
"Тогда мужи те простерли руки свои, и ввели Лота..." В награду за великодушную защиту их чести, небесные гости Лота, спасают теперь его в критическую для него минуту; этим чудом они впервые обнаружили перед Лотом свою истинную природу.
"а людей, бывших при входе в дом, поразили слепотою..." По мнению большинства экзегетов, наказание неистовых содомлян не было простой физической слепотой, или полным лишением их зрения, а состояло в слепоте ума и внешних чувств, т.е. в некотором беспорядке ощущений и воображения, препятствовавшем им различать и узнавать предметы, наподобие поражения аналогичной слепотой сирийских войск по молитвам пророка Елисея (4 Цар. 6:15-20[648]) или слепоты Савла (Деян. 9:8-9[649]) и волхва Елимы (Деян. 13:11[650]).
"кто у тебя есть еще здесь? всех выведи из сего места..." В награду за оказанное Лотом высокое гостеприимство и в память ходатайства Авраама (18:23-32; ср. 19:29) Господь являет особенную милость дому Лота, обещая спасение всем его членам, кого бы только ни захватил Лот с собою.
"велик вопль на жителей его к Господу, и Господь послал нас истребить его..." Вопли несчастных, поруганных и угнетенных содомлянами, не находившие себе справедливого суда здесь на земле, дошли до небес и там нашли себе всеправедного Судью и должного Воздаятеля (4:10; 18:20). И так как жители Содома доказали свою полную нераскаянность, так что продолжение их жизни лишь увеличивало бы степень их виновности, то правосудный Бог и решается прекратить такое их существование наподобие того, как Он некогда поступил и со всем допотопным человечеством (6:5-7).
"Но зятьям его показалось, что он шутит".. Некоторое недоумение вызывает здесь то обстоятельство, что у Лота уже были зятья, тогда как выше было сказано, его две его дочери еще не знали мужей (8 ст.). Оно обыкновенно решается так, что дочери Лота были уже помолвлены и находились, так сказать, накануне самого брака, так что Лот в этом смысле мог заранее назвать их женихов своими зятьями.
"Когда взошла заря, Ангелы начали торопить Лота... и как он медлил... вывели его..." "Кажется, недоверчивая улыбка зятьев несколько подействовала на слабого характером Лота, и он сам стал колебаться оставлятъ город, жалея, вероятно, имущество и не вполне уверенный в предсказании Ангелов. Поэтому Ангелы "по милости Господней" выводят его силой" (Властов). Обращает на себя внимание также и то, что здесь впервые два мужа определенно названы "Ангелами" (15 с.)
"один из них сказал: спасай душу свою..." На основании всего последующего контекста (18, 21, 24) в этом одном Ангеле, властно ведущем от своего лица всю дальнейшую беседу с Лотом, некоторые комментаторы усматривает "Ангела Господня", (Ангела Иеговы) который выступал главным действующим лицом и в предшествующей главе (18).
"спасай душу свою..." "Душа" здесь взята, как синоним "жизни", в качестве основной ее сущности.
"не оглядывайся назад и нигде не останавливайся..." Ближайший смысл такого запрещения состоял в том, чтобы ускорить бегство Лота, так как всякое промедление и остановка могли грозить для него гибелью, а дальнейший, нравственный — заключался в том, что такой прощальный взор на покинутый Лотом город свидетельствовал бы об его сочувствии и сожалении этого города, что, при виде разразившейся над ним небесной кары, было бы равносильно косвенному порицанию самого Бога за жестокость Его суда. Наконец, всякое обращение назад неодобрительно еще и потому, что оно свидетельствует о недостатке у человека твердости характера и силы воли и о некоторой предосудительной нерешимости его идти по раз избранному пути (Мф. 24:18[651]; Флп. 3:13-14[652] и др.).
"вот, раб Твой... но я не могу спасаться на гору..." Местом спасения для Лота и его семейства были назначены горы — по всей вероятности, горы Моавитские, окружающие с востока долину Иордана. Но он и здесь обнаруживает недостаток мужества и слабость воли, искушая божественное милосердие своей малодушной просьбой.
"вот, ближе бежать в сей город, он же мал..." Охваченный малодушным отчаянием, Лот думает, что он не успеет достигнуть такого далекого пункта, как Моавитские горы, и молит Господа, чтобы Он позволил ему укрыться на полпути к ним, в одном маленьком городке, получившем в память этого события название Сигор (22 ст.). Лот дважды выставляет на вид особую незначительность этого городка, с одной стороны, для того, чтобы тем легче преклонить Господа к своей просьбе, с другой и потому, чтобы показать, что в нем, как в маленьком городе, не было той ужасающей испорченности, которая царила в больших городах, и что в силу этого он скорее других может быть пощажен от разрушения.
"Потому и назван город сей: Сигор".. Снисходя к просьбе, хотя и слабого волей, но чистого душой, Лота, Господь не только щадит ради него маленький город Сигор, но и отсрочивает наказание остальных городов до прихода Лота в Сигор. Имя этого города с еврейского, более точное — "Цоар", значит в дословном переводе: "малый, небольшой;" этим самым указывается и причина его переименования: именно настойчивое указание Лота на его незначительность (20). Раньше же этот городок носил название "Белы" (14:2[653]). Большинство ученых географов Палестины полагает, что этот городок лежал в самом южном пункте Иорданской долины (13:10[654]; Втор. 34:3[655]), на час пути к юго-востоку от Мертвого моря, в той местности, которая теперь называется Ширбет es-Safia. Следы его существования имеются и от эпохи римского владычества Ζόαρα у Стеф. Визан., и от времени крестовых походов ("Согар" или "Цогар", по имени которого и само Мертвое море называется еще "морем Цогар").
"И пролил Господь... дождем серу и огонь от Господа с неба... и ниспроверг города сии..." Здесь, прежде всего, останавливает на себе внимание некоторая неестественность выражения: "и пролил Господь... от Господа..."
По объяснению отцов и учителей Церкви (Игнатий Богоносец, Иоанн Златоуст, Иустин Философ, Афанасий Александрийский, Киприан, Тертуллиан, и др.), здесь дано раздельное указание на два лица Пресвятой Троицы: на Бога-Отца и Бога-Сына. Сын Божий или Ангел Господень (Ангел Иеговы), Он же и Логос, являлся на землю и действовал именем Бога-Отца, Который, по слову Священного Писания, сам не судит мир, но весь этот суд отдал Сыну (Ин. 5:22-23; 2 Сол. 2: 8; Откр. 1: 16; 2:16; 19:15).
(В славянском варианте написано: "И Господь одожди на Содом и Гоморр жупел, и огонь от Господа с небесе", после "жупел" – запятая. Очевидно, смысл получается совершенно иной, имеем типично уточняющий библейский стих, и нет необходимости пришивать сюда Логоса…)
Что касается характера самой катастрофы, разразившейся над четырьмя городами Пентополя (Содомом, Гоморрой, Адмой и Севоимом, — Втор. 29:23[656]; Ос. 11:8[657]), то, основываясь на данных самого текста ("дождем серу и огонь… с неба"), а также принимая во внимание относящиеся к нему библейские параллели (Втор. 29:23; Иер. 49:18[658]; 50:40[659]; 2 Пет. 2:6[660]), свидетельство Иосифа Флавия и изыскания новейших ученых, можно предполагать, что она была двоякого рода: началась она страшным вулканическим извержением, сопровождавшимся пожаром смоляных болот и источников, во множестве покрывавших собой долину Сиддим (14:10[661]); а окончилась затоплением всей этой долины из соседнего соленого озера, наступившим вследствие сильного понижения почвы, образовавшегося после вулканического извержения. Так Бог нередко пользуется естественными действиями и явлениями для обнаружения Своей верховной воли.
Замечательно, что море, образовавшееся на месте некогда цветущей Иорданской долины "Сиддим" и обыкновенно известное у нас под именем "Мертвого", в Священном Писании нигде не носит такого эпитета, а называется или морем равнины (Втор. 3:17[662]), или Соленым морем (14:3[663]; Чис. 34:3[664]); оба последних названия вполне оправдывают вышеприведенную догадку о характере небесной кары, совершившейся над нечестивыми городами.
Наконец, в пользу того же предположения говорят и научные изыскания новейших географов Палестины, по вычислениям которых разность в глубине северной (древней) и южной (впоследствии образовавшейся) части Соленого моря сильно бросается в глаза, так как достигает почти 800 футов, и невольно заставляет предполагать разновременное их происхождение. К этому же должно добавить, что на южном берегу моря время от времени находят выбрасываемые с морского дна большие асфальтовые глыбы, явно вулканического происхождения.
"Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом..." Что наказание жены Лота за ослушание повеления Ангелов (17 ст.), служившее выражением ее сочувствия к нечестивым, не аллегория, как думали некоторые, а действительный, исторический факт, об этом свидетельствует автор кн. Премудрости Соломона (10:7-8[665]) и сам Господь наш Иисус Христос (Лк. 17:32[666]).
Предполагают, что в тот самый момент, когда жена Лота остановилась, чтобы взглянуть на город, она была охвачена разрушительным, вулканическим вихрем, который не только мгновенно в том же самом положении умертвил ее, но и покрыл своего рода асфальтовой корой; с течением времени эта окаменелая форма приняла на себя и целый ряд соляных отложений из образовавшегося здесь соляного моря и таким путем со временем превратилась в большую соляную глыбу, или соляной столб.
Иос. Флавий приводит предание, согласно которому на один из соляных столбов близ Мертвого моря указывали, как на остатки жены Лота (Древ. 1:11, 4), а современные арабы и доселе называют этим именем соляной столб, около 40 фут. вышины, к востоку от местечка "Усдум", созвучного с библейским "Содомом".
"И вcтaл Aвpaaм... и nocмотpeл к Coдoмy и Гoмoppe... и увидел: вот, дым поднимается с земли..." Данным замечанием бытописателя все это повествование ставится в самую тесную связь с предыдущим ходатайством Авраама о спасении праведных в этих нечестивых городах (13:22-32). Вместе с тем оно еще раз подтверждает наше предположение о страшном землетрясении и пожаре, жертвой которых пали обреченные на гибель города.
"вспомнил Бог об Аврааме и выслал Лота..." Слова эти многое объясняют как о настойчивости ходатайства Авраамова за спасение содомлян даже ради десяти праведников (цифра, к которой быть может приближалось количество членов Лотовой семьи), так и в особой благосклонности и милости Божией к Лоту, несмотря на его некоторое колебание и малодушие. Одновременно с этим данный факт является красноречивым свидетельством того, как "много может усиленная молитва праведного" (Иак.5:16).
"И вышел Лот из Сигора, и стал жить в горе, и с ним две дочери его..." Несмотря на данное Богом Лоту соизволение жить а Сигоре (21-22 ст.), он еще раз проявляет свое малодушие: бежит из него и скрывается в горах, вероятно, в тех самых Моавитских горах, которые первоначально и были назначены ему самим Богом в качестве надежного убежища (17 ст.).
Заключительный раздел исследуемой главы содержит в себе печальную историю падения Лота. Лот, всю жизнь бывший живым обличением содомлян по чистоте своих нравов (2 Пет. 2:7), под конец своей жизни сам, до некоторой степени, уподобился им, вступив в преступную связь со своими дочерями. Подобные противоестественные связи редко практиковалась даже у язычников (1 Кор. 5:1[667]), в законе же Моисеевом за них прямо назначалась смертная казнь (Лев. 18 гл. и Втор. 27 гл.). Неудивительно, что многим экзегетам все это повествование кажется крайне соблазнительным и маловероятным. Но более вдумчивый анализ текста и принятие во внимание всех побочных обстоятельств значительно уясняют дело. Что касается личности самого Лота, то большую половину его вины, как и некогда вины Ноя (9:21[668]), снимает то обстоятельство, что преступное деяние совершено было им в состоянии опьянения и без всякого сознания его значения, как это ясно дважды подчеркивается библейским текстом (окончания 33 и 35 ст.).
Гораздо труднее, конечно, оправдать поведение дочерей Лота, со стороны которых ясно видно обдуманное намерение и коварный план. Но и здесь можно указать целый ряд смягчающих их вину обстоятельств: во-первых, поступком их, как ясно видно из текста, руководило не любострастие, а похвальное намерение восстановить угасающее семя отца (32 и 34); во-вторых, прибегли к данному средству, как к единственному исходу в их положении, так как они, по свидетельству текста, были убеждены, что, кроме отца, у них нет больше никакого мужчины, от которого они могли бы получить потомство (31 ст.). Такое ложное убеждение сложилось у них или потому, что они считали все остальное человечество погибшим, или, что более вероятно, потому, что никто не хотел иметь общения с ними, как выходцами из проклятых Богом городов. Наконец, объяснением, а следовательно, и некоторым извинением поступка дочерей Лота служат условия обстановки всей предшествующей их жизни в обществе развращенных содомлян и под непосредственным влиянием недалеко ушедшей от своих сограждан матери.
В силу своего взаимного родства, моавитяне и аммонитяне и в Библии нередко выступают вместе. Как дети греха и беззакония, они являются в Библии предметом проклятия и отвращения (Втор. 23:3[669]; 3 Цар. 11:6-7[670]; Ис. 16:12-14[671]; 1 Пар. 20:3[672]), но, как родственные по плоти избранному народу еврейскому, они в конце концов имеют получить прощение и спасение (Иер. 48:47[673]; 49:6[674]).
"Авраам поднялся оттуда к югу".. Когда пребывание в долине Мамре сделалось неудобным, вероятно, по причине тяжелых, удушливых газов, выходящих из соседней котловины "Сиддим", (котловина Мертвого моря находится за горами.) после бывшей в ней страшной катастрофы (19 гл.), тогда патриарх Авраам со всеми своими стадами поднимается из нее и откочевывает к "югу", или, как выражено в еврейском тексте, в землю "Негеб", как назывался южный, степной округ Палестины.
"и поселился между Кадесом и между Суром…" Кадес, переименованный впоследствии в Мишпат, лежал в юго-восточном углу Сирии и был одним из конечных пунктов похода Кедорлаомера (14:7[675]; Чис. 34:4[676]). Пустыня "Сур" была расположена почти напротив, в юго-западном углу, и носит теперь название "Джифар". Очевидно — это были границы страны "Негеб".
"и был на время в Гераре".. Герар вместе с Газой составлял южную границу ханаанской территории (10:19[677]) и служил столицей филистимлян Он находился в 25 милях от города Еловферополиса, в 3-х часах на северо-восток от Газы, на месте современных развалин Умм-Ель-Герар и Кир-бет-Ель-Герар.
"И сказал Авраам о Сарре... она сестра моя..." Этот уговор, как мы знаем, был заключен у Авраама с Саррой еще перед самым выходом из Ура Халдейского, был однажды повторен в Египте и теперь повторяется еще раз (12:11; 20:13). Слов этого стиха, стоящих в скобках, не имеет еврейская Библия; но уместностъ их в греческой и славянской Библиях оправдывается предшествующим контекстом 12:11-12[678].
"Авимелех, царь Герарский... взял Сарру..." Имя "Авимелех" семитического происхождения и буквально значит: "отец мой, царь", или "царь-отец". Оно служило общим титулом филистимских царей наподобие того, как "фараон" у египтян, "падишах" у др. персов и нынешних турок и т.п. Странным, по-видимому, кажется то, чем мог прельститься Авимелех в девяностолетней Сарре (17:17[679]). В ответ на это предполагают, что или Сарра, получив от Бога способность к деторождению, получила и физические силы, необходимые для этого, и, следовательно, как бы вновь расцвела (Иоанн Златоуст и др.), или же, что Авимелех таким путем хотел завязать дружбу и союз с мнимым ее братом, богатым и могущественным номадом-патриархом Авраамом.
"И пришел Бог к Авимелеху ночью во сне..." Охраняя чистоту будущей матери обетованного сына, Бог является Авимелеху и вразумляет его. В еврейском тексте здесь он назван "Элогим" — "Творец вселенной", т.е. тем самым именем, под каким Он смутно был известен и у языческих семитов, хотя и с примесью различных заблуждений. Явление Творца ночью и во сне было обычной формой откровения Его язычникам, напр., фараону (41:1) или Навуходоносору (Дан. 4:5).
"вот, ты умрешь..." Основываясь на последующем контексте (17 ст.), можно думать, что Авимелех в это время был сильно болен, и потому такая угроза была особенно действительна
"Владыка! неужели Ты погубишь... и невинный народ?…" В очередной раз мы встречаем здесь обращение к Господу, как Промыслительному и Милосердному Судие — в еврейском тексте это слово — Адонай (от корня дан — судья). И опять это обращение связано с контекстом призвания Божиего милосердия и правосудия. Таким образом, имеется очередное подтверждение совершенной абсурдности точки зрения, что Адонай (а также и Иегова, Элогим) являются именами Бога. Названия эти Господа, соответствующие русским определениям — Милосердный Судия, Сущий, Творец Вселенной используются в еврейском тексте строго в соответствии с сопутствующим контекстом.
В данном случае, как самое это обращение к Богу, так и исповедание Его Правосудия, напоминающее подобные же речи Авраама (18:23-25), дает ясные доказательства того, что следы истинного богопознания еще не вовсе исчезли из памяти лучших представителей ханаанских племен, одним из числа которых является в данном случае и Авимелех герарский.
"Я сделал это в простоте сердца моего и в чистоте рук моих..." Оправдываясь в своем поступке, Авимелех говорит, что он допустил его не по злоупотреблению правом сильного, а по неведению, будучи сам введен в заблуждение; в действительности же, ни с внутренней (простота сердца), ни с внешней (чистота рук) стороны в его действии не заключалось ничего преступного. Так рассуждал Авимелех с точки зрения своей, хананейской, морали, где взятие незамужней женщины в гарем царя почиталось честью, а не бесчестием для нее.
"Я знаю... потому и не допустил тебя прикоснуться к ней". В содержании этого стиха заключен целый ряд глубоких истин: во-первых, здесь обнаруживается божественное всеведение, которое проникает в глубину наших помыслов и чувств; во-вторых, здесь раскрывается то высокое свойство Божественного Правосудия, по которому оно судит и оценивает поступки людей не по внешним фактам, а по их внутренним мотивам и нравственному настроению виновного; наконец, отсюда же вытекает и представление о Боге, как о верховном охранителе святости и чистоты брачного союза.
"он пророк..." Здесь в еврейском тексте в первый раз употреблен термин "наби", служащий техническим обозначением специального служения в Ветхом Завете. Основываясь на свидетельстве кн. Царств (1 Цар. 9:9[680]), некоторые говорят, что этот термин сравнительно позднейшего происхождения, которому в период судей предшествовал термин — "роэ" (провидец); отсюда выводят, что и все Пятикнижие — произведение позднейшей эпохи. Но более глубокий анализ Пятикнижия и более полная история термина "наби" свидетельствуют как раз о противоположном.
Несомненно, что термин "наби" весьма древнего, домоисеева происхождения; но первоначально он не имел технического смысла, а соответственно значению своего корня ("наба" — говорить), указывал на человека, с которым говорил Бог или который сам говорил с Богом, вообще — стоял к Нему в более близких, непосредственных отношениях, возвещал Его волю и ходатайствовал перед Ним за других (7 ст.; Исх. 7:1[681]; 15:20; Чис. 11:29[682]; Втор. 13:1[683]; Суд. 6:8[684]; 1 Цар. 9:9; 3 Цар. 22:7[685] и др.). С течением времени подобные лица получили особое наименование "роэ" — провидцев, или прозорливцев, по более осязательному свойству их — предсказывать будущее; так было преимущественно в эпоху судей. Но в период царей, когда стали внимательно изучать Пятикнижие, снова было восстановлено и древнее название пророков — "наби", как более полно выражающее идею их — посреднического между Богом и людьми — служения.
"И встал Авимелех утром рано и призвал всех рабов своих... И призвал... Авраама..." Вся эта торжественность и гласность расследования дела свидетельствует о крайней его важности в глазах Авимелеха и о высоком правосудии последнего.
"что ты имел в виду, когда делал это дело?" Какими побуждениями ты руководствовался, вводя нас в подобный обман, который мог стоить нам жизни, или, по крайней мере, грозил нам лишением потомства?
"Авраам сказал: я подумал, что нет на месте сем страха Божия.., да она и подлинно сестра мне..." Авраам оправдывает свое поведение, во-первых, чувством самосохранения, подсказавшим ему это средство из-за опасения, что нечестивые филистимляне могли убить его ради того, чтобы овладеть его женой; во-вторых, ссылкой на то, что Сарра и на самом деле доводится ему сестрой, только не родной, а сводной.
"когда Бог повел меня странствовать... то я сказал ей... везде говори обо мне: это брат мой". Третьим оправданием Авраама служит добровольный уговор у него с Саррой, заключенный еще перед самым выходом из Ура Халдейскаго и, следовательно, не имевший в виду личности Авимелеха. Замечательна здесь глубокорелигиозная точка зрения Авраама на всю его скитальческую жизнь, как на непосредственное водительство Божье.
"И взял Авимелех (серебра тысячу сиклей и) мелкого и крупного скота... и дал Аврааму..." Как некогда египетский фараон (12:20) одарил Авраама, в награду за покушение на его жену, так же точно, в искупление своей невольной вины, поступил теперь и Авимелех герарский.
"И сказал Авимелех (Аврааму): вот, земля моя пред тобою; живи, где тебе угодно". Насколько египетский фараон, находясь некогда в подобном же положении, спешил поскорее удалить Авраама, настолько, наоборот, Авимелех старается теперь удержать Авраама в своей стране и вступить с ним в дружеский союз; отсюда можно заключить, что и в предшествующем поступке — в захвате Сарры ими руководили столь же неодинаковые мотивы.
"вот... тысячу сиклей серебра; вот... покрывало для очей пред всеми..." Подобная сумма встречается еще дважды в Библии на наши деньги она, считая каждый сикль по 80 коп., равнялась свыше 800 руб. серебром. Что касается покрывала, подаренного Авимелехом Сарре всвидетельство ее невинности, то для нас смысл этого дара недостаточно ясен: по всей вероятности он основывался на каком-либо неизвестном нам местном обычае, и во всяком случае достигал своей цели.
(Обратите внимание – здесь замечание о тысяче сиклей серебра, находящееся в еврейском тексте уже не вызывает никакого сомнения…)
"И помолился Авраам Богу, и исцелил Бог Авимелеха..." Вот новый пример силы и действенности молитвы праведника (19:29; ср. Иак. 5:20).
18. "ибо заключил Господь всякое чрево в доме Авимелеха..." Безбрачие в Священнном Писании считается наказанием за грех (16:2[686]; Исх. 23:26[687]; Втор. 7:14[688]; Лев. 20:20[689]; Ис. 66:9[690] и др.); оно-то именно и было избрано как наиболее чувствительное наказание для чадолюбивых филистимлян.
1. "И призрел Господь на Сарру... и сделал... как говорил".. Очевидно, бытописатель отмечает здесь исполнение божественного обещания посетить Сарру, данного ровно год тому назад (18:14); следовательно, под посещением Бога он разумеет самое рождение Исаака; аналогии тому имеются и в др. местах Библии (1 Цар. 2:21[691];). Точно также и глагол "сотвори" яснее указывает на необычайный и чудесный характер рождения Исаака из омертвевшей утробы девяностолетней Сарры.
"во время, о котором говорил ему Бог..." Замечание библейского повествователя, восстанавливающее связь событий (17:21 и 18:10).
"И нарек Авраам имя сыну своему... Исаак; и обрезал Авраам Исаака... в восьмой день..." В обоих этих действиях Авраам явил свое полное послушание Богу и готовность исполнить Его святую волю (17:19[692] и 17:12[693]). Основываясь на этом, можно также думать, что с этого времени установилась практика нарекать новорожденному младенцу мужского пола имя в восьмой день — в день его обрезания, служившего символом его включения в общество избранного народа (Лк. 1:59[694]; 2:21[695]; Деян. 7:8[696]).
"Авраам был ста лет..." Ввиду чрезвычайной важности этого события, бытописатель указывает на его дату.
"смех сделал мне Бог; кто ни услышит обо мне, рассмеется..." Здесь опять славянская Библия дает более удачный перевод: "смех мне сотвори Господь: иже бо еще услышит, обрадуется со мною..." Этот перевод был бы еще лучше и точнее, если бы олово "смех" заменить более подходящим сюда его синонимом — "радость". В таком виде восклицание Сарры становится вполне естественным и понятым и весьма приближается к подобным же восклицаниям праведной Елизаветы и Пресвятой Девы Марии (Лк. 1:25, 41-42 и 58).
"кто сказал бы Аврааму: Сарра будет кормить детей грудью?..." Вот причина той высокой радости, которую не в силах сдержать Сарра и которая изливается у нее в целом ряде восторженных восклицаний.
"Дитя выросло и отнято от груди, и Авраам сделал большой пир в тот день..." Кормление младенцев грудью на древнем Востоке продолжалось очень долго, доходя, по свидетельству блаженного Иеронима, до пяти лет и обычно продолжаясь не менее трех, как это можно видеть из различных мест Священного Писания (1 Цар. 1:22[697]; 2 Мак. 7:27[698]). Иудейские раввины и Коран доселе предписывают не кончать его раньше двух лет. Завершение этого периода праздновалось торжественным семейным пиром, в котором уже мог принимать некоторое участие и сам виновник его.
"И увидела Сарра, что сын Агари... насмехается..." LXX, Вульгата и наша славянская Библия имеют и тут небольшое разночтение: "видевши же Сарра сына Агари... играюща со Исааком, сыном своим". Причиной этой разности служит неодинаковый перевод главного слова всей этой фразы, именно еврейского глагола mezachek, который, происходя от того же самого корня, как и имя "Исаак", допускает различные переводы: смеяться, радоваться, играть, веселиться. Что этот смех не всегда бывал невинным, но иногда заключал в себе и оттенок иронии или насмешки, это видно из примера зятей Лотовых (19:14[699]).
Из множества древних и новых объяснений того, как следует понимать такое довольно неопределенное обозначение поведения Измаила относительно Исаака, отметим два: одно — принадлежащее Апостолу Павлу и указывающее, что старший брат гнал или преследовал младшего (Гал. 4:29[700]), другое — основанное на анализе коренного значения слова "смеялся" (мецахек — Ицхак, Исаак), которое видит здесь своеобразную игру слов, имеющую тот смысл, что Измаил разыгрывал из себя Исаака, т.е. вел себя не как сын рабыни, а как сын госпожи и будущий полноправный хозяин, подчинив себе Исаака и оказывая дурное влияние на развитие и воспитание его характера.
"ибо не наследует сын рабыни сей с сыном моим Исааком..." Презрительно-горделивое поведение Агари с Измаилом в отношении к Сарре с Исааком, быть может, особенно сильно выразилось в какой-либо выходке на вышеуказанном семейном пире (8 ст.) и побудило Сарру принять против этого более решительные меры. Руководимая в своем решении особым божественным внушением (см. далее ст. 12-й), она властно требует от Авраама, чтобы тот удалил эту рабыню и ее сына, мотивируя свое требование тем доводом, что напрасно Агарь и Измаил лелеют мечты о первородстве и наследстве — ничего подобного они не имеют и не получат, так как все это принадлежит их единственно законному наследнику, сыну обетования — Исааку.
"Но Бог сказал Аврааму... во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее, ибо в Исааке наречется тебе семя". Вероятно, Авраам, услыхав от Сарры такую решительную просьбу, не только огорчился, как говорит библейский текст, но и задумался, исполнять ли ее, ввиду ранее преподанного божественного благословения Измаилу (17:20). Посему Бог и удостоверяет теперь законную справедливость Сарриной просьбы.
"ибо в Исааке наречется тебе семя". "Не плотские дети суть дети Божьи, но дети обетования признаются за семя" (Рим. 9:8), как поясняет эту мысль Апостол Павел. Отсюда ясно, что как первенствующим потомством по плоти, так и единственным по духу, будет то, которое произойдет от богодарованного сына — Исаака. Во всей этой истории Апостол Павел усматривает прообраз двух Заветов — Ветхого, который он уподобляет Агари, и Нового, который он уподобляет Исааку (Гал. 4:25-28[701]). Как некогда Агарь с Измаилом хотя и предварили Исаака по плотскому рождению, но должны были уступить ему свои права, так и Ветхий Завет с приходом Нового, как тень пред солнцем, должен был уступить ему свое место.
"и от сына рабыни Я произведу (великий) народ..." Утешая Авраама в этой, все же нелегкой для него, разлуке, Бог удостоверяет его, что этим новым повелением Он отнюдь не отменяет Своего ранейшего обетования относительно Измаила (17:20).
"Авраам встал рано утром, и взял хлеба и мех воды, и дал Агари, положив ей на плечи..." Получив теперь особое откровение от Бога, Авраам спешит его исполнить. Что же касается картины самого снаряжения Агари, то она полна художественного реализма и находится в совершенном согласии с древневосточными обычаями, поскольку мы знаем их по древнеегипетским и ассиро-вавилонским монументам, а равно и по свидетельству Геродота.
"Она пошла и заблудилась в пустыне Вирсавии". Как и в первый раз (16:6[702]), Агарь и теперь, очевидно, направилась по пути в свою отечественную страну ― Египет; но вскоре же сбилась с дороги и заблудилась около того места, которое впоследствии было названо Вирсавией (31 ст.) и которое лежало в 12 милях на юго-запад от Хеврона.
"и не стало воды в мехе, и она оставила отрока..." Недостаток воды — это самое тяжелое лишение для путника по знойной пустыне, и потому легко себе представить весь ужас Агари, очутившейся в подобном положении с Измаилом. Последний, хотя в это время и имел от 17 до 19 лет (17:25 и 18:14), но, как не привыкший в доме богатого Авраама к каким-либо лишениям, скорей и острее почувствовал мучительную жажду, так что оказался уже не в состоянии продолжать своего пути и был положен сердобольной матерью в жалкую тень колючего степного кустарника.
"И она села (поодаль) против (него), и подняла вопль".. Изнемогая от жажды, юный Измаил сильно мучился и мать, лишенная всякой возможности чем-либо помочь ему, решилась лучше удалиться, чтобы не видать этих душу раздирающих страданий. Отойдя от него на расстояние стрелы, пущенной из лука, Агарь начала изливать свое безнадежное горе в сильном вопле.
"и Ангел Божий с неба воззвал к Агари..." В минуту такого полного отчаяния Агарь вдруг слышит ободряющей ее голос, который шел с неба от Ангела Божия.
"Бог услышал голос отрока..." Бог услышал невинные страдания отрока и посылает ему избавление или, как еще думают, Бог услышал молитву отрока, обращенную к Нему, и исполняет его просьбу.
"встань, подними отрока и возьми его за руку, ибо Я произведу от него великий народ". Первая половина этой фразы служит прекрасным дополнением к картине самого путешествия Агари с Измаилом (доказывает, что она вела его за руку, а не несла на плечах, а вторая дает лучшее утешение матери за судьбу ее сына (13 ст.; 16:10; 17:20).
"И Бог открыл глаза ее, и она увидела колодезь с водою..." Бог открыл глаза Агари; т.е. обратил ее внимание на то, чего она прежде не замечала (4 Цар. 6:17,20[703]; Лк. 24:16,31[704]) или потому, что она находилась в расстроенном состоянии, или же потому, что самый колодезь был чем-либо закрыт от засорения его песками пустыни.
"И Бог был с отроком..." Это часто встречающееся в Библии выражение указывает на особую промыслительную деятельность Бога, направленную к достижению Его обетовании (28:15[705]; 39:2-3,21[706] и др.).
"и сделался стрелком из лука..." Указание на дикий и воинственный характер родоначальника будущих бедуинов и вместе на исполнение божественного предсказания об этом (16:10-12).
"Он жил в пустыне Фаран..." Так называлась горная область, отделявшая Едом от Египта и получившая свое имя от множества находившихся в ней пещере (14:6[707]; Чис. 13:4[708]; Втор. 1:1[709]; 1 Цар. 25:1[710]). Современное название этой пустыни — Ел-Ти.
"и мать его взяла ему жену из земли Египетской..." Вот один из типичных примеров того, как высоко в библейской древности стоял авторитет родительской власти в брачном вопросе (ср. 27:46; 38:1 -7).
"Авимелех с (Ахузафом невестоводителем и) Фихомом военачальником своим..." Имени Ахузафа невестоводителя не имеет здесь ни один из текстов, кроме LXX и славянского; но оно встречается при другом подобном же случае (26:26[711]). Но эпитет "νυμφάγαγος, невестоводителя", приложенный к Ахузафу, по-видимому, представляет собой неправильный перевод еврейского термина "мерса", означающего "друга, доверенное лицо, советника, стоящего сбоку" (3 Цар. 4:5[712]; 1 Пар. 27:33[713]), Очевидно, Авимелех, вступая в важный союз с Авраамом, взял с собою для этой цели двух главнейших своих сановников.
"с тобою Бог во всем, что ты ни делаешь".. Убеждение, сложившееся на основании случая с Саррой (XX), чудесного рождения Исаака и общего благополучия Авраама. Замечательно здесь также исповедание Авимелехом веры в Элогима, истинного Бога вселенной.
"и теперь поклянись мне здесь Богом..." Глагол "клясться", по-еврейски schaba, шаба, происходит от числительного шеба — "семь" и этим самым указывает, с одной стороны, на священный характер данного числа, с другой — или на наличность семи жертв (28 ст.), или же на присутствие семи свидетелей при заключении клятвенного договора.
"что ты не обидишь ни меня, ни сына моего, ни внука моего..." Славянский текст имеет незначительный вариант: "не обидиша мене, ниже семени моего, ниже имени моего", смысл которого тот же самый, что и предшествующего выражения, т.е. указание на фамилию или потомство (Иов. 18:19[714]; Ис. 14:22[715]).
"И сказал Авраам: я клянусь". Авраам торжественно обещал исполнить эту просьбу; но со временем мы видим, что земля филистимлян отдается в наследие коленам Израиля (Нав. 13:1-2[716]); по всей вероятности, к этому времени уже прекратилось самостоятельное существование герарского царства, так что и договор потерял всякое значение.
"И Авраам упрекал Авимелеха за колодезь с водою... Авимелех же сказал... я даже и не слыхал о том до ныне..." Спор из-за водопоя был одним из главных поводов к неудовольствию и вражде между кочевыми, пастушескими племенами древней Сирии и Палестины (26:20[717]; 13:8[718]; Исх. 2:16-17[719]), причем нередко он велся лишь между рабами, без ведома их господ (13:7[720]).
"семь агниц сих возьми от руки моей, чтобы они были мне свидетельством..." "Мы имеем пред собой любопытный памятник укрепления договоров, пока не существовало еще письменности. Слова, произнесенные хотя при свидетелях, не считаются достаточными; передаваясь из уст в уста, и даже передаваясь в другое поколение, смысл их может быть извращен. Надобно укрепить договор действием, которое оставалось бы в памяти" (Властов).
31. "Потому и назвал он сие место: Вирсавия..." Или, по-еврейски: "Беер-Шеба", что значит "колодезь клятвы", или колодезь семи (см. примеч. к ст. 23-му). Он находился в 12 милях на юг от Хеврона, на Вади-ес-Себа и пользовался глубоким почитанием (26:33[721]; Суд. 20:1[722]; 2 Цар. 24:7[723]; 4 Цар. 23:8[724]).
"И насадил (Авраам) при Вирсавии рощу и призвал там имя Господа, Бога Вечного". Это насаждение Авраама понимается различно: славянский перевод, вслед за LXX, читает "ниву", Вульгата — nemus, иные — дуб, или дубовую рощу; но большинство ученых видит здесь указание на местное растение "тамариск" из породы кустарников, которое своим вечнозеленым видом лучше всего символизировало идею божественной вечности, которую исповедует здесь Авраам.
"И жил Авраам... как странник…" Т.е. на правах временного владельца, или арендатора, а не полного хозяина (Деян. 7:5[725]).
"И было после сих происшествий..." Это обычное, довольно неопределенное библейское указание — не столько на самое время, сколько на последовательность событий. Из последующего контекста (6 ст.) во всяком случае видно, что жертвоприношение Исаака происходило тогда, когда он уже успел подрасти настолько, что был в состоянии нести потребное количество дров для костра, следовательно, имел не менее 12-15 лет от роду.
"Бог искушал Авраама..." Митрополит Филарет различает два рода искушений: "искушение во зле, или возбуждение к действованию злых склонностей, кроющихся в человеке и искушение в добре, или направление, даваемое действующему в нем началу добра к открытой брани против зла или против препятствий в добре, для достижения победы и славы; первое — не от Бога, но есть следствие оставления Богом (2 Пар. 32:31[726]); второе — от Бога, и, в меру духовных сил, посылается как благодать тем, которые достойны принять "и благодать на благодать". "Не для того искушал Бог Авраама, — говорит еще блаженный Феодорит, — чтобы самому узнать, чего не знал; но чтобы научить незнающих, сколько справедливо возлюбил патриарха". Подобный взгляд на искушение, как на проявление божественной любви и на повод к развитию и укреплению добродетели, проводится и во многих других местах Библии (Исх. 16:4[727]; Втор. 8:2[728]; 13:3[729]; 2 Пар. 32:31; Пс. 25:2[730]; Иак. 1:12[731]; 1 Пет. 1:7[732]; 1 Кор. 10:13[733] и др.).
"возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака…" Исаак называется "единственным" сыном Авраама, потому что он единственный сын от Сарры, законной жены Авраама, и еще больше потому, что единственно на нем, как сыне обетования, покоились все божественные благословения о будущей славной судьбе потомства Авраама. И вот этой-то единственной опоре всех заветных дум престарелого патриарха теперь и грозит жертвенное заклание!
"пойди в землю Мориа..." Слово "Мориа" по переводу с еврейского означает: "усмотрение Всевышнего", и можно думать, что, давая Аврааму повеление идти согласно Его божественному внушению, Господь не указывал ему какой-либо определенной местности, уже в то время носившей название "Мориа", а просто повелел ему идти в ту землю, куда Он поведет его, другими словами — в землю божественного усмотрения. Такой страной, как оказалось впоследствии, послужила одна из гор, лежавшая от Вирсавии на расстоянии трехдневного пути (4 ст.) и получившая, в память этого события, название горы Мориа. По свидетельству кн. Паралипоменон, позднее на этой самой горе был воздвигнут храм Соломона (2 Пар. 3:1[734]).
"Авраам встал рано утром... пошел на место, о которой сказал ему Бог..." Тяжелую ночь провел патриарх Авраам, получивши откровение о жертвоприношении своего единственного, возлюбленного сына! Но сила веры и послушание Богу восторжествовали над всеми прочими чувствами Авраама: его, как объясняет Апостол Павел, озарила мысль, что Бог, чудесно даровавший Исааку жизнь от престарелых родителей, "силен и из мертвых его воздвигнуть" (Рим. 4:17[735]; Евр. 11:19[736]). И вот лишь только забрезжило утро, как Авраам уже спешил исполнить божественную волю!
И сказал Авраам... а я и сын... возвратимся к вам... В справедливом опасении за то, что слуги Авраама, не привыкшие к человеческим жертвам, помешают ему исполнить божественное повеление, Авраам оставляет их у подножия горы и обещает вскоре вместе с сыном возвратиться к ним. В этом обещании нельзя видеть обмана, хотя бы допущенного и с благой целью, а следует понимать их, как доказательство этой веры Авраама, что Бог не допустит погибели Исаака, а снова возвратит его к жизни.
"и возложил на Исаака, сына своего..." Любопытная подробность, еще более усиливающая преобразовательное сходство жертвоприношения Исаака с великой Голгофской жертвой, идя на которую Господь наш Иисус Христос сам должен был понести Свой крест (Ин. 19:17[737]).
Весь этот диалог отца с сыном исполнен глубокой преданности Богу. Скрывая от Исаака, что именно он-то и намечен служить жертвой, Авраам невольно пророчествует, так как указывает, что жертвенного агнца Бог изберет Себе сам, что впоследствии, действительно, и оправдалось (13 ст.). В самой речи Авраама об агнце заключается преобразовательное указание на великого Агнца, закланного от сложения мира, т.е. на Господа Иисуса Христа, принесшего Себя в искупительную жертву за всех нас.
"и устроил там Авраам жертвенник..." Этот жертвенник, по всей вероятности, представлял небольшую груду камней, набранных там же, на верху горы.
"и связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров…" Из всех подробностей данного повествования ясно видно, что Исаак совершенно добровольно и беспрекословно подчинился божественному повелению. Хотя он и был уже в таком возрасте, когда мог оказать сопротивление своему престарелому отцу, но оказывает ему самое трогательное повиновение: послушание сына здесь равняется вере отца и оба они проявляют великое геройство духа. Если же Авраам все же, как мы видим, находит нужным предварительно связать Исаака, то он делает это или в предупреждение каких-либо невольных его движений, при виде занесенного ножа, или, что еще вероятнее, в силу общего жертвенного обычая.
Ему является Ангел и останавливает его руку.
"И простер Авраам руку... Но Ангел Господень воззвал к нему с неба..." В тот самый момент, когда Авраам уже занес было свою руку для заклания сына, он внезапно был остановлен таинственным голосом с неба, шедшим от лица Ангела Господнего, Который уже являлся ему неоднократно и раньше (18:10[738]) и в Котором вероятнее всего должно видеть самого Господа Бога, как это подтверждается и данным контекстом речи (12, 15, 16, 17-18).
"теперь Я знаю, что боишься ты Бога..." Выражение человекообразное, — передающее собою ту мысль, что теперь Авраам дал самое блестящее доказательство своей глубокой веры и своего полного послушания, т.е. достиг той высоты духовно-нравственного совершенства, после которой становится уже психологически невозможной в нем какая-либо перемена к худшему.
"и не пожалел сына своего..." Выражение, почти буквально повторенное Апостолом Павлом в отношении Бога Отца, принесшего в жертву за грех людей Своего единородного Сына (Рим. 8:32[739]).
"и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими..." По особому божественному произволению случилось так, что близ места жертвы оказался овен, запутавшийся своими рогами в чаще кустарника какой-то горной породы, которую наш славянский текст называет "савек;" видя в этом неожиданном совпадении особое божественное указание, Аараам и приносит этого овна в жертву, вместо своего сына Исаака.
"И нарек Авраам имя месту тому: Иегова-ире..." Славянский текст дает перевод последних двух слов: "Господь виде". Большинство комментаторов видят здесь повторение того, что было сказано Авраамом раньше (8 ст. "Бог узрит себе овча во всесожжение" в славянском тексте) и что теперь так точно оправдалось. Переименовывать же ту или другую местность в память известного, совершившегося на ней события, было в широком распространении в библейской древности (16:13-14[740]; 20:22; 21:31 и др.). А то обстоятельство, что в еврейском тексте в совершенно тождественных двух фразах 8 и 14 ст. употребляются различные слова для обозначения Господа, Элогим и Иегова, дает сильное возражение для борьбы с рационалистической критикой библейского текста. Это же представляет собой великолепный аргумент в полемике с сектантами, утверждающими, что Элогим и Иегова — имена Бога. Очевидно, что в первом случае обращение к Богу (Элогим), как Судие Праведному (Бог узрит себе овча во всесожжение). Во втором же случае, при использовании в еврейском тексте слова Иегова для обозначения Бога имеется ввиду именно значение — "Всевышний (Сущий) усмотрит". Что касается второй половины 14 ст., то они представляют собой своего рода пословицу, сложившуюся на основании данного факта и употреблявшуюся при аналогичных же случаях, т.е. когда все человеческие средства будут уже исчерпаны и останется только надежда на чудесную божественную помощь, наподобие той, какую явил Бог Аврааму с Исааком в самый последний решительный для них момент.
"Мною клянусь, говорит Господь,..." Лучшее объяснение этих слов давно в послании Апостола Павла к Евреям, где апостол обстоятельно доказывает, что эта божественная клятва есть человекообразное выражение мысли о безусловной непреложности божественных обетовании (Евр 6:16-18[741]). Примеры подобных клятв можно находить и во многих др. местах Библии (24:7[742]; 26:3[743]; 50:24[744]; Исх. 13:5[745], 11[746]; 32:13[747]; Ис. 45:23[748]; Иер. 44:26[749]; Ам. 4:2[750]; Евр. 6:13[751] и др.).
"Благословляя благословлю тебя и умножая умножу... и благословятся в семени твоем все народы земли..." Это заключительное и последнее в жизни Авраама божественное обетование отличается особенной торжественностью и силой. Подобно тому, как Авраам готовностью принести а жертву Исаака обнаружил высшую степень послушания и преданности Богу, и Господь в награду за это дает ему доказательства Своего высшего благоволения, подтверждая и усугубляя ранее данные ему обетования о многочисленности и славе его потомства. При этом в слове 18 ст. об единственном и исключительным семени, через которое имеют благословиться все народы земли большинство толкователей, вслед за Апостолом Павлом, видят указание на великое Семя жены, имеющее стереть главу змия, т.е. на Христа Сына Божия (Гал. 3:16[752]).
"вот, и Милка родила Нахору, брату твоему, сынов..." Цель этого указания та, чтобы показать происхождение Ревекки, будущей жены Исаака и, следовательно матери избранного потомства.
Когда, в силу божественного повеления, Авраам некогда двинулся из Ура Халдейского по пути в Харран и вообще в Сирию и Палестину, то он порвал все связи и отношения с оставшимся у него на родине родством. И вот вдруг, почти уже под конец своей жизни, он получает неожиданное известие о семье своего брата Нахора, разросшейся до 12 сынов (8 от законной жены и 4 от наложницы).
О некоторых из них или точнее о потомстве их, можно находить некоторые указания и в самой Библии: так, первенец Нахора — Уц, по-видимому, дал свое имя стране Уц, лежавшей в северо-восточной Аравии, из которой происходил Иов (1:1), имя "Вуз" упоминается в качестве названия одного из аравийских племен, живших между Деданом и Феманом (Иер. 25:23[753]) и в некотором соседстве с родиной Иова, ибо оттуда происходит один из его друзей — Елиуй (Иов. 32:2[754]). Под Кеседом многие, вслед за Иеронимом, склонны видеть родоначальника "халдеев" ("kesed" или "kasdim"), живших на севере Месопотамии, по соседству с Сузой и Егамом, наконец, некоторое указание на Мааху усматривают в маахитах, о которых, как об одном из хананейских племен, пограничных с Месопотамией, говорится во Второзаконии и в кн. Иисуса Навина (Втор. 3:14[755] и Нав. 13:13[756]).
"Жизни Сарриной было сто двадцать семь лет..." В качестве жены Авраама и матери всех верующих (Ис. 51:2[757]; 1 Пет. 3:6[758]), Сарра — единственная из ветхозаветных женщин, лета которой отмечаются в Священном Писании.
2. "И умерла Сарра в Кириаф-Арбе, что ныне Хеврон..." Разрешая некоторое недоразумение, почему Сарра умерла в Хевроне, а не в Вирсавии, где жил Авраам и откуда он пришел оплакивать ее, митр. Филарет думает, что Авраам имел, под конец своей жизни, два местопребывания, в которых поочередно и кочевал со своими стадами: в одном из этих местоприбываний, именно в древней Кириаф-Арбе, отличавшейся лучшими климатическими условиями и жила на покое престарелая Сарра, тогда как сам Авраам чаще находился в другом пункте, в котором были сосредоточены его главные стада, т.е. в Вирсавии. Относительно самого имени города Хеврона см. выше примеч. к ст. 18-му гл. 13-й.
"и пришел Авраам рыдать по Сарре и оплакивать ее..." Т.е. он провел известное количество времени, исполняя погребальные обычаи своей страны, служащие и естественным выражением скорби по утрате, и вместе с тем данью благодарности и почтения к умершему (27:41[759]; 50:1,3-4[760], 10[761]; 3 Цар. 13:29-30[762]; Иер. 16:5[763]; Еккл. 7:2[764] и др.).
"и говорил сынам Хетовым..." Это, очевидно, те самые хеттеи, о которых, как о потомках Хама и Ханаана, говорилось выше (10:15[765]). Потому-то и в последующем контексте "дочери Хета" не отличаются от "дочерей Ханаана" (27:46[766] и 28:1[767]). В настоящее время ученые исследователи напали на следы богатой и развитой хеттейской культуры, созданной народностью, которая населяла древнюю Сирию и Палестину и основала здесь обширное и могущественное царство, со множеством провинций и колоний, одной из которых, вероятно, был и Хеврон.
"я у вас пришелец и поселенец..." Авраам, которому неоднократно сам Бог давал обетования обладать всей Палестиной, смиренно называет себя пришельцем и поселенцем в чужой земле. Он верит, что обетования Божия со временем исполнятся, и не выражает никакого нетерпения по поводу медлительности их исполнения. Поистине трогательное сочетание сильной веры с глубоким смирением.
"дайте мне в собственность место для гроба между вами..." "Приобретение места для погребения в Палестине было действием, важным в жизни патриархов, потому что оно осязательно напоминало в будущем народу израильскому, что Палестина есть земля обетования, что там дарован Всевышним удел Своему народу. Вот почему и Иаков (49:29) и Иосиф (50:25) завещал нести туда, в землю благословения, свои тела" (Властов).
"ты князь Божий посреди нас..." Еврейское слово "Элогим", переведенное здесь в смысле указания на Бога, на самом деле должно быть правильнее переведено, как прилагательное: "сильный, могущественный", тогда и вся фраза получит надлежащий вид и будет вполне понятна в устах язычников-хеттеев: "ты могущественнейший князь среди нас". Такое обращение, равно как и все последующее предложение хетеев о безвозмездном отводе лучшего погребального участка, свидетельствует о высоком уважении их к Аврааму.
"пещеру Махпелу..." Славянский текст, по-видимому, дает перевод еврейского собственного имени, говоря: "и да даст ми пещеру сугубу (Махпела), яко есть его". Дорожа местом погребения, как неотъемлемой собственностью, Авраам не соглашается принимать его, как дар, но желает приобрести за деньги, т.е. более верным и прочным путем, после чего право владения Авраама становится для всех ясным и неоспоримым.
Вся библейская сцена, изображенная в этих стихах, полна художественной правды. И теперь еще на Востоке свободные сыны пустыни производят свою меновую торговлю и различные торговые сделки без всяких бумаг и условий, а на честном слове и в присутствии живых свидетелей. Вот почему и договор, заключенный Авраамом с хеттеянами о покупке Махпелы, не был никем нарушен, несмотря даже на продолжительное отсутствие евреев из Палестины, в течение двухвекового египетского рабства.
"четыреста сиклей серебра, какое ходит у купцов..." По мнению большинства ученых археологов, чеканка монеты у евреев началась лишь после вавилонского плена; но несомненно, что торговля у них существовала в довольно широких размерах, и притом не только меновая, но и купля-продажа. Роль денежных знаков здесь играли известного веса пластинки или кольца из золота или серебра, которыми и производилась расплата. Несомненно, что подобного же типа были и те четыреста сиклей, за которые Авраам сделал свою покупку. Если допустим, что курсовая ценность сиклей была все время устойчива, то выйдет, что Авраам заплатил за свою покупку около 300 руб.
"И стало поле Ефроново, которое при Махпеле, против Мамре, поле и пещера... владением Авраамовым..." Отсюда очевидно, что владением Авраама была не одна только пещера, но и поле с деревьями, так что можно полагать, что часть дубравы Мамре отошла к нему.
"Авраам был уже стар…" По 25:30, Исаак был 40 лет, когда он женился на Ревекке; а так как он родился на 100-м году жизни Авраама, то последнему, следовательно, в это время было около 140 лет.
"рабу своему, старшему в доме..." Основываясь на предшествующем контексте, мы можем здесь видеть Елиезера (15:2).
"положи руку твою под стегно мое..." Это — довольно необычная форма клятвы, которая еще раз встречается в той же книге Бытия 47:29[768]. Из различных объяснений ее смысла, наиболее удачным должно признать то, которое видит в ней символ клятвы на мече, который, как известно, носят при бедре. Клявшийся таким образом этим самым как бы говорил: если я нарушу клятву, то пусть меня поразит меч (Исх. 32:27[769]; Пс. 44:4[770] и др).
"и клянись мне Господом Богом... что ты не возьмешь..." Это — первая, отрицательная сторона миссии Елиезера: ему запрещалось брать Исааку в жены кого-либо из среды нечестивых и развращенных хананеев, которые не должны были смешиваться с чистым потомством богосозданного народа.
"но пойдешь в землю мою..." Не в Ур Халдейский, а в Харран, лежавший в Падан-Араме или в северной Месопотамии, где Авраам оставил своего брата Нахора (11:22[771]). Видеть же здесь указание на Ур Халдейский не позволяет, главным образом, то, что если Бог некогда вывел оттуда Авраама и тем самым заставил его порвать всякие связи и отношения с его зараженной идолопоклонством родиной, то не мог Он и теперь восстанавливать этих отношений, по тем же самым мотивам.
"Раб сказал ему..." Это выражение характеризует предусмотрительность раба, который предвидит сильное и вполне естественное затруднение, относительно которого хочет заранее получить руководящие указания.
"Авраам сказал ему: берегись, не возвращай сына моего туда... только сына моего не возвращай туда..." Отвечая на вопрос Елиезера, Авраам дважды и с особенной силой запрещает ему оставлять там своего сына Исаака, даже и в том крайнем случае, если бы избранная невеста не согласилась оставлять своей родины. Не муж должен следовать за женой, но жена за мужем.
"Он пошлет Ангела Своего..." Под этим таинственным проводником и руководителем можно разуметь или особое внушение божественного Промысла, или же действительное явление Ангела.
"И взял раб... десять верблюдов... В руках у него были также всякие сокровища господина его..." Такая обстановка этого брачного путешествия, с одной стороны, предполагает его значительную отдаленность, с другой — придает ему особую торжественность и важность; наконец, как самые верблюды, так и те сокровища, о которых здесь говорится, могли предназначаться в качестве дара невесте.
"и пошел в Месопотамию..." По-еврейски — "Нагараим", т.е. в страну, лежащую между двух рек: Евфрата и Тигра.
"остановил верблюдов вне города... под вечер..." Все эти детали глубоко историчны и жизненно реальны.
Воззвание Елиезера к Богу проникнуто чувством глубокого смирения и живой веры, в чем, очевидно, он старался подражать своему господину. Очень характеристично самое обращение его к Богу, в котором Елиезер одновременно называет Его и Элогимом, и Иеговой, давая этим, с одной стороны, доказательство тождественности сих божеских имен, а с другой — свидетельствуя, что, живя в доме Авраама, он получил правильное богопознание. Против того, что рационалистическая критика относит эту молитву Елиезера к позднейшей эпохе, особенно сильно говорит стоящее здесь в подлиннике слово hanahar (девица), употребленное без специального суффикса женского рода, что служит признаком его глубокой древности.
Весь этот эпизод встречи Елиезера с Ревеккой бытописатель изображает очень живо и совершенно в тех же самых чертах, какие заранее пророчески были предусмотрены и открыты ему Богом.
"Человек тот смотрел на нее с изумлением..." Это изумление было вполне естественным и понятным психологическим состоянием Елиезера, который был положительно поражен таким удивительным совпадением факта с его молитвою о нем.
"желая уразуметь, благословил ли Господь путь его..." "Он вникал в происходившее, дабы лучше увериться в том, что точно Промысел ответствует на его прошение" (Филарет).
"взял золотую серьгу..." По-еврейски nezem, что означает золотое кольцо, которое продевалось или в уши в качестве серьги (35:4[772]), или в нос (Ис. 3:20[773]; Притч. 11:22[774]; Ос. 2:13[775]). Из последующего видно, что это было скорее всего носовое кольцо (47 ст.).
"весом полсикля..." Денежные знаки, независимо от своей стоимости, имели еще значение и единиц веса.
"чья ты дочь?..." Своим вопросом Елиезер хотел, очевидно, окончательно удостовериться, действительно ли эта девица и есть избранница его господина.
"И преклонился человек тот и поклонился Господy…" Получив это последнее удостоверение, Елиезер убедился, что его миссия окончена и в порыве горячей благодарности, он молитвенно преклоняется пред всемогущим Промыслителем.
"в доме матери своей. У Ревекки был брат, именем Лаван..." "Есть много оснований думать, что отец Ревекки — Вафуил уже умер, и что поэтому здесь назван дом не отца, а матери. С этим согласно и все течение рассказа, в котором Лаван играл первенствующую роль, заменяя, по всей вероятности, отца своего" (см. 53 ст., Властов).
"войди, благословенный Господом..." Хотя Лаван и был идолопоклонником (31:30[776]), однако, находясь в родственной связи с тем домом, из которого вышел некогда и Авраам, он не успел еще утратить некоторых следов истинного богопознания. Возможно также и то, что Лаван называет так своего гостя со слов сестры Ревекки, слышавшей имя Господа из уст самого Елиезера (27 ст.).
Все детали этой картины вполне жизненны и правдивы.
"Господь весьма благословил господина моего..." Видя, как Господь чудесно даровал Аврааму сына в его старости, как Он благопоспешил ему в умножении его стад и в увеличении его влияния среди окружающих племен, Елиозер с полным правом мог сказать эти слова.
"Господь...пред лицем Которого я хожу..." Это — характеристичное библейское выражение: ходить пред Богом — значит угождать Ему или жить в полном согласии с Его святой волей (5:24[777]; Пс. 114:8[778] и др.).
Весь этот, довольно значительный, библейский раздел заключает в себе повторение предыдущего, путем которого Елиезер обстоятельно знакомит со всей историей дела своих новых гостеприимных хозяев, желая тем самым и для них выяснить, что здесь очевидна промыслительная десница Божия.
"дочь брата господина моего..." Ревекка называется здесь племянницей Авраама, дочерью его брата Нахора; а между тем раньше неоднократно она называлась дочерью Вафуила, сына Нахорова (15:24). Очевидно, что в данном случае термин "дочь" должно понимать не в узком, а в более широком смысле: кровной родственницы по нисходящей линии.
"милость и правду..." Это — своеобразный гебраизм, смысл которого можно перефразировать так: сделайте и мне удовольствие, и сохраните свои интересы,
"И отвечали Лаван и Вафуил".. Перевод LXX вместо слова "брат" имеет — "братья", откуда некоторые экзегеты выводят то предположение, что Вафуил, о котором здесь говорится, был не отцом Ревекки, а ее братом, носившим это имя в честь своего отца.
"призовем девицу и спросим, что она скажет..." Это очень характерная библейская черта, ясно свидетельствующая о том, что у древних семитов женщина далеко не находилась в том порабощении, в каком позднейшая история застает ее у других восточных народов.
"и кормилицу ее..." Вероятно, речь идет о Деворе (35:8[779]); хотя LXX и славянский перевод заменяют это указание другим — "и имения ея" (LXX: υπάρχοντα αυτής).
"И благословили Ревекку..." Это молитвенное благословение имело пророчественный характер, поскольку Ревекка, в качестве жены Исаака, явилась одной из родоначальниц многочисленного еврейского народа и еще большего количества всех верующих.
"А Исаак пришел в Беэр-лахай-poи", т.е. к источнику "Живого, видящего меня", как назвала его Агарь, в память бывшего ей здесь богоявления (16:14),
"Исаак вышел в поле поразмыслить…" В некоторых переводах последний глагол заменен синонимом с еврейского языка — "помолиться", (в славянском — поглумитися, т.е. подумать) что еще лучше характеризует благочестиво-религиозную и кроткую натуру Исаака.
При встрече с Исааком Ревекка спустилась с верблюда и покрылась покрывалом; первое, вероятно, — ее почтение к будущему мужу, а второе символизировало его право обладания ею (1 Κοр. 11:10[780])
"И ввел ее Исаак в шатер… и она сделалась ему женою, и он возлюбил ее…" Вот краткая, но вместе сильная характеристика семейных отношений патриархального периода.
"И взял Авраам еще жену, именем Хеттуру..." Этот новый брак, по-видимому, состоялся уже после смерти Сарры; хотя, впрочем, он мог быть заключен и при ее жизни, так как Хеттура и ее потомство, так же, как и Агарь с ее потомством, не имели всей полноты прав законного супружества, с каковою единственно оставались супружество с Саррой и потомство от нее.
Шесть сынов Хеттуры были родоначальниками целого рода новых кочевых племен Аравии; но имена этих племен, за исключением только разве мадиоанитян, остались почти неизвестными в последующей библейской истории.
"И отдал Авраам все, что было у него, Исааку (сыну своему)..." Единородному сыну единственно полноправной жены — Сарры, Авраам передает все свои как духовные, так и материальные блага (21:10; 24:36).
"а сынам наложниц... дал... подарки и отослал их от Исаака…" Вот мудрое предсмертное распоряжение Авраама: он не оставляет без некоторого обеспечения и детей своих наложниц; но в то же время удаляет их от Исаака, заблаговременно показывая этим, что они не имеют части в имени, законного наследника.
"в землю восточную..." Под этим именем, обыкновенно, понимают Аравию, жители которой, вообще, назывались "бене-кедем" — "сыновья востока" (Суд. 6:3[781]; 3 Цар. 4:30[782]; Иов. 1:3[783]). Впоследствии они получили арабское имя "шаркиин", т.е. восточные, откуда возникло и слово "сарацины".
"и умер в старости доброй, престарелый и насыщенный (жизнью), и приложился к народу своему..." Образное и сильное выражение, показывающее на исполнение Авраамом своего жизненного предназначения, о чем впоследствии в подобных же, только более ясных, словах говорит о себе и апостол (2 Тим. 4:7-8[784]). Последняя мысль данного текста имеет особенно важное значение, поскольку она характеризует собою существование веры в загробное бессмертие души даже и в тот отдаленный патриархальный период (ср. Втор. 32:50 и 3 Цар. 2:10).
"Бог благословил Исаака..." Сказав еще отцу его Аврааму, что "завет Мой Я утвержу с Исааком" (17:19,21), Бог теперь, по смерти Авраама, преподает ему Свое особое благословение, т.е. выделяет его, как родоначальника и представителя избранного народа.
"Вот родословие Измаила..." Это — начало нового раздела (toldoth) родословия потомства побочного сына Авраамова Измаила. Хотя имена этих новых родоначальников арабских племен, в большей своей массе и остаются неизвестными для нас, тем не менее в самой цифре их нельзя не видеть исполнения того пророчества о двенадцати князьях от Измаила, которое было дано гораздо раньше (17:20).
"Они жили от Хавилы до Сура..." Основываясь на этих географических указаниях, а равно как и на предшествующем контексте (10:29 и 17:7), территорию измаильтян мы должны будем определить по берегу Персидского залива и в горной части Аравийского полуострова.
"И молился Исаак Господу о (Ревекке) жене своей..." "Митр. Филарет замечает, что самые благословенные рождения часто предшествуемы были неплодством: напр., рождение Исаака, Иакова, Иосифа, Симеона, Самуила, Иоанна Крестителя. Весьма вероятно, что Богу угодно прежде очистить и утвердить веру и упование тех, которым даруется благословенный плод чрева. Кроме того, сила Божия в немощи совершается, т.е. в то время, когда появляется ослабление сил природы, тогда действует для исполнения целей премудрости благодать Божия" (Властов).
"Если так будет, то для чего мне это?…" Митр. Филарет, основываясь на различных библейских переводах, хочет видеть здесь выражение некоторой боязни со стороны Ревекки за свою жизнь. Но нам кажется, удобнее и сообразнее с контекстом находить здесь другой, более высокий смысл — именно желание матери узнать судьбу того ее потомства, которое теперь даруется ей Богом, после стольких лет бесплодия, и очевидно, не без особенных, высших целей божественного Промысла.
"И пошла вопросить Господа..." Из самого текста не видно, каким путем происходило это вопрошение Господа; поэтому одни думают, что Ревекка обратилась к какому-либо из благочестивых патриархов — Симу, Аврааму, Мелхиседеку, Еверу, или даже к Исааку (27:46[785]), другие полагают, что она могла сделать это непосредственно в молитве или жертвоприношении.
"два племени... два различных народа... один народ сделается сильнее другого". Во внешней форме этого стиха усматривают параллелизм мыслей — отличительную черту еврейской поэзии; во внутреннем же, существенном содержании видят пророчественное откровение будущей судьбы потомства обоих имеющих родиться близнецов. Эта судьба не совсем обычна: здесь старшему обещается большая сила и внешнее могущество, и однако же он, в конце концов, подчиняется младшему. И последующая история оправдала данное пророчество: хотя дом Исава действительно был сильнее и многолюднее, чем дом Иакова, при возвращении его из Харрана (32:11[786]), и потомство Исава раньше получило старейшин и царей (35:1[787]), однако со временем Давид покорил идумеян (
