Архим. Антонинъ Капустинъ († 1894 г.)
Бесѣда на евангельскую притчу о мытарѣ и фарисеѣ (Лук. 18, 10-14).
Не помолимся фарисейски, братіе!..
Фарисей молился слѣдующимъ образомъ: Боже! хвалу тебѣ воздаю, яко нѣсмь, якоже прочіи человѣцы — хищницы, неправедницы, прелюбодѣе, или якоже сей мытарь. Пощуся два краты въ субботу, десятину даю всего, елика притяжу. Сколько надобно имѣть самонадѣянія, чтобы отозваться о себѣ подобнымъ образомъ! И какъ можно забыться до такой степени! — думаемъ мы, особенно когда слышимъ выраженіе: или, якоже сей мытарь. Намъ хотѣлось бы отъ лица всего человѣчества выразить негодованіе на гордаго фарисея. Не будемъ оправдывать осужденнаго Богомъ. Фарисей въ христіанскомъ мірѣ издревле считался образцемъ гордости, былъ предметомъ всеобщаго укора и посмѣянія. Но нельзя не подумать иногда, что, можетъ быть, въ этомъ дѣлѣ не всякой, слушающій притчу, имѣетъ право быть судіею фарисея, — ч т о м о ж е т ъ быть фарисей былъ только откровеннѣе и искреннѣе другихъ, и по дѣтскому тщеславію высказалъ то, что мы, его судьи, таимъ въ глубинѣ души, — что в ѣ р о я т н о онъ былъ не пустоименнымъ ревнителемъ благочестія, и сознавалъ, что трудомъ и подвигомъ сталъ выше той ступени, на которой стоятъ хищники, неправедники, прелюбодѣи, и на которой можетъ быть и самъ стоялъ прежде, — и наконецъ н е с о м н ѣ н н о, что онъ былъ возвышенъ духомъ по крайней мѣрѣ столько, что занимался своимъ нравственнымъ совершенствомъ, и за то, что имѣлъ, благодарилъ Бога. Какъ не пожелать иногда, чтобы многіе изъ обличителей его въ этомъ случаѣ походили на него! — Чтобы вполнѣ и по достоинству оцѣнить всю незаконность фарисеева поступка, надобно понять духъ притчи. Притча фарисея и мытаря относится къ кругу жизни высшей, духовной, молитвенной. Фарисей и мытарь — это не гордость и смиреніе въ обыкновенномъ ихъ смыслѣ, а два молитвенныя расположенія души — ложное и истинное. Св. Церковь, вводя насъ въ духъ поста и состраданія Господу нашему, хочетъ, чтобы источное начало его — молитва — не была намъ въ грѣхъ, а низвела въ сердце наше глубокое покаянное чувство, и оправдала насъ. Не помолимся фарисейски, братіе — вотъ первыя слова богослужебной книги великаго поста.
Въ духѣ евангелія, по намѣренію церкви и по указанію современныхъ потребностей духовной жизни, послѣдуемъ за ходомъ притчи.
Человѣка два внидоста въ церковь помолитися: единъ фарисей, а другій мытарь. Время, въ которое жилъ на землѣ Господь нашъ, во многихъ отношеніяхъ было непохоже на наше время. Тогда всѣ въ Іудеѣ ожидали Христа, и всѣ были на стражѣ своего спасенія. Вѣра, богослуженіе и жизнь богоугодная дѣлались нераздѣльными предметами всеобщаго, и самого живаго, вниманія. Слова: г р ѣ ш н и к ъ и п р а в е д н и к ъ не были тогда принимаемы только къ свѣдѣнію, какъ теперь. И для правды и для грѣха было внѣшнее свидѣтельство, не всегда вѣрное, но потому именно и вызывавшее противъ себя строгій приговоръ Іисуса Христа. Фарисеи были учители народные, указатели праведности и грѣховности поступковъ людскихъ, и по возможности сами представляли въ себѣ образецъ праведниковъ. Мытари, по условіямъ рода жизни своей, казались менѣе всѣхъ другихъ подходившими подъ мѣрило праведности. Таково было положеніе дѣла, вызвавшее притчу Господню. Возвратимся къ ней. Вотъ оба — и мнимый праведникъ и мнимый грѣшникъ — внидоста, говоритъ Господь, въ церковь помолитися. Остановимся пока на этомъ. Еще оба молитвенника для насъ хороши, — равно достойны уваженія. Ихъ обоихъ привлекло въ церковь желаніе помолиться. Одинъ переполненъ былъ сознаніемъ своей добродѣтели и спѣшилъ поблагодарить за то Бога, другой подавленъ былъ чувствомъ своей грѣховности и спѣшилъ испросить себѣ милости у Бога. Блаженное и боголюбезное дѣло — всѣ крайности жизни сводить къ одной срединѣ — молитвѣ! Фарисей же ставъ сице въ себѣ моляшеся. Мытарь же издалеча стоя, не хотяше ни очію возвести на небо, но біяше перси своя, глаголя. Пока еще нѣтъ повода осудить фарисея и оправдать мытаря, займемся выводомъ уроковъ изъ того, что говоритъ евангеліе. Пріятно видѣть, какъ храмъ Божій служитъ общимъ мѣстомъ соединенія всѣхъ вѣрующихъ въ единаго Бога и принадлежащихъ къ единому богоустроенному братству. Въ этомъ отношеніи наше время не разнится отъ времени Христова. Нашъ храмъ — далѣе — какъ и храмъ ветхозавѣтный, устройствомъ своимъ подаетъ поводъ также стать молящимся въ немъ однимъ на главномъ мѣстѣ, другимъ издалеча. Въ этомъ мы опять сходимся съ древними временами. Но въ христіанскомъ храмѣ, гдѣ съ одной стороны должна быть возсылаема вѣчная и всѣмь общая хвала Богу за тайну искупленія нашего, въ слѣдствіе котораго всѣ мы нѣсмы, якоже прочіи человѣцы невѣрующіе, лжевѣрующіе, суевѣрствующіе, и т. под., — а съ другой, отъ всѣхъ устъ должно слышаться покаянное слово мытаря, оправданнаго и поставленнаго намъ въ примѣръ Господомъ нашимъ, — въ такомъ храмѣ должно бы, повидимому, изчезать различіе мѣстъ ближняго и далекаго, фарисейскаго и мытарскаго... Между тѣмъ различіе это замѣтно. Христіанскій алтарь окружается обыкновенно именитостію, сановитостію, убранствомъ и пышностію, а издалеча стоитъ бѣдность, дряхлость, худородность… Другое обстоятельство. Фарисей и мытарь тамъ вмѣстѣ входятъ помолиться, становятся и стоятъ потомъ каждый на своемъ мѣстѣ. Въ нашихъ храмахъ можно бываетъ замѣтить другое: сначала всѣ становятся впереди, потомъ, болѣе нежели за половину службы продолжающійся, притокъ новыхъ молитвевниковъ оттѣсняетъ прежнихъ, пока тѣ по необходимости станутъ издалеча… Третіе обстоятельство: ставшій вблизи приточный молитвенникъ въ себѣ молится — можетъ быть для того, чтобы не мѣшать богослуженію, а издалеча стоящій позволяетъ себѣ бить перси и говорить ко Господу. Мы часто бываемъ свидѣтелями противнаго. Ближайшее къ священнодѣйствію, мѣсто, къ сожалѣнію у насъ нерѣдко оглагаается очень рѣзкимъ, и иногда очень продолжительнымъ, говоромъ, не направленнымъ ни къ Богу, ни къ священнодѣйствію, не истекающимъ ни изъ нужды, ни изъ вѣры… Еще одно обстоятельство: когда Господь замѣчаетъ, что издалеча стоявшіи не смѣлъ очей возвести на небо, то даетъ этимъ знать, что вблизи ставшій смотрѣлъ на небо, и конечно лицемъ обращенъ былъ къ святилищу Бога, съ которымъ бесѣдовалъ. Опять разница съ нами. У насъ очамъ не для чего искать Бога; не смотря на то, зачѣмъ-то они разбѣгаются по всему храму, — можетъ быть за тѣмъ, чтобы договорить то, чего не можетъ высказать языкъ, раздѣляемый пространствомъ и заглушаемый пѣніемъ… Братія мои! Что же это за молитвенники, о которыхъ мы говоримъ теперь? Мы негодуемъ на фарисеевъ, осуждая ихъ неразумную молитву, слѣд. не хотимъ имѣть съ ними ничего общаго; но особенное исключительное мѣсто, но особенное право приходить и выходить, передвигать и отталкивать, но особенная вольность слова, взгляда, движенія, отдѣляющія рѣзкою чертою вблизи ставшихъ отъ стоящихъ издалеча, не говорятъ ли о какомъ-то своего рода фарисействѣ, хотящемъ управлять въ церкви правилами приличія и обращенія, также говорящемь внутренно: нѣсмь, якоже прочіи человѣцы, или — якоже сей мытарь... только можетъ быть, забывающемъ поблагодарить за то Бога?.. И не обидно ли видѣть, что древнее фарисейство, если и казалось мелочнымъ, то все же занималось предметами высокой важности, а новое наше занято мелочами, и мелочами самыми пустыми! Не помолимся фарисейски, братіе!
Послѣ того, какъ осмотрѣны нами внѣшнія случайности молитвы, войдемъ въ ея внутренняя. — Боже! хвалу Тебѣ воздаю — начинаетъ одинъ молитвенникъ. Боже! — просто говоритъ другой. Оба начинаютъ однимъ и тѣмъ же словомъ молитвоноснымъ и благодатнымъ, но вслѣдъ за тѣмъ расходятся, и молятся каждый своимъ образомъ. Чѣмъ менѣе сказано о фарисеѣ, тѣмъ болѣе онъ самъ говоритъ о себѣ. Напротивъ, чѣмъ подробнѣе описано положеніе мытаря, тѣмъ сокращеннѣе его собственное слово. Замѣчательное для молящихся обстоятельство! Господь очень мало занимается тѣмъ, кто самъ собою занятъ и съ особеннымъ участіемъ описываетъ того, кто изчезаетъ весь въ чувствѣ своего недостоинства, и ничтожества передъ Богомъ. Фарисей, повидимому, опередилъ мытаря не только мѣстомъ, но и молитвеннымъ чувствомъ. Онъ началъ воздавать хвалу Богу, тогда какъ мытарь, кажется, вовсе не думалъ прославлять Его, занятый однимъ сознаніемъ своей грѣховности. Не заслуга фарисея — въ томъ, и не укоръ — мытарю! Все зависѣло отъ того, что одинъ хотѣлъ б л а г о д а р и т ь, другой — п р о с и т ь Бога. Оба сіи вида молитвы равно благословлены Богомъ, и угодны Ему (1 Тим. 2, 1-3; Кол. 4, 2). И тебѣ, будущій постникъ, исповѣдникъ и причастникъ Христовъ, призываемому на молитву, Церковь предоставляетъ на выборъ, какую угодно, благодарственную или просительную. Состояніе духа твоего само должно указать тебѣ, которая для тебя нужнѣе и приличнѣе и благоплоднѣе. Если же тебѣ все равно, какъ ни начать молиться, если ты затрудняешься, что избрать, и на что рѣшиться, то мудрость и опытность духовная совѣтуютъ прилежать болѣе въ прошеніи, чѣмъ въ благодареніи. Молитва благодаренія есть молитва окриленная, быстрая, легкая, восторженная. Она вдругъ дѣлаетъ то, до чего съ трудомъ и усиліемъ доходитъ молитва прошенія — глубокая, тяжелая, медленная, но за то весьма часто вдругъ и теряетъ то, что даетъ; тогда какъ совершенно напротивъ, молитва прошенія, чѣмъ медленнѣе даруетъ, тѣмъ крѣпче и стойче дарь ея. Молитва прошенія должна быть у грѣшника занятіемъ постояннымъ, всегдашнимъ; молитва благодаренія — отдыхомъ отъ труда, праздникомъ сердца; послѣдняя должна только завлекать и собирать душу для первой. Но есть нѣчто, что прямо опасною дѣлаетъ молитву благодаренія, и заставляетъ еще болѣе не совѣтовать ея молитвеннику, особенно неопытному. Это сейчасъ выскажетъ намъ фарисей. — Боже! хвалу Тебѣ воздаю, яко нѣсмь, якоже прочіи человѣцы — хищницы, неправедницы, прелюбодѣе, или якоже сей мытарь. Вотъ какой быстрый поворотъ отъ свѣта Божія въ неисходимый мракъ! Нѣсмь, якоже прочіи человѣцы!.. Какъ не пожалѣть бѣднаго фарисея, упавшаго съ такой высоты въ такую бездну, и повидимому такъ нечаянно, непредвидѣнно! Какъ ему не хотѣлось явиться предъ Бога нечистымъ и неправеднымъ! Съ какимъ свѣтлымъ лицемъ и смѣлымъ взоромъ сталъ онъ на молитву! Христіанинъ, призванный къ безстрастному, но вмѣстѣ и сострадательному, — высокому, но нераздѣльно съ тѣмъ и снисходительному взгляду на дѣла человѣческія! Удержимся пока отъ суда надъ молитвенникомъ, не оправдавшимъ ни божественнаго изволенія, ни собственныхъ сердечныхъ чаяній, ни нашего прекраснаго, но для фарисейскаго времени можетъ быть уже слишкомъ высокаго требованія. А чтобы не выйти изъ границъ умѣренности, обратимъ взоръ на нашу собственную молитву. Нѣсмь, якоже прочіи человѣцы… двакраты пощуся въ субботу, десятину даю всего, елика притяжу. Въ нашъ вѣкъ, вѣкъ приличій, лукавой вѣжливости и холоднаго чувствованія, нестерпимо сказать подобнымъ образомъ. Но, чѣмъ менѣе говоритъ языкъ, противъ воли связанный, тѣмъ болѣе квасъ фарисейскій (отъ котораго столь заботливо предостерегалъ Спаситель — Матѳ. 16, 11), ищетъ обнаружить себя другими путями. Еслибы онъ вышелъ языкомъ, онъ явился бы пустымъ тщеславіемъ, — смѣшнымъ и только, но негибельнымъ. Но чѣмъ опытнѣе и искуснѣе въ путяхъ и оборотахъ жизни наше время противъ вѣка мытарей и фарисеевъ, тѣмъ глубже внѣдренною и повсемѣстнѣе разлитою въ существѣ нашемъ представляется закваска фарисейства. Не хорошо, по нашему, сказать: нѣсмь якоже прочіи человѣцы, но можно дать замѣтить это… Стыдно хвалиться добродѣтелями, но не зазорно слушать отъ другихъ льстивую похвалу имъ… Законно не считать себя инымъ, нежели прочіи, но тяжело видѣть себя подошедшимъ подъ одну мѣру со всѣми… О лукавство сердца неуловимое и неистощимое! — Однакоже, если бы только этимъ извитіемъ и видоизмѣненіемъ одного и тогоже древняго самообольщенія ограничивалось не подозрѣваемое фарисейство сердца нашего, еще бы можно было слѣдить за нимъ съ любовію врача и пѣстуна. Къ сожалѣнію, послѣдняя лесть и въ этомъ случаѣ горша первой. Фарисейство древнее, простое, тщеславное къ нашему времени возрасло до фарисейства глубокаго, враждебно-презрительнаго и нестерпимаго въ обществѣ учениковъ кроткаго и смиреннаго сердцемъ, Господа Іисуса Христа. Обличенный Имъ, духъ фарисейскій по справедливости подпалъ всеобщему порицанію: духъ мытаря, напротивъ, сдѣлался роднымъ Христовой Церкви. Но и фарисейскій и мытарскій духъ получаетъ себѣ достойную оцѣнку только въ истинныхъ фарисеяхъ и мытаряхъ. Духъ мытаря безъ сердца и безъ убѣжденія, безъ смиренія и безъ сокрушенія мытарева, есть посмѣваніе слову и дѣлу Христову, равно какъ и фарисейство, понимаемое только какъ теплое упражненіе боголюбиваго чувства, есть прямая обида благочестію и уничиженіе Церкви. Чтобы какъ можно болѣе не походить на фарисея, мы съ большою охотою прикрываемъ себя мытарскимъ духомъ, и полагаемъ достаточнымъ сказать подъ часъ тоже, что сказалъ мытарь: Боже! милостивъ буди мнѣ грѣшному, забывая, что не только простое возглашеніе чужихъ словъ, но иногда и истинная, горькая, вопіющая молитва пророковъ и чудотворцевъ о имени Христовомъ, отвергается Богомъ (Матѳ. 7, 22-23). Чтобы не казаться фарисеями, иные полагаютъ нужнымъ уже мало того, чтобы только не стоять вблизи алтаря Господня, но и совсѣмъ не ходить въ церковь, — позволяютъ себѣ уничижительно смотрѣть на церковныя дѣйствія и постановленія, на мнимо-фарисейское поведеніе, обращеніе и занятіе лицъ, которыхъ христіанское приличіе и обыкновеніе называютъ отцами и учителями… и на многое другое. Когда истинно вѣрующій и боящійся Бога, христіанинъ сочувствуетъ во всю мѣру силъ и средствъ своихъ дѣлу Божію и церковному, съ истинно-мытарскимъ смиреніемъ ищетъ себѣ у святыни оправдательной милости Божіей, гордый лжемытарь и его также оглашаетъ именемъ фарисея. Набожность такимъ образомъ выдается имъ за ханжество, вѣра за суевѣріе, любовь за лицемѣріе… Чего же хочетъ отъ молитвы обличитель мнимаго фарисейства? Духа сокрушеннаго и смиреннаго — отвѣчаетъ послѣдняя лесть. Если бы мы и повѣрили, что ему дѣйствительно этого хочется, то развѣ мы не знаемъ изъ печальныхъ опытовъ христіанской исторіи, въ какую пустоту и безсердечность завлекаетъ людей несправедливое ревнованіе по одному внутреннему богопочтенію? Но лжемытарь лжетъ на самого себя. Онъ имѣетъ въ виду только унизить и осмѣять простоту и чистоту Христовой вѣры, обезславить тяжелое и трудное для его лѣни и разсѣянности, а потому, какъ бы недостойное его, благочестіе. Мытаря нашего нельзя увидѣть стоящимъ издалеча, не смѣющимъ очей возвести на небо, и бьющимъ себя только въ перси… все это, на его взглядъ, фарисейство. Что онъ ни говори, всякому понятно, что онъ имѣетъ въ виду только одно: не быть, якоже прочіи человѣцы. Что можетъ быть позорнѣе и гибельнѣе сего, также въ своемъ родѣ фарисейскаго, духа молитвеннаго, уничижающаго всѣхъ истинныхъ молитвенниковъ, и стремящаюся уже не только опозорить честь ближняго, но и у самаго Господа отнять славу Его внѣшняго богопочтенія? Особенно теперь, когда наступаетъ постническое говѣніе, — самое безропотное и послушливое велѣнію Церкви, истинный молитвенникъ долженъ гнать отъ себя ложный духъ молитвы, и не позволять лѣности или суемудрію брать надъ собою верхъ… Не помолимся фарисейски, братіе!
Глалолю вамъ, яко сниде сей въ домъ свой оправданъ паче онаго. Худо расчитанной молитвы неожиданный конецъ! Тотъ, кто считалъ себя праведнымъ, осужденъ. А напротивъ кто самъ себя осудилъ, того Богъ оправдалъ. Что за тайна нравственной жизни! То ли осудило фарисея, что онъ воздавалъ хвалу за совершенства, коихъ не имѣлъ, и слѣд. лгалъ предъ Богомъ? нѣтъ, притча не говоритъ ничего въ укоръ ему. То ли, что онъ слишкомъ много цѣнилъ то, что имѣлъ, и слишкомъ мало понималъ, что цѣнилъ? отчасти это. Многократныя обличенія фарисейскаго взгляда на добродѣтель, дѣланныя въ разныя времена Іисусомъ Христомъ, подтверждаютъ это предположеніе. Но оправданіе осужденнаго фарисеемъ мытаря, поставленное въ связи съ осужденіемъ фарисея, заставляетъ насъ искать причины осужденія сего послѣдняго въ другомъ чемъ-то, далѣе и глубже... Ужели и мытарь не нашелъ бы въ себѣ ничего, за чтобы могъ ублажить себя, и восхвалить Бога? Когда фарисей отличилъ его отъ хищниковъ, неправедниковъ и прелюбодѣевъ, то значитъ и мытарь могъ воздавать хвалу Богу, — хотя бы уже за то самое, что онъ не хищникъ, не неправедникъ... однако же мы слышимь на устахъ его одну только покаянную молитву. Именно потому сниде сей въ домъ свой оправданъ паче онаго, что не думалъ видѣть въ себѣ ничего хорошаго, было ли оно въ немъ дѣйствительно, или нѣтъ — все равно. Какъ понять сію тайну нравственнаго Божіяго міроправленія? Между людьми бываетъ повидимому иначе: отецъ любитъ видѣть сына постоянно правымъ; начальникъ цѣнитъ и уважаетъ подчиненнаго, ревнующаго о правотѣ своей; другъ скорбитъ, когда постоянно слышитъ въ устахъ друга одно только мытарево слово… И Отецъ Небесный желаетъ оправдать всѣхъ, — съ тѣмъ онъ и сотворилъ человѣка... правымъ (Еккл. 7, 30) и Онъ благоволилъ къ Іову, стоявшему за правоту свою; и Онъ Св. Духомъ Своимъ скорбитъ воздыханіи неизглаголанными (Рим. 8, 26) надъ грѣшнымъ человѣкомъ… Но разница между Божіимъ, опредѣленіемъ и человѣческимъ образомъ мыслей въ томъ, что не тако зритъ человѣкъ яко зритъ Богъ: яко человѣкъ зритъ на лице, Богъ же зритъ на сердце (1 Цар. 16, 7). Передъ человѣческимъ близорукимъ взоромъ не трудно человѣку показаться правымъ; а пристрастное сердце можетъ довольствоваться и самою поверхностною правотою. Богъ, зрящій на сердце, и смотритъ иначе, а видитъ иное. Онъ не находитъ желанной правоты ни въ одномъ изъ зачинаемыхъ въ беззаконіихъ и раждаемыхъ во грѣсѣхъ (Псал. 50, 7). Како будетъ праведенъ человѣкъ предъ Богомъ, или кто очиститъ себе рожденный отъ жены — свидѣтельствуетъ Ему въ этомъ Его Праведникъ (Іов. 25, 4). Не оправдится предъ Тобою всякъ живый (Псал. 142, 2), взываетъ къ Нему другой праведникъ. Якоже портъ нечистыя вся правда наша (Ис. 64, 6), говоритъ очищенный, огнемъ Божественнымъ (слич. Ис. 59, 3-15). Отъ дѣлъ закона не оправдится всяка плоть предъ Нимъ (Рим. 3, 20), подтверждаетъ Апостолъ... Видя наше всецѣлое онеправдованіе и совершенное безсиліе, Господь на Себя взялъ (Рим. 3, 21-25), дѣло нашего исправленія, и съ тѣхъ поръ собственное усиліе человѣка явить себя правымъ предъ Богомъ, и собственная оцѣнка правоты своей суть сколько съ одной стороны безуміе, столько съ другой оскорбленіе Бога. Кто дѣйствительно виноватъ, и при всемъ томъ желалъ бы видѣть себя оправданнымъ, для того остается одно средство поправить дѣло, — глубочайшимъ сознаніемъ вины преклонять судію на милость. Передъ этимъ средствомъ не можетъ устоять природа человѣческая; предъ нимъ не устояло и небесное Правосудіе, — покаяніе приклонило небо, и низвело на землю Сына Божія. Понятно теперь, почему такъ высоко оцѣнено слово мытаря. Оно единственное умилостивительное слово грѣшнаго и бѣднаго человѣчества, — имъ стоитъ міръ! Понятно, далѣе, почему фарисеева молитва не имѣла успѣха. Кто оправдалъ самъ себя, тотъ взялъ на себя дѣло Божіе, предварилъ Бога, и отстранилъ такимъ образомъ отъ себя Его вспомоществующую благодать и восполняющую милость. На судѣ Божіемъ, потому онъ и останется только съ тѣмъ, что себѣ далъ.
Но, злополучный фарисей! сознаніе собственной праведности увлекло тебя къ сужденію о чужой грѣховности. Въ какую бездну ты себя низвергнулъ! Чѣмъ ты можешь возвратить свое необдуманное слово, обезчестившее предъ лицемъ Божіимъ твоего ближняго? Одинъ гордый порывъ и — ты сталъ клеветникомъ братіи своея (Апок. 12, 10)!
О, не помолимся фарисейски, братіе! Аминь.
Источникъ: А. А. Проповѣдническій кругъ подвижныхъ праздниковъ Церкви. Слова и бесѣды на воскресные, праздничные и другіе, особенно чествуемые дни постной и цвѣтной Тріоди. Часть I: Слова, бесѣды и поученія на дни постной Тріоди. — М.: Въ типографіи Бахметева, 1867. — С. 5-22.
Customer Feedback (0)