«Стефан, греко-язычный еврей, первый христианин, погибший за веру. Один из семи служителей, избранных апостолами заботиться о раздаче пищи нуждающимся в иерусалимской церкви. Стефан проповедовал Благую Весть и творил чудеса. Старейшины и книжники схватили его. На суде Стефан обвинил иудеев в убийстве Сына Божия. Пришедшие в ярость иудеи побили его камнями. Стефан же, умирая, просил Бога о прощении своих убийц. При казни Стефана присутствовал Савл (Павел), в то время ревностный гонитель христиан».^[1] Так оценивает «Библейская энциклопедия» личность знаменитого перводиакона, чья фигура оказалась центральной в трагическом столкновении богословских взглядов относительно Храмового богослужения между иудеохристианами и христианами из эллинистов.

Среди Семи Стефан явно занимал ведущее место и, быть может, был их старейшиной. Все они посвящали себя не только хозяйственным делам, благотворительности и евхаристическим Трапезам, но и возвещению слова Христова. Филипп в Деяниях даже прямо назван «благовестником». Но Стефан оказался самым ревностным. Исполняя древний завет Писания и закон Церкви – заботиться о бедных, он в то же время активно выступал как проповедник. Происхождение его неизвестно. Скорее всего, родиной Стефана или его семьи был Египет: речь его перед Синедрионом содержит отголоски александрийского богословия. Впрочем, ее основные мысли уходили корнями в учение пророков. Они не отказывались от храмового культа, но главный упор делали на любви к Богу, которая выражается в любви к людям. Иудеи, как позднее многие христиане, с трудом усваивали эту сторону учения пророков. Проще было следовать системе обрядов и обычаев – тому, что более доступно ограниченной и немощной человеческой природе. Говоря о сущности веры, Христос указывал на главное – доверие к Богу и любовь. Он называл Храм «домом молитвы», хотя не считал сами камни и пышное убранство святилища чем-то безусловным. Здания могут быть разрушены, неразрушимы лишь «дух и истина». Он Сам воздвиг Церковь «за три дня», ибо Его воскресение дало ей новую жизнь. Именно это учение Христово о второстепенности внешнего культа и сделал св. Стефан основой своей проповеди. Свободно владея лишь греческим, он чаще всего приходил для бесед в синагоги своих земляков- эллинистов. Многим из них его идеи были по душе. Ведь и живя вдали от Храма, их предки сумели сохранить и углубить веру. Знаменитый Филон только раз за свою долгую жизнь предстал перед алтарем. Кроме того, под влиянием стоиков и других греческих учителей многие эллинисты склонялись к более свободному и широкому взгляду на храмовое благочестие. Однако была среди репатриантов и другая категория. На земле отцов они стремились превзойти в набожности самых крайних ортодоксов. Слова Стефана задели их за живое. Начались жаркие споры. Чем очевидней становилась правота Стефана, опиравшегося на пророков, тем сильнее было и раздражение противников. Через греко-язычные синагоги прошла трещина раскола. И, разумеется, «правые» взяли верх, тем более что им удалось нанести Стефану удар в спину. В Синедрион явились доносчики, которые обвинили его в оскорблении святыни Храма и хуле на Закон. Искра воспламенила горючий материал. В Иерусалиме как раз начались волнения. Жестокость Пилата превзошла все пределы и чуть не довела народ до крайности. Были спешно отправлены гонцы к наместнику Сирии Вителлию с требованием убрать прокуратора. Вителлий понял, что дело приняло опасный оборот, и велел Пилату ехать в Рим для отчета, а на его место временно послал некоего Марцелла. Короткий период безвластия был самым подходящим для разгула фанатизма. Возбужденная толпа, подстрекаемая «правыми» эллинистами, набросилась на Стефана и повлекла его к Каиафе.^[2]

По суждению Н. Афанасьева, процесс Стефана выяснил отношение христиан к Закону и к храму, которое несомненно не было личным мнением Стефана, или группы христиан из эллинистов, а разделялось всеми членами Иерусалимской церкви. Речь Стефана не была выявлением его эллинизма: мы не находим такого рода взглядов, которые были высказаны Стефаном, в «эллинистическом иудействе». После открытия документов секты Кумрана мы знаем, что последователи этой секты высказывали такое же отношение к храму, как Стефан. Оставляя в стороне вопрос о влиянии учения секты Кумрана на Стефана, мы имеем полное основание думать, что в основе его взглядов лежало учение самого Христа.^[3]

Иного мнения относительно речи Стефана придерживается о. Александр Мень. Стефан в своей речи обозревает всю историю Израиля от дней Авраама до последнего времени, обращая особое внимание на события в жизни Моисея (Деян. 7:17-43), отвечая на предъявленное ему обвинение (Деян. 6:11). Он изображает водительство Божие в судьбах избранного народа, ответившего неблагодарностью на любовь Господа и завершившего свое противление богоубийством. Стефан рассматривает священную историю Израиля как прелюдию к мессианской эре и подчеркивает моменты, когда домостроительство спасения противополагается привязанности к определенной стране (Деян. 7:2-6), храму, построенному руками человеческими (Деян. 7:44-50; 6:13). Речь Стефана проникнута духом эллинизированного иудаизма. По стихам 48-53 можно узнать, что когда склонность к язычеству была в Израиле преодолена, ее сменила преувеличенная оценка внешнего культа, обрядовый формализм. Этот грех был обличаем еще пророками, видевшими в нем суррогат подлинной веры. Люди, которые приняли телесный знак посвящения Богу (обрезание), не имели его в сердце своем. Они противились пророкам, гнали и убивали их. Последним в ряду жертв стал Божий Праведник, Иисус Назарянин.^[4] С 51 стиха Стефан изменяет тон защищающегося на тон обвиняющего своих неправедных судей: с одушевлением пророка он указывает этим представителям еврейского народа на их нечестие, выразившееся в том, что они сделались предателями и убийцами пришедшего к ним Праведного, предвозвещенного пророками, то есть Мессии. Он называет их, как это делали и древние пророки, «жестоковыйными», то есть непокорными, своевольными, а также людьми с необрезанным сердцем и ушами. Это было особенно обидно, ибо иудеи тщеславились своим обрезанием, а в понятии необрезания заключалось понятие нечистоты и язычества. Стефан напоминает им о том, как они всегда противились Духу Святому, что выражалось в постоянном избиении евреями посланных к ним богом пророков, и укореняет их в неисполнении закона.^[5]

Интересно отношение к Храму, которое в Деян 6-7 приписано Стефану. Вопрос осложняет проблема исторической достоверности повествования Луки и речи, приписываемой Стефану. Эта речь так сильно выделяется в Книге Деяний Апостолов, а 6-8 главы содержат такие характерные особенности, что Лука, видимо, действительно опирается на источник, довольно точно сохранивший взгляды эллинистов или даже Стефана (особенно касающиеся Храма). Весь рассказ настолько хорошо объясняет последующие преследования эллинистов, что серьезных причин ставить под сомнение его существенную историчность нет. Тогда получается, что Стефана обвинили в речах против Храма и обычаев Моисеевых (Деян. 6:13-14). Обвинение подтверждается приведенной речью.^[6]

Эта речь, вопреки первому впечатлению, не скучное и бесхитростное описание истории Израиля, не имеющее прямого отношения к ситуации. На самом деле в ней есть тонкий подтекст, достигающий кульминации в открытых нападках на Храм. Речь сосредотачивается на периоде, предшествующем поселению Израиля в земле обетованной, то есть времени, когда Иерусалим стал столицей национальной и религиозной Израиля. Тема, которая лежит в основе первой половины – присутствие Божие с Его народом вне Иудеи (стихи 2, 5, 8, 9, 16, 20, 30-33). Затем быстро возникает кульминация, ее составляют две перекликающиеся темы. Первой является контраст между скинией и Храмом: скиния обозначает период скитаний в пустыне, когда собрание получало («Экклесиа») получало живые слова и Ангел сопутствовал им (стих 38); скиния была сделана по образу, показанному Моисею на Синае (стих 44), и символизировала присутствие Божие с ними в период завоеваний (стих 45) – в этот золотой век Израиля постоянного места для поклонения не было. В противоположность этому, дом, воздвигнутый Богу Соломоном, был утвержден и укоренен в одном месте (стихи 48-50). Вторая тема линия отступничества, которая проводится в речи, начиная с отвержения Израилем Моисея ради поклонения золотому тельцу (стихи 39-41), через идолопоклонническое служение воинству небесному, которое привело к вавилонскому плену (стихи 42-43), к вершине – настоящему идолослужению в Храме (стихи 48-49). Наиболее поразительная черта данной речи – в открытом выступлении против Храма. Ключевое слово в описании Храма Стефаном – «рукотворенный» (хейропойэтос). Его использовали более утонченные греческие мыслители для критики идолопоклонства. Более важно, что его использовали эллинизированные иудеи для осуждения язычества – со времен Септуагинты оно обозначало как сам идол, так и иудейское осуждение идолопоклонства (например, Лев. 26:1; Ис. 46:6). Но Стефан называет так Иерусалимский Храм – называет Храм идолом – и усиливает хулу, приводя ветхозаветный отрывок (Ис. 66,1-2: «Так говорит Господь: небо - престол Мой, а земля - подножие ног Моих; где же построите вы дом для Меня, и где место покоя Моего? Ибо все это сделала рука Моя, и все сие было, говорит Господь. А вот на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом Моим»), один из немногих ветхозаветных отрывков, которые могут быть использованы для отвержения Храма (стихи 49-50).^[7]

Нельзя не подчеркнуть важность выраженных здесь взглядов. Отвержение Храма Стефаном фактически означало также отвержение отношения к Храму местных христиан. Большинство членов новой общины, по-видимому, продолжало молиться в Храме, рассматривая его как место возвращения Сына Человеческого и центр эсхатологических деяний Божьих. Речь Стефана была, по сути, острой критикой узкого культового национализма его собратьев, верующих в Иисуса Христа. Другими словами, эта речь подтверждает сделанное выше предположение о том, что непорядок в системе распределения был симптомом глубинного разделения внутри первоначальной христианской общины – между евреями и эллинистами. Акцент на присутствии Бога вне Иудеи и заметное влияние на эту речь взглядов самаритян могут подтверждать положение о том, что Стефан и эллинисты более открыто понимали вселенский смысл благовестия, и, следовательно, критически относились к еврейской сосредоточенности на Иерусалиме. Обвинение против Стефана в Деян. 6:14 ясно перекликается с высказываниями, приписываемыми лжесвидетелями Иисусу в Мк. 14:58, а также Самому Иисусу в Ин. 2:19. Наиболее логичный вывод отсюда, что взгляды Стефана на Храм повлияли именно эти предания об Иисусе.  В этом случае мы видим здесь первое расхождение христиан в истолковании учения Иисуса. На самом деле взгляды Иисуса на храм не были ни столь критичными, как вытекало из обычаев иудейских христиан, ни столь враждебными, как взгляды Стефана. Как и его отношение к миссии, так и Его учение о Храме можно было развивать в различных направлениях. Первые верующие, очевидно, предпочитали более консервативное истолкование тех преданий об Иисусе, которые могли бы вызвать ненужные трения с иерусалимскими властями. Стефан же, видимо, видел важность этих пренебрегаемых моментов. Он не задумываясь, подчеркивал эту сторону учения Иисуса и развивал ее, хотя это и подразумевало (острую) критику в адрес его еврейских собратьев-христиан и провоцировало враждебность со стороны более ортодоксальных иудеев.^[8]

                Отметим, между прочим, что из речи, приведенной в Деян. 7, не видно, подвергали ли Стефан и эллинисты критике не только Храм, но и закон: значение Моисея едва ли преуменьшается, как и значение Закона. Здесь нет характерного для Павла противопоставления между заветом, данным Аврааму (стих 8), и «словами живыми», данными Моисею (стих 38). Обвинения 6:13-14, возможно, переданы Лукой в общих чертах, или «закон» и «обычаи, которые передал нам Моисей» могут относится в первую очередь к законам о Храме и культе. Конечно, в законе очень многое связано с системой жертвоприношений, а потому отвержение Храма должно было, в конце концов,  привести к сомнению и в законе как таковом. Очевидно, ревность к закону сделала Павла гонителем эллинистов. Но когда была поставлена под вопрос неизменность авторитета закона, не ясно. Сам Стефан, возможно, не собирался порывать с иудаизмом и законом, а верил, что приход Иисуса и Его прославление как пророка подобного Моисею (Деян. 7:37) знаменует призыв к возвращению к изначальной религии Моисея, избавленной от поздних идолопоклоннических извращений и искажений (жертв, ритуала и Храма). В этом случае выходит, что первая попытка расширить христианство началась с разделенной внутри иудаизма.^[9]

Итак, в переходное время после пятидесятницы апостолы и верующие, верующие в Слово, продолжают ходить в Иерусалимский храм (Деян. 2:46). До тех пор пока иудаизм, в лице своих вождей и масс, еще окончательно не отверг Благой Вести, старое место культа еще не потеряло связи с новым культом, начало которому положил Иисус; если бы еврейский народ обратился, он мог бы сыграть роль в обращении мира. Но уже явственны были признаки разрыва. Стефан, восхваляя поклонение Богу в духе, как бы предвещает гибель Храма «рукотворного» (Деян. 7:48), и слова эти почитаются богохульными и приводят к смерти Стефана. Через несколько лет разрушение Иерусалима, во время которого был разрушен и Храм, повлекло еще большее окостенение иудаизма.^[10]