Премудрость Божия в книге Притчей

В масоретской Библии книга Притчей имеет заглавие «Притчи Соломона, сына Давида, царя Израилева». В Септуагинте книга озаглавлена словом «Паремии» (Παροιμίαι – «припутия», «притчи»). По объяснению Святителя Василия Великого словом «паремия» обозначается придорожная надпись, которая служит указателем пути.[1] Слово это употреблено переводчиками, потому что содержание книги служит руководством человеку на его жизненных путях. По изъяснению отцов Церкви, «притчи суть как бы загадки, которые представляют одно, а заключают и другое высшее и таинственное» (ср. Мф. 13; Ин. 16:29). Название же притча произошло от того, что краткие мудрые изречения выставлялись при путях на вразумление прохожих и были «придорожными наставлениями» (Синопсис Златоуста и Афанасия)[2]. В еврейской литературе, особенно талмудической, эта книга Притчей называется «sefer chokma» – книга премудрости. Таковое название встречается и в святоотеческой письменности у св. Мелитона Сардийского, св. Иустина Философа, Климента Александрийского, Оригена, св. Киприана Карфагенского.[3]

Классическая экзегетическая традиция возводит авторство всей книги к царю Соломону, хотя с точки зрения современной историко-критической мысли «идейная общность материала не означает, что он принадлежит одному поэту или мыслителю».[4] Отцы Церкви и средневековые богословы приписывали всю книгу Притчей Соломону. Соломон с юных лет имел сильное стремление к знаниям и мудрости. Он был чрезвычайно одаренным человеком. Его познания и мудрость поражали мир. Со всех сторон земли приходили послушать его. В третьей книге Царств говорится, что «Соломон изрек три тысячи притчей (и песней его была тысяча и пять)» (3 Цар. 4:32). Научное исследование языка книги Притчей убеждало дореволюционных филологов в том, что «Соломон первый (и последний) возвысился до мысли о строго размеренной поэтической форме и провел ее в книге Притчей, располагая ее мысли по этой форме и поражал читателей выдержанной равномерностью всех стихов от первого до последнего».[5] Так до революции существовали определенные основания к признанию книги Притчей писанием Соломона.[6] В. М. Гавриловский считает, что «название книги Притчей Соломоновых нужно понимать в относительном смысле, как указание, что большая часть ее содержания принадлежит Соломону, давшему свое название и всему, что написано другими авторами, точно так же, как, например, Псалтирь называется Давидовой, хотя большинство псалмов принадлежит не ему»[7]. Подтверждая это, И. Сендерленд пишет: «Книга Притчей есть труд не одного, но многих мудрецов, она представляет как бы склад всей литературы притч израильтян за несколько столетий»[8].

Современная умеренная точка зрения библейской науки свидетельствует: вероятно, часть притчей, принадлежавших непосредственно царю Соломону, и вошла в сборник «притчи Соломона». Книга в целом содержит около 900 афоризмов; уже поэтому ее нельзя отождествлять с древнейшими притчами Соломона, число которых было 3000.[9] К тому же многие не принадлежат авторству Соломона уже в самом написании отдельных фрагментов. Согласно иудейскому преданию, записанному в Талмуде (Baba Batra. 15а), друзья царя Езекии издали Притчи Соломона, Экклезиаст, Песнь Песней и книгу пророка Исайи.[10] Вероятно, они не просто занимались переписыванием книг, но и редактировали их, собирали отдельные книги и изречения, составляя сборники.

Каноничность книги Притчей никогда не подвергалась серьезным сомнениям. Некоторые раввины на Соборе в Ямнии в 90 году после Р.Х. поставили вопрос об изъятии книги из публичного пользования. Их смущали, в частности, весьма реалистически описанные приемы соблазна прелюбодейки. Однако Собор решил вопрос в пользу книги. В Новом Завете книга Притчей цитируется неоднократно: «Господь гордым противится, смиренным же дает благодать» (Притч. 3:34; ср. Иак. 4:6; 1 Петр. 5:5); «Кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему» (Притч. 3:12; ср. Евр. 12:6). Цитируют ее и мужи апостольские: Варнава, св. Климент Римский, св. Игнатий Богоносец, св. Поликарп Смирнский. О каноническом достоинстве Притчей имеются указания христианской Церкви в 60 правиле Лаодикийского собора, в 39 пасхальном послании св. Афанасия Александрийского, в 4 огласительном слове св. Кирилла Иерусалимского. У христиан книга Притчей всегда пользовалась большим авторитетом. Св. Григорий Богослов называет ее «Мудростью, юность наставляющей», а св. Климент Римский – «Вседобродетельной мудростью»[11]. Мнение Феодора Мопсуестийского о том, что книга Притчей содержит лишь земную, чисто человеческую мудрость Соломона (автор притч «не получил дара пророческого, но имел только дар мудрости», так как книга содержит главным образом мысли о семейной жизни и воспитании детей, занятиях горожан и земледельцев, о дружбе и честности, и т. д.), что Притчи как плод только человеческого разума не должны быть включены в Писание.[12] Это суждение Церковь осудила на V Вселенском Соборе. О значении книги Притчей св. Григорий Нисский говорит: «как трудящиеся в телесных упражнениях в училище готовятся чрез сие к несению больших трудов в действительных борьбах, так и приточное учение кажется мне неким упражнением, обучающим души наши и делающих гибкими в духовных подвигах»[13].

Толкованием книги Притчей занимались в отеческий период Ориген, св. Ипполит, Дидим Александрийский, Олимпиодор. Святитель Василий Великий составил прекрасные гомилии на начало книги Притчей, вполне сохранившиеся.[14] Прокопий Газский составил пространный комментарий на всю книгу, также сохранившийся. Бл. Августин посвятил три беседы на «похвалу жене» – (Притч. 31:10 – 31).[15] В позднем иудаизме великая традиция книги Притчей Соломона будет продолжена талмудической афористикой («Поучения отцов») и произведениями еврейских мыслителей и поэтов эпохи Средневековья (Габироль, Моше ибн Эзра, Иехуда ха-Леви, Авраам ибн Эзра)[16].

Притча – это короткое, сжатое, не требующее доказательства выражение, иногда противопоставление или сравнение. Библейские притчи – поучения, практические советы, преподанные в таком виде, чтобы их было легко усвоить и запомнить. Слово «машал», по традиции передаваемое по-славянски и по-русски как «притча», означает всякое «хитрое» сочетание слов, для создания и восприятия которого требуется тонкая работа ума: это «афоризм», «сентенция», «присказка», «игра слов», наконец, «загадка» и «иносказание». Если мы спустимся пониже, присказка может обернуться дразнилкой, как это имеет в виду вошедшее в русский язык библейское выражение «стать притчей во языцех».[17] «Машал» предполагал любое высказывание, для изобретения которого требовалась умственная работа. В притче чувствовалась интеллектуальная игра слов и идей, с ее помощью традиционно передавался нравственный и духовный опыт из поколения в поколение (к примеру, именитый талмудический трактат «Пирке Авот» («Поучения отцов») раннего Средневековья как выдающийся памятник еврейской афористики).[18]

Мы знаем, что книга Притчей Соломоновых состоит из множества кратких афоризмов, выполненных в виде наставлений и советов мудрого родителя юноше, вступающему во взрослую жизнь.[19] Книга Притчей – характерный образец письменности «мудрых» Израиля. При внимательном рассмотрении текста книги Притчей Соломоновых можно сделать вывод, что она составлена из отдельных сборников. Два основных сборника представляют собой «машалы», или «мудрые речения», в их первоначальной форме и содержат только краткие афоризмы – обычно двустишие. Как видно из заглавий этих сборников, в книгу вошли также изречения других авторов. Кроме того, внутри книги Притчей можно заметить различие языка и стиля. В ее состав вошли два сборника: «Притчи Соломона» - главы (10 – 22:16) с 375-ю изречениями и главы (25 – 29), которые вводятся словами: «И это притчи Соломона, которые собрали мужи Езекии» (128 изречений). К этим двум основным частям добавлены приложения: к первой – «Слова мудрых» (22:17 – 24:22) и «Сказано также мудрыми» (24:23 – 24), ко второй «Слова Агура» (30:1 – 14), за которыми следуют числовые притчи (30:15 – 33) и «Слово Лемуила» (31:1 – 9), в котором отец дает своему сыну заповеди мудрости. А восьмая глава, к примеру, представляет вообще автономную речь персонифицированной Премудрости (основной мотив речи: персонализированная Мудрость и Ее действия в мире и в жизни людей).[20] В приложениях формулы становятся развернутыми: так называемые числовые притчи (30:15 – 33) вносят элемент загадочности, обостряющий интерес читателя. Этот прием применялся еще в древности у пророков (ср. Ам. 1).[21] Книга заканчивается так называемой алфавитной поэмой, (в ней каждый стих начинается буквой еврейского алфавита, данного в последовательном порядке), прославляющей добродетельную жену (31:10 – 31). Порядок чередования разнородных частей довольно случаен: в еврейской и греческой Библии он не всегда совпадает и в самих сборниках изречения следуют одно за другим без всякого плана. Книга представляет собою как бы «сборник сборников», обрамленный прологом и эпилогом.[22] Как уже упоминалось, одна из частей книги Притчей (22:17; 23:12), входящая в изречение «мудрецов», совпадает с датируемой временем около 1000 г. до Р. Х. египетской книгой Поучения Аменемопе. Другой фрагмент этого же комплекса (23:13 – 14) близок к древней арамейской книге Премудрости Акиахара, составленной не раньше середины VII в. до н. э.[23] Однако книга Притчей не есть воспроизведение древней нерелигиозной премудрости: один из основных моментов ее учения заключается в осмыслении в свете страха Яхве (1:7 и т. д.) накопившегося опыта прежних поколений мудрецов. Это одна из причин вхождения ее в канон.[24]

Можно с уверенностью датировать основную часть книги допленной эпохой (гл. 10 – 29). Дату написания гл. 30 – 31 трудно установить. По мнению большинства экзегетов, Пролог (гл. 1 – 9) принадлежит последнему редактору книги: судя по его содержанию и литературной форме, напоминающей послепленные писания, его можно датировать V в. до Р. Х.[25] Язык Пролога указывает на послепленную эпоху. Кроме того, его богословие связано с более полным раскрытием Слова Божия, нежели во времена Соломона. В частности, при Соломоне господствовало понятие о коллективной и родовой ответственности за грех; между тем в Притчах делается ударение на ответственности личной, а этот взгляд укоренился только под влиянием проповеди пр. Иеремии и Иезекииля (Иер. 31:29 – 30; Иез. 18:2 – 3). Книга исповедует строгую монотеистическую веру. В ней говорится о таких свойствах Божиих, как всемогущество, всеведение, ум и воля. Очень развито в книге учение о Боге, как о Промыслителе. Бог следит за делами людей, проникает в тайные глубины сердца. Большое значение придается учению о Премудрости. Иудейские раввины традиционно отождествляют Премудрость книги Притчей с Торой. Так как в этой книге зафиксированы мысли мудрецов, живших в разное время, мы можем проследить по ней эволюцию темы о Премудрости.[26] «Мудрость» в устах составителей Притч – многозначное слово. С одной стороны, она есть качество человеческого ума, с другой – она тождественна с «порядком», или «уставом», в частности с тем, что помогает управлять царю страной, а простому человеку – семьей и хозяйством. Этого рода мудрость была для израильтян иноземным сокровищем, ибо ее заимствовали из стран с высоким уровнем цивилизации. Наконец, смысл слова связан с жизненной умудренностью, с оценкой, которую бывалый человек давал окружающему.[27]

Особенно примечательна книга Притчей тем, что в ней мы находим попытку богословия о Премудрости. Она же первая придает Божественной Премудрости ипостасные черты. И то и другое находится в первой части книги (гл. 1 – 9), наиболее современной с точки зрения литературной, наиболее богословской и, по всем признакам, наиболее поздней по времени написания. Возможно, что она принадлежит самому редактору книги Притчей. Во всяком случае, она является подведением итогов всего учения книги. Поэтому все, что она говорит о Премудрости, должно быть понимаемо в связи с этим учением.[28]

Образ Премудрости, либо скорбящей из-за людского невежества и нравственного разложения, либо восхваляющей разум и истину, обращающей людей к благоразумию и здравомыслию. Премудрость строит себе и готовит трапезу, приглашая к пиршеству народ. Истина и мудрость познания уподобляются хлебу и вину жизни (параллелизм со словами тайной вечери). Премудрость трактуется как жизненный фундамент, как земное первоначало. Мудрость провозглашается единственной истинной ценностью, имеющей значение для человека: мудрость противостоит эфемерным вещественным ценностям.[29] «Начало премудрости – страх Господень» (Притч. 1:1). На вопрос, почему страх Господень есть начало премудрости, отвечает святитель Иоанн Златоуст. «Он (страх Господень) удаляет от всякого порока и наставляет на всякую добродетель… И языческие мудрецы определяют премудрость знанием вещей божеских и человеческих. Этому познанию научает страх Божий, истребляя порок, насаждая добродетель, располагая презирать настоящее и стремиться к небу. Что же мудрее такой души?» «Истинная мудрость и истинное образование есть не что иное, как страх Божий».  А вот, например, каково определение премудрости у Василия Великого. «О мудрости знаем, что она есть одна из родовых добродетелей, посредством которой мы, человеки, делаемся сведущими в том, что добро и что зло, и что безразлично... Истинная премудрость – есть распознание того, что должно делать и чего не должно. Кто следует ей, тот никогда не отступит от дел добродетели, никогда не будет проникнут пагубою порока».[30]

Основное место о Премудрости в Притчах составляют гл. 8 – 9. Самое наименование «Хохмот», которое в этих главах получает Премудрость, весьма симптоматично. Подобно именам Божиим «Элохим» и характерному для Притч «Кедошим» (9:10; 30:3), оно стоит в форме «pluralis majestatis» и является свидетельством несомненной принадлежности Премудрости миру Божественному. Но может ли речь идти здесь о некоем Божественном Лице, отличном от Личности открывающегося через всю священную историю Яхве, Бога Израилева? Такая гипотеза малоправдоподобная. Ведь контекст, в котором была создана книга Притчей, была строго монотеистической. Она впитала в себя и со всей логической последовательностью проводила во всех своих воззрениях основной принцип Второзакония: «слушай, Израиль, Яхве, Бог наш, Яхве един есть» (Втор 6:4). Образ ипостасной Премудрости является загадкой для современных экзегетов и теологов. Библеистика до сих пор не дала однозначного решения по этому поводу. По исследовательскому обыкновению Премудрость связывают с эллинским Логосом, с различными египетскими и вавилонскими божествами, имевшими премудрость в качестве своего основного атрибута. Ей искали параллели среди персонификаций отдельных качеств, свойств и вообще отвлеченных понятий, встречающихся в древней восточной мысли. Но помимо того, что ни одно из этих решений не получило всеобщего признания, все эти сопоставления и искания параллелей далеко не окончательны и фундаментальны. С чем бы ни была сопоставляема Премудрость, важен лишь тот оригинальный смысл, который внес в этот образ боговдохновенный автор первой по времени своего составления книги Премудрости.[31]

В Притч. 8:27 – 31 содержательно все: и подчеркивание мотивов меры, закона и равновесия, и описание Премудрости как «художницы», по правилам божественного рукомесла строящей мир, и присущее этой космогонической художнице бодрое «веселье». По отношению к Богу Премудрость представляет собой как бы воплощение его воли; по отношению к миру это устроительница, созидающая мир, как плотник или зодчий складывают дом, и действующая в мире, как благоразумная хозяйка в доме. Дом, самая прозаичная и самая поэтическая вещь на свете, - один из главных ее символов. «Премудрость построила себе дом», - такими словами начинается 9-я глава книги. Дом – это образ обжитого и упорядоченного мира, огражденного стенами от безбрежных пространств хаоса. Но порядок дома есть душевный лад, выражающий себя в упорядоченности вещей; человеческий лад есть мир, и потому мы встречаем в книге похвалу семейному миру. За домашним порядком стоит настроение бодрой выдержки, терпения, самообладания, и это есть опять-таки «премудрость» в своем качестве бодрой, здоровой целости ума и воли. Сквозь все наставления «Книги притч Соломоновых» проходит контраст двух воль – строящей и разрушающей, собирающей и расточающей, воли к согласию и воли к раздору: образ первой – Премудрость, образ второй - «безумная жена».[32]

Повсюду – в малой вселенной человеческого дома и в большом доме устроенной Богом вселенной, в быте людей и в бытии мира – стоят друг против друга все те же Премудрость и «безумная жена». Присущее авторам книги очень серьезное, но совершенно не трагическое мировоззрение не знает гордого пафоса дистанции между высоким и мелочным. Бытие и быт не только не разделены, но прямо приравнены друг другу в религиозно-обрядовой модели сущего: строй бытия – от Бога, но уклад быта – тоже от Бога. Поэтому самые «домашние» и «семейные», если угодно, самые «обывательские» уроки бытового благонравия лежат в той же плоскости, что высокое видение мирового порядка.[33] Идея автора притчей Соломона оказывается очень глубокой – через воспитание в себе премудрости, включающей благоговение к Богу, мы становимся детьми и причастниками Премудрости. Таким образом, возрастание в премудрости становится путем соединения с Богом. И тогда даже брак становится образом иного союза – обручения праведника с Премудростью.[34]

Умеренное библиологическое крыло считает, что Премудрость книги Притчей не есть по существу никакая ипостась, ни даже некое онтологическое начало в Боге. По мысли автора, она не есть и таинственная сотрудница Бога в деле сотворения мира. В ее образе мы имеем изображение традиционным ветхозаветным способом сообщения Богом особой харизмы человеку в ответ на стремление последнего к праведной жизни. Но Премудрость книги Притчей никоим образом не выводит человека из узких рамок земной жизни: она не обеспечивает ему бессмертие и не подает ему никаких теоретических знаний о Боге или о мире. Она сообщает только морально-практическое учение и руководит человеком в правильном прохождении им своего земного пути. Она бросает как бы узкую полосу света, далеко не все освещающую, но все же не позволяющую человеку сбиться с той единственной дороги, которая может привести его к земному счастью.[35] Но книга Притчей есть только первый памятник боговдохновенной хохмической мысли в Израиле. Мысль эта имела свое дальнейшее развитие. Можно ли считать окончательным то представление о Божественной Премудрости и тот ее образ, которые мы находим в книге Притчей? Получили ли они в дальнейшем иное содержание и новые черты?

Обратимся теперь к следующим книгам, преемственно связанным с теологией книги Притч, но являющимися неканоническими памятниками ветхозаветной традиции – книге Премудрости Иисуса сына Сирахова и книге Премудрости Соломона.