Роман «Сила и слава» английского писателя Г. Грина – классическое произведение мировой литературы XX в. Это один из самых знаменитых романов, дающий широкую и неоднозначную трактовку традиционных гриновских тем – греха и благодати, стойкости и предательства, пределов оправданности активного вмешательства в ход исторического процесса, правомерности высшего суда и возмездия. Действие происходит в Мексике, где Грин побывал в 1937 – 1938 гг. Сюжет романа строится на противостоянии двух персонажей, приверженцев конкретного и абстрактного гуманизма.

Писатель ставит своих персонажей в экстремальные обстоятельства, способствующие раскрытию их нравственной сущности, заставляющие делать выбор между верностью и предательством. Грина волновало, как те или иные моральные категории и принципы реально преломляются и воплощаются в конкретных взаимоотношениях между людьми. Его занимала сущность и природа добра (для Грина это прежде всего человечность, сострадание) и зла (догмы, черствости, лицемерия). Одним из ключевых для писателя был вопрос о праве личности активно вмешиваться в судьбу других людей даже из самых лучших и благородных побуждений. Мир гриновских книг динамичен, сложен, запутан. Он противоречив, парадоксален, непредсказуем, нередко трагичен и одновременно нелеп, и смешон. Словом, именно таков, каков на самом деле. В 1926 г. писатель принял католичество, и это, естественно, отразилось на его творчестве. Вопросы веры и безверия, греха и благодати, духа и догмы постоянно оказываются в центре внимания персонажей его книг. Неприятие Грином любой догмы распространялось и на догматы католической церкви. Любая форма насилия, а тем более насилия осознанного, вызывала у него неприятие. Он считал, что человека нельзя насильно сделать верующим, справедливым или счастливым.[1]

«Подражать - право молодости»[2], - писал Грэм Грин (1904-1991) в 1973 году, будучи уже автором более двадцати романов, пяти сборников рассказов, ряда пьес. Ранняя проза писателя действительно отмечена заметным влиянием Р. Л. Стивенсона, его двоюродного дяди по материнской линии, а также Дж. Конрада, этого «сокрушительного поляка», от чьей зависимости, по признанию в эссе «В поисках героя» (1961), он избавлялся мучительно и долго. Вместе с тем углубленный психологизм произведений Грина, его стремление проникнуть «внутрь» сознания персонажа, будь то даже убийцы, дошедшего до крайней степени морального падения, и сделать акцент на нравственно-психологической подоплеке преступления сближает его с Ф. М. Достоевским. Каждый из героев Грина также «заключен в тюрьму собственного сознания» и, совершив преступление, становится «жертвой»[3], жертвой собственных «идей».

Примером тому служит роман «Брайтонский леденец» («Brighton Rock», 1938), замысел которого близок «Бесам». Идея романа Достоевского основана на материалах «нечаевского дела» - нечто «вроде «Преступления и наказания», ио еще ближе, еще насущнее к действительности»[4]. Суть ее заключается в том, «каким образом в нашем переходном и удивительно современном обществе возможны - не Нечаев, а Нечаевы»[5]. Проецируя образы своих персонажей на «бесовских» героев Достоевского, и прежде всего Верховенского-младшего, Грин на примере Пинки и Айды выясняет истоки их «бесовщины». Особое значение автор придает социально-психологической подоплеке их поступков. Местом действия не случайно выбран Брайтон – знаменитый курорт; в нем по-разному ищут себя герои романа, существа социально униженные, искалеченные нуждой и всеобщим равнодушием.

Начиная с «Брайтонского леденца», католическая «проблематика» присутствует во многих романах Грина. Она переплетается с излюбленной темой Достоевского - морального выбора между «грехом» и «святостью». Примером такого повествования, в котором этот философско-этический аспект смыкается с историческим, является роман «Сила и слава» («The Power and the Glory», 1940). Работая над ним, Грин побывал в Мексике, где в 1930-е годы были созданы карательные отряды, занимавшиеся преследованием священников и верующих. В публицистических заметках о Мексике «Дороги беззакония» (1939) он резюмировал: «Во имя идеалов применяется насилие, потом идеалы испаряются, а насилие остается»[6]. Пристально вглядываясь в то, что происходит в других странах, Грин проецировал увиденное на судьбу своей страны: «На самом деле и в моих латиноамериканских сюжетах зашифрована проблематика именно европейского корня»[7], а, следовательно, английского. Одной из важных для него становится тема насилия «во имя идеалов».

В решении им морально-религиозных проблем сказалось воздействие Достоевского; отсюда конфликт человека с его беспокойной совестью, поиски добрых ростков в, казалось бы, погибших душах, мысль о том, что отсутствие моральных основ может стать причиной преступления. Грину-католику была чужда мистическая сторона религии, и его помыслы в «Силе и славе» обращены к таким чисто земным понятиям, как совесть и справедливость, моральная ответственность за свои действия, переустройство социальной жизни на демократических началах. То, как они решаются, сближает их с «Братьями Карамазовыми».

Грину, очевидно, было близко неприятие Иваном Карамазовым деистического объяснения мира. Размышляя о человеческих страданиях, Иван не оправдывает обязательность земных мук их вознаграждением в вечной жизни: «Зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены? И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше»[8]. Этими словами: «...какая же гармония, если ад», можно определить суть отношений двух противоборствующих персонажей романа Грина: священника и лейтенанта; гармония одного оборачивается адом для другого.

Давая оценку этому роману, другой писатель-католик Франсуа Мориак отметил, что и падре, и лейтенант полиции «ищут правду, они верят, как наши коммунисты, в то, что нашли ее, и они служат ей - своей правде, которая требует жертв»[9].

Грин стремится заглянуть в тайники духи своих героев, показать диалектику движения их чувств и сложное сплетение конфликта, который ставит каждого из них в положение мучительной, иногда безысходной зависимости.

Поэтому автору действительно важна не только правда священника, но и правда лейтенанта, сколь бы далеко они не отстояли одна от другой. Оба показаны исполняющими свой долг: и католический священник, последний из уцелевших во время антиклерикальных гонений, и молодой лейтенант, который охотится за служителями церкви. В каждом из них живет и «святой», и «грешник». Автор даже не дает им собственных имен, очевидно, тем обобщая их образы.

«Пьющий падре», который не соблюдает посты, имеет незаконную дочь и называет себя «недостойным», с ортодоксальной точки зрения, - безусловно грешный человек, но он продолжает, рискуя жизнью, исполнять свой долг священника. И падре дважды - в начале повествования и в финале - отказывается от спасения, потому что не способен бросить в беде больную женщину и отпетого преступника. Его доброта вызывает в людях ответное чувство – никто не выдает падре, несмотря на обещанную награду: ни сокамерники в тюрьме, ни жители деревень, в которых он укрывается.

В отличие от него, лейтенант одержим идеей активного вмешательства в жизнь; им движет «величие идеи» - стереть с лица земли прошлое и построить новую жизнь, для надежности оградив территорию железной стеной. Идеи, выдвигаемые лейтенантом, поразительно напоминают программу великого инквизитора. Лейтенант также выдает себя за радетеля людских интересов, хотя, в действительности, его поступки являются следствием бесовского желания самоутвердиться, проявить властолюбие над «стадом», которое необходимо держать в повиновении «ради его собственного блага». Нарочитое смешение понятий добра и зла, утрата различий между ними - лишь первый шаг в этом коварном обмане. Второй - обольщение «сытостью». И, наконец, последний - отказ ради «сытости» от свободы. Тем самым лейтенант, проводя мысли, близкие великому инквизитору, дополняет галерею «своевольников», которая получила наиболее полное выражение в «Братьях Карамазовых». Утверждая, что хлеб насущнее нравственности, великий инквизитор проявляет не только казуистическую изворотливость, но и интеллектуальную ограниченность. Ибо вне нравственности у человека нет будущего, его ожидает неизбежное одичание и гибель. Близкие лейтенанту суждения, что хлеб важнее нравственности, представляют ту самую «обманчивую видимость», которая скрывает истину прочнее, нежели заведомая ложь. Поэтому, не имея в своих рассуждениях ничего против конкретного священника, он не может принять его «идею» - увещевать преступника, позволить ему оставить «свои грехи в исповедальне»[10] и продолжить жить безнаказанно.

Причем и священник, и лейтенант идею «новой жизни» формулируют применительно к маленькой Бригитте, дочери падре, символизирующей несчастное, униженное человеческое существо. Из жизни именно таких, как она, лейтенант пытается изгнать то, что ему самому приносило в детстве лишь горе: нищету, суеверие, пороки. Но им движет не любовь и сострадание, а приверженность абстрактной идее. «Я хочу отдать людям свое сердце», - говорит он. На что священник замечает: «Не выпуская из рук револьвера»[11]. Таким образом, благородные цели затмеваются средствами их достижения. В погоне за падре лейтенант придумывает безжалостный способ брать в каждой деревне, где тот останавливался, по заложнику; и он расстреливает троих из них - тех самых бедняков, ради которых ратует создать светлое будущее. Как тут не вспомнить знаменитых слов Ивана Карамазова, что «весь мир познания не стоит тогда этих слезинок ребеночка»[12].

Путь исканий, который проходит Иван, отражен в спорах лейтенанта со священником. Возражая против «строительства зданий, где возносят молитвы», лейтенант предлагает взамен утешений обеспечить людей пропитанием, книгами, и он верит, что это избавит их от страданий: «Мы позаботимся о том, чтобы они не страдали». На что падре возражает: «А если они хотят страдать?»[13]. Это говорит человек, который «физически страдает в страдающей стране», да еще и настаивает, что, не пережив страдания, нельзя оценить радость самой жизни.

«Страдание-то и есть жизнь»[14], - говорит стремящийся понять «порядок вещей» Иван Карамазов, вернее, черт, его второе «я». Священник высказывает мысль, близкую Ивану, о том, что человечество никогда не станет счастливым, поскольку счастье и гармонию последующих поколений невозможно купить ценой горя и зла, которое переживут люди, добиваясь этой гармонии. Протестуя против такого порядка, когда «страдания детей» пошли «для покупки истины», Иван говорит: «Я хочу оставаться лучше со страданиями»[15]. Не принимая мир, созданный Богом, он «билет ему почтительнейше» возвращает. Позже, пересказывая Алеше легенду «Великий инквизитор», именно атеист Иван обличает отрыв Церкви от религии. Таким образом, он бунтует не против Бога, а против Церкви и тем самым защищает от атеизма истинную веру; то же самое делает гриновский священник на протяжении всего повествования.

Слова Цвейга об «идеях» героев Достоевского, в том числе Ивана, могут быть отнесены и к «идеям» лейтенанта - они также «высижены в болезненном одиночестве»[16] и переплетаются с бунтарскими мыслями Ивана. Но он - индивидуалист, теоретик, который, освободив себя от нравственных норм, приходит к мысли, что «все позволено». Лейтенант, напротив, - практик, оправдывающий свои поступки тем, что он не пытается изменить «непреложные факты»: после того, как все «насытятся», прочитают «правильные книги», последует смерть. Не оспаривая эти «факты», но считая их недостаточными для счастливой жизни, священник замечает ему: «У нас с вами много общего. Мы тоже верим фактам и не пытаемся изменить их. А они таковы: все в мире несчастливы, независимо от того, богат человек или беден». Рассуждениям лейтенанта он пытается придать этичность, настаивая, что к цели, проповедуемой им, должны стремиться «только хорошие люди», иначе вернутся «голодная жизнь, побои и корыстолюбие»[17]. И эти слова имеют непосредственное отношение к судьбе Ивана Карамазова. Его проповедь «вседозволенности» находит отклик в душе озлобленного лакея Смердякова. Иван знает, что тот собирается убить отца, но не пытается помешать ему, тем самым поощряя преступление. Смердяков – наиболее отвратительное проявление «карамазовщины»; у него нет ни принципов, ни убеждений, он зол на весь мир. Именно от действий таких людей священник предостерегает лейтенанта, с уважением отнесясь к его теории, но не принимая ее.

Эти два одиноких персонажа-антагониста: лейтенант и священник - вполне соизмеримы по личному бескорыстию своих действий. Они способны уважать друг друга. Не признав в арестанте священника, которого разыскивает, лейтенант, симпатизируя ему, выпускает его из тюрьмы и дает пять песо на «новую жизнь». На что священник отвечает ему: «Вы хороший человек»[18]. И снова повторяет эту фразу в тюрьме незадолго до кровавой развязки: «Вы хороший человек. Вам бояться нечего»[19]. Но еще прежде, препровождая падре в тюрьму, лейтенант говорит ему: «Ты неплохой человек»[20]. Удивительно ли, что, прощаясь с падре в тюрьме, лейтенант почувствовал, что «цель исчезла, жизнь словно вытекла из окружающего мира»[21].

Подобное чувство охватывает и репортера Фаулера в финале романа «Тихий американец» («The Quiet American», 1955). Поначалу видевший себя сторонним наблюдателем, он постепенно определяет свое отношение к войне и «тихому американцу» дипломату Пайлу, который, как Иван Карамазов, никого не убивает собственными руками. Будучи жертвой идей «Pax Americana», Пайл становится виновником смерти ни в чем не повинных людей. Оказавшись свидетелем организованного им взрыва, Фаулер выдает его вьетнамским партизанам. И хотя «сила» и «слава» оказались на его стороне, Фаулер сожалеет, что ничего нельзя изменить, нет кого-то, «кому я мог бы сказать, как мне жаль, что все так вышло...»[22].

В романе «Сила и слава» эти понятия разведены: «сила» осталась за лейтенантом, но «слава» - за священником. В финале романа он проявляет высшее милосердие, когда просит прощения у казнящих его солдат, оттого что невольно вводит их в смертный грех; поэтому, по словам С. Аверинцева, его «простите» отнюдь не «беспомощное»[23].

Именно падре, затравленному и загнанному, открывается истина, которой, по-видимому, придерживался автор: «Иногда... кажется, что грехи простительные - нетерпение, мелкая ложь, гордыня, упущенные возможности творить добро – отрешают от благодати скорее, чем самые тяжкие грехи. Тогда, пребывая в своей чистоте, он никого не любил, а теперь, погрязший в грехе, понял, что...»[24]. Падре не завершил фразы, но смысл ее очевиден. Он заключен в словах Шарля Пеги, взятых Грином в качестве эпиграфа к другому его роману «Суть дела» («The Heart of the Matter», 1948): «Грешник постигает самую душу христианства... Никто так не понимает христианства, как грешник, разве что святой»[25].

Слова падре о том, что, погрязнув в грехе, он, по сути, понял истину, и в этом случае подкрепляются карамазовскими. Отвернувшийся от веры и «мучимый» богом, Иван сознает в своеобразном «подполье» главное: «Но колебания, но беспокойство, но борьба веры и неверия - это ведь такая иногда мука для совестливого человека»[26]. И эта вторая тема - безверия, приводящего к мукам, звучит как назидание лейтенанту. Она же придает психологическую глубину теме «силы и славы», силы без веры и славы с верой, даже если она с грехом, подтверждая тем единство человеческой сущности, обнаруживаемой в различных ее проявлениях.

Темы, выведенные в «Силе и славе», не оставляли Грина на протяжении всего его творчества. По словам Шэррока, «в период 1948-1961 годов Грин проявил себя в большей степени моралистом, чем религиозным писателем». Но еще раньше в эссе «Почему я пишу?» («Why do I Write?», 1948) Грин заметил: «Если писатели не будут лояльны к церкви или к государству, они могут поверить собственной вымышленной идеологии».

Об опасности «вымышленной идеологии» Достоевский писал в большинстве своих романов. В «Братьях Карамазовых» он напрямую связал рассуждения Ивана с теориями современных ему революционеров, считая, что в их основе лежит не только неприятие мира, созданного Богом, но и его самого: «Это убеждение есть именно то, что я признаю синтезом современного русского анархизма. Отрицание не Бога, а смысла Его создания. Весь социализм вышел и начал с отрицания смысла исторической действительности и дошел до программы разрушения и анархизма»[27].

Грину присущ углубленный психологизм, и он тщательно мотивирует поведение персонажей, стремится проникнуть внутрь их сознания. Прослеживая борьбу темных и светлых сил в душах своих героев, Грин делает акцент на социальной, нравственно-психологической подоплеке их поступков. Грин придерживается точки зрения, «что по сути своей человек добр, но его портит зло, распространенное в мире».

В произведении Грина «Сила и слава» показаны постоянные переходы «святых» и «грешников» друг в друга и наоборот. Совмещение черт «святых» и «грешников», когда «святые» невольно становились «грешниками», а те в свою очередь проявляли моральность, когда ее от них менее всего ожидали, выполняет в романах Грина конструктивную задачу и раскрывает противоречия жизни, а также способы их разрешения; смешение же черт в одном лице или доминирование одной черты придаст этой теме психологическую глубину. Вместе взятые, они подтверждают единство человеческой сущности, обнаруживаемой в различных ее воплощениях.

[1] Основные произведения иностранной художественной литературы. Европа. Америка. Австралия: Лит.-библиогр. справочник / Всесоюз. гос. б-ка иностр. лит.; Под общ. ред. В. А. Скороденко. — 6-е изд., испр и доп. - Спб.: Азбука; М.: ТЕРРА, 1997. С. 165.

[2]Грин Г. Почетный консул // Избранное. - М.: Радуга, 1990. С. 521.

[3]Буало-Норсежак. Детективный роман // Как сделать детектив. - М.: Радуга, 1990. С. 213.

[4]Достоевский Ф. М. Бесы. Примечания. - Т.8. С. 444.

[5]Там же. С. 445.

[6] Примечания к роману «Сила и слава» // Грин Г., Собр. соч. - Т. 2. С. 594

[7]См. интервью с Грэмом Грином // Лит. газ. - 1984. 17 октября. С. 15.

[8]Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. - Т. 11. С. 288.

[9]Цит. по: Бэлза С. И. Новое «Евангелие от Дон Кихота». Послесловие // Грин Г. Монсеньор Кихот. - М.: Молодая гвардия, 1989. С. 234.

[10]Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 184.

[11] Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 175.

[12]Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. - Т. 11. С. 285.

[13] Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 184.

[14]Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. - Т. 12. С. 126.

[15]Там же. С. 299.

[16]Цвейг С. Достоевский (из книги «Три мастера») // Достоевский Ф.М. Подросток. - М.: «ЭКСМО-ПРЕСС», 2002. С. 42.

[17] Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 185.

[18] Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 130.

[19] Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 181.

[20] Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 177.

[21] Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 181.

[22] Грин Г. Тихий американец. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 3. С. 174.

[23]Аверинцев С. «А на расстрел он выйдет с беспомощным "простите"». Послесловие к роману «Сила и слава» // ИЛ. - 1987. № 2. С. 167.

[24] Грин Г. Сила и слава. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 129.

[25] Грин Г. Суть дела. // Собр. соч в 6-ти т. - М.: Художественная литература, 1992. - Т. 2. С. 213.

[26]Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. - Т.12. С. 159.

[27] См.: Якушин Н.И. Ф. М. Достоевский в жизни и творчестве. - М.: «Русское слово», 2000. С. 112.