Петр Великий и имперское самосознание: трансформация концепции «Москва – третий Рим».

Культурные реформы в России начала XVIII века были подчинены логике и воле одного человека – Петра I. «Церемониальные инновации Петра», полагает В. М. Живов, можно интерпретировать «как единый комплекс, связан­ный единством пропагандируемых идей и перепле­тением конкретных действий».[1] Именно такой подход объединяет наиболее плодотворные ис­следования нескольких последних десятилетий, посвященные официальной культуре Петровской эпохи. В работах Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, Г. П. Гребенюка, В. М. Живова, Р. Вортмана Петровская эпоха предстает не причудливым соединением «варварства» и «европейского просвещения», какой она казалась, например, современникам-иностранцам, а воплощени­ем идеологической программы царя. В этой перспек­тиве каждый «историко-культурный объект»[2] обретает свое место и свой смысл.В самое последнее время наметился несколько иной подход к культуре Петровской эпохи. В первую оче­редь здесь следует назвать работы О. Г. Агеевой, кото­рая уделяет особое внимание эволюции идей и культурных форм при Петре I.[3] Так, например, ей удалось убедительно показать, что «концепция» Петербурга на протяжении первых два­дцати лет его существования «не была неподвижной». «Жизнь менялась стремительно, – пишет Агеева, – менялись взгляды и приоритеты в деятельности людей, а, следовательно, претерпевала изменения и «программа» града Петрова». Петербург исходно возводился как торговый центр, и только в 1710-е годы на первый план выходит «репрезентативная функция».[4]

Официальная историография Петровской эпохи является важной составной частью официальной государственной идеологии знаменитого преобразователя. Предметом нашего рассмотрения станет «История о владении российских великих князей» Ф. П. Поли­карпова. Это сочинение, или проект, было задумано Петром и составлялось по его указаниям и инструкциям. Оно отражает интенции Петра-историка и Петра-идеолога. Показателен контекст, в котором Мусин-Пушкин сообщает Поликарпову об указе царя писать историю. В нем выражена целая идеологическая программа: кро­ме первого календаря, предполагается издать историю Александра Македонского (Курция Руфа) и книгу Юлия Цезаря. К ним следует добавить не упомянутую в письме «Троянскую историю», героя­ми которой являются Ясон и Улисс. Все перечисленные сочинения посвящены искусным и удачливым полко­водцам и должны были, видимо, составить историче­ский контекст победы Петра в «десятилетней» войне против Швеции.[5] Какого же рода историческое сочинение должно было, по мнению царя, ознаменовать заключение мира?

Заглавие труда Поликарпова «История о владении российских великих князей вкратце, о царствовании же десяти российских царей, а наипаче всероссийского мо­нарха Петра Алексеевича Первого…» определенно демонстрирует стройную историографическую схему, которая должна была определить уни­кальный статус Петра но отношению к его предшест­венникам (десятый и первый).[6] Представление о том, что история «российского государства» начинается с правления Василия Ивановича и венчается правлением «десятого» царя Петра, чувст­вительно трансформировало существовавшие историографические схемы. С одной стороны, Петр, требуя на­чать историю с Василия Ивановича, как будто забывал о ключевой роли великого князя Ивана III – «собира­теля» земель; с другой – игнорировал хорошо извест­ный факт: первым царем был Иван Грозный. Петр хорошо знал и очень высоко ценил деятель­ность Ивана III. Так же высоко Петр оце­нивал и деятельность Ивана Грозного (например, Петр выстраивал параллели между Ливонской войной и своими действиями против Карла XII). То есть царь, выбирая в качестве точки от­счета именно правление Василия Ивановича, ставит перед Поликарповым задачу построения исторической концепции особого рода. Федор Поликарпов не «угадал» замысла Петра: в своем сочинении он, в соответствии с традицией, начинает отсчет с «первого всероссийского Богом вен­чанного царя Иоанна Васильевича».[7] В начале ряда правителей Петр хочет видеть сына императорской принцессы Софьи Палеолог Василия Ивановича. Такое переосмысление истории России не было простым составлением новой книжной версии известных, например, по Степенным книгам событий. Василий Иванович упоминается в ряде документов Петровской эпохи как первый носитель император­ского титула. В 1718 году была издана «Грамота импе­ратора Максимилиана». Василий Иванович назван в этом документе «царем и великим князем», а также первым монархом, которого император Священной Римской империи титуловал «цесарем всероссийским». В этом статусе Василий Иванович имеет «первый градус» или первый «сте­пень» как император (является первым императором на российском троне). Можно с достаточными основаниями предполо­жить, что Петр заказывал Поликарпову историю, кото­рая должна была открываться правлением императора Василия Ивановича и заканчиваться правлением импе­ратора Петра.[8]

О публикации «Грамоты Максимилиана» француз­ский посланник де Лави сообщал своему правительству 20 мая 1718 года, то есть сразу же по публикации гра­моты: «При поисках в архивах найдено письмо покойного императора Максимилиана, написанное 209 лет тому назад, в котором этот монарх дал царю Василию Иоанновичу, коронованному в 1505 году, титул императора и приглашал его заключить с ним союз. Копия с этого документа будет выдана иностранным министрам. Письмо это было найдено братом вице-канцлера Шафирова, состоящим секретарем при московской канцелярии».[9] И при публикации грамоты, и в отчете французско­го посланника подчеркнут элемент непреднамеренно­сти поисков и неожиданности находки. В это трудно поверить. Скорее всего, Шафиров организовал поиски этого документа по указанию Петра, но еще более вероятно, что 1718 год показался Петру достаточно благоприятным в дипломатическом отношении момен­том, чтобы заявить о своих притязаниях на императорский титул.

«Грамота Максимилиана» была широко известна по популярному сочинению Сигизмунда Герберштейна «Записки о Московии», которые переиздавались десят­ки раз на латыни и ряде европейских языков. Сигизмунд Герберштейн был цесарским послан­ником при дворе Василия Ивановича, вел перегово­ры о военном союзе и был осведомлен о «грамоте Максимилиана» намного лучше своих современников. В 1555 году Иван IV использовал грамоту для доказа­тельства своего права на титул царя. Герберштейн в «Записках о Московии» счел необходимым оправдать действия своего монарха, попутно остановившись на вопросе о титуле московских государей. Во-первых. Герберштейн подтверждает, что Васи­лий именовал себя «царем». «Василий Иванович, – пишет он, – присвояет себе титул и имя царское». Речь здесь идет о том, что старший сын Ивана III и Софьи Палеолог, в крещении Гавриил, придя к власти после смерти отца, стал называть себя Василием. Значимость имени Василия Ивановича специально оговаривалась и в русских источниках: это был круг идей, знакомых Петру с детства. «Кроме того, – продолжает Герберштейн рассказ о Василии Ивановиче, – все его толмачи именуют его императором». Над тем, что «один и тот же называет себя и царем, и императором». Герберштейн иронизирует и связывает этот парадокс с «неверным пониманием слова» – близостью по звучанию слов «царь» и «це­сарь».[10] Далее, Герберштейн даст пояснения в связи с грамотой Максимилиана: «Некото­рые знатные мужи не усомнились обратиться ко мне с заявлением, более того, даже с упреком за то, что ны­нешний государь Московии обыкновенно ссылается на грамоты блаженной памяти императора Максимилиана, в которых будто бы дарован царский титул отцу его Гавриилу, пожелавшему впоследствии изменить имя и называть себя Василием, и что будто бы он утвержда­ет, что эти грамоты привез к нему я… Максимилиан, разумеется, признавал для себя важным быть в союзе с московитом, постоянным врагом литовцев и поляков… однако он никогда не даровал ему имени царя».[11] Наличие «грамоты Максимилиана» Герберштейн авторитетно отрицает. Наконец, автор «Записок о Московии» подчеркива­ет, что Василий не нуждался в получении титула от кого-либо, поскольку был уверен в своем превосход­стве над всеми государями. «Да и зачем московиту, – пишет Герберштейн, – просить у императора Макси­милиана этот титул, если он еще прежде каких-либо сношений между ними хотел показать себя не только равным ему, но даже и высшим».[12] Конечно же, ни Петром, ни его предшественниками грамота Максимилиана не рассматривалась как документ, свидетельствующий о том, что царский или импе­раторский титул был дарован Василию Ивановичу: это было только свидетельство дипломатического призна­ния титула за великим князем Московским.

В центре внимания Петра находится вопрос о признании, а не о получении или передаче ти­тула. Добиться возвращения утраченного в междуна­родных отношениях права называть себя императором было задачей, аналогичной возвращению утраченных в начале XVII века земель Ингрии. Именно поэтому во­прос о титуле императора Петр намеревался поднять по окончании войны со Швецией, когда право на утрачен­ные земли будет окончательно утверждено за Россией. К моменту окончания войны, который Петр после побе­ды при Лесной относил к 1710 году, должна была быть напечатана история императорского правления в Рос­сии, сочинение которой было поручено Поликарпову.

Неизгладимое впечатление на Петра произвело посещение Вены во время «Великого посольства». В честь Петра император Леопольд дал праздник «Wirthschaft». Маскарад имел при венском дворе вполне определенное значение. Еще Максимилиан предпринял самые скрупулезные генеалогические изыс­кания и обнаружил, что среди его предков были более ста христианских святых, а также израильские цари, герои Троянской войны, Римские императоры и даже боги древнего Египта. К 1512 году отно­сится знаменитая триумфальная процессия, подготовка которой проходила под наблюдением са­мого Максимилиана. Это маскарадное шествие призвано было «представить» реальную и ус­ловную географию империи. При Леопольде, императоре, гостем которого был Петр, традиции торжеств времен Максимилиана под­держивались с подчеркнутым рвением. Идеология империи строится в торжествах такого рода на пересечении истории им­перии и ее географии (при этом и история, и география могут быть в значительной степени условными). Здесь же в Вене Петр мог познакомиться с историческими упражнениями Леопольда, который подчерки­вал их связь с начинаниями Максимилиана. При Лео­польде были изданы десятки сочинений исторического и панегирического характера, посвященные дому Габс­бургов. История династии, написанная за сто лет до того, появилась в роскошном издании в 1682 году. В большом количестве публиковались документы, под­тверждающие древность происхождения Габсбургов: Леопольд планировал издать 25-томное собрание доку­ментов (появилось 8 томов). При нем же сложилась традиция украшения фронтисписов книг династически­ми символами. Эта традиция была именно австрийским явлением. При Петре, как известно, практически все фронтисписы были украшены династическими и го­сударственными символами.[13]

Условная имперская география интересовала моло­дого царя значительно меньше, чем история, однако маскарад после посещения Вены становится для него излюбленной формой придворного праздника (по всей видимости, он имел для Петра значение именно импер­ского торжества). Еще до посещения Вены Петр делает Ф. Ю. Ромодановского «князь-кесарем» (то есть цесарем или импера­тором). В 1691 году при непосредственном участии Петра была составлена шуточная реляция о потешных манев­рах под названием: «Описание великаго и страшнаго бою, который был в нынешнем 200 году октября в 6 и в 7 и в 9 числах у его пресветлейшего генералиссиму­са Фридриха Ромодановского». Заключается же рассказ о «страшном бое» сообщением, что Фридрих «все вой­ско приказал распустить в домы свои, и сам его пресветлейшество изволил идти того ж числа в стольный свой город Прешпур». Здесь Ромодановский выступает только как генералиссимус, хотя и имеет свой «стольный град». Довольно скоро Ромодановский становится шутов­ским «кесарем», а Петр разыгрывает его подданного. На то, что Ромодановский должен был представ­лять именно императора Священной Римской империи, указывает множество деталей.[14]

В. М. Живов в ряде работ убедительно показал, что шутовские церемониалы Петровской эпохи играли важную роль в реформаторской деятельности Петра. «Переплетение реальной государственной деятельности с пародийно-кощунственной игрой может придавать этой последней прогностический характер, когда ре­альные преобразования предварительно проигрывают­ся в шутовских затеях царя».[15] Несомненно, игра в «кесаря Фридриха» прямо вела к принятию им­ператорского титула в 1721 году. Принимая новый титул в 1721 году, Петр выбрал именно форму «император». «Противопоставление «це­саря» (или «царя») и «кесаря», – указывают Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский, – выступает как противопо­ставление византийской и римской верховной власти. Не случайно перед тем, как назвать себя «императо­ром», Петр называет Ромодановского – так сказать своего двойника – «князь-кесарем».[16] Оба наименова­ния (и «кесарь», и «император») «знаменуют ориента­цию именно на Рим». «Принятие русским монархом им­ператорского титула ставило его в один ряд с австрий­ским императором: ориентация на Рим осуществлялась как непосредственно, так и через австрийский полити­ческий эталон»[17]. Однако сами слова «цесарь» и «император» в доку­ментах и сочинениях Петровской эпохи могут быть использованы как синонимы. Петр хотел доказать всему миру свое право титуло­вать себя, как это делали и его предки, императором (то есть равным императору Священной Римской импе­рии), и здесь для него большой терминологической разницы между «цесарем» и «императором» не было. Это были синонимы, один из них был русским, другой – заимствованным, как, например «патриот» – «сын отечества», «архив» – «дело» или другие лекси­ческие пары. Именно поэтому императрицу по приня­тии титула предполагалось называть «цесарева», а дочери Петра в результате сохранили титул «цесаревна». Исследователи приводят многочисленные случаи использования Петром титула «император», самые ран­ние из них относят к 1696 году.[18] Начиная с 1708 года, что совпадает по времени с заказом Поликарпову «Истории», количество случа­ев, когда Петр титулует себя императором, резко воз­растает. Наконец, еще один всплеск в употреблении Петром императорского титула приходится на 1718—1719 годы. Проект сочинения об императорской власти в Рос­сии, порученный Поликарпову, не был завершен в срок и не отвечал замыслу Петра. На основании приведен­ного материала мы можем значительно более опреде­ленно, чем в начале нашего рассуждения, утверждать: в конце 1708 года Петр вынашивал планы успешного окончания войны со шведами. Территориальные при­обретения давали Петру, как он полагал, право называть себя «августейшим» – «царства прибавителем и распространителем». России – и это было убеждение царя – приобретала не чужие, а некогда утраченные земли. С их возвращением было возможным и возвра­щение утраченного права на императорский титул. Книга Поликарпова должна была стать историческим свидетельством прав русского монарха как на Ингрию, так и на императорский титул.[19]

Обстоятельства принятия Петром императорского титула 22 октября 1721 года хорошо известны: о них сообщает «Акт поднесения государю царю Петру I ти­тула императора всероссийского и наименования: Ве­ликого и Отца отечества», который был напечатан уже 1 ноября. Идея поднести титул (по синодской «Протокольной книге») при­надлежала именно Синоду, скорее всего его вице-пре­зиденту Феофану Прокоповичу. 18 октября имело место «секретное рассуждение» о славных делах царя. Уже в этом протоколе зафиксированы все основные идеологемы, которые войдут в текст «Акта». Список заслуг Петра здесь составляют: «труды и руковождения» к прославлению государства и пользе подданных, а также заключение славного и полезного мира. Специально разъясняются «примеры и причины» поднесения титула: «Отец отечества» – так как Россия трудами царя «из тьмы неведения па театр славы всего света произведена, аки бы из небытия в бытие порож­дена и во общество политических пародов приобще­на». Петр Великий – по великим делам, по примеру «чужестранных», которые его уже так называют, и по примерам «как древние цесари Римские и Греческие Иулий и прочие по делам великим в титулах своих Ве­ликими именованы были». Наконец, император – по­скольку «достохвальным Его Величества антсцессорам неколиких сот славнейшим императором Максимилианом уже приложен» и по славным и мужественным делам Петра. Кроме того, сохранился черновик «Акта» о празд­новании мира 22 октября с редакторской правкой царя. В ней речь царя изложена значительно более пространно. К первому пункту, где говорится о роли Божествен­ного промысла, Петр добавляет два важных положе­ния. Во-первых, он «рекомендует» подданным, «чтоб за полученное миротворением благополучие благода­рили Вышнего». Этим царь подчеркивает, что приня­тые им титулы ни в коем случае не означают, что он забыл о настоящей, высшей причине всякого события. А потому, даже приняв титулы (а принял он титулы, чтобы не обидеть «горячности» подданных), на первый план следует ставить благодарность Всевышнему. Во-вторых, с благодарностью Всевышнему Петр связыва­ет сохранение памяти о событии. Он «рекомендует», чтобы его подданные «милость... божественную, да­рованную им помнили и тщились, чтоб то и у потомст­ва их в непрестанной памяти было, дабы и оные при­знавали, что Бог к России показал». Ко второму пункту, где говорилось о печальном опыте «монархии Греческой», в этой пространной версии речи мы также находим важные разъяснения. В конспективной версии говорилось только о необходимости в мирное время не забывать «военного дела», как забыли греки. Здесь же Петр предостерегает своих подданных, чтобы они «во время... мира роскошми и сладости о покоя» не дали себя «усыпить», не забы­ли «экзерцицию или употребления оружия на воде и на земле». Петр указывает на печальный пример «других государств, которые чрез такое нерачительство весьма разорились» и особенно выделяет «приклад Греческого государства, яко с собою единоверных». «Греческое государство» от своего «нерачительства» «под турецкое иго пришло». Заключая эту часть речи, Петр говорит о состоянии в «прежние времена» «свое­го собственного отечества»: в нем «издревле храб­рые люди были, но потом нерадением и слабостию весьма от обучения воинского было отстали».[20]

В момент принятия титула императора Петр вспоминает о взятии Царьграда турками – о гибели Восточной Римской империи. В 1713 году «повелением царскою величества» была напечатана «История о разорении последнем свя­того града Иерусалима от Римского цесаря Тита сына Веспасианова. Вторая о взятки славного столичного града греческого Константинополя (иже и Царьград) от турского султана Махомета второго». История Царьграда имела большое значение в сложении официальной историографии Петровской эпохи. К 1720-м годам относится анонимное сочинение «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга». Сохранилась правка рукописи этого сочинения рукой Петра: царь, по-видимому, хотел ее опубликовать. Здесь рассказывается о том, что 16 мая 1703 года, во время ритуала закладки Санкт-Пе­тербурга, над Петром парил орел, а потом, когда Петр наметил двумя березами будущие ворота крепо­сти, то орел сел на ворота и дался царю в руки. Соста­витель повести объясняет это происшествие самым бы­товым образом (орел был ручной и жил на острове), но подчеркивает, что Петр видел в появлении орла «доброе предзнаменование». О. Г. Агеева справедливо отметила, что «рассказ о закладке крепости и города... соотносится с легендой об основании Константинополя».[21] Петр поступает именно так, как предписывает повесть: он берет орла в руки, этот жест означает конечную победу «над бусурманством» и предрекает «воцарение». Эпизод с орлом особо выделен и в издании «Пове­сти о взятии Царьграда» в 1713 года. Здесь специально указано, что «о битве орла со змием» читатель может осведомиться и в Степенной книге. Остановимся подробнее на самой повести. Внутрен­няя хронология «Повесть о взятии Царьграда» очень своеобразна. Указания па день первого приступа Магмета-салтана к Царьграду здесь нет, но все происходящее отсчитывается от начала осады («днем же минувшим», «в 30-й же день по пер­вом приступе», «днем же трием минувшим»). Точной датой (26 мая) обозначено начало последнего этапа осады, когда после знамений защитникам города и осаждающим становится понятно, что Царьграду суждено пасть. Вторая и последняя точ­ная дата отмечает гибель в бою императора: «И тако пострада благоверный царь Костянтин... месяца мая в 29 день». После смерти Константина горожане продолжают сопротивляться – «падоша… того дни множество людей». Наконец, после переговоров с «боярами и стратегами» и осво­бождения города от тел погибших, на 11-й день султан торжественно вошел в Царьград. Вполне вероятно, что Петр считал днем, когда город был взят турками, 30 мая – дату, на кото­рую приходился его день рождения. Возможно, издание повести в 1713 году (через 260 лет после взятия Царьграда) имело для Петра символиче­ское значение. «Повесть о Царьграде» Петр знал и придавал самое серьезное значение описанному в ней знамению.[22]

«Повесть о взятии Царьграда» существовала в не­скольких редакциях и в рукописных сборниках разного состава. В конце 1530-х годов в Москву приезжает Иван Пересветов – профессиональный «воинник», долгие годы воевавший по найму в Польше, Венгрии и Мол­давии. Пересветов приехал в Москву не просто для того, чтобы поступить здесь на службу, он приехал как убежденный сторонник Московских великих князей. 8 сентября 1549 года в церкви Рождества Богороди­цы Пересветов подает Ивану Грозному челобитную и с ней две «книжки» своих сочинений, а через некото­рое время – новую «большую» челобитную и с ней новую копию («противень») тех же сочинений. Сохранившиеся списки произведения Пересветова включают «Повесть об основании Царьграда» и «По­весть о взятии Царьграда»; кроме того – ряд ори­гинальных произведений этого автора: «О взятии Царяграда безбожного царя Магмета Амуратова сы­на Турского царя», «Сказание о книгах», «Сказание о Магмете-салтане», «Первое предсказание филосо­фов», «Второе предсказание философов» и «Сказание о царе Константине». Все перечисленные произведения Пересветова объединяет одна те­ма – падение Царьграда. В сочинениях Пересветова Константин, последний византийский император, противопоставлен Магмет-султану, а греки – подданным султана. Греки владе­ют истинной верой и мудростью, но не способны поступать в соответствии со своими книгами, не умеют пользоваться своей «мудростью». «Бог не веру любит, правду… И греки еванге­лие чли, а иные слушали, а воли Божия не твори­ли». Причина этого – слабость власти Константина. «Правда Богу сердечная радость: во царстве своем правду держати... А не мочно царю без грозы быти; как конь под царем без узды, так и царство без грозы». Константин же «велможам своим волю дал». Магмет-султан у Пересветова, напротив, – силь­ный правитель, он способен установить «правду» в своем государстве. «Ино таково есть Божие милосер­дие, – пишет он, размышляя о судьбе подданных Кон­стантина. – Если к той истинной вере христианской да правда турская, ино бы с ними ангелы беседовали». «Турская правда» – результат добродетелей само­го султана. Магмет-султан учится у греков, перенимает их мудрость, все делает по греческим книгам: «Грече­ские книги прочел и, написав слово в слово по-турски, ино великие мудрости прибыло у царя». Султан даже готов принять христианство, но «сеиты ему молвили: «Если бы ту веру любил Господь, и он бы тебе ея не выдал». Магмет проводит свою жизнь в непрестанных тру­дах, «по поту чела своего ужинает» (а «Бог помогает не ленивым, но кто труды приимает и Бога на помощь призывает»). Кроме того, Магмет «ничего же из казны своея царския во уста слоя не положил: что сам сдела­ет, да пошлет продати, да на то себе велит ясти купити. А рек тако: «Исполняти заповедь божию. Господь при­казал отцу нашему Адаму первому поту чела своего уживати». Последнее выражение несколько раз появляется в письмах молодого Петра и именно как формула, которая выражает позицию царя. Так, он пишет Т. Н. Стрешневу: «А мы, по приказу Божию к прадеду нашему Адаму, в поте лица своего едим хлеб свой».[23]

Кроме рассказа о «правде» султана Магмета, Пересветов включил в «книжицы», поднесенные Ивану Грозному, пророчества о будущем России от «философов греческих и дохтуров латынских». По пророчест­ву, после взятия Казани должно произойти перенесе­ние столицы. «А стол царский пишется в Новеграде в Нижнем, а Москва стол великому княжеству». В сборнике появляется и цесарь Максимилиан «ближний благоприятный приятель» Ивана Грозного. Цесарь также предсказывает будущее России. Особое значения для Петра должно было иметь последнее про­рочество Максимилиана, где речь идет о завоеваниях Ивана Грозного в Ливонской войне: «Которые ныне городы иманы – недолговечны, а впредь достанутся опять да за вашим государем и скончаются. Да не токмо городы, но и земля вся». Кроме того, цесарь передает русскому царю знаки императорского досто­инства. Последнее известие Пересветова о послании подтверждало аутентичность «гра­моты Максимилиана». На основании сказанного кажется возможным по­лагать, что Петр хорошо знал сочинения Пересветова и в речи по принятии императорского титула говорил о причинах гибели Греческой монархии именно со слов Пересветова, Кроме того, вся система идей этого авто­ра оказала серьезное влияние на Петра. Образ монар­ха-труженика, который «непрестанно в трудах» и не склонен к лени, культ воинской науки и стремление учиться этой науке у врагов, готовность приближать к себе людей «меньшего колена», если они – предан­ные и смелые воины, наконец, оправдание войны – все эти идеи Петр не только высказывал неоднократно, они составляли основу его мировоззрения как правите­ля.[24]

Принятие Петром императорского титула исследо­ватели связывают с «римской»[25] или «византийской» моде­лью государственности. В. М. Живов в работе «Куль­турные реформы в системе преобразований Петра I» специально останавливается на особом значении Кон­стантина Великого для «петровской пропаганды»: «Фи­гура Константина Великого как предшественника и прообраза Петра появляется и в панегирических сочи­нениях, и в триумфальных действах, и даже в богослу­жении… Главным событием становится здесь побе­да Константина над Максентием».[26] Подводя итог своим наблюдениям, В. М. Живов подчеркивает: «Петровская империя выступает... как правильная (подлинная) реализация модели христи­анского государства, заданной и осуществленной равноапостольным царем Константином, но затем искажен­ной: подлинным Римом оказывается Петербург, и это равно отрицает как западные прецеденты, так и отечественную (допетровскую) традицию. С утвержде­нием и пропагандой этой правильной модели связано и изменение титула: выступая как «вторый Констан­тин», Петр делается императором и отцом отечества».[27] Если говорить об итогах идеоло­гического строительства и рассматривать Петровскую эпоху как целое, то с приведенными словами опять же трудно не согласиться. Но, вероятно, для самого Петра императорская Вена (искаженный «западный прецедент») и «отечественная» традиции были значи­тельно более актуальными образцами, и именно на них царь ориентировался в борьбе за возвращение утрачен­ного его предками титула.

[1] Живов В. М. «Культурные реформы в системе преобразований Петра I». «Из истории русской культуры». Том 3-й «XVII – начало XVIII века». М.. 1996. Стр. 573.

[2] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Отзвуки концепции «Москва – Третий Рим» в идеологии Петра Первого. (К проблеме средневековой традиции в культуре барокко)». // Лотман Ю. М. «Избранные статьи: в 3-х томах». Таллинн, 1993. Том 3-й. Стр. 202.

[3] См.: Агеева О. Г. «Величайший и славнейший более всех градов в свете» – град святого Петра. Петербург в русском общественном сознании начала 18 века». С.-П., 1999.

[4] См.: Агеева О. Г. «Величайший и славнейший более всех градов в свете» – град святого Петра. Петербург в русском общественном сознании начала 18 века». С.-П., 1999. Стр. 61.

[5] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 196 – 197.

[6] Если принять во внимание формулировку из пись­ма Мусина-Пушкина («от начала царствования велико го князя Василия Ивановича»), то десять царей – если перечислять в обратном порядке – должны были быть: Петр Алексеевич (10-й), Иван Алексеевич – брат и соправитель Петра (9-й), Федор Алексеевич (8-й), Алексей Михайлович (7-й), Михаил Федорович (6-й), Василий Шуйский (5-й), Борис Годунов (4-й), Федор Иванович (3-й), Иван Грозный (2-й), Василий Ивано­вич (1-й). Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 197 – 198.

[7] Недостающим в этом случае десятым царем делает сына Бориса Году­нова «царя Федора».

[8] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 199 – 201.

[9] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 201 – 202.

[10] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 204; Герберштейн С. «Записки о Московии». М., 1988. Стр. 74 – 75.

[11] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 205; Герберштейн С. «Записки о Московии». М., 1988. Стр. 75 – 77.

[12] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 205; Герберштейн С. «Записки о Московии». М., 1988. Стр. 77.

[13] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 207 – 209.

[14] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 209 – 211.

[15] Живов В. М. «Культурные реформы в системе преобразований Петра I». «Из истории русской культуры». Том 3-й «XVII – начало XVIII века». М.. 1996.Стр. 572.

[16] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Отзвуки концепции «Москва – Третий Рим» в идеологии Петра Первого. (К проблеме средневековой традиции в культуре барокко)». // Лотман Ю. М. «Избранные статьи: в 3-х томах». Таллинн, 1993. Том 3-й. Стр. 72.

[17] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Отзвуки концепции «Москва – Третий Рим» в идеологии Петра Первого. (К проблеме средневековой традиции в культуре барокко)». // Лотман Ю. М. «Избранные статьи: в 3-х томах». Таллинн, 1993. Том 3-й. Стр. 61.

[18] Агеева О. Г. «Величайший и славнейший более всех градов в свете» – град святого Петра. Петербург в русском общественном сознании начала 18 века». С.-П., 1999. Стр. 118 – 119.

[19] См.: Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 213 – 215.

[20] См.: Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 220 – 229.

[21] Агеева О. Г. «Величайший и славнейший более всех градов в свете» – град святого Петра. Петербург в русском общественном сознании начала 18 века». С.-П., 1999. Стр. 61.

[22] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 234.

[23] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 234 – 236.

[24] Погосян Е. «Петр I – архитектор российской истории». Издательство «Искусство СПб», С.-П., 2001. Стр. 239 – 241.

[25] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Отзвуки концепции «Москва – Третий Рим» в идеологии Петра Первого. (К проблеме средневековой традиции в культуре барокко)». // Лотман Ю. М. «Избранные статьи: в 3-х томах». Таллинн, 1993. Том 3-й. Стр. 61 – 72.

[26] Живов В. М. «Культурные реформы в системе преобразований Петра I». «Из истории русской культуры». Том 3-й «XVII – начало XVIII века». М.. 1996.Стр. 546.

[27] Живов В. М. «Культурные реформы в системе преобразований Петра I». «Из истории русской культуры». Том 3-й «XVII – начало XVIII века». М.. 1996. Стр. 548 – 549.