ВЦУ на юге России.

Русская Православная Церковь имеет свою Заграничную часть уже около двух веков. Проповедь Христианства языческим племенам Азии повлекла создание Миссий, сделавшихся с течением времени епархиями, в Китае и Японии. Продолжением проповеди в Азии, явилось распространение Православия среди языческого населения на Алеутских островах и Аляске и создание Миссии в Северной Америке, ставшей затем епархией. В Западной Европе русские церкви устроились, начиная с 18-го века, сначала при Российских посольствах, а затем и отдельно от них, в местах, наиболее посещаемых русскими при поездках заграницу. Все те церкви считались состоящими в ведении Митрополита Петроградского и в последнее перед революцией время находились в непосредственном заведывании его викария, епископа Кронштадтского.[1]

В 1918 – 1919 годах в России кипела жестокая междоусобная война. Страна была разделена фронтами на несколько частей. В двух из них, на юге России и в Сибири, были попытки организовать высшие церковные органы для согласования управления несколькими епархиями, оказавшимися недосягаемыми непосредственному управлению Патриарха. ВЦУ, возникшее на юге России, оказалось трагическим в судьбах самой РПЦ. Возникло это управление в г. Ставрополе в мае 1919 года. Вначале в ведении этого Управления оказалось значительное количество епархий. Но к исходу первой четверти 1920 года в руках белых остался только Крымский полуостров, который в иерархическом отношении был подчинен местному епархиальному епископу, возглавившему в силу своего канонического положения и Крымское Епархиальное Управление. Организация его совпала с теми указаниями, которые были даны высшей церковной властью в ноябре 1920 года. С уходом белых из Крыма члены Управления, за исключением местного епархиального архиерея, эвакуировались в Константинополь. Еще в период деятельности Ставропольского Управления, «жизнь понемногу вовлекла правление в сотрудничество с русскими людьми, боровшимися с советской властью». С сокращением территории, занятой белыми армиями, многие из епархии оказались вне сферы влияния Южного Управления и своих епархиальных архиереев, покинувших пределы своих церковных областей. В это самое время эти епархии вошли в сферу управления Патриарха, и тогда совершенно стало очевидным, какой огромный вред был нанесен этим епархиями отходом их архипастырей, не решившихся разделить общей участи со своими паствами. Органы высшей церковной власти еще гораздо раньше отхода белых армий предвидели весь вред вовлечения церковных учреждений в политическую борьбу. Когда целый ряд епархий оказался под управлением Патриарха, но без епископов, с епархиальными органами, находившимися в совершенно хаотическом состоянии, тогда Патриарх, в сентябре 1919 года, обратился с посланием, призывая паству воздерживаться от внесения политики в Церковь. Пока политические выступления представителей Церкви наносили ущерб только на местах, что казалось делом поправимым.[2]

Образование Временного высшего русского церковного управления за границей.

15 октября 1920 года, в Симферополе Высшее церковное управление на Юге России назначило управляющим церквами в Западной Европе архиепископа Евлогия (Георгиевского). 19 ноября 1920 г. на пароходе «Великий князь Александр Михайлович» в Константинопольском порту состоялось первое за пределами России заседание Высшего церковного управле­ния на Юге России, в котором участвовали митрополиты Киевский Антоний (Храповицкий), Херсонский и Одесский Платон (Рождест­венский), архиепископ Полтавский Феофан (Быстрое) и епис­коп Севастопольский Вениамин (Федченков). На заседании было вынесено решение о продолжении деятельности ВЦУ. Высшее церковное управление подтвердило вынесенное еще в Крыму постановление о назначении архиепископа Евлогия; управляющим западно-европейскими русскими   церквами, включая русские приходы в Болгарии и Румынии, оставив за собой управление русскими церквами Югославии, Греции и Турции. 8 апреля 1921 года Патриарх Тихон вместе со Священ­ным Синодом издали указ о подчинении всех русских церквей в Западной Европе до восстановления нормальных отношений с Петроградским митрополитом, в юрисдикции которого они ранее находились, архиепископу Евлогию. Архиереи, принявшие решение о продолжении деятельности Высшего церковного управления, находились на канонической территории Константинопольского Патриархата, поэтому они должны были вступить в переговоры с Местоблюстителем Пат­риаршего Престола митрополитом Досифеем о правомерном устроении статуса своего учреждения. Эти переговоры вели митрополит Антоний и епископ Севастопольский Вениамин (Федченков). Результатом переговоров явилось издание указа Местоблюстителя от 2 декабря 1920 года об учреждении Эпитропии (Временного высшего русского церковного управления за границей) под председательством митрополита Антония в кано­ническом ведении Константинопольской Патриархии, которая сохраняла за собой все судебные прерогативы. Данная грамота (№9044) позволяла осуществлять деятельность ВРЦУ за границей на территории Константинопольской Патриархии и в других странах «под высшим управлением Вселенской Патриархии, для надзора и руководства общей церковной жизнью русских церковных колоний».[3] Канонический статус ВЦУ был двусмысленным: образовано оно было как учреждение, подведомственное Константинопольской Патриархии, а само себя считало идентичным с Высшим церковным управлением на Юге России и оставшимся в подчинении Пат­риарха Московского. После переезда из Константинополя в Югославию ВЦУ, не испросив и не получив отпуска от Константинопольского Пат­риарха, 30 июля 1921 года обратилось к Сербскому Патриарху Димитрию с посланием, в котором говорилось о признании Патриархом Тихоном зарубежного ВЦУ. В действительности признание это было выражено лишь в косвенной форме: 8 ап­реля 1921 года Священный Синод во главе с Патриархом Тихо­ном издал указ на имя архиепископа Финляндского Серафима, в котором говорилось: «Ввиду состоявшегося постановления Высшего церковного управления за границей считать право­славные русские церкви в Западной Европе находящимися вре­менно, впредь до возобновления правильных и беспрепятственных сношений означенных церквей с Петроградом, под управлением Преосвященного Волынского Евлогия, имя кото­рого и должно возноситься в означенных храмах вместо имени преосвященного митрополита Петроградского». В 1921 году центром русской церковной жизни за рубежом ста­новится Югославия.[4]

Русский Всезаграничный Церковный Собор и последствия его деяний.

Независимо от вопроса о преемственности власти, организовавшееся Церковное Управление могло получить если не правовое, то больше практическое значение, основываясь не столько на формальном, сколько на моральном моменте. Западная Европа была наводнена беженцами из России, православными по вере, и нуждавшимися в духовном руководстве. Первые шаги этого Управления давали надежду, что оно сумеет сделать нечто для удовлетворения духовных нужд беженства. Этим было бы оправдано и самое существование Управления. Под влиянием обращения со стороны верующих создается целый план объединения и оживления церковной деятельности. Для предварительной разработки этих вопросов организуются две комиссии: Подготовительная (касательно созыва Общецерковного Собрания) и Просветительная (относительно области церковного просвещения). Было решено собрать местные церковные собрания для того, чтобы собрать уже общецерковное собрание (епископы, клирики и миряне). Начало было положено правильное, но в это церковное русло скоро вторгнулись иные тенденции, связанные с безответственным политиканством. Мостом деятельности Собрания стал г. Сремски Карловцы, а не Константинополь (находясь в Константинополе ВРЦУ, было во власти Вселенской Патриархии, но переехав в Сербию, оно приобрело большую самостоятельность, так как оно уже не искало от местной церковной власти никакого учредительного акта, а получило лишь благословение на пребывание в Сербии и продолжение уже существующего учреждения).[5]

Общецерковное Заграничное Собрание (потом переименованное в Русский Всезаграничный Церковный Собор)[6] было открыто в городе Сремски Карловцы 20 ноября 1921 года митрополитом Антонием, как председателем Заграничного Церковного Управления (он же – председатель Церковного Собрания). Одним из основных вопросов, касающихся всякого собрания, является вопрос о его составе. Члены Собрания независимо от способа проникновения в Собрание имели право решающего голоса. Это обстоятельство существенно ослабляло значение решений, принятых большинством голосов такого собрания, где выбор и подбор имели почти одинаковое значение при его формировании. Составилась значительная группа лиц, участвовавших на собрании по приглашению: почти 30%. Столь значительное число приглашенных, якобы могущих быть полезными на Собрании, однако не связанных с церковными общинами, было фактором, угрожающим строго церковному течению дел на Собрании.[7]

Среди всех документов, в большинстве своем имевших церковно-административный характер, необходимо рассмотреть По­слание Собрания «Чадам Русской православной Церкви, в рассеянии и изгнании сущим», имеющее в некоторых фрагментах сугубо политические призывы. В дальнейшем он весьма негативно повлияет на развитие отношений РПЦЗ и РПЦ. Этот документ, обращенный к русским православным христианам в изгнании и содержавший в основной части архипастырское обращение церковного характера, имел в своей заключительной части положение, которое не могло не при­дать всему Посланию определенную политическую направленности. «...Да укажет Господь пути спасения и строительства родной зем­ли, – говорилось в Послании, – да вернет на всероссийский Престол Помазанника, сильного любовью народа, законного православ­ного Царя из Дома Романовых».[8] В процессе дискуссий относительно правомерности включения политического положения в содержание текста Послания часть соборян выступила за исключение данного фрагмента и отказалась участвовать в голосовании по вопросу о принятии текста Послания в качестве официального документа Общецерковного Заграничного Собрания. Основной мотивировкой, объединившей всех противников политической составляющей этого Послания, было убеждение в необходимости строго следовать на­меченному на Поместном Соборе 1917-1918 годов, провозглашенно­му в Послании Патриарха Тихона от 8 октября 1919 года и проводившемуся руководством Московской Патриархии с 1919 года, курсу на отказ от общеобязательной политики и последовательное неучастие Русской Церкви в деятельности политических сил. «Я полагаю, – говорил на Собрании воз­главлявший данную группу из 34-х членов архиепископ Евлогий (Георгиев­ский), – …что России необходим Царь законный, из Дома Рома­новых, и, если бы я присутствовал не на Соборе, а на каком-либо по­литическом собрании, я горячо ратовал за эту мысль, но я продолжаю утверждать, что мысль эта всецело в сфере политических воззрений и поэтому она не может быть предложена для обсуждения на Церковном Соборе».[9] Среди членов Собрания, выразивших особое мнение относительно «Послания чадам Русской Православной Церкви, в рассеянии и изгнании сущим», оказались 6 из 12 присутствовавших на Собрании архиереев, 14 из 22 представите­лей духовенства и 14 мирян. Вопреки воле половины епископов и большинства духовенства, присутствовавшего на Собрании, это Послание было при­нято благодаря поддержке большинства мирян, количественно доминировавших на Собрании. Такая позиция большинства мирян объясняется активной деятельностью членов Высшего Монархического Совета, основная часть которых была привлечена председателем Собрания митрополитом Антонием (Храповицким). Будучи по­литической организацией, ВМС в целях упрочения позиций по отношению к своим противникам в эмигрантской среде попытался утвердить в органах высшей церковной власти за гра­ницей как свои политические взгляды, так и своих непосредственных представителей. Благодаря деятельности представителей ВМС в качестве членов Собрания 1921 году и в дальнейшем в качестве функционеров ВРЦУ за границей и Архиерейского Синода крайне правая политическая направленность стала более доминировать в официальных документах и в практической деятельности Русской Православной Церкви за границей.[10] Кстати, 4 декабря 1921 года Карловацкий Собор присвоил Митрополиту Антонию (Храповицкому) титул «заместителя Всероссийского патриарха». Выразительным проявлением этой направленности явилось выпу­щенное в феврале 1922 года «Послание Мировой Конференции от имени Русского Всезаграничного Церковного Собора», вызвавшее на­ряду с «Посланием чадам Русской Православной Церкви, в рассе­янии сущим» серьезные осложнения в отношениях между руковод­ством Московской Патриархии и ВРЦУ за границей. Обращенное к открывшейся в Генуе в апреле 1922 года международной конференции,[11] это Послание, вышедшее за подписью председателя ВРЦУ за гра­ницей митрополита Антония, ставило своей целью не допустить уча­стия в конференции представителей Советского правительства, кото­рое всячески стремилось добиться на ней своего дипломатического и экономического признания.[12]

Итак, на самом раннем этапе существования РПЦЗ среди первых официальных обращений оказались документы, которые своей острой политической направленностью не только формально противоречили последовательно проводившемуся Патриархом Тихоном с 1919 года курсу невмешательства Русской Церкви в политическую борьбу, но и реально осложнили положение РПЦ на территории Советского государства, оказывавшего активное давление на все стороны церковной жизни в России. 

Первоначальное молчание Патриарха по поводу появления ВЦУЗ (Высшее Церковное Управление за границей) беспокоило Митрополита Антония. Он просит Евлогия, тогда еще архиепископа, назначенного патриархом Тихоном управлять русскими приходами Западной Европы, помочь положить конец разговорам о том, «будто наше ВЦУ и Карловацкий собор не признаны патриархом… Ныне очень желательно получить указ патриаршего Синода о признании ВЦУ… Акт об учреждении ВЦУ в Константинополе и о воссоздании его в Сербии… ВЦУ… переслало святейшему Тихону через архиепископа Рижского Иоанна. Ответа не получено».[13]

1922 год: реакция Патриарха Тихона на деятельность Карловацкого Собора.

К 1922 году Карловацкое церковное собрание раскололо зарубежное церковное общество: хотя тогда открытого разделения и не произошло, но трещина образовалась глубокая. Своими политическими резолюциями и одновременной претензией говорить от имени Патриарха Тихона Карловацкий собор предоставлял советской власти удобный предлог для развертывания гонений на Церковь. Итак, новые явления церковной смуты обнаружились в связи с изживанием последствия Карловацкого церковного собрания. Высшая Церковная власть отозвалась на деятельность этого собрания указом 5 мая 1922 года.[14] Днем позднее патриарх арестовывается (это в некотором смысле дает основание карловчанам позднее утверждать, что определение это недействительно, так как патриарх уже был несвободен и его рукой водило ГПУ; но сам патриарх позднее заявит: «…мы в апреле 1922 года на соединенном заседании Священного Синода и ВЦС уже осудили заграничный Собор Карловацкий за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых… Мы могли бы ограничиться этим осуждением владык, бывших на Соборе… если бы они раскаялись, прекратили дальнейшую деятельность в этом направлении…»). В майском указе приведено постановление соединенного собрания Синода и Высшего Церковного Совета, которое признало послание и обращение Карловацкого Собора не выражающими голоса РПЦ, а самые документы – чисто политическими актами, не имеющими никакого церковно-канонического значения. Заграничное Церковное Управление было поставлено упразднить, самое суждение иметь по восстановлении нормальной деятельности Синода при полном числе его членов. Соединенное собрание отметило, что после того, как заграничные русские церкви были поручены управлению митрополита Евлогия, «для ВЦУ там не остается уже области, в которой оно могло бы проявлять свою деятельность». Заграничное ВЦУ, получив указ, собрало зарубежных архиереев на совещание, которое должно было состояться 2 сентября 1922 года. Высказав фразу о полном подчинении и сыновнем послушании Патриарху, совещание решило: ВЦУ упразднить, и вместо него учредить Временный Архиерейский Синод (то есть ликвидировать выбранный Карловацким Собранием 1921 года Церковный Совет). Едва ли кто будет утверждать, что перемены произведены сколько-нибудь существенные. Незнакомые с Патриаршим указом от 5 мая 1922 года могут подумать, что вопрос в этом указе шел не о закрытии ВЦУ, а только о его реорганизации. Временный Синод учреждался, межу прочим, «в целях сохранения преемства церковной власти», в виду нарушения деятельности Всероссийской Церковной Власти. Таким образом это новое учреждение, возникшее вопреки ясно выраженной воле Патриарха, потенциально воспринимало на себя функции всероссийской церковной власти. Стараясь дать этому какое-то формальное обоснование, они опирались на Патриарший указ от 20 ноября 1920 года, который касался обстоятельств, имевших место на территории России и предоставлял известные функции епархиальным архиереям, находившимся в своих епархиях и совершенно не имел в виду зарубежные церковные дела. На основании старого, не относившегося к загранице указа, нарушалось прямое требование церковной всероссийской власти.[15]

Жизнедеятельность зарубежных церковных кругов в 1923-1924 годах.

1923-й год в жизни зарубежных церковных кругов был связан с деятельностью второго совещания епископов-беженцев в Карловцах. Совещание 1922 года не выполнило Патриаршего указа, и даже заронило искру церковного переворота, поднявши вопрос о присвоении себе церковной власти. Доведя дело до закрытия высшего церковного управления в России и заключения Св. патриарха, Карловацкое совещание решило не закрываться с целью «сохранения преемства церковной власти», которая никогда и никем не была сообщена Карловацкому ВЦУ. В 1922 году был создан Временный Синод, так как в случае освобождения Св. Патриарха предполагалось исполнить его указ в целом. Во второй половине мая 1923 года было созвано второе совещание епископов, которому усвоили наименование собора. На это совещание явились все те же 12 епископов-беженцев, уже давно уволенных высшей церковной властью с их кафедр и в этот момент не имевших никаких служебно-правительственных полномочий, за исключением Митрополита Евлогия, поставленного Св. патриархом во главе управления русскими церквами в Западной Европе. Главными вопросами, подлежащими рассмотрению этого совещания, были: вопрос об организации высшей русской заграничной церковной власти, об архиерейской соборе, о синоде в Карловцах и об автономии Западно-Европейского Митрополичьего округа. Переходя к рассмотрению существа принятых решений по первому вопросу, нужно отметить, что здесь подразумевается осмотр мнений некоторых преосвященных и мирян о необходимости «присвоения Архиерейскому Синоду РПЦ заграницей функции всероссийской церковной власти» до освобождения Патриарха. Мысль, вскользь брошенная в 1922 году, на совещании 1923 года стала центральным пунктом суждения всего совещания. Инициатива в этом принадлежала и мирянам (легко догадаться, какой группой продиктованы эти предложения). С ликвидацией Церковного Совета в Карловцах, созданного собранием 1921 года, группа крайних правых лишилась своего избранного представительства в Карловацком церковном управлении и готова была диктовать свою волю руководителям церковной жизни за рубежом. Но они не встретили сочувствия в такой открытой постановке вопроса. Было принято решение, что ни отдельные заграничные иерархи, ни собор их не представляет собой власти, которой бы принадлежали бы права «которыми во всей полноте обладает всероссийская власть в лице ее законной иерархии». Русские приходы были признаны неразрывной частью МП, возглавляемой Патриархом Тихоном. Но под заголовком вторым встречаем уже постановление, которое существенно противоречит только что указанным решениям. Во-первых, существует заграничная православная русская церковь, а не неразрывная часть русской церкви. Поэтому съезд создает высший орган управления в виде собора епископов, и собору заграничных иерархов присваивается значение церковной власти. Собору действительно усвояется власть: он замещает вакантные кафедры и судит епископов, рассматривает вопросы веро- и нравоучения. Если к этому присоединить постановление №3 и предоставляющее Синоду в г. Карловцах право вести сношения от лица русской заграничной церкви с автокефальными церквами, а также с иностранными государствами, то можно сказать, что в дальнейшем существовании Всероссийской церковной власти более не встречалось никакой нужды. Если к этому еще присоединить, что Западно-Европейскому Митрополичьему округу была предоставлена, хотя и куцая, автономия, то ясно, что Карловацкому собору усвоялись автокефальные права (это понятие по тактическим соображениям не произносилось). Все происшедшее на этом совещании подтверждает, что углубление церковной смуты за рубежом продолжалось. Чем же однако объясняется столь противоречивое решение этого совещания?  Объяснение этого нужно искать в наличии той трещины в церковной зарубежной среде, начло которой было положено еще на собрании 1921 года. Пока считалось, что «глухой мир лучше доброй ссоры» и что все с течением времени образуется. Но сохранение мира путем нарушения воли высшей церковной власти в будущем не сулило прочного мира за рубежом. Все эти решения должны были быть представлены всероссийской церковной власти. На это пошли очень легко, так как Патриарх находился в заключении, в патриаршего высшего Церковного Управления вообще не существовало. Действия новых учреждений вводились явочным порядком. А в ноябре 1923 года особым указом Патриаршего Синода было вновь подтверждено распоряжение о закрытии Карловацкого управления. Самочиние было отличительной чертой деятельности архиерейского совещания 1923 года и создания им органом управления. Все это вело к дальнейшему развитию церковной смуты за рубежом.[16]

Если в 1921 году было допущено самочиние, а в 1922 и 1923 годах столкнулись уже с открытым неподчинением велениям Всероссийской церковной власти, то 1924 году принес нечто новое: автокефалистические стремления и переход в наступление на эту самую власть явились движущими силами событий этого года. Автокефальные верховники открыто об этом заговорили, а Карловацкие синодалы, хотя и не решались назвать вещи их именами, своими действиями вполне это подтверждали. Провоз­глашение автокефалии и требование апробации патриарших указов Карловацким Синодом вели к одному и тому же: к фактической автокефалии. Патриарх Тихон перестал для них быть «господином и отцом», а они уже больше не имели к нему сыновнего послу­шания.

Заявления Патриарха Тихона по поводу правомерности деятельности Карловацкого синода.

Карловацкий синод начал вести себя как совер­шенно независимое верховное церковное управление и аннулиро­вал ряд более ранних постановлений патриарха. Так, например, несмотря на протесты митрополита Евлогия, он вмешался в дела Западноевропейской епархии и назначил туда викарных архиере­ев, которые были де-факто ответственны только перед Синодом, а не перед митрополитом Евлогием. Все это, не говоря уже о том, что Синод признавал только те постановления патриарха, кото­рые были ему угодны, сделало Синод совершенно неканоничным, если не раскольничьим. Это привело к расколу в эмигрантской церкви между сторонниками Синода и теми, кто остался верным патриарху Тихону и не хотел вовлекать Церковь в политику. Стратонов считает, что между «карловчанами» и обновленцами не было принципиальной разницы: и те и другие подчинили Церковь своим общественно-политическим и идеологическим це­лям, чем и нарушили ее единство.[17] Еще в заявлении патриарха от 8 октябри 1919 года о гражданской лояльности Церкви по отношению к со­ветской власти было сказано, что отделение Церкви от государст­ва освободило Церковь от обязанности требовать от своих чад и духовенства, как граждан того или иного политического курса и участия или неучастия их в политической деятельности того или иного направления. Поэтому патриарх, как глава Церкви, от­казался благословить белую армию или ее командиров. Эти действия патриарха, как и его антикарловацкие выступления 1922, 1923 и 1925 годов, и его декларация лояльности советской власти в 1923 году, и фактическое снятие с нее анафемы распоряже­нием 1923 года о возношении молитв «за правительство и воинство страны сея», толковались «карловчанами» как человеческие ошибки патриарха, совершаемые под давлением большеви­ков – гонителей Церкви.[18]

Некоторые государственные секретные документы, недавно открытые для общественных исследований, свидетельствуют, что несколько заявлений (в частности, заявление в Верховный Суд)[19] Патриарха Тихона, включающих в себя пункты осуждения политической деятельности «карловчан», были напрямую инициированы так называемой «Антирелигиозной комиссией».[20] Отсюда можно сделать вывод: жесткая макиавеллистская политика давления на Русскую Церковь в сфере отношений с зарубежными русскими иерархами начала проводиться уже при патриархе Тихоне. Патриарх Тихон в своем диалоге с иерархами РПЦ за рубежом был крепко связан «стальными объятьями» безбожной власти, боровшейся с призраками «белогвардейщины и монархизма». Поэтому не справедливо говорить вслед за некоторыми поздними теоретиками «Карловацкого» раскола, что именно митрополит Сергий был первым крупным иерархом, пошедшим, хоть и вынужденно, на активное сотрудничество с советским правительством и поэтому не имевшим над «карловчанами» духовной или административно-канонической власти.